Висельник

Разные варианты. Потом выберу что лучше


Той стороной, где гремели пушки и сверкали алые зарницы где шли непрерывные бои, где земля была обильно пролита кровью да пороховой дым медленно  скрывал убитых и раненых. С самого того края поля, мимо черного камня на котором сидела и заунывно пела печаль-дева, брели по белой дороге  два красноармейца-буденовца.
Кони их полегли ранее под пулями, звонкие сабли были иссечены и поломаны.
Да незачем им теперь были сабли. Падая и поддерживая друг друга, умирая от ран и усталости, поднимаясь вновь и вновь  увидели они конец пути.
Там, на краю обрыва, где стояли можжевеловые кусты и был крутой спуск к ледяной реке, стояла одинокая избушка.
Навстречу вышла простоволосая женщина. Высокая, красивая, сильная. С медью и золотой проседью в волосах. Она подхватила обоих как малых детей и внесла в дом.


На чистом без следов снегу осталась лежать одиноко остроконечная шапка буденовка с нашитой голубой кавалерийской звездой.

Должно быть и было так: женщина эта могла остановить алую кровь, заговорить любую рану и успокоить саму смерть.
Сестра ее - полуденная дева, всё  три  сестры её были неведомыми, страшными, красивыми, порой такими какими они кажутся человеку на границе жизни.
Имя им рек господь так: Вечерница, Печаль- дева и Утренняя звезда. Последняя и была самой первой женой Адама искусившей Еву.
Селянки женщину эту боялись и быть может так было правильно, и все же если была в том крайняя нужда, если нужно было спасти кого, они отбрасывали сомнения и шли на край пшеничного поля, туда, где пыльная дорога огибала кладбище и спускалась к реке. Где стояла вросшая в землю истлевшая лодка, старая баня и опаленный огнем дом.

Кривая сосна с вырезанным на ней страшным ликом скрипела, да цокала прыгая по веткам белка.
Шумела река шайтанка быстро неся в своих водах тающие льдины и чью-то полузатопленный лодку...
Цена жизни была высока. Пожалуй только чужая жизнь была ей равною долей...

Отвесные скалы и узкую, полную омутов речку Шайтанку что возле села Малиново народ не любил.

Старые бабки стращали сорванцов: дескать, в тихую и ясную ночь, в том месте, где излучина и река делает поворот являлись утопленницы мавки. Они были как невесомый туман, стылый, липкий, с обликом каких то прекрасных женщин с распущенными волосами.

Найдет туман и хладная смерть настанет тому, кто придет в одиночку не успев развести жаркого костра. Тепло их тянет на берег, поднимает со дна, из неведомых глубин, тихих и печальных.
Холодно им, люто холодно, хочется им человеческого тепла и в синей ночи они видят красные пятна, идут туда, шипят от боли если войдут в костер и плачут исчезая навсегда в виде пара стремясь на небо.


Генка студень сидел у почти погасшего костра где то в ночном лесу.

Головешки догорали, надо было идти за хворостом, но становилось страшно.

Студень это сокращённо от студент или даже так: вечный студент. Восемь лет учится в УПИ и всё ещё на четвертом. То денег надо, то лень было, то женился и ребенка жена ждёт, какая уж тут учеба, опять деньги надо. Короче: пришли ушли и опять ищи где заработать.

Подвязался к геологам, потом к археологам. Они вели раскопки, говорили про золотые украшения, монеты. А где золото, там обязательно что то нехорошее.

Сбоку неслышно подошёл парень.
Бросил в костер охапку хвороста.
Босиком, в белом исподнем.
Улыбнулся, коснулся плеча и пожал руку. Горячая. Крепкая такая ладонь, словно тиски сжали.

- Привет тебе, Генка, - что, давно своих ждёшь?

Генка даже обрадовался, в лес идти не надо. Стал было объяснять что оставили его костер поддерживать , а сами ушли в ближайшую деревню за продуктами. Скоро должны вернуться.

- До деревни три версты, сказал парень.- Я Павел если что. Можно Пашка если по простому. Живу здесь.

Он вдруг запрокинув голову и завыл: А-уууу! Вуууу.

Генка заметил что сегодня начали падать метеоры леониды. Кривые прочерки на темном небе как когти. И луна кровавая. Ледяные камни летят в космосе и встретив планету сгорают в ее атмосфере. Вот и все. Но зато красиво.

- Чего воешь, сказал он Пашке, и так страшно.

