«Самолёт напряг болты и гайки, поднялся и полетел…» не к Ямайке, нет, а в Крым. Эта поэтическая строфа нашего студенческого барда Валеры касалась, как было рассказано выше, гастрольной судьбы в СССР когда-то супер-популярной группы «Boney M».
Я же летел на известный курорт Крымского побережья и вспомнил вирши, реально услышав скрип самолётных «болтов и гаек». Кроме того, у иллюминатора не хватало пары заклёпок и оттуда чувствительно дуло. Душу мою, смущённую высотой, это сильно напрягало. Пронзал пространство я, стремясь не в простую здравницу, каких на побережье Чёрного моря немало, а в санаторий ЦК КПСС.
Которых было немного.
Но все с привилегиями. Правда не знал с какими, но был наслышан. В отделе кадров обкома партии, где оформляли путёвку, кокетливая заведующая, закатывая глазки под самые выщипанные в стрелку брови, поделились сокровенным: едешь в любимое место отдыха «дорогого Леонида Ильича». Но шансов «пересечься» с Генеральным секретарём самой большой в мире партии у меня не было никаких. Во-первых, он любил отдыхать там летом, а не в конце января. А, во-вторых, уже три года, как представился. Ехал я один, на жену путёвку не выделили: посоветовали подрасти в должности. А так, Вы всего инструктор,– скажите спасибо и валите!
Зимой.
Другого шанса не будет.
Повышенная кислотность в желудке ещё сомневалась, а компашка хондрозов шейного и других отделов позвоночника, уже начинавшие испытывать дегенеративные процессы, бунтовали и требовали немедленного лечения. Грозились сделать дегенератом вообще. И вот, полетел…
В соседнем кресле, развалившись на запчасти - дореволюционную хлопчатобумажную жилетку, чесучовый пиджак и грубую брезентовую куртку, изнутри отделанную мехом белька (детёныша каспийского тюленя), за что сразу стал неприятен, - опытно, по-хозяйски расселся-расположился деятель нашего местечкового партдвижения.
Поразительно колоритная фигура! Квадратный. Как не крути его – хоть положи набок, хоть на голову поставь, всюду полтора метра. Идеальные эти пропорции венчала голова-тыковка, поставленная «на попа», с редкими волосёнками, однако ж окрашенными ярко-рыжей хной. Под самым лбом в широких продольных морщинах прятались маленькие глазки-буравчики, носик-курносик (ну, прямо как на известном бюсте Павла I скульптора Ф.И.Шубина ) и губки, как попка у курочки, - гузкой.
Варваркин, представился он. Так и зовите, по фамилии. Это была не единственная странность соседа. Он сразу обрадовал меня, что давно (!) приглядывался ко мне, и в кадрах (!) посоветовали – будем отдыхать в одном номере. Двадцать один день. Но не это напрягало меня весь двухчасовой перелёт. А его безостановочное словоизвержение и жуткий запах от кирзовых, солдатских, Бог знает какого века, ботинок, щедро смазанных (рыбьим?) жиром.
«Кожа (ударение на «а») мягчеет - мозолям лёгше».
Цитата.
Я спросил про солдатские же обмотки, необходимые для полноты картины. Он сделал вид, что не понял юмора. Вообще, сосед хотел понравиться и почему-то выбрал амплуа простачка-мужичка: говорил присказками, безбожно коверкал русский язык и придуривался вовсю.
Я пока мотал на ус.
Почему-то, - очевидно по крайней молодости моей, визави начал опекать меня и просвещать по поводу распорядка дня и нравов, царивших в партийных здравницах. Очевидно, дядьке сильно не везло по женской линии, поскольку упор делал как раз на слабый пол и особенности его поведения в санаторно-курортных условиях. И везде живописал «картинки маслом». Уши вяли.
Я не верил.
На удивление, тема получила развитие по приезде, на беседе с главврачём санатория. Интеллигентного вида доктор и профессор настоятельно просил нас не покидать женские номера через окна и форточки, особенно на вторых и третьих этажах. «Коли уж задержались у барышни до 24.00. спокойно проводите время до утра. Не лазайте по балконам и карнизам. Не травмируйте ваши тела и наши души. Персонал соответствующе проинструктирован».
И ещё нам выдали голубые книжицы с надписью мелкими буковками по верху «Управление делами ЦК КПСС» над названием санатория. Получив на руки такую индульгенцию, Варваркин даже прибавил в росте, постройнел и начал постреливать глазками.
Эмоции переполняли его.
