Эту крашеную ведьму он увидел субботним вечером — в диванной сладкой полудреме листал телеканалы да и прилип полуприкрытыми зрачками к дурацкой картинке: вся в кольцах, цепях и амулетах, важно восседающая за столом, уставленным толстыми, как слоновьи ноги, свечами, молодая черноволосая женщина со змеевидным обручем на голове долго водила перед собой двумя пучками дымящихся палочек и наконец изрекла:
— Дорогая Дарья, отчетливо вижу на вас венец безбрачия. Нужно срочно снимать. Очень хорошо, что вовремя обратились. Не беспокойтесь, я вами займусь. Позвоните по телефону, указанному на экране. Мои ассистенты вам всё расскажут, настроятся на ваш фантом, протестируют вашу натальную карту…
Мерцал голубой экран, убаюкивающе журчал захолустный говорок. Бабёха была из понаехавших. Такие стоят за прилавками маленьких магазинчиков, орудуют пилками в маникюрных салонах. Таких он видел в веселых квартирках, куда заглядывал по объявлениям на асфальте. Такие любят уменьшительно-ласкательные суффиксы: «часик будете брать или побольше?».
Он всегда брал час, нечего их баловать. А когда женился, в эти места уже носа не совал — считал себя человеком чистоплотным. Да и сил уже на эти глупости не оставалось. А когда пошли дети — так и вовсе забыл об этом думать.
В детях было будущее — поначалу он действительно так думал. Но, наблюдая за постепенным превращением этих орущих комочков розового мяса в людей, понял: нет, не в них. И не в деле, которому посвящаешь жизнь. И уж подавно не в романтических идеалах юности, которые рассосались у Тельцова уже годам к двадцати — да и были ли на самом деле? Будущего нет ни в чем. Есть оно только в смерти — так он решил, в один год похоронив нескольких друзей детства. Одного убил героин, другого — выехавшая на встречку фура, третий угробил себя сам — от скуки.
Смерти он стал бояться после сорока — вдруг. Просыпался среди ночи — казалось, что в комнате пахнет землей. Шел на кухню пить воду и видел в зеркале незнакомые испуганные глаза. И вместо воды наливал текилы. Мог бы на этой почве спиться, да уж слишком привык себя беречь — всегда умел вовремя нажать на тормоз.
Дурные мысли он гнал — работой. Много вкалывал, и в офисе, и дома. От жизни ведь надо устать. Надо поизноситься, поистрепаться, стереть душу до дыр. Тогда и умирать будет легче. Во всяком случае, не так жалко. Но это ведь — когда-нибудь, в старости, не сейчас.
А если — сейчас? А если к горлу или, скажем, к простате уже тянется холодная рачья клешня? А если где-то там, наверху, уже готов для его безволосого темени падучий кирпич? И жить осталось совсем ничего? Но даже если он благополучно дотянет до старости — так ли уж она далека, старость? Нет, все-таки короток век человека на земле!
В этом страхе Тельцов застраховал всё, что можно. В случае чего жена получит компенсацию…
И все-таки человеком он был веселым, легким. Над женой, обожавшей все эти битвы экстрасенсов, беззлобно трунил:
— Да постановка это всё, дурочка ты моя! Спектакль!
Он так действительно думал. Но когда увидел в телевизоре черноволосую Изиду с коброй во лбу, отложил пульт в сторону. Он и сам не понимал, чем его могло привлечь это невозможно глупое зрелище — сеанс телевизионной магии на занюханном канале. Всё это было высшим проявлением нелепости окружавшей его жизни. В голове не укладывалось, как в двадцать первом веке может существовать подобное. В минувшем, двадцатом, родом откуда он был, царил тотальный, всеобъемлющий рационализм. Бога (если не считать Ленина и Деда Мороза) не было, а если и был, то таился где-то по углам в деревенских избах. А потом — как плотину прорвало: экстрасенсы, целители, полтергейсты, Белое братство, Армия Спасения, свидетели Гербалайфа, чумаки с кашпировскими… И этот, как его… Аум сенрикё! Широко разлившийся в повседневности абсурд завораживал. Созерцание картины массового идиотизма окрыляло: ведь есть некое постыдное удовольствие в наблюдении за чужой глупостью!