-Сейчас. Я зову своих. А-уууу

Вдалеке, через реку загорелись зелёные огоньки.
- Похоже, волки.- Генка снял с берёзового сучка двухстволку. Хорошее, фирмы зауэр. Переломил пополам, привычно вогнал патрон. Второй. Щёлкнул, закрыл обратно, положил на колено.
- Не бойся сказал Пашка. Это не волки. Здесь волков уже давно нет.
Это я как в книге про Маугли, помнишь? Мы с тобой одной крови ты и я. Пашка я, Пашка, понял? Не оборотень.
Это твои наверное откликаются. С деревни идут.
Он засмеялся показывая белые ровные зубы.- Не бойся.
Костёр трещал ровно пожирая сучья. Он него шел жар.
Генка дотянулся до банки с пивом. Допил, оглянулся куда бы ее сунуть.
Захотелось отлить.
Темные кусты обнимали поляну со всех сторон. Со стороны палаток шла тропинка и терялась в проходе между кустами.
Генка пошел туда. Сделал два шага влево от кустов и слетел в свежевырытую могилу.
Была она неглубокая, он машинально выставил руки. Пахло холодной землёй, хвоей и чем то ещё.
Под ногами было мягко. Так, словно бы копались недавно.
Пошарил руками. В пальцах тускло блеснула золотая монета. Тяжёлая.
Это было что-то.
Вспомнил как дед говорил, там, в той деревне в которой продуктами закупались. Золото, говорил он, там в болотах, Колчак когда убегал от красноармейцев золотишко приказал схоронить.
Так заодно и всю группу там похоронили. Перессорились. Так всегда бывает если золото. Болота к осени пересыхают если жара и лето стало быть засушливое.
Только вы туда не ходите. Сгинете все разом. Нечисть там водится.
Могила была неглубокая, ему по плечи. В голове словно наваждение какое: бери лопату, копай.
Себе могилу копай.
Совковая лопата была воткнута в мягкий торф. Удобная ручка, словно отполированная. Ружьё мешало. Генка снял его и положил рядом дулом вверх.
Он углублялся все больше. Внезапно остановился, посмотрел на поляну.
Костёр также ярко горел. Пашка сидел спиной к Генке.
Напротив него сидел другой парень.
Генка посмотрел наверх. В небо.
Там горела яркая звезда. Это было созвездие лебедя.
За спиной со стороны реки плеснула вода.
Было 20.41 на часах. Звезда становится видна именно в это время вспомнил Генка.
Астрофизика была его любимым предметом.
Он взглянул через мушку прицела на Пашку.
Потом перевел ствол на того, сидящего напротив.
Белесые глаза парня смотрели бездумно. Он сидел не двигаясь, уставившись на Пашку.
Генка нажал на курки.
Грохот выстрела встряхнул притихший лес. Привычно и вскользь толкнуло в плечо. Запахло порохом. Сизый дымок из стволов.
Дробь должна была оттолкнуть того, повалить навзничь. Но ровным счётом ничего не произошло. Он продолжал сидеть. Вероятность промахнуться была ничтожной.
Стало заметно холодно
Со стороны реки пришёл туман. Он поднялся чуть выше кромки могилы и скрывал собой Пашку.
Нужно было выбираться.
Кто-то подошёл и встал напротив.
- Давай помогу, сказал Пашка протягивая руку. - ты чего шмальнул. Испугался?
- Так, показалось.
Генку словно буксиром вытянуло из ямы - такая была силища.
И рука, настоящая, горячая. А все остальное вокруг словно во сне.
Пашка широко улыбался. -
-Тут многое что может показаться, ты в это не верь. Тогда обойдется.
Я пока рядом. Не бойся ничего.
Генка подошёл к костру. Хворост давно должен был прогореть, но огонь был всё таким же. И парень напротив это был всего лишь куст с белыми ягодами. В темноте многое что может показаться.
Со дна реки поднималась красивая мавка. Толща воды была теплой и чем выше, тем холоднее ей становилось. Там, наверху был синий пронзительный холод. Он жег лёгкие, хотелось ей простого человеческого тепла. Оно было там, в синеве. Жгло ноги землёй и она поднялась повыше, пошла прямо по воздуху.
Генку обнял серый туман сзади так, что вдохнуть было тяжело. Очертания женского тела проступали и пропадали вновь. Слабость ее мертвых рук почти ломала кости, проникала в мышцы, делая их безвольными вялыми. Так, словно борешься в кошмаре, во сне и ничего не можешь сделать.
- Шагай через костер, Генка, подсказал Пашка. Не бойся. Шагай. Балует она.
Генка, сгибаясь под тяжесть невесомого тумана пошел через костер.
Мавка видела перед собой красное пятно и большое очень горячее тепло за этим. Она пошла следом. Стало горячо. Она заревела, больно. Больно. Я не могу. Нет. - Превращаясь в стылый пар, рассеялась в ночной тишине.
- Вот такие дела,- сказал Пашка. - Огонь их привлекает, но и убить может. Была была и теперь нет. Совсем пропащая душа. Но теперь она свободна.
- Кто ещё придет?
- Там, в двух верстах дорога. Очень крутой поворот. Однажды, под вечер ехала машина с двумя бабами. На переднем сиденье ещё нерожавшая Настька Прорва. Дорогу решил перейти лось. И всё.
Настька с тех пор гоняет этого лося. Приставучая баба. Обидчивая. Ей детишек хотелось, а если кого из мужиков встретит, то сам понимаешь.
- Солдат с перевязанной головой. Он просит огоньку. Закурить.
Ты ведь прошёл через костер, сам увидишь. Он ничего тебе не сделает. Просто сидит и смотрит в костер.
- Старый дед может подойти. Невысокий такой старик, он объяснит всё, - неохотно сказал Пашка.
Он невесело улыбнулся.
Генка опять сел возле костра. Ружьё дотянулся и повесил на сук.
Он смотрел в костер. Там потрескивали сгорая смолистые ветки.
Пашка положил ему горячие ладони на голову, убрал, сел рядом. - не думай, сказал он, пустое всё. Золото пришло ушло. К тому же его здесь и нет. Так, несколько монет найдете и всё.
-Покажешь может, нет?
-Показать нет, не знаю, не могу, проклято оно. Кто возьмёт - погибнет. Не сейчас так после. Ты вон, всего несколько монеток с раскопок взял и то от мавки едва отбился. Есть ведь и пострашнее вещи... - Ну все, мне пора.
Уходить ему явно не хотелось. Возле костра было хорошо.
Он сидел вполоборота к Генке. Дым от костра немного щипал, Генка потёр покрасневшие глаза.
Пашка поднялся и ушел в ночь.
Со стороны деревни по тропинке пришли веселые студенты с археологического. В руках у них продукты, свежие газеты, что-то ещё.
Генке говорить с ними не очень хотелось. Так, перекинулся парой слов.
Они подтащили бревно, чтобы сидеть всем, повесили котелок под треногой, кашеварили, смеялись, пели под гитару.
Поели и он поел.
Потом разошлись по палаткам. А Генка все сидел.
Подул теплый ветер. Подошёл и сел рядом невысокий старичок. Он был слева. Справа неслышно пришел солдат с перевязанной головой.
- Огоньку бы.
Старичок взглянул на него: огня мало штоль? Бери.
- Солдат помялся. - Так, оно ведь надо что бы по уставу. По писанному.
Генка дотянулся и протянул ему головешку.
- А кто он, Пашка, а?
Солдат пожал плечами. Он раскуривал козью ножку из свёрнутой в тугую газеты. Пахло крепким табаком самосадом.
- Табачку бы хорошо сейчас, -сказал старик, - хоть немного, сыпанул бы?
Солдат протянул ему кисет с табаком.
Старичок набил трубку и теперь прикуривал от головешки. Он молчал.
В глубине углей синела упавшая звезда.
Генка поддел ее прутиком не особо надеясь на чудо.
- Ангел он, сказал старик. Ходит меж людей, спасает.
Старик попыхивал трубкой и смотрел в огонь. - Ты если что, если... просто через огонь перейди обратно. И всё.
- Генка откинул уголья упавшую на звезду и взял ее в руку. Она была теплой и совершенно невесомая.
Генка держал её на ладони. Четыре луча ее блестели искорками на краях.
- В двадцатом годе здесь было страшно.- начал старик. - Вот, солдат, он не даст соврать. Деревня неподалеку.
Была ещё одна. Сейчас уж ее нет. Казаки там бесчинствовали. Девок и баб кто покрасивее насиловали и в реку бросали со связанными руками. Та кто не выплывет, значило что вину искупила. Почто вывернулась, ту хватали и к столбу. Значит, ведьма. Был у них такой есаул один. Что на него нашло тогда... Знал, должно быть, доложил кто что прячут парней этих раненых, значит, в стогах.
Так казаки шашками в стожок насквозь тыкали. Попадут не 
попадут. А там ведь не только раненые, но и бабы с детишками.
Так там и брата моего старшего убили. Я ведь тоже был там.
А Пашка сам как сумел, пришел. Перед есаулом встал. Улыбается. Я ведь сам пришел, зачем вы так с людьми?
Есаул ухмыляется. Бесы его корежили видимо. Тошно ему от всего. Всех сжечь,кричит. А этого повесить на дереве. И до утра.
Есаул этот сопровождал то золото. Они его дальше в болотах и утопили. И сами там утопли... Только видишь какое дело. Почему это всё.
С древности ещё так повелось, что человека повешенного снять с дерева требовалось ещё до захода солнца.
Иначе проклятым он становится. И через него, через его тело вся нечисть шла в мир из ада. Только это если человек сам нечистый до этого был. Грешки али грехи за ним если были. А если душой чист, если за других пострадал, там другое... С Исусом ведь как поступили? И он после восхода звёзды в ад также сошел и всех грешников оттуда на небо с собой забрал, грех людской искупил.
Дьявол тогда и посрамлен был.
А Пашка. Павел, он теперь и там и здесь. Собой людей прикрывает.
Генка молчал. В кармане лежали золотые монеты.
Он достал их и размахнувшись зашвырнул далеко далеко.
Старик и солдат куда-то ушли.
А Генка все сидел и ни о чем не думал так как и велел Пашка.
В кустах хрустел осиновыми ветками лось и не решаясь подойти к костру смотрела на Пашку Настька Прорва.
Ей хотелось почему-то вернуться домой.
Пашка запрокинув голову смотрел куда-то  в небо.
Генка оглянулся на Настьку и протянул ей синюю звезду



Другой вариант.