Завидя первого отдыхающего – пожилого кавказца, убеленного сединами, с внушительной орденской планкой на пиджаке, прыткий Варваркин неожиданно запел-прокричал: «Привет всем армянам! Приедешь домой кацо, всех построй и передай!» На громкое приветствие откликнулись из соседних номеров несколько земляков покрепче уважаемого ветерана. Не все разделили радость встречи с нашим плейбоем и чуть не настучали «в бубен» песнопевцу, допытываясь, что он имел ввиду. Меня накрыло: отдых начался.
Все его особенности пересказывать не буду, остановлюсь на основном контрапункте. Апофеозе санаторно-курортного лечения. Покинув несостоявшееся ристалище (о чём сильно сожалел) вместе с потускневшим функционером, мы отбыли в свой трёхместный номер для знакомства с ещё одним персонажем будущей драмы. В широкой комнате с роскошным балконом было «хоть топор вешай» от спиртосодержащего амбрэ. Стол с остатками пиршества и наличие множества порожних бутылок свидетельствовали – мы опоздали!
Праздник прошёл без нас.
Двухметровый гигант, лежащий в кровати на спине издавал знакомые звуки, очень похожие на холостую работу двигателя трактора «Беларусь», очень популярного у советских сельчан. Как только скрипнула дверь, Гулливер приподнялся на локтях, окатил нас невидящими белыми очами и глухо молвил: «Лёлик. Провожались вчера. Божоле». И рухнул на койку.
Было девять часов утра.
Я удрал от Варваркина под каким-то предлогом и вдоволь нагулялся по огромному санаторному парку, но так и не нашёл священные для любого партийца свидетельства пребывания здесь знаменитого Генсека. После очень приличного обеда (Варваркин куда-то сгинул) я зашёл в номер. Наш великан очнулся в очередной раз и подозрительно уставился на меня. Пришлось представиться по полной программе. Он же повторил своё утреннее ариозо: «Лёлик. Провожались вчера. Божоле» - и опять бросился в объятия Морфея.
Про какое Божоле он всё время говорит, думал я.
Что это такое?
Тогда, я ещё не имел представление о Божоле-нуво, замечательном молодом вине, которое ушлые французы готовили из винограда сорта гаме в провинции Божоле (Бургундия).
Я даже слова такого не слышал.
И ушёл гулять в январски-тёплый город.
К вечеру, прибившись наконец к месту проживания, встретил в номере обмякшего и отошедшего от утреннего потрясения Варваркина. На немой вопрос о его местонахождении любопытный персонаж человеческой эволюции невнятно молвил, что… скрывался целый день от злопамятных армянских абреков. У своей старой знакомой медсестры. В клизменной. И даже прошёл однодневный курс клизмения. «С битым стеклом и ромашкой», - уже беззлобно подумал я. Не смотря на утренний стресс, выглядел он посвежевшим. Тут в очередной раз очнулся наш Геракл и выговорил нам за нежелание знакомиться.
Так не поступают.
Тем более соседи по номеру.
Он оказался славным парнем из Сибири, заместителем по спорту крупного профсоюзного босса. Лелик обладал огромной физической силой, но был простым и наивным, как ребёнок с задержавшимся развитием. Варваркин тут же взял над ним шефство и я понял, что ничего хорошего из этого не получится. Так и оказалось. Первую неделю «дружбы» я проморгал, поскольку серьёзно занимался своим здоровьем. Даже начал бегать в ещё тёмном и влажном от утреннего тумана парке. И делать гимнастику у дремлющего, пригревшегося у тёплого берега моря…
Бог мой, да я ли это?
Но когда соседи по столу донесли, что «отдыхающие» перестали выходить даже на обед устроил скандал Варваркину и пообещал, что использую все свои возможности в «проклёвывавшейся» перестройке дабы известить общественность о таком, с позволения сказать отдыхе припухшего партайгеноссе. Лелик не в счёт. Он ведомый. Особенно налегал на нарождающуюся гласность. Варваркин клялся-божился, что больше ни-ни… Так промелькнула ещё одна неделя.
И тут, я стал собирать дочке посылку.
Единственная пока дочура моя - просила не много: «камушков морских» просила, «веточков зелёных с пальмов», «игрушков-подарков» немножко и так… по мелочи…
Используя повод сей в воспитательных целях, я собрал гоп-команду на культурный променад по городу, которого они ещё не видели. «Заодно отправлю чаду посылку»- приятно думалось мне.
И отправил.
И только собрался рассказать сопитухам о Великих Мира Сего, посетивших этот град и даже провести лишенцев по местам их «боевой славы», как услышал знакомое: «хорошо бы окропить стаканы и омочить уста… пять дней уже ни капли … в честь дочки, так сказать… тем более, грядёт… её день рождения… и она не поймёт… и жена не простит…».
Я размяк душой и сломался.