А титулатура у дамочки была солидная: маг, экзорцист, парапсихолог, энерготерапевт, прогрессор космоэнергетики, астральный модулятор, жрица культа Великой матери… Какой-какой матери? Тельцов потирал пухлые ладошки и хихикал. Дрёма рассеялась, в нем проснулся диванный остряк. Жаль только аудитории не было — жена ушла в маникюрный салон, мальчишки возились в соседней комнате.
— Тоже мне, жрица… — по привычке разговаривать с телевизором, бормотал он. — От слова жрать, что ли?
Закончив с венцом безбрачия, Изида приняла следующий звонок. Снова звонила женщина, и снова — немолодая. С волнением в голосе рассказывала о муже, который перестал спать с ней в одной постели, поздно приходил с работы и всё больше молчал.
— Я вижу женщину, — констатировала Изида после полуминутного каждения дымящимися палочками и вглядывания в фотографию блудного мужа, которую его несчастная жена по ведьмину велению приложила к экрану своего телевизора. — Но эта женщина его не любит, она только вытягивает из него энергию. Необходимо поработать с аурой вашего мужа, почистить его корневые чакры…
Несчастная на том конце провода торопливо благодарила «дорогую Изидочку» и обещала следовать всем ее рекомендациям, а для начала — позвонить по указанному на экране телефону «для установки защиты». Туда же вскоре была отправлена следующая дозвонившаяся, вдова дальнобойщика, мать вечно болеющего старшего сына — срочно снимать родовое проклятие (которое, если не принять меры, может перейти и на младшего).
Потом в эфир прорвалась молодая — жаловалась на тусклую личную жизнь и деспотичную мать. Притомившаяся Изида не стала тратить время на камлания и посоветовала великовозрастной девице съехать от матери и заняться своей внешностью, но перед этим обязательно провести по телефону обряд «на раскрытие женской души».
Следующий звонок был от подсадной утки, слезно просившей найти якобы пропавшего отца. Изида велела утке взять в руки какую-нибудь личную вещь якобы родителя («Электробритва? Да, вполне подходит. Только не включайте») и, закрыв глаза, вызвать в памяти его образ. Помолчав с минуту, она выдала приметы исчезнувшего — после этого голос на том конце провода тихо охнул, послышались всхлипы — всё сходилось, от родимого пятна на щеке до цвета куртки, в которой выживший из ума патриарх якобы уходил из дома за сигаретами…
— Я помогу вам найти вашего отца. Не отчаивайтесь, он жив, ему ничто не угрожает, он сыт и в тепле, о нем заботятся. Скоро вы встретитесь. Позвоните по телефону, указанному…
Тельцов крякнул от удовольствия: знают свое дело, черти! Для подтверждения квалификации ясновидящей не худо время от времени подбрасывать подобные «пруфы». Ладно, хорошего понемножку. Он снова взял пульт. И снова его отложил.
Что-то в нем изменилось за последние месяцы. что-то надломилось. Ночные пробуждения в поту не прошли даром. А что если… А что, если не постановка? А что, если она и правда видит этого страдающего провалами в памяти старика, сидящего сейчас в какой-нибудь вонючей ночлежке над тарелкой с лапшой из бомж-пакета? Почему он так уверен в обратном? Ведь всё детство его учили верить в чудеса: мультфильмы учили, сказки, детские книжки с картинками… И всё для того, чтобы жить в мире без чудес?
Он вдруг почувствовал что-то вроде зависти ко всей этой армии простецов, с надеждой тянущихся к телеэкранам. Ему тоже захотелось поверить — хоть во что-нибудь. Если не в Бога, то хотя бы в инопланетян. Внутри давно подспудно шла мучительная борьба: мускулистый, натренированный, никогда не подводивший его рассудок вступил в схватку со страхом — вязким, липким, наползавшим со всех сторон, хищно заполнявшим внутреннюю пустоту.
Пока что рассудок одерживал верх. Здравый смысл пока что торжествовал. О, сейчас он выведет всю эту сволочь на чистую воду! Он докажет, что погружаться в подобную оккультную муть — удел кретинов. К черту сомнения! Если уж оказался один на один с бездной, глупо и недостойно пытаться отгородиться от нее узорчатой занавесочкой иллюзий. Мысль о неизбежности смерти надо принять и жить дальше — мудрым и мужественным, как стоик (о них, о стоиках он где-то читал и был уверен, что свое название эта философская школа получила от слова «стойкость»).
