Площадь у железнодорожного вокзала, когда-то под завязку забитая приезжающе-встречающе-провожатыми, была пустынной и угрюмой, погруженная в пугающую темноту белёсого, плотного тумана. Чтобы её пересечь неспешным шагам в нормальное, не угрожающее твоему здоровью время, нужно минуты две-три. От силы пять, если брать с запасом. Но когда тебя пугает шорох носимой ветром ирисно-барбарисной бумажки, завывание полицейских машин и машин скорой помощи, то столь короткое и относительно безопасное путешествие превращается в самый настоящий квест. Ты вздрагиваешь от прикосновения ветра и приземлившейся на лицо снежинки, от «хруста французской булки» свежеиспечённого-застывшего под ногами льда. Но, несмотря на это, тебя манит запах приключений, сопровождающийся просто невероятным выбросом адреналина. До стука зубов и непроизвольного сокращения мышц рук и ног.
Ты себя ругаешь за то, что ввязался в очередную авантюру, но, стиснув зубы, идёшь вперёд чтобы… чтобы сказку сделать былью. А как по-другому, если по-другому никак? На этот раз мой риск был полностью оправдан: чёрт бы с ним, с рюкзаком, но в нём находится обоюдоострый нож с нанесёнными на его трёхсот миллиметровое лезвие рунами. У человека, вне зависимости от его социального положения и вероисповедания, должно быть что-то – возможно, какая-то вещь-вещичка – которая будет ему напоминать о прожитых годах, о предках, о их славных подвигах. Такие вещи для человека – как свет маяка, дарующего отважным мореходам надежду на спасение и возвращение в родную гавань. Эх, слова-слова… вас бы поближе к суровой реальности, – вообще цены вам не было бы. А так вы похожи на лошадок, бегающих по радуге-дуге и гадящих на лево и направо бабочками с разноцветными крыльями.
«…Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной антониевой башней, опустилась с неба бездна…»
Прав был Булгаков, тысячу раз был прав: Тьма пришла и накрыла. Всех и по-разному, разным и надолго. Но накрыла же?! Хм… как меня, к примеру. Накрыло и не отпускает. Внутри, кроме злости, ничего нет. С одной стороны я себя понимаю и перед собой оправдываю: столько раз стоять на краю Бездны и Хаоса и не рухнуть вниз, сложив за спиной крылья ангела-великомученика – при этом не сойти с ума – это не всякому-разному под силу, это дорогого стоит. В кафе «Бергамо» погибли десятки людей, а у меня на душе – ноль эмоций, тихая гладь моря-океана. Но это другая и не самая лучшая сторона вопроса, её кровоточащая изнанка, к которой я отношусь с трепетным отношением. Если не мы себя будем холить-лелеять и жалеть-оправдывать, то кто? Никто кроме нас. Погибли люди в кафе, ну и погибли. Судьба у них такая.
В нашей необъятной и прекрасной, от Калининграда до Владивостока, я молчу о других странах, начало происходить чёрт знает что. Но правители, сильные мира сего, делают вид, что ничего не происходит, а если и происходит, то это так и должно быть. Миры столкнулись и разошлись, остались общие сегменты, в которых существуют маленькие частицы смежных миров. Чёрные – понятные и отталкивающие, белые – девственно чистые и до хруста накрахмаленные; красные – с оттенком сожаления, жёлтые – с привкусом ушедшего лета и чего-то несбывшегося. Частицы миров сталкиваются, перемешиваются-переплетаются, образовывая симбиоз невозможного и реально-существующего.
Мой внутренний будильник зазвонил-заголосил, и это означало лишь одно: время приближается к полуночи, скоро наступит день, полный загадок, ответов на них и день неприятных открытий. Я оторвал задницу от насквозь промёрзшей скамейки, установленной перед подъездом многоэтажки, подошел к незримой черте, отделяющий мир людей от аномальной зоны, от сегмента, возникшего от соударения мира жёлтого и чёрного солнца. Туман, как дезинфицирующий барьер, обнял-приобнял, оттолкнул и потом пропустил в своё нутро, безразмерное чрево всепожирающего прожорливого кракена-переростка.
«Я свой…» – шепнул я кракену.
«Он свой, он наш на веки вечные» – отозвались невидимые создания, порождения Тьмы, фантомы невидимого для большинства людей мира.
Что-то протяжно ухнуло, раздался чавкающий звук, истошный предсмертный крик.