Генка студень сидел у почти погасшего костра где то в ночном лесу.

Головешки догорали, надо было идти за хворостом, но становилось страшно.

Студень это сокращённо от студент или даже так: вечный студент. Восемь лет учится в УПИ и всё ещё на четвертом. То денег надо, то лень было, то женился и ребенка жена ждёт, какая уж тут учеба, опять деньги надо. Короче: пришли ушли и опять ищи где заработать.

Подвязался к геологам, потом к археологам. Они вели раскопки, говорили про золотые украшения, монеты. А где золото, там обязательно что то нехорошее.

Сбоку неслышно подошёл парень.
Бросил в костер охапку хвороста.
Босиком, в белом исподнем.
Улыбнулся, коснулся плеча и пожал руку. Горячая. Крепкая такая ладонь, словно тиски сжали.

- Привет тебе, Генка, - что, давно своих ждёшь?

Генка даже обрадовался, в лес идти не надо. Стал было объяснять что оставили его костер поддерживать , а сами ушли в ближайшую деревню за продуктами. Скоро должны вернуться.

- До деревни три версты, сказал парень.- Я Павел если что. Можно Пашка если по простому. Живу здесь.

Он вдруг запрокинув голову и завыл: А-уууу! Вуууу.

Генка заметил что сегодня начали падать метеоры леониды. Кривые прочерки на темном небе как когти. И луна кровавая. Ледяные камни летят в космосе и встретив планету сгорают в ее атмосфере. Вот и все. Но зато красиво.

- Чего воешь, сказал он Пашке, и так страшно.

-Сейчас. Я зову своих. А-уууу. А уууу!

Откуда-то издалека раздалось ответное: Аууу. Аууу!

Вдалеке, через реку загорелись зелёные огоньки.

- Похоже, волки.- Генка снял с берёзового сучка двухстволку. Хорошее, фирмы зауэр. Переломил пополам, привычно вогнал патрон. Второй. Щёлкнул, закрыл обратно, положил на колено.

- Не бойся сказал Пашка. Это не волки. Здесь волков уже давно нет.
Это я как в книге про Маугли, помнишь? Мы с тобой одной крови ты и я. Пашка я, Пашка, понял? Не оборотень.
Это твои наверное откликаются. С деревни идут.

Он засмеялся показывая белые ровные зубы.- Не бойся.

Костёр трещал ровно пожирая сучья. Он него шел жар.

Генка дотянулся до банки с пивом. Допил, оглянулся куда бы ее сунуть.
Захотелось отлить.

Темные кусты обнимали поляну со всех сторон. Со стороны палаток шла тропинка и терялась в проходе между кустами.
Генка пошел туда. Сделал два шага влево от кустов и слетел в свежевырытую могилу.

Была она неглубокая, он машинально выставил руки. Пахло холодной землёй, хвоей и чем то ещё.
Под ногами было мягко. Так, словно бы копались недавно.
Пошарил руками. В пальцах тускло блеснула золотая монета. Тяжёлая.

Это было что то.

Вспомнил как дед говорил, там, в той деревне в которой продуктами закупались. Золото, говорил он, там в болотах, Колчак когда убегал от красноармейцев золотишко приказал схоронить.
Так заодно и всю группу там похоронили. Перессорились. Так всегда бывает если золото. Болота к осени пересыхают если жара и лето стало быть засушливое.
Только вы туда не ходите. Сгинете все разом. Нечисть там водится.

Могила была неглубокая, ему по плечи. В голове словно наваждение какое: бери лопату, копай.
Себе могилу копай.

Совковая лопата была воткнута в мягкий торф. Удобная ручка, словно отполированная. Ружьё мешало. Генка снял его и положил рядом дулом вверх.
Он углублялся все больше. Внезапно остановился, посмотрел на поляну.

Костёр также ярко горел. Пашка сидел спиной к Генке.

Напротив него сидел другой парень.

Генка посмотрел наверх. В небо.

Там горела яркая звезда. Это было созвездие лебедя.
За спиной со стороны реки плеснула вода.
Было 20.41 на часах. Звезда становится видна именно в это время вспомнил Генка.
Астрофизика была его любимым предметом.

Он взглянул через мушку прицела на Пашку.
Потом перевел ствол на того, сидящего напротив.
Белесые глаза парня смотрели бездумно. Он сидел не двигаясь, уставившись на Пашку.

Генка нажал на курки.

Грохот выстрела встряхнул притихший лес. Привычно и вскользь толкнуло в плечо. Запахло порохом. Сизый дымок из стволов.

Дробь должна была оттолкнуть того, повалить навзничь. Но ровным счётом ничего не произошло. Он продолжал сидеть. Вероятность промахнуться была ничтожной.
Стало заметно холодно

Со стороны реки пришёл туман. Он поднялся чуть выше кромки могилы и скрывал собой Пашку.

Нужно было выбираться.
Кто-то подошёл и встал напротив.

- Давай помогу, сказал Пашка протягивая руку. - ты чего шмальнул. Испугался?
- Так, показалось.
Генку словно буксиром вытянуло из ямы - такая была силища.

И рука, настоящая, горячая. А все остальное вокруг  словно во сне.
Пашка широко улыбался. -

-Тут многое что может показаться, ты в это не верь. Тогда обойдется.
Я пока рядом. Не бойся ничего.

Генка подошёл к костру. Хворост давно должен был прогореть, но огонь был всё таким же. И парень напротив это был всего лишь куст с белыми ягодами. В темноте многое что может показаться.

Со дна реки поднималась красивая мавка. Толща воды была теплой и чем выше, тем холоднее ей становилось. Там, наверху был синий пронзительный холод. Он жег лёгкие, хотелось ей простого человеческого тепла. Оно было там, в синеве. Жгло ноги землёй и она поднялась повыше, пошла прямо по воздуху.

Генку обнял серый туман сзади так, что вдохнуть было тяжело. Очертания женского тела проступали и пропадали вновь. Слабость ее мертвых рук почти ломала кости, проникала в мышцы, делая их безвольными вялыми. Так, словно борешься в кошмаре, во сне и ничего не можешь сделать.

- Шагай через костер, Генка, подсказал Пашка. Не бойся. Шагай. Балует она.

Генка, сгибаясь под тяжесть невесомого тумана пошел через костер.

Мавка видела перед собой красное пятно и большое очень горячее тепло за этим. Она пошла следом. Стало горячо. Она заревела, больно. Больно. Я не могу. Нет. - Превращаясь в стылый пар, рассеялась  в ночной тишине.

- Вот такие дела,- сказал Пашка. - Огонь их привлекает, но и убить может. Была была и теперь нет. Совсем пропащая душа. Но теперь она свободна.

- Кто ещё придет?

- Там, в двух верстах дорога. Очень крутой поворот. Однажды, под вечер ехала машина с двумя бабами. На переднем сиденье ещё нерожавшая Настька Прорва. Дорогу решил перейти лось. И всё.
Настька с тех пор гоняет этого лося. Приставучая баба. Обидчивая. Ей детишек хотелось, а если кого из мужиков встретит, то сам понимаешь.

- А ещё?

- Солдат с перевязанной головой. Он просит огоньку. Закурить.

Ты ведь прошёл через костер, сам увидишь. Он ничего тебе не сделает. Просто сидит и смотрит в костер.