Его пухлая ладонь нашарила трубку. Он обожал телефонные розыгрыши и никогда не терялся, если ему звонил какой-нибудь прохиндей, представлявшийся сотрудником банка. Что? Кто-то пытался списать деньги со счета? Боже мой, что же делать… В таких случаях он довольно артистично изображал встревоженного простака и называл взятые с потолка цифры — номер банковской карты, количество рублей и прочей валюты на счетах. «Троллить» жулье он любил. Вот и сейчас он позвонит по номеру на экране и скорбным голосом расскажет этой шалашовке про дочь-наркоманку, слезно попросит помощи. Дочери у него не было — были два пацана, школьника. Посмотрим, что скажет эта всевидящая курица, какие будет давать советы. Напоследок обязательно сказать, что дочки никакой нет — в прямом эфире, чтобы все слышали. «Это сделает мой вечер», — подумал он услышанной где-то фразой.
Дозвониться до шарлатанского гнездовища оказалось делом непростым — видимо, слишком много было веривших в чудо. Наконец, в трубке зазвучал голос, но не женский, да, впрочем, и не совсем мужской — молодой, бархатистый, с голубоватым оттенком. Голос отрекомендовался Альбертом, «старшим ассистентом астрального инженера Изиды», и поинтересовался, на что жалуется звонящий.
Приятно возбужденный Тельцов уже готов был выложить историю про несуществующую дочку, но вместо задуманного вдруг — неожиданно для себя выпалил:
— А вы можете сделать меня бессмертным?
Альберт ничуть не удивился, он спокойно сообщил, что в перечне предоставляемых услуг есть и обряд «на продление жизни». Несмотря на бесстыдно высокий прайс, Тельцов согласился. И только несколько минут спустя, уже попрощавшись с неопределеннополым ассистентом и положив трубку, стал уверять себя, что, разумеется, сделал это шутки ради, из любопытства и желания «потроллить» негодяев «на более тонком уровне». Да, конечно, это будет просто маленькое приключение, и скоро он угостит гостей за новогодним столом уморительной историей о посещении «астрального модератора» или «астрального модулятора» — какая, в сущности, разница!
Придя в себя, он снова хихикал, потирая вспотевшие ладошки и вспоминая подробности разговора с Альбертом. С какой непринужденностью, с каким спокойствием говорил этот тип о продлении его, Тельцова, жизни на десять, двадцать, пятьдесят лет — в зависимости от размеров ведьминого гонорара!
Ушлый ассистент собирался было на голубом глазу обессмертить клиента по телефону, но тот упорно напрашивался на визит.
— Личный прием дороже, — Альберт, наконец, сдался и назвал сумму, показавшуюся Тельцову хамской. Но отступать не хотелось.
В назначенный день Тельцов подрулил к огромному стеклобетонному улью. Найти логово Изиды в лабиринте коридоров оказалось просто: по запаху. Пойдя на сладковатый сандаловый аромат, Тельцов вскоре оказался в холле, где на белых кожаных диванах расположилась ожидающая чуда публика — главным образом, немолодые взволнованные женщины. Из представителей сильного пола кроме Тельцова присутствовали угреватый, невротичный, беспрестанно дергавший плечом юноша в шейном платке и благообразный седовласый старикан с тростью. Повсюду на стенах висели фотографии Изиды в обществе знаменитостей, в том числе официальных лиц, виды древнеегипетских храмов и китайских пагод, какие-то экзотические восточные пейзажи. На испещренной египетскими иероглифами двери, которая вела в приемную, была прикреплена массивная латунная табличка:
ИЗИДА. НАРОДНЫЙ ЦЕЛИТЕЛЬ РОССИИ
Этот статус подтверждался висевшим ниже в позолоченной рамочке дипломом с печатью, выданным солидным государственным учреждением. Вся стена по обеим сторонам двери была, как обоями, плотно покрыта патентами, сертификатами, грамотами и благодарностями. Тельцов с интересом осмотрел коллекцию, свидетельствовавшую о том, что Изида — она же Анастасия Владленовна Чеснокова — была победительницей многочисленных конкурсов экстрасенсов, почетным членом разнообразных академий, обладала званиями и наградами, полученными от организаций, названий которых непросвещенный Тельцов никогда не встречал: Центра кармических исследований, Международной ассамблеи нетрадиционной медицины, Северо-Западной академии ясновидения, Евразийского института изучения паранормальных явлений и загадочного «Общества белых искателей». Поражало количество симпозиумов, семинаров, круглых столов, участницей которых эта сравнительно молодая женщина успела побывать, и наград, которые она получила: от сертификата «Почетный экстрасенс России» до медали «За многолетний труд во имя истины», висевшей в отдельной рамочке вместе со свидетельством выдавшего ее Всероссийского конгресса медиумов.