Я сделал несколько шагов, остановился в метре от трамвайных путей. Здесь погибли многие сталкеры, неопытные и самоуверенные, дерзкие и не очень, любители свежего ветра и посиделок возле ночного костра. Я присел, приложил ладонь к брусчатке. Да, так и есть: громыхая давно не ремонтируемыми колесными парами, разбитыми о стыки рельс и времени, приближался допотопный и очень уютный трамвай начала двадцатого столетия.
«Аннушка уже разлила масло…»
Но оно, масло, предназначено не мне. Кто-то, поскользнувшись на нём, обязательно умрёт. Но не я, моё время не вышло. Я поставил правую ногу на полотно трамвайного пути, выдержал паузу, поставил рядом с правой ногой левую. Ровно три секунды. Ни секунды больше. Интересно, кто придумал подобный, иезуитский, способ проверки «свой-чужой» для аномальной зоны?
Раз…
Ногам больно от судороги ожидания, тело похоже на стальную пружину хорошо отлаженного часового механизма.
Два…
Если не успею, то опоздаю, как говорится. Опоздаю, не дай боже, тогда блукать мне не переблукать в Междумирье, в мире с двумя солнцами на небе багрового заката, в мире сумеречных теней и вечного поиска правды.
Три…
Как Владимир Семёнович пел? У меня толчковая правая? Стальная пружина распрямилась, ноги оттолкнул и от себя землю, я взвился в воздух, упал на спину, перекатом ушёл вправо и, опершись на локти, наблюдал, как мимо меня прогрохотал трамвай. Кондуктор в ярко-красном берете ощерился оскалом гнилых зубов, пергамент кожи лица лопнул, пустые глазницы наполнились зелёным неоновым светом. Бездна-бездна уходи, Тьма тьмущая да озарится светом. Сегодня вы, твари замогильные, останетесь голодными и злыми. Сегодня мой бильярдный шар от двух бортов упал в лузу.
Кто-то ругает проводников за пристрастие к алкоголю, за то, что пьют они как не в себя.
В Раю спиртное под запретом.
Поэтому мы пьём не закусывая, чтобы пробрало до почек и печени, до онемения основания черепа и искрения кончиков волос, до омертвения нейронов, синапсов и другой токопроводящей ерунды. Мы верим, что попадём не в Ад, а в Рай. В котором красивые доступные фурии с грудью не меньше третьего размера, полным-полно вечнозелёных деревьев, красивые закаты цвета расплавленной меди, и не видно ни начала ни конца тёмно-синему мультяшному небу с островками белоснежных облаков, неутомимых и неугомонных пилигримов-путешественников, которые подгоняет демократично к ним настроенный ветер странствий и приключений.
«А мы не ангелы, парень, нет мы не ангелы.
Тёмные твари и сорваны планки нам.
Если нас спросят чего мы хотели бы,
Мы бы взлетели, мы бы взлетели…»
Вот и я взлетел бы, но тянет вниз тяжёлая келавровая броня-доспехи и долг перед Машей-Орхидеей, перед девушкой в красном берете Ланой и её сестрой Ксенией, перед погибшей Мирамирой и неизвестно куда переброшенным временным потоком Мерлином.С двадцати трёх тридцати до половины первого ночи доблестные омоновцы и другие охранно-пугающие подразделения силовиков, убывают с места несения службы во избежание неконтролируемого переноса их дрожащих тушек в мир-изнанку. Ясно и понятно, что им страшно оказаться там, где нет главенства закона, правят сильные и бесчестные, жесткие и сильные. Я прошел по подземному переходу до недавнего место моего неудавшегося захоронения, до водонапорной башни, повернул направо, в сторону входа в здание вокзала. Подмигнув орлу, «парящему» над входом, приобняв как старых знакомых колонны, я остановился, не понимая, что происходит.
Через некоторое время понял, что не чувствую приближение призрачного экспресса, не улавливаю тонкие эманации тёмного мира и движения воздуха. Что-то в мире Тени произошло, но что? Дважды два четыре, а трижды три, естественно, девять. Это известно во всех мирах и во всех временных линиях. Для меня связать разрушение, а точнее, полное уничтожение кафе «Бергамо» с произошедшими изменениями не составило никакого труда. Только к чему эти изменения приведут? Что произойдёт в моём мире?
Я прошёл мимо здания вокзала, мимо водонапорной башни, миновал багажное отделение, спустился по пандусу нас платформу и спрыгнул на полотно дороги, по которой совсем недавно мы с Гердой убегали от преследователей, бравых космонавтов, стреляющих на поражение пулями изо льда. Всё также мерно раскачивалась много сот ваттная лампа освещения, всё также теребил душу ледяной ветер. Дверь-калитка ангара была приоткрытой, через тонкую щель на улицу пробивался тусклый луч света.