Петрович

Джулиан Юля
                памяти мужа


  Настанет время и я стану старше, чем ты, обгоню  тебя в количестве дней и воспоминаний – ведь я продолжаю идти дальше, а ты навсегда остался в том жарком, солнечном августовском полдне, и за спиной шумит море и оттого смерть кажется особенно нереальной и призрачной.

  На твою почту до сих пор приходят письма и продолжает звонить телефон, но с каждой неделей все реже и реже. Наступит время, когда люди забудут твой голос, твою улыбку, твои привычки, перестанут оборачиваться в толпе на похожий силуэт. Но только не я. Только не я.

  Я бы хотела собрать тебе в эту длинную последнюю дорогу так много всего – крышу нашего дома, запах теплого хлеба, летний дождь, под которым мы стояли, обнявшись, твои инструменты и аккуратные чертежи, и зеленую чашку с горячим чаем, который ты любил пить по утрам. Мы все состоим из тысячи уникальных деталей, из фрагментов воспоминаний, наших привычек и привязанностей, из тысячи родных мелочей, которые постепенно растворяются  и  исчезают. Вместо этого я кладу тебе в дорогу лишь старенький футляр с  рабочими очками, у которых одна дужка  обмотана лентой, паспорт и тонкий плед в ворсинках кошачьей шерсти.
 
  Долгими одинокими зимними ночами мне часто снится один и тот же сон. Как будто я плыву под толщей льда, плыву и понимаю, что там, над моей головой, жизнь идет своим  привычным и уютным чередом. На нашей маленькой кухне в кругу гостей ты пьешь свой дымящийся чай из кружки, слышны голоса, смех, и только я одна застряла здесь, под толстым серо-зеленым матовым льдом. Я пытаюсь пробить его руками, найти полынью, выплыть, выдохнуть, вернуть себя в то пространство и время, где нет потерь и боли, я зову на помощь, вот только голос мой неслышен тем, кто наверху…

  Сколько должно пройти времени, чтобы мне перестало казаться, будто ты вышел всего на минуту, мгновение -  и сейчас в замке повернется ключ,  ты появишься на пороге. Сколько раз я буду оборачиваться в переулке, где стояла твоя машина, или перебирать твои вещи, раскладывая по стопкам футболки и свитера, и думать о том, не холодно ли тебе там, где ты сейчас..

  Часть наших друзей обходят меня стороной – возможно им кажется, что горе заразно, а может они и правы, потому что горе выжигает человека изнутри сильнее любой кислоты, и разве кто-то сможет остаться прежним, пройдя этот путь? Лучше им не знать, как выживают те, кто должен собрать себя заново из осколков.

  Разве можно быть прежним, если память хранит каждый фрагмент последнего дня, в который вы выходите вместе, и солнечный ветер дует в лицо, а там впереди - столько новых дорог, дней и ночей, и будничного спокойного счастья. Но спустя несколько часов я сижу на потертом грязном полу госпиталя, и свет вокруг кажется нестерпимо  ярким, и каждая деталь – будь то узор плитки, белый халат врача, спинка стула, хромированная сталь каталки впечатывается в память так грубо и сильно, словно под страшным давлением. Вокруг на незнакомых языках говорят и говорят люди, но я не понимаю ни слова.

  А еще через время мне одной нужно вернуться в пустую и темную комнату. Из которой мы шагнули вместе, держась за руки, и там на столе, по прежнему остывает твой неоконченный кофе, надорвана пачка сигарет, и рукав твоей легкой куртки небрежно свисает со спинки дивана.

  Там, за порогом лета,  мне теперь жить дальше все длинные сумрачные дни, в которых недостаточно ни света, ни воздуха, и главное, чего я по-настоящему боюсь – проснуться однажды  и не вспомнить твое лицо, не услышать, как звучит твой голос, постепенно становясь все тише и тише.