Как будто волею всезрящей
На этот миг ты посвящен
Глядеть в лицо природы спящей
И понимать всемирный сон.
Афанасий Фет
О, диво-дивное! Немыслимый восторг! В своём загородном