- А ещё кто?

- Старый дед может подойти. Невысокий такой старик, он объяснит всё, - неохотно сказал Пашка.

Он невесело улыбнулся.

Генка опять сел возле костра. Ружьё дотянулся и повесил на сук.

Он смотрел в костер. Там потрескивали сгорая смолистые ветки.

Пашка положил ему горячие ладони на голову, убрал, сел рядом. - не думай, сказал он, пустое всё. Золото пришло ушло. К тому же его здесь и нет. Так, несколько монет найдете и всё.

-Покажешь может, нет?

-Показать нет, не знаю, не могу, проклято оно. Кто возьмёт погибнет. Не сейчас так после. Ты вон, всего несколько монеток с раскопок взял и то от мавки едва отбился. Есть ведь и пострашнее вещи... - Ну все, мне пора.

Уходить ему явно не хотелось. Возле костра было хорошо.

Он сидел вполоборота к Генке. Дым от костра немного щипал, Генка потёр покрасневшие  глаза.

Пашка поднялся и ушел в ночь.

Со стороны деревни по тропинке пришли веселые студенты с археологического. В руках у них продукты, свежие газеты, что-то ещё.
Генке говорить с ними не очень хотелось. Так, перекинулся парой слов.

Они подтащили бревно чтобы сидеть всем, повесили котелок под треногой, кашеварили, смеялись, пели под гитару.

Поели и он поел.

Потом разошлись по палаткам. А Генка все сидел.

Подул теплый ветер. Подошёл и сел рядом невысокий старичок. Он был слева. Справа неслышно пришел солдат с перевязанной головой.

- Огоньку бы.

Старичок взглянул на него: огня мало штоль? Бери.

- Солдат помялся. - Так, оно ведь надо что бы по уставу. По писанному.

Генка дотянулся и протянул ему головешку.

- А кто он, Пашка, а?

Солдат пожал плечами. Он раскуривал козью ножку из свёрнутой втугую газеты. Пахло крепким табаком самосадом.

- Табачку бы хорошо сейчас, -сказал старик, - хоть немного, сыпанул бы?

Солдат протянул ему кисет с табаком.
Старичок набил трубку и теперь прикуривал от головешки. Он молчал.
В глубине углей синела упавшая звезда.

Генка поддел ее прутиком не особо надеясь на чудо.

- Ангел он, сказал старик. Ходит меж людей, спасает.

- А сейчас?

- И сейчас.


Старик попыхивал трубкой и смотрел в огонь. - Ты если что, если... просто через огонь перейди обратно. И всё.

- Генка откинул уголья упавшую на звезду и взял ее в руку. Она была теплой и совершенно невесомая.

Генка держал её на ладони. Четыре луча ее блестели искорками на краях.

- В двадцатом годе здесь было страшно.- начал старик. - Вот, солдат, он не даст соврать. Деревня неподалеку.

Была ещё одна. Сейчас уж ее нет. Казаки там бесчинствовали. Девок и баб кто покрасивее насиловали и в реку бросали со связанными руками . Та кто не выплывет, значило что вину искупила. Почто вывернулась, ту хватали и к столбу. Значит, ведьма. Был у них такой есаул один. Что на него нашло тогда... Знал, должно быть, доложил кто что прячут парней этих раненых, значит, в стогах.
Так казаки шашками в стожок насквозь тыкали. Попадут не попадут. А там ведь не только раненые но и бабы с детишками.

Так там и  брата моего старшего убили. Я ведь тоже был там.

А Пашка сам как сумел пришел. Перед есаулом встал. Улыбается. Я ведь сам пришел, зачем вы так с людьми?

Есаул ухмыляется. Бесы его корежили видимо. Тошно ему от всего. Всех сжечь,кричит. А этого повесить на дереве. И до утра.

Есаул этот сопровождал то золото. Они его дальше в болотах и утопили. И сами там  утопли... Только видишь какое дело. Почему это всё.
С древности ещё так повелось, что человека повешенного снять с дерева требовалось ещё до захода солнца.
Иначе проклятым он становится. И через него, через его тело вся нечисть  шла в мир из ада. Только это если человек сам нечистый до этого был. Грешки али грехи за ним если были. А если душой чист, если за других пострадал, там другое... С Исусом ведь как поступили? И он после восхода звёзды в ад также сошел и всех грешников оттуда на небо с собой забрал, грех людской искупил.

Дьявол тогда и посрамлен был.

А Пашка. Павел, он теперь и там и здесь. Собой людей прикрывает.


Генка молчал. В кармане лежали золотые монеты.

Он достал их и размахнувшись зашвырнул  далеко далеко.

Старик и солдат куда то ушли.

А Генка все сидел и ни о чем не думал так как и велел Пашка.

В кустах хрустел осиновыми ветками лось и не решаясь подойти к костру смотрела на Пашку Настька Прорва.

Ей хотелось почему-то вернуться домой.

Пашка запрокинув голову смотрел в небо.

Генка оглянулся на Настьку и протянул ей синюю звезду



Той стороной где гремели пушки и сверкали алые зарницы где  шли непрерывные бои, где земля была обильно  пролита кровью и пороховой дым медленно оседал скрывая убитых, с самого  края заснеженного  поля, мимо белого камня на котором   сидела и заунывно пела печаль-дева, медленно, по пустой дороге брели два красноармейца- буденовца.

Кони их полегли ранее под пулями, звонкие сабли были иссечены и поломаны.

Да и незачем теперь были сабли. Падая и  поддерживая друг друга, умирая  от ран и усталости,  поднимаясь вновь и вновь, увидели они на краю обрыва, где стояли можжевеловые кусты и был крутой спуск к ледяной реке, стояла одинокая избушка.

Навстречу вышла  женщина. Высокая, красивая, сильная. Она подхватила обоих как малых детей и внесла в дом.

На снегу осталась лежать остроконечная шапка буденовка с большой синей звездой нашитой поверх серого сукна.

Должно быть было так: женщина эта могла остановить кровь, стянуть любую рубленую рану и не подпустить даже смерть.

Сестра ее - полуденная дева, четыре сестры её были неведомыми, страшными, красивыми, порой такими какими они кажутся человеку на границе жизни.
Имя им было: Вечерница, Печаль- дева и Утренняя звезда. Последняя была самой первой женой Адама.

Селяне женщину эту  боялись и быть может  то было правильно, но все же  если  была в том крайняя нужда, если нужно было спасти кого, они шли на край пшеничного поля, там, где пыльная дорога огибала кладбище и спускалась к реке. Где стояла вросшая в землю истлевшая лодка, старая баня и дом.


Кривая сосна с вырезанным на ней страшным ликом скрипела да цокала прыгая по веткам белка.

Шумела река шайтанка быстро неся в своих водах тающие льдины и чью-то полузатопленный лодку..

Цена жизни была высока. Пожалуй только чужая жизнь равнялась ей равной долей.

Отвесные скалы и узкую, полную омутов речку Шайтанку что возле села Малиново народ не любил.

Старые бабки стращали сорванцов: дескать, в тихую и ясную ночь, там, где излучина и река делает поворот появлялись утопленницы мавки; они были как невесомый туман, стылый, липкий, с обликом каких то прекрасных женщин с распущенными волосами.