Дискуссия состоялась в самом центре роскошного городского парка у огромной цветочной клумбы. Вокруг неё, тут и там завлекательно расположились белые ларёчки с разнообразным ассортиментом прекрасных крымских вин и кавказских шашлыков. Но так получилось, что у райского места, где мы загрузились шампурами с мясом был переучёт по винам.
Который мы сразу не узрели.
Но, добрый человек из фанерного домика предложил купить алкоголь напротив, - в соседнем киоске. Что и сделал Лёлик. С радостными криками «Божоле, Божоле» он притащил к нашему столику несколько бутылок 18-ти градусного «Хереса». Пока я пытался вразумить ходока, что знаком с этим напитком не понаслышке и нужно быть готовым к последствиям – а оно нужно нам, такое «Божоле»? автор идеи, - хозяин харчевни - тихо удалился, закрыв свой прекрасный замок на огромный замок. Меж тем, мой глаз-радар вяло отметил в кипарисовой роще напротив блеснувший милицейский погон и тулью фуражки какого-то заблудившегося в дендрарии стража закона.
Как оказалось, что при исполнении.
Только мы пригубили по первому стакану, как нам тут же предъявили претензии и статью за распитие в общественном месте.
В общем, сценарий был отработан давно.
Я было пытался объясниться с усатым сержантом-кавказцем уже понимая, что мы первые жертвы антиалкогольного безумия, разворачивающегося в стране, и милиции нужна статистика. Как вдруг Варваркин, забыв под «парами», что не дома, начал качать права, озвучив родное: «Да ты знаешь тля, с кем разговариваешь…».
Слуге закона только этого и нужно было.
Праздношатающаяся по-зимнему снулая публика, тоскующая в межсезонье по аттракционам и каруселям, взволновалась и окружила выступающих. Милиционер вызвал подкрепление. И когда прямо через клумбу, по цветам, задом стали подавать мигающую и подвывающую «чудесную зарешеченную карету», уже небольшая толпа собравшихся стала роптать и поносить стражей закона за произвол и беспредел. Только народных волнений мне не хватало, думал я, подталкивая кулаками под рыхлый зал Варваркина, собравшегося и в «воронке» расположиться с полюбившемся ему комфортом. Несчастный Лёлик изогнулся в замкнутом пространстве буквой «зю». Я устроился, как раз под его мощной грудной клеткой.
И поехали.
Солнце било в глаза. Небо голубело. Божий свет чудно преломлялся через зарешеченное оконце, оставляя на челе сидельцев, как приговор суда, незабываемый рисунок. О чём думалось в этот момент.
О высоком!
- «Вот суки… направят телегу в родные пенаты… карьере писец (Варваркин). - Могли бы и таратайку прислать повместительней, козлы! (Лёлик).
- Не докажут этот гоп-стоп никогда, мля… Попарятся ещё мля… (Не моё! Это попутный «пассажир» в кабине).
- Не ропщи… Лермонтов, Герцен, Достоевский тоже прошли через тюрьмы, ссылки и каторгу… (Моё!)».
В таком составе мы и прибыли в горотдел милиции, представляющий собой модерновый куб из стекла и бетона. Причем, по периметру его находился прозрачный, под стеклом, коридор, заполненный народом, спешащим поставить отметку в паспорте, разрешающей пребывание в приграничной зоне. А в самой середине куба находился опять же стеклянный загон, где под испепеляющими взглядами высоконравственных соотечественников мы и заметались в поисках выхода, как мыши перед препарированием. Только урка сразу дистанцировался от фраеров, удалился в угол, где профессионально расположился на корточках, презрительно позыркивая на лохов.
Посетителей мы быстро обаяли своей незлобивостью и несчастным видом.
Что же делать?
Что-о-о?.
Напишут ведь на работу, стыда не оберёшься…
Наконец меня, как наиболее свежего и опрятного, вызвали к окошку, куда я просунул синенькие санаторно-курортные книжки товарищей по несчастью и проблеял: «Тарищ капитан… так получилось… недоразумение… мы больше не будем». Я подготовил целую оправдательную речь, но у капитана-грузина, исследовавшего наши папирусы, вдруг удивлённо поползли вверх брови и побагровев он заорал: «Ахмедова сюда!». И прикрыв оконце начал замечательное выступление, обращённое к единственному слушателю – сержанту-злодею. Из непереводимой игры слов и фонтана идиоматических выражений на языке, похожем на русский, я уловил главное: «Ты читала их книжки… Управление делами ЦК КПСС! Ты кого хотела подставить… Мене? Я тебя насквозь вижу… Я твой мама, папа, сестру… не уважаю…».
В общем, – слава КПСС!
Под одобрительный гул посетителей горотдела нас выдуло попутным сквозняком прямо на набережную, к морю.
Оно искрилось и сияло.