комната напряглась в ожидании.
казалось, в воздух можно было ткнуть пальцем и дотронуться до звуков и запахов. до гудения холодильника из кухни, отдалённого гула машин и зуда лампочки в старомодной люстре. до слабого запаха духов и зимней свежести, что рвалась в комнату с улицы, потому что она распахнула на тёмную улицу форточку — по привычке. сложно было представить, что можно чего-то бояться в такой палитре ощущений, но она боялась.
электрический зуд лампочки, который она, казалось, никогда не слышала раньше, словно становился громче с каждой минутой. она смотрела в светлый потолок, пока зуд превращался в жужжание, словно кто-то подменил старую люстру на лампу дневного света, украденную из местной поликлиники.
на потолке виднелись следы мазков кистью. как же долго ты смотришь в этот сраный потолок, раз заметила их, пронеслось у неё в голове. она помнила, как держала стремянку, на которую он взобрался в дурацкой шапочке из газеты, и заявил, что надо подкрасить кистью пару мест — чтобы никто не заметил, что они сделали всё сами. захотелось пойти и сказать ему — знаешь, после кисти наш потолок точно выдал все секреты фирмы — но его не было.
его не было.
эти три простых слова не имели никакого смысла и не вязались между собой. было странно думать их, произносить их в голове, совершенно невозможно — понять, что они значили. может, так нужно было. кому-то. она мысленно фыркнула в ответ на пафосные слова в голове, но лицо оставалось неподвижным.
интересно, можно ли теперь эти следы закрасить? наверное, их теперь будет видно в любом случае, никак не исправишь. надо было думать, кому доверяешь свой потолок.
слово потолок был главной бедой из всех, что произошли, из-за её доверчивости. но было бы неплохо, конечно.
она медленно, всем телом перевалила себя на бок. вытянула руку под головой, вторая повисла над полом, неестественно прямая. спутанные волосы упали на лицо, и пара тонких тёмных линий теперь плавала в поле зрения. она не шевельнулась.
на этот раз объектом наблюдения стал телевизор. старенький и толстенький, оставшийся от старой леди, что когда-то здесь жила — царство ей небесное. джилл отказывалась его выбрасывать, потому что он был похож на пузатенького, но хорошенького маленького гнома. теперь она смотрела на него, как на раковую опухоль своей гостиной, в которую он настолько не вписывался, что казался инопланетным. он её отговаривал, но её невозможно отговорить.
в сером выпуклом экране отражалась противоположная стена — всего на пару оттенков темнее телевизора. пожалуй, только цветовая гамма и могла оправдать его появление в этом жилище. ну и её любовь к странным вещам. по умолчанию.
она чуть повернула голову и начала рассматривать полки. разноцветные книжки, какой-то гипсовый бюст, с боем отвоёванный у парня с барахолки, фенечки, которые она хранила со школьных времён, пара его медалей по плаванию, маленький суккулент, который, по её мнению, медленно умирал, хотя все заверяли, что этих пустынных жителей не сможет угробить даже она. на верхней стояли несколько флаконов духов, с которыми она не могла расстаться, шкатулочки с украшениями — подарки от девочек, и их совместное фото в широкой бордовой рамке, где она наряжает его вместо ёлки. он смешно выпучил глаза, расставил руки, в кудрях торчит звезда, а на шее розовая мишура с блёстками. она сидит возле него на коленках, с гирляндой в руках, и смеётся, глядя на него, почти отвернувшись от камеры. она очень хотела, чтобы у них было много совместных фотографий, и он всегда ставил телефон на таймер, чтобы у них были фотографии не только двух лиц, закрывших всё вокруг. она собрала их в смешной альбом и подарила ему — но как бы им — на какую-то из годовщин. он был в восторге от распечатанных кадров, а этот выбрал сам. сказал, такую красоту должны видеть все, кто придёт в гости.
она надолго задержала взгляд на этой красоте. на чертах его лица, на тех эмоциях, что она испытывала в тот день, когда сделали кадр — когда она его печатала — когда она его дарила — когда они поставили его в рамку. всё это было так хорошо, что в глазах защипало.
она поморгала и повернула голову к окну. у окна стоял их письменный стол. они так долго сражались за это место, что в итоге просто купили большой стол и два стула, чтобы работать и играть рядышком. по утрам в высокое окно лилось море солнечного света, который проходил сквозь занавески и превращался в нежное кремовое свечение. падал на его кудри, гладкую кожу, её шёлковую пижаму, на их ресницы. согревал, когда было холодно. как он её всегда согревал.
она резко и яростно отвернулась к стенке. меньше всего на свете ей хотелось думать о нём, но каждая мелочь здесь словно кричала ей свою историю, связанную с ним — а помнишь, как вы катались на скейтах? вот кусок того, который ты поломала — а может, помнишь, как вы вместе пытались выбрать постер и в итоге купили тот, который вам обоим не нравился? даже чёртов белый потолок нашёл, чем поделиться.
стена была спокойнее. молочная, не напрягающая, без фотографий и мазков. холодная и пустая.
как и вся квартира теперь.
было странно лежать у стенки — это всегда было его законным местом, потому что ей не хотелось утыкаться носом в холод. куда приятнее — в его тёплое плечо. как странно будет спать одной этой ночью.
мысль о том, что спать одной придётся не только этой ночью, вдруг внезапно охватила её и ужаснула. эта молочная стена тоже была готова напомнить историю — куда более позднюю, давностью в пару часов, о сцене, которую ей довелось наблюдать.
мы так сильно поругались, что теперь я всегда буду спать одна. от жалости к себе глаза тут же наполнились слезами. ссора была такой глупой, у неё даже не было причины — просто вас двое, вы не в настроении, и одно слово цепляется за другое. так бывает у всех — но он ушёл.
от этой мысли она чуть не задохнулась от возмущения. слёзы мгновенно высохли. так бывает у всех — а он решил взять и уйти из-за этого! остаться без неё! не заслуживает ни одной истории, которой пытается его оправдать вся мебель, и ни одной слезинки, которые пытались вырваться на свободу. она шумно выдохнула и резко села, полная решимости исправить свою жизнь — и никому не позволить вот так уходить, из-за ничего, вот так её не ценить.
она вскочила на ноги и, фыркнув, швырнула фотографию в рамке на пол. медали, что висели на видном месте за свой статус «красивые», полетели в ящик. она уже замахнулась на постер — и раздался робкий стук в дверь.
немного испугавшись, она озадаченно обвела взглядом квартиру, словно кто-то из присутствующих мог сказать «не волнуйся, это ко мне!» вряд ли у твоего шкафа есть подружки на районе, мысленно заметила она.
осторожно, чуть ли не на цыпочках подойдя к двери, она крикнула «кто там?»
ответом было «это я» — она услышала, как его голос дрогнул в середине фразы.
нахмурившись, она открыла дверь. он стоял на пороге с огромным кактусом в белом горшке, в кудрях лежали хлопья снега. кончик длинного носа раскраснелся, а в глазах застыли вина и сожаление.
— я не увидел ни одного букета, который мог бы тебе понравиться. зато нашёл кактус. ты его точно не сможешь убить. как и меня. надеюсь.
и он был таким тёплым, словно на улице не было никакой зимы.