Течение времени неумолимо. Хочется, конечно, верить в гений Эйнштейна, утверждавшего, что всё относительно, но, тем не менее, оно течёт, приближая старость. И чем сильнее она наступает, тем чаще мыслями возвращаешься в детство. В памяти всплывают совершенно незначительные, казалось бы, эпизоды.
Вот сегодня, к примеру, вспомнилось, как отец объяснял мне, пятилетнему сопляку, значение слова «оптимизм». Объяснял предметно, не формально, оставляя пространство для самостоятельной работы моей соплячьей мысли.
У нас тогда был телевизор «Рекорд-205» - чёрно-белое чудо советской ламповой техники. Программы переключались посредством поворота тугой рукоятки по кругу, разбитому на 12 делений. Двенадцать щелчков – двенадцать каналов. Так было задумано инженерами. Но по факту каналов было всего три. Для общества, достигшего стадии развитого социализма, по мнению партийных бонз, этого было вполне достаточно.
- Вот это и есть оптимизм инженеров, - менторствовал отец. – Понимаешь?
Я покладисто кивал стриженной под «полубокс» головёнкой, делая для себя основополагающий логический вывод: «Оптимизм – это обман».
Когда появился цветной телевизор «Радуга» с шестью кнопками вместо ручки переключения каналов, я смекнул, что технологический прогресс неизбежно ведёт к снижению оптимизма.
Но достаточно о технологиях. Хочется сказать пару слов о прекрасном. Ведь искусство – это та часть человеческого бытия, которая, по мнению просвещённого человечества, выгодно отличает наш вид от прочих божьих тварей.
В уже упомянутом чёрно-белом чуде советского оптимизма чаще всего можно было наблюдать трансляцию всевозможных концертов классической музыки. Зрелище для дошкольника малопривлекательное, но – при наличии достаточной степени смирения и любознательности, - вполне себе терпимое.
Я часто наблюдал такие трансляции, пытаясь постичь главное: роль дирижёра симфонического оркестра. Почему-то для меня это было важно.
Как правило, патлатый, прилично одетый мужчина, вооружённый тонкой тросточкой и обращённый спиною к публике, кривлялся в безумной пляске. При этом старался, как мне тогда казалось, угадать ритмические экзерсисы оркестра. Часами я наблюдал эти загадочные зрелища и всегда удивлялся, когда в конце концерта весь зал аплодировал именно этому смешному чудику.
«Опять он победил», - думалось мне. Я отчего-то считал, что суть выступления дирижёра – это соревнование с оркестром. То есть, музыканты играют сложные мелодии, а он должен танцевать и дёргаться в такт музыке, не допуская ошибок. Это было для меня совершенно очевидно. Я лишь не мог понять критериев, по которым зрители оценивают успешность танца дирижёра.