Между тем появился Альберт, смуглый молодой человек с узким лицом и тонкими запястьями. Он выходил к посетителям, оглашал фамилию следующего и открывал перед клиентом дверь. Очередь продвигалась на удивление быстро: на каждого посетителя Изида тратила не более пятнадцати минут. Клиенты выходили с просветленными лицами и загадочными улыбками. Невротический юноша и почтенный старец исключения не составили.
Настал черед Тельцова. Рабочий кабинет Изиды, куда он вошел не без некоторого волнения, выглядел, как магазин восточных сувениров: в глазах зарябило от обилия развешанных повсюду амулетов, расставленных фигурок. Сама Изида-Анастасия сидела за большим полукруглым столом, заполненным предметами явно магического свойства: среди них выделялись массивная бронзовая курильница, жутковатая матерчатая кукла, утыканная булавками, блюдо с пучками сушеной травы, старинного вида книга с готическим шрифтом. Были тут и песочные часы, и фигурка сидящего на троне фараона, и макет египетской пирамиды, и большой стеклянный шар, и стеклянные шары поменьше.
Работала Изида быстро, хватко, по-деловому — это Тельцову понравилось, хотя он представлял себе свой визит несколько иначе: неторопливые речи, гипнотические взгляды, медитативная музыка, долгий, утомительный ритуал. Было видно: проблемой бессмертия этих людей не напугаешь, Тельцов был далеко не первый, кто заказал себе вечную жизнь.
— Кто по знаку Зодиака? Телец? Хорошо…
Изида задавала вопросы, ассистент записывал ответы. Всё это напоминало прием у терапевта.
— Есть в роду рано умершие? Родители живы? Дедушки, бабушки в старости умерли? Сколько лет было?
Один из дедушек Тельцова числился пропавшим без вести. Изида поморщилась:
— Плохо. Но ничего, попробуем подкорректировать эту кармическую линию. Альбертик, запиши.
Остальные близкие и дальние родственники Тельцова умирали в глубокой старости, был даже один долгожитель — двоюродный прадед со стороны матери, дотянувший почти до ста. Еще в молодости Тельцов корпел над генеалогическим древом, искал у себя благородные корни, но не нашел — а сейчас пригодилось.
— В общем, наследственность хорошая, за основу возьмем кармическую карту двоюродного прадеда. Есть фотография?
Фотографии, разумеется, не было. Тельцову предстояло снять обувь и сесть по-турецки на круглый плетеный коврик, окруженный горящими свечками. Там он должен был закрыть глаза и представить себе лицо пращура-долгожителя. Пока в его воображении сгущался образ угрюмого старовера с толстовской бородой, Изида велела Альберту выключить свет и приступила к обряду. Послышался звон колокольчика, чиркнула спичка, запахло чем-то вроде жженого сахара. «Мафусаил, Мафусаил…» — бормотала Изида. Тельцов приоткрыл глаз. Ведьма вертела в руках стеклянный шар, как будто пытаясь что-то в нем разглядеть, потом взяла две вязальные спицы, клубок ниток. «Тянись, не рвись, тянись, не рвись…» — различил Тельцов. К нему подошел кто-то — кажется, это был Альберт, помазал лоб чем-то холодным, что-то над ним пошептал и стал задувать свечи. С минуту все сидели в темноте и тишине, потом включился свет, и Тельцов увидел Изиду, которая как ни в чем не бывало что-то писала за своим столом, склонив голову набок — ни дать ни взять заполняющая медкарту врачиха в поликлинике. Возможно, в прошлой жизни она была медсестрой. Тельцов мысленно примерил на нее белый халат и улыбнулся.
