Про кого надо писать сказки (присказка)
«Однажды голуби сидели на крыше...» – настучал я на клавиатуре.
И задумался, как продолжить. Вдруг послышался тоненький писк. Я встал и открыл дверь в комнату, потому что уже знал: это Ника.
– Ми-и-и-и-и-и, – повторила Ника, увидев меня.
Она не говорит «Мяу», как все нормальные кошки.
– Ну, заходи уже, чего стоишь, – нетерпеливо сказал я. – Я сказку начал писать, а ты мешаешь.
Но Ника все тянула свою ноту. Как настоящая оперная певица, она может ее тянуть, когда хочет, до полного инфаркта слушателей.
Я посмотрел на миски: еда есть. На воду посмотрел – тоже есть. Чего ей от меня надо?
– А потому что нечего про птиц сказки писать! – сказала Ника, заходя наконец в комнату и укоризненно подрагивая хвостом.
На ее писк примчался Кузя. Он все утро спал на подоконнике, сладко ворочаясь там, за занавеской. Только иногда я видел, как в плотную ткань упирается его лапа или башка, и завидовал. Кузя прискакал, топоча, как солдат сапогами. Подрос малыш.
– Га? – спросил он.
– Да вот, видишь, – ответил я.
Ника пошла и улеглась на его место. Он проводил ее взглядом.
– Она права, – заметил Кузьма. – Сказки про птиц? Тоже мне, нашел тему.
И ускакал во двор.
Я закрыл дверь, занес пальцы над клавиатурой, как какой-нибудь, скажем, Рахманинов. «Их было так много...» – написал я. Но тут раздалася хриплый гортанный мяв.
– Мхрфря-а-а! – кричал Барон.
Это был, конечно, он. Только Барон так мяучит, словно кричит. Причем все время. Стоит ему появиться в доме после очередной прогулки – так сразу.
Я терпел, терпел, но мысль убежала. Тогда я выскочил за дверь комнаты в коридор и крикнул:
– Барон, фу! В смысле, кончай орать!
И сделал такое выражение лица, как будто я его сейчас стукну, хотя могу только погладить. Но я всегда делаю такое выражение, а Барон всегда прекрасно понимает мою игру. Он замолчал, со стуком упал на спину и принялся елозить. Я погладил его по животу.
– Ты мне мешаешь сказку писать, – упрекнул я.
– Про птиц? Не надо про птиц, – презрительно ответил здоровенный черный котяра.
И перекатился на другой бок, притворяясь, что мои поглаживания ему совершенно неинтересны, а он тут просто развлекается.
– Мррря? – спросил Пушок, прибегая на весь этот шум.
Пушок самый шкодливый, самый худой, самый боевой и трогательный кот. Он улучает момент и скидывает крышку с кастрюли, он может утащить любой кусок, оставшийся на столе без присмотра на несколько секунд. Но стоит подойти и лишь подумать о том, чтобы погладить – он мгновенно начинает петь песни, и падает ниц, и подставляется.
– Что, Пушкин? – Я погладил его. – Ты тоже против птиц?
– Конечно против! – воскликнул он. – Да, да! И вот здесь почеши.
– Надоели вы мне, – сказал я и вернулся к ноутбуку.
Я хотел написать, что голуби были похожи на горсть семечек, насыпанных неким великаном на крышу дома, но при этом соседний дом был почему-то чист. И опять не успел.
– Какой ты непонятливый, – вздохнула Нора, Мать Всех Котов.
Она не суетилась, а спокойно лежала. Она всегда спокойно лежит в коробке с тряпками или на скамейке, на столе или в траве. Потому что знает: сам приду и сам всё поглажу.
– Ясно ведь, что сказки надо писать не про этих противных птиц, а про нас, котов!
Я подумал и ответил:
– Так вот ведь я уже и написал.
* * *
В двадцать первом веке живем (та самая сказка про птиц)
Голуби сидели на крыше дома и подремывали на солнышке. Вдруг к ним обратился голубь, сидящий на здании вокзала:
– Ребята! Летите сюда, здесь классно!
Голуби посмотрели на него со спокойным удивлением обывателей, потревоженных продавцом косметики.
– Ну что вы там сидите все время, на этом сером грязном шифере?! – надрывался голубь с красной крыши вокзала. – Смотрите, какая тут черепица! Айда все ко мне!
Голуби переглянулись. Наконец один пожилой голубь в очках, явно профессор, ответил:
– Милейший, ваша черепица искусственная пластмассовая. Ненастоящая, одним словом.
– Ну и что? – закричал голубь.
– А то, что мы тут все любим настоящее. Пусть будет шифер, но зато не искусственный. Он шершавый и не скользит. А с вашей замечательной крыши упасть можно.
– Нельзя! – орал голубь. – У него соскальзывали лапки, но он отчаянно цеплялся за скользкий пластик, трепеща крыльями и вскарабкиваясь снова. – А даже если можно! Она же современная, красивая! Вы живете в двадцать первом веке или где?! У всех теперь такие крыши!
Голуби перестали обращать на него внимание, только терпеливо ждали, когда он замолчит. Лишь одна сердобольная голубка вздохнула и прошептала:
– Ну, работа у него такая, черепицу продавать. Бедненький.
Голубь в конце концов сорвался и улетел. А вся голубиная община продолжала заниматься своим прямым птичьим делом, то есть сидела на старом шифере. На здание вокзала никто никогда не садился.
На крыше пригревало, день обещал быть солнечным.