Найдет туман и хладная смерть настанет тому, кто придет в одиночку не успев развести жаркого костра. Тепло их тянет на берег, поднимает со дна, из неведомых глубин, тихих и печальных.
Холодно им, люто холодно, хочется им человеческого тепла и в синей ночи они видят красные пятна, идут туда, шипят от боли если войдут в костер и плачут исчезая навсегда в виде пара стремясь на небо.

А ещё нельзя было речку в брод переходить; туда пройдешь, а обратно, через речку нет. Там вроде мелко, а потом тянет резко на глубину и ноги становятся как ватные, а под ними словно болото топкое. Дернешься, а уже не пускает, вниз вниз утягивает. Так столько утопло за эти века, никто не знает.

Чертовщина конечно же, наваждение, ведь если вдвоем, то дно ровное, каменистое. А если вечером вдоль скал у леса идти то опять голоса мертвецов мерещатся. Пещера была и глубокая и раздваивалась, потом ещё и ещё так что может выйдешь, а может нет. Сгинешь.

Древняя дорога ещё была. Меж полей. Сойти с неё вечером или ночью было нельзя. Как бы тебя не звал кто то в ночи. Быть может у дороги был тайный сакральный смысл, только она всегда  приводила туда куда хотел попасть человек. Должно быть дорогу благословил сам святой апостол.

Всякое говорили. Но она всегда хранила своих путников.

Батюшка Андрей ходить по вечерам не боялся, он, бывало возвращаясь из церкви, шел вдоль реки, говорил что истинная вера это как свет. А свет для нечисти невыносим.

Имея веру ничего не бойся

Впрочем, за разные века тут была у нечисти и вера всякая: у лесного народца чуди своя, богопротивная. Поклонялись они страшным корявым идолам. Кровью мазали им губы и прочие непотребства вытворяли.

Чудь могла явиться путнику девушкой, могла парнем. На отличку узнать можно было: глаза у них были, зрачки такие, словно радужка выцвела, очень светлые. Белые что ли.
И ещё на месте не сидит, обернешься и нет ее. Туман, словно во сне все. Морок одним словом.

Да не то люди они были, не то оборотни не то скоморохи. Могли белкой оборотиться, могли кривой сосной, пнем, птицей или туманом. Облика у них своего должно быть и не было. Насмешничать любили, кривляться, порой ужас наводить, да такой что едва убежишь из того леса с кривыми, завязанными узлом соснами.

Кругами нечисть водить начнет, в болоте быть может утопит или заведет в сухой торфяник. Там тонкая корка земли с дымками то тут то там. Наступишь и полетишь вниз в раскалённый алый огонь. Внизу выгорело все на десятки метров. А на дне жар как в преисподней.

Пришлые с северо запада Вогулы поклонялись северному богу Тору. Законы у них были свои, жестокие. Они чудь повывели, загнали вглубь лесов. Не любит она шума. Берёз белых, чьи семена принесли с собой вогулы-охотники.

Степняки татары, горные башкиры имели веру свою. Они совершали набеги, грабили, жгли поселения.

Беглые от царя люди верили кто в бога истинного, крестившись двумя перстами, кто ни во что не верил кроме золота.

Золота было много. Оно лежало под ногами, вперемешку с песком, полосами в белой, зеленой глине, его нужно было мыть в воде выискивая крупинки металла. Нужно было опять идти к реке.

Тогда удачливому приходил фарт. А мог войти и нож под ребра. Старатели следили друг за другом, прятали заимки, путали следы.

Беглые каторжники творили бесчинства, грабили, насиловали, убивали.

Всякое было за пятьсот лет.

Время как и река утекало неторопливо, терпеливо неся в своих водах то убитого заступом в спину старателя, то замешкавшего купца, то раздетую донага девку, они погружались в воды, их прибивало к тому берегу то к этому. И всё было так как и должно быть там где гуляла смерть под руку с золотым господином

Уже давно отгремела первая мировая, началась гражданская. В стране все шло наперекосяк. Брат шел на брата. Сосед на соседа писал донос и называл его контрой.
Быть красным или белым или примкнуть к бандитам, черносотенцам ли - каждый теперь решал сам.

Еще перед гражданской войной, когда отрекся от страны царь и пошел народец вразнос, время тогда и понеслось вскачь: с красными конниками врывались в деревни огонь и страх.

Деревни жгли вместе с людьми, искали золотишко, снова грабили, убивали, пьянея от крови и добытых мануфактур.

Местные казаки не отступив ни от веры ни от царя, сатанея от ненависти рубили после пьяных красноармейцев в кровавую кашу;

Белая гвардия шла по пятам и тех и тех считая бандитами. Порой не видя разницы между бандами, анархистами и разным сбродом грабящим деревни под красными, зелёными и черными стягами с черепами.

Особняком держался только отряд казачьего есаула Мирошниченко. Шел он с особым заданием: направлялся через Урал, в Сибирь и дальше. В драки особо не ввязывался.

Хотя нет, там, где останавливалась казачья сотня творилась настоящая чертовщина. Мирошниченко за глаза называли аспидом, иудой, дьяволом, имя свое он оправдал сполна: с головой у него был непорядок. Глаза имел белесые, почти белые. Останавливался он обычно в сёлах, где были церкви. Имел он обычай являться под вечер на покаянную молитву, на вечернюю службу и стоял терпеливо, каясь на исповеди во всех грехах.

Батюшки цепенея от ужаса, отказывались отпускать грехи. Гнали прочь. Они пытались говорить с ним, в чем то убеждали, но все было тщетно: есаул смотрел на них белесым своими глазами и уходил. Подковки на сапогах стучали дробно. Закрывалась дверь и начиналась охота на ведьм.

Доставалось тогда всем: раненым красноармейцам, бандитам, казакам, красивым девкам, всем, на кого укажет есаул.

Баб топили в реке со связанными руками и ногами с тем лишь условием, если открестится иная от бога путы спадут и выплывет. Мужиков, закапывали в глину или землю тоже с условием. Отречешься- выживешь. Некоторых сбрасывали с колокольни, иных вешали. Но вешали особо: считалось, ещё с древних времён так повелось, что повешенного на древе нужно обязательно снять до захода солнца. Иначе было совсем худо: Остановить нечисть которая шла через душу висельника с того света было очень трудно, почти невозможно. И тогда зло преумножится как было написано в старых книгах.

Отворятся небесные хляби и пойдет красный дождь на проклятую землю с проклятым золотом и сойдут в эти церкви все двенадцать апостолов...