— Вечную жизнь не гарантирую, но при регулярном повторении обряда лет сто двадцать обещаю, — быстро говорила она, не поднимая глаз. — Это пока. А там и продлить можно. Болеть всё равно будете, но болезни не отразятся на вашей энергетической конституции. На следующем сеансе корректируем формулу личности, одновременно запускаем процесс самоомоложения ваших клеточек…
Она протянула ему листок бумаги: нечто среднее между свидетельством о прохождении процедуры и приглашением на следующие два сеанса. Оплачивались которые, разумеется, дополнительно.
Листок он скомкал и машинально сунул в карман, когда, попрощавшись, вышел в холл, где ждали вызова очередные взыскующие чуда. Никуда он, конечно, больше не пойдет. Для уморительного застольного рассказа вполне достаточно одного посещения. «Да, да, никаких больше обрядов, никаких ковриков со свечками», — думал он. А из зеркала, висевшего у выхода, на него смотрел упитанный человек с просветленным лицом…
Второй и третий сеансы почти ничем не отличались от первого — за тем исключением, что в конце обряда ему давали выпить что-то с привкусом смекты. Напиток, разумеется, был приготовлен на основе древних рецептов. Он забыл название, помнил только, что в нем, как птичка в клетке, было заключено имя Рита — так звали его школьную несчастную любовь. То ли «иврита», то ли «умрита». В употреблении этого питья и заключалось, объяснили ему, «омоложение клеточек». Правда, сама жидкость ничего не давала без особых заклинаний, каковые и были произнесены Изидой и повторены по ее приказу Тельцовым.
После третьего сеанса он чувствовал почти то же, что обычно чувствовал, выходя со свежей пломбой из кабинета стоматолога. Его как будто починили, обновили. Хотелось шутить и смеяться. Альберту на прощание он пожал узкую тонкопалую кисть и подмигнул:
— Так что же получается — я теперь горец? Дункан Маклауд?
Альберт наморщил узкий мальчишеский лоб. Разумеется, он был слишком юн, и этот сериал не смотрел.
— В смысле — бессмертный я, да? — уточнил Тельцов, не веря, что почти всерьез говорит об этом.
— Не бессмертный, конечно, — менторским тоном затянул Альберт. — Вы теперь — потенциальный долгожитель. Всё в ваших руках. Обряды можно проводить и в дальнейшем — в этом случае начало угасания жизненных сил будет отодвигаться на неопределенный срок.
— То есть, если проделывать всё это регулярно…
Не договорив, он расхохотался, сам не понимая, чему: то ли абсурдности всего происходившего с ним, то ли перспективе жить вечно, в которую так хотелось поверить. В конце концов, надо ведь во что-то верить. И лучше в хорошее, чем в плохое.
В течение получаса он должен был повторять какое-нибудь слово, закрепляющее его новый «энергетический статус». Например, слово «долгожитель». Но ему больше нравилось слово «бессмертный».
— Бессмертный, бессмертный, — твердил он, похохатывая. — Бессмертный, бессмертный, бессмертный…
Тут и таился подвох. С детства он знал, что, если много раз без устали повторять одно и то же слово, можно его охолостить, лишить первородной влаги, омертвить. Наступает момент, когда от живого, шевелящегося сгустка звуков остается сухая шелуха букв, а душа слова будто испаряется, отлетает и только потом, по истечении времени, возвращается в прежнюю оболочку. Но со словом «бессмертный» было иначе: не успев усохнуть и опустеть, оно развалилось на два других живых и упругих слова, и каждое по отдельности означало что-то новое — дурное, неприятное, а стоя рядом, образовывало нечто и вовсе жуткое. И тогда он переключился на слово «горец», но и тут смысл не удержался, поехал, потек — отслоилось и всплыло черное, будто горелое, «горе», а ненужное «ц» осталось где-то внизу — стоять на одной хрупкой ножке, как болотная цапля.
Но к чёрту все эти повторения — и без них он чувствовал себя другим человеком! Конечно, верить всему, что ему говорилось в том потешном кабинете нельзя, но что-то такое все-таки с ним сделали, не одним же самовнушением объяснялась эта внезапная бодрость!