_____&-

Генка студень сидел у почти погасшего костра где то в ночном лесу.
Головешки догорали, надо было идти за хворостом, но становилось страшно.
Студень это сокращённо от студент или даже так: вечный студент. Восемь лет учится и всё ещё на четвертом. То денег надо, то лень было, то женился и ребенка жена ждёт, какая уж тут учеба, опять деньги надо. Короче: пришли ушли и опять ищи где заработать.
Подвязался к геологам, потом к археологам. Они вели раскопки, говорили про золотые украшения, монеты. А где золото, там обязательно что то нехорошее.
Сбоку неслышно подошёл парень.
Бросил в костер охапку хвороста.
Улыбнулся, коснулся плеча и пожал руку. Горячая. Крепкая такая ладонь, словно тиски сжали.
- Привет тебе, Генка, - что, давно своих ждёшь?
Генка даже обрадовался, в лес идти не надо. Стал было объяснять что оставили его костер поддерживать , а сами ушли в ближайшую деревню за продуктами. Скоро должны вернуться.
- До деревни три версты, сказал парень.- Я Павел если что. Можно Пашка если по простому. Живу здесь.
Он вдруг запрокинув голову и завыл: А-уууу! Вуууу.
Генка заметил что сегодня начали падать огненные метеоры леониды. Кривые прочерки на темном небе как когти. И луна кровавая. Ледяные камни летят в космосе и встретив планету сгорают в ее атмосфере. Вот и все. Но зато красиво.
- Чего воешь, сказал он Пашке, и так страшно.
-Сейчас. Я зову своих. А-уууу. А уууу!
Откуда-то издалека раздалось ответное: Аууу. Аууу!
Вдалеке, через реку загорелись зелёные огоньки.
- Похоже, волки.- Генка снял с берёзового сучка двухстволку. Хорошее, фирмы зауэр. Переломил пополам, привычно вогнал патрон. Второй. Щёлкнул, закрыл обратно, положил на колено.
- Не бойся сказал Пашка. Это не волки. Здесь волков уже давно нет.
Это я как в книге про Маугли, помнишь? Мы с тобой одной крови ты и я. Пашка я, Пашка, понял? Не оборотень.
Это твои наверное откликаются. С деревни идут.
Он засмеялся показывая белые ровные зубы.- Не бойся.
Костёр трещал ровно пожирая сучья. Он него шел жар.
Генка дотянулся до банки с пивом. Допил, оглянулся куда бы ее сунуть.
Захотелось отлить.
Темные кусты обнимали поляну со всех сторон. Со стороны палаток шла тропинка и терялась в проходе между кустами.
Генка пошел туда. Сделал два шага влево от кустов и слетел в свежевырытую могилу.
Была она неглубокая, он машинально выставил руки. Пахло холодной землёй, хвоей и чем то ещё.
Под ногами было мягко. Так, словно бы копались недавно.
Пошарил руками. В пальцах тускло блеснула золотая монета. Тяжёлая.
Это было что то.
Вспомнил как дед говорил, там, в той деревне в которой продуктами закупались. Золото, говорил он, там в болотах, Колчак когда убегал от красноармейцев золотишко приказал схоронить.
Так заодно и всю группу там похоронили. Перессорились. Так всегда бывает если золото. Болота к осени пересыхают если жара и лето стало быть засушливое.
Только вы туда не ходите. Сгинете все разом. Нечисть там водится.
Могила была неглубокая, ему по плечи. В голове словно наваждение какое: бери лопату, копай.
Себе могилу копай.
Совковая лопата была воткнута в мягкий торф. Удобная ручка, словно отполированная. Ружьё мешало. Генка снял его и положил рядом дулом вверх.
Он углублялся все больше. Внезапно остановился, посмотрел на поляну.
Костёр также ярко горел. Пашка сидел спиной к Генке.
Напротив него сидел другой парень.
Генка посмотрел наверх. В небо.
Там горела яркая звезда. Это было созвездие лебедя.
За спиной со стороны реки плеснула вода.
Было 20.41 на часах. Звезда становится видна именно в это время вспомнил Генка.
Астрофизика была его любимым предметом.
Он взглянул через мушку прицела на Пашку.
Потом перевел ствол на того, сидящего напротив.
Белесые глаза парня смотрели бездумно. Он сидел не двигаясь, уставившись на Пашку.
Генка нажал на курки.
Грохот выстрела встряхнул притихший лес. Привычно и вскользь толкнуло в плечо. Запахло порохом. Сизый дымок из стволов.
Дробь должна была оттолкнуть того, повалить навзничь. Но ровным счётом ничего не произошло. Он продолжал сидеть. Вероятность промахнуться была ничтожной.
Стало заметно холодно
Со стороны реки пришёл туман. Он поднялся чуть выше кромки могилы и скрывал собой Пашку.
Нужно было выбираться.
Кто-то подошёл и встал напротив.
- Давай помогу, сказал Пашка протягивая руку. - ты чего шмальнул. Испугался?
- Так, показалось.
Генку словно буксиром вытянуло из ямы - такая была силища.
И рука, настоящая, горячая. А все остальное вокруг словно во сне.
Пашка широко улыбался. -
-Тут многое что может показаться, ты в это не верь. Тогда обойдется.
Я пока рядом. Не бойся ничего.
Генка подошёл к костру. Хворост давно должен был прогореть, но огонь был всё таким же. И парень напротив это был всего лишь куст с белыми ягодами. В темноте многое что может показаться.
Со дна реки поднималась красивая мавка. Толща воды была теплой и чем выше, тем холоднее ей становилось. Там, наверху был синий пронзительный холод. Он жег лёгкие, хотелось ей простого человеческого тепла. Оно было там, в синеве. Жгло ноги землёй и она поднялась повыше, пошла прямо по воздуху.
Генку обнял серый туман сзади так, что вдохнуть было тяжело. Очертания женского тела проступали и пропадали вновь. Слабость ее мертвых рук почти ломала кости, проникала в мышцы, делая их безвольными вялыми. Так, словно борешься в кошмаре, во сне и ничего не можешь сделать.
- Шагай через костер, Генка, подсказал Пашка. Не бойся. Шагай. Балует она.
Генка, сгибаясь под тяжесть невесомого тумана пошел через костер.
Мавка видела перед собой красное пятно и большое очень горячее тепло за этим. Она пошла следом. Стало горячо. Она заревела, больно. Больно. Я не могу. Нет. - Превращаясь в стылый пар, рассеялась в ночной тишине.
- Вот такие дела,- сказал Пашка. - Огонь их привлекает, но и убить может. Была была и теперь нет. Совсем пропащая душа. Но теперь она свободна.
- Кто ещё придет?
- Там, в двух верстах дорога. Очень крутой поворот. Однажды, под вечер ехала машина с двумя бабами. На переднем сиденье ещё нерожавшая Настька Прорва. Дорогу решил перейти лось. И всё.
Настька с тех пор гоняет этого лося. Приставучая баба. Обидчивая. Ей детишек хотелось, а если кого из мужиков встретит, то сам понимаешь.
- А ещё?
- Солдат с перевязанной головой. Он просит огоньку. Закурить.
Ты ведь прошёл через костер, сам увидишь. Он ничего тебе не сделает. Просто сидит и смотрит в костер.
- А ещё кто?
- Старый дед может подойти. Невысокий такой старик, он объяснит всё, - неохотно сказал Пашка.
Он невесело улыбнулся.
Генка опять сел возле костра. Ружьё дотянулся и повесил на сук.
Он смотрел в костер. Там потрескивали сгорая смолистые ветки.
Пашка положил ему горячие ладони на голову, убрал, сел рядом. - не думай, сказал он, пустое всё. Золото пришло ушло. К тому же его здесь и нет. Так, несколько монет найдете и всё.
-Покажешь может?
-Показать нет, не знаю, не могу, проклято оно. Кто возьмёт погибнет. Не сейчас так после. Ты вон, всего несколько монеток с раскопок взял и то от мавки едва отбился. Есть ведь и пострашнее вещи... - Ну все, мне пора.
Уходить ему явно не хотелось. Возле костра было хорошо.
Он сидел вполоборота к Генке. Дым от костра немного щипал, Генка потёр покрасневшие глаза.
Пашка поднялся и ушел в ночь.
Со стороны деревни по тропинке пришли веселые студенты с археологического. В руках у них продукты, свежие газеты, что-то ещё.
Генке говорить с ними не очень хотелось. Так, перекинулся парой слов.
Они подтащили бревно чтобы сидеть всем, повесили котелок под треногой, кашеварили, смеялись, пели под гитару.
Поели и он поел.
Потом разошлись по палаткам. А Генка все сидел.
Подул теплый ветер. Подошёл и сел рядом невысокий старичок. Он был слева. Справа неслышно пришел солдат с перевязанной головой.
- Огоньку бы.
Старичок взглянул на него: огня мало штоль? Бери.
- Солдат помялся. - Так, оно ведь надо что бы по уставу. По писанному.
Генка дотянулся и протянул ему головешку.
- А кто он, Пашка, а?
Солдат пожал плечами. Он раскуривал козью ножку из свёрнутой втугую газеты. Пахло крепким табаком самосадом.
- Табачку бы хорошо сейчас, -сказал старик, - хоть немного, сыпанул бы?
Солдат протянул ему кисет с табаком.
Старичок набил трубку и теперь прикуривал от головешки. Он молчал.
В глубине углей синела упавшая звезда.
Генка поддел ее прутиком не особо надеясь на чудо.
- Ангел он, сказал старик. Ходит меж людей, спасает.
- А сейчас?
- И сейчас.
Старик попыхивал трубкой и смотрел в огонь. - Ты если что, если... просто через огонь перейди обратно. И всё.
- Генка откинул уголья упавшую на звезду и взял ее в руку. Она была теплой и совершенно невесомая.
Генка держал её на ладони. Четыре луча ее блестели искорками на краях.
- В двадцатом годе здесь было страшно.- начал старик. - Вот, солдат, он не даст соврать. Деревня неподалеку.
Была ещё одна. Сейчас уж ее нет. Казаки там бесчинствовали. Девок и баб кто покрасивее насиловали и в реку бросали со связанными руками . Та кто не выплывет, значило что вину искупила. Почто вывернулась, ту хватали и к столбу. Значит, ведьма. Был у них такой есаул один. Что на него нашло тогда... Знал, должно быть, доложил кто что прячут парней этих раненых, значит, в стогах.
Так казаки шашками в стожок насквозь тыкали. Попадут не попадут. А там ведь не только раненые но и бабы с детишками.
Так там и брата моего старшего убили. Я ведь тоже был там.
А Пашка сам как сумел пришел. Перед есаулом встал. Улыбается. Я ведь сам пришел, зачем вы так с людьми?
Есаул ухмыляется. Бесы его корежили видимо. Тошно ему от всего. Всех сжечь,кричит. А этого повесить на дереве. И до утра.
Есаул этот сопровождал то золото. Они его дальше в болотах и утопили. И сами там утопли... Только видишь какое дело. Почему это всё.
С древности ещё так повелось, что человека повешенного снять с дерева требовалось ещё до захода солнца.
Иначе проклятым он становится. И через него, через его тело вся нечисть шла в мир из ада. Только это если человек сам нечистый до этого был. Грешки али грехи за ним если были. А если душой чист, если за других пострадал, там другое... С Исусом ведь как поступили? И он после восхода звёзды в ад также сошел и всех грешников оттуда на небо с собой забрал, грех людской искупил.
Дьявол тогда и посрамлен был.
А Пашка. Павел, он теперь и там и здесь. Собой людей прикрывает.
Генка молчал. В кармане лежали золотые монеты.
Он достал их и размахнувшись зашвырнул далеко далеко.
Старик и солдат куда то ушли.
А Генка все сидел и ни о чем не думал так как и велел Пашка.
В кустах хрустел осиновыми ветками лось и не решаясь подойти к костру смотрела на Пашку Настька Прорва.
Ей хотелось почему-то вернуться домой.
Пашка запрокинув голову смотрел в небо.
Генка оглянулся на Настьку и протянул ей синюю звезду
____&-
Агейка
-------
-Ну, короче если нет еще 13 лет, то нет вопросов, -сказал Вахрушка, а иначе эта баба тебя убьет.
- Как убьет?
- Так. Она будто детей не трогает до двенадцати. Ну, словно не замечает. А тех кто старше увидит ее там, тем не жить или если от страха не умрёшь то потом с катушек.
Все поклялись, а потом побожились что нет ещё тринадцати. И Агейка поклялся. Вроде бы нет ещё . Только 12 Мать вроде говорила, что год приписала ему когда отец с войны вернулся, чтобы не подумал чего. Короче, уговорились идти к заброшенной бане возле реки ближе к вечеру, когда стемнеет.
Агейка от каравая горбушку отчекрыжил, кусочек сала стянул, круто солью натёр с чесноком и в карман сунул. И всё. В окно через забор сиганул и по кривой дороге мимо кладбища к Вахрушке.
Босыми пятками по крапиве пробежал, не заметил. Солнце к закату.
Перемахнул через плетень во двор а там Вахрушка возле будки Полкана. Пёс кость грызёт, некогда ему. Зыркнул недобро, но штаны рвать не стал.
Вахрушка сила. Оглоблю вертит вокруг себя, подпрыгнет, притопнет то приплясывать начнет. На землю бросил. Тряхнул головой, волосы взьерошил, пошли, говорит. Не боись, выдумал я все, проверить хотел вас. Кто сдрейфит, посмотреть хотел. Но похоже никто не придет больше.
Агейка если честно не слишком боялся. Про старую баню у обгоревшего дома выдумывают больше. Нечисти там не больше чем на упокоенном кладбище. Не боится же он мимо от Вахрушки бегать. Он на той стороне, за кладбищем уже, а он на этой. Вкруговую дорога. Через погост конечно не бегали. Ни тот ни этот. Бабки и того и другого стращали. Старые люди знают больше. Если нельзя значит нельзя.
По ночам выпь гудеть начнет, но она привычная, волк может по ночам гулять выть, лес, река, могилки, кресты, это привычно. Но там, дальше, где река круто поворачивала, стояла старая баня. Дом вдовой солдатки был крайним, там дорога кончалась. Дальше был лес за неширокой рекой.
Пологий берег с жёлтым песком, рассохшаяся лодка, всё было привычным. Ребятня купалась там в хорошие деньки с утра до полудня. Потом надо было помогать по дому, поливать, полоть, за скотиной навоз прибирать. Но Вахрушка с Агейкой возле солдатки то и дело крутились. То помочь по огороду, то скотине сена докинуть. Да мало ли что. Она их и покормит и по голове погладит. Вздохнет: жалко их, недокормыши такие. Семьи то у них большие, по десять детей бывало кто первый успел ухватить тот и сыт. Не досталось, значит не зевай.
Умирали только часто. Детишки. Да и взрослые тоже. По осени в основном хворь начиналась. Старуха Лихоманка в дом пробиралась. Раз в год кого то с собой забирала кто послабее. Иногда сидела на скамье за столом по вечерам, ближе к полуночи смотрела на Агейку. Он кричал в ответ: уходи, старая, не будет тебе больше. Она вздыхала, растворялась облачком стылого пара и уходила в приоткрытую заслонку печи. Тогда все равно кто нибудь умирал, Агейку только не трогала, хотя он и был здоровьем слаб. Подкашливал иногда. Это сердце заходилось быть может. В глазах тогда темнело. Но это ничего. Посидит и дальше. Ничего.