Выйдя из здания и вдохнув морозный воздух улицы, он почувствовал новый прилив энергии. С каждым шагом ее становилось всё больше. Еще немного, и опутанный молниями, он раскинет руки и упадет на колени, обессиленный, и в то же время — наделенный сверхчеловеческой силой. Горец! Вот он теперь кто!
Тельцов опять расхохотался. Проходившая мимо мамаша с ребенком шарахнулась в сторону…
Избыток энергии требовал выхода. Домой он отправился пешком, оставив машину на стоянке. Шагал по проспекту широко и твердо, размахивал руками, как будто готовясь взлететь.
В маленьком душном магазинчике с неулыбчивой продавщицей, чем-то похожей на Изиду, взял бутылку виски, тут же, прямо у кассы, с треском скрутил жестяную головку и сделал большой глоток. Но ни вкуса, ни ожога не почувствовал — пил, как воду, и не пьянел — потому, видимо, что уже был пьян. И когда на выходе, забыв не только о приличиях, но и об элементарной осторожности, задел локтем какого-то маленького, черненького, в кепочке, не придал этому значения и зашагал дальше — большой, размашистый, сильный.
Хотелось запеть, и вот он уже раскрыл рот для большого вдоха, как вдруг что-то преградило ему дорогу. Он прищурился. Перед ним стоял тот самый, из магазина. Безусый, с гномьей бородкой человек заговорил быстро и хрипло, как закаркал, беспрерывно тыкая в его сторону кривым пальцем с черным надтреснутым ногтем.
— Чё, самый борзый, да? Чё смотришь, э? Чё улыбаешься? Я тя уработаю, слышь? Я тя на бутылку посажу, я те отвечаю!
Вскоре бородатый размножился — рядом появилось еще двое таких же, как он — молодых, сутулых, с приплюснутыми носами. Они хватали Тельцова за рукава, что-то хрипло кричали, плевали ему под ноги. Ощущая в себе огромную, нечеловеческую силу, он знал, что раскидать всю эту компанию не составит труда, и только смеялся, глядя в мелькавшие перед ним карие зрачки, да глотал виски. Тогда один из бородатых криво ухмыльнулся и выкрикнул:
— Ты чё, бессмертный, да?
За это бесценное слово, опять обретшее свой изначальный смысл, Тельцов был готов расцеловать бородача в его щербатые щеки. Он поднял руку, собираясь хлопнуть его по плечу, но парень пружинисто отпрянул, ощерился, выставил вперед костистые желтые кулаки. Остальные тоже приняли боевые стойки, что-то закричали.
— Да пошли вы… мать вашу! Я — горец! — вовсю смеялся, глядя на них, Тельцов. — Го-ре-ц!
Пора было прекращать весь этот сыр-бор — он собирался двинуться дальше, но тут что-то пошло не так. Одна из бород исчезла из поля зрения, и вскоре обжигающая боль залила его правый бок — под ребром. Он обернулся, но никого не увидел, а в это время что-то твердое раз за разом глубоко входило в его спину — внизу, над поясницей. Он ощущал это, как иглу огромного шприца, — больше сравнить было не с чем. Много лет назад, в детстве, в прошлой жизни, когда он лежал в инфекционном отделении, дебелая, похожая на корову медсестра приходила делать уколы и всякий раз ему, плакавшему, говорила, что потерпеть надо всего лишь одну секунду и что дальше больно уже не будет. Она почти не обманывала, вот и сейчас первоначальной жгучей боли Тельцов уже не ощущал — только чувствовал, как что-то раз за разом проникает в него сквозь пуховик, и, пытаясь повернуться лицом к тому, кто стоял за его спиной, только крутился на месте, неловко переступая ослабевшими толстыми ногами и выронив пустую бутылку в снег, окроплённый чем-то красным — ярким, как кепка одного из бородатых. Не боль, не страх, но удивление было последним, что чувствовал он, падая в этот крапчатый снег, видя переворачивающийся вверх ногами город, слыша стук собственного замирающего сердца и прилетевший откуда-то пронзительный женский крик. И вся его жизнь — болтливая, внимательно-равнодушная, теперь казалась ему той медсестрой с печальными коровьими глазами, медленно уходившей прочь, оставлявшей его одного.