Солдатка была красивая. С крутыми бедрами, крепкими ногами, высокая. Ого го. Ребята ей до пупа. Только рыжая. Глаза не поймёшь какие, если добрая, то смешливо золотистые, если сердиться начинает, зелёные с золотыми крапинками. Только она почти всегда добрая как подмечал Агейка. Вот бы мать была такой эх. Ходит за ней Агейка, взяла бы ты нас тетя в свои сыновья, мы бы тебя в обиду никому не дали. Одна ведь живете, вторит Вахрушка, недобрые люди могут зайти или или волки..
Она засмеялась. Ну, пусть попробуют. А волков я хоть и боюсь, так я их ухватом, думаешь, не сподручно?
- Сподручно, -вздыхает Вахрушка, а то я бы волка то ещё оглоблей. У меня силищи знаешь ого сколько, на четырех волков хватит!
Женщина смеётся, в глазах золотые искорки, а пацаны сидят насупившись.
- Ну, говорит она, ешьте добры молодцы, а то силу подрастеряли поди. Ну, чего дуетесь как мышь на крупу, налетай.
Она сует им на тарелке только что из печи румяные пирожки с яблоками. Приносит квас или молоко.
Ребята едят и нахваливают.
Вот бы мне не такую мамку, говорит Агейка.
Своих то у нее или не было или порастеряла. Всякое бывает. Может Лихоманка с собой забрала, может Война отняла. Она и не говорит, иногда только глаза платочком словно соринка попала. Бегите, добры молодцы, домой бегите...
Редко кто к ней свататься спешил.
Мужики больше стороной обходили. Словно боялись. Разное про нее говорили. Вроде ведьма. Какой мужик пойдет по доброй воле . А сама она не звала никого.
По всем статьям этой бабе светил бы раньше костер.
Держалась особняком раз, жила одна, на самом краю три, мужики от нее и вовсе глаз оторвать не могли, бабы сердились страшно, но если что случалось, то все же спешили к ней. Она вроде как не то врач не то фельдшерица там, на войне в госпитале была, кровь унять, кости вправить, даже рваные раны зашить.
Пацанва ещё до полудня накупаются и гурьбой по домам матерям своим помогать.
А Вахрушка с Агейкой оставались и после полудня на часок. С реки лень уходить.
Разве что ровно в двенадцать пополудни не следовало спать если на солнцепёке оказался. Придёт во сне полуденница и конец.
Врачиха каждый раз предупреждала: нельзя спать в полдень. Ровно в полдень и одну минуту проходит полуденная дева.
Агейка задремал так однажды. Полуденная дева появилась внезапно. Жаром обдало, кровь стала жидкая, в носу солено.
Она погладила Агейку по голове, села рядом и тихонько запела. Красивая. Волосы рыжие, с янтарным отливом. Чем то на врачиху похожа, но нет не она. Только голоса похожие. И грудь у полуденной девы из под прорехи сарафана белая торчит, соски острые налившиеся кровью. Старый сарафан, ветхий. Эта красавица полуденница, такую если увидят незамужние бабы ребенка просят здорового послать, мужа доброго сыскать. Но это если бабы и дети её увидят. То живыми хоть останутся. Но не всегда она такая. Обернется и вот уже вот она и есть Смерть. Жуткая. Жаркая, в темноту заводит, кровь после нее вскипает, горлом идёт, унять нельзя. Но Агейку она не тронула, закричал и проснулся. В глазах только темно. Сердце опять то быстро колотиться, то останавливается. Разбежался и в воду. Вода всё смоет.
Вот. Сегодня Вахрушка вечером позвал смотреть как в бане сестра полуденницы мыться будет.
Полдень и полночь сменяют день на ночь только после полуночи надо обязательно спать. По ночам везде черти гулят, говорили старые бабки, особливо черт мыться любит если подходящую баню найдет. Вся нечисть туда идёт после третьего пару. Но не всякая для этого дела подходит, - говорит Вахрушка, она должна быть обязательно на отшибе, с краю деревни за кладбищем и рядом река.
Тогда можно увидеть разом и вечерницу с мавкой, ночницу и утреннюю зарю.
Последняя это та которую бог тоже скинул с неба. Это та самая первая жена Адама, как в старых книгах сказано. Она совратила Еву и сама поплатилась.
Ждали они час, как условились с другими, но никто больше не явился.
- Пошли, сказал Агейка, чего уж. Сами посмотрим.
Полкан недобро покосился на них, звякнул цепью и залез спать в будку.
Вахрушка с Агейкой неслышно перемахнули через плетень и скрылись в вечернем тумане. Было там зябко, дорога то терялась то появлялась вновь. В сумерках едва не пошли напрямик через кладбище но гукнула выпь и завыло как в иерихонскую трубу. Заворочалось что то в темноте. Над головой сверкнули звёзды. Подул стылый ветер. По теплой пыли они добежали до края поля. На краю стояла старая баня. Чуть поодаль темнело окно солдатки.
Агейка в одиночку пытался подглядеть за солдаткой как она моется. Куда же деваться. Запретный плод все же. Только
она запирала дверь бани и занавешивала окошечко плотненько, так что не заглянешь.
Только в этот раз окно бани было приоткрыто и ветер колыхал его, то открывая то прикрывая словно приглашая взглянуть. Колыхалась льняная занавесочка и Агейка с Вахрушкой спрятавшись в высокой траве, бурьяне с крапивой замерли от страха и непонятного доселе чувства. Сейчас сейчас они увидят то, о чем говорил Вахрушка.
Внутри шумела вода, хлопал веник, горел огонек масляной лампы.
Позади них со стороны реки хрустнула ветка.
Там на дне, было покойно и тепло. Лежать бы ей так и лежать , но что то неумолимое тянуло вверх, и сквозь толщу воды светила неполная луна. Со дна поднималась, всплывала мавка. Там, на верху ей было холодно, люто холодно, хотелось человеческого тепла. Тепло было красным пятном в синем холоде, а она она всего лишь хотела согреться. Обнять всего лишь, в этом было какое то важное для нее естество.
Из тумана вышла вечерница и пошла к ребятам.
- Что вы тут, идите в баню тогда, к нам. К нам
Вахрушка лежал ничком.
Агейка словно во сне пошел вокруг бани. В приоткрытую дверь сквозило горячим паром, холодом тянуло. Это как зимой откроешь дверь наружу и обдает по ногам холодом, а навстречу пар из жилья. Там была жизнь и там было тепло. Агейку тянуло и тянуло туда.
Раздался свиной визг. На Агейку вылилось с полковша холодной воды.
- Вставай, паразит этакий! Солнце уже встало, а ты лежишь належиваешь. Опять к своему Вахрушке на кладбище бегал. Ей богу нечисть тебя родила да я подобрала возле бани.
Ему сквозь сон слышен недовольный мамкин голос. Он не хочет просыпаться.
На улице хрюкает свинья.
Там, в темном предбаннике через приоткрытую дверь в клубах пара глубокий женский смех. Там их двое, женщин, а позади подталкивает грудью третья, ну, иди иди, бесстыдник, чего встал. Пришел раз, парить будешь. Не сьедим ведь тебя. Не бойся... Ночь то какая лунная, звёздная, редкая...
Агейка всхрапнул и проснулся. На печи было влажно от вылитого ковшика разогретые кирпичи парили. Вахрушки не было уже целую вечность.
Они условились вчера вечером идти смотреть как в бане будет мыться нечисть. Ну, не то что бы нечисть. Может, выдумки всё это. Бабки старые сказывают, мол, там, за кладбищем если обогнуть его вокруг, да ни в коем случае не сходить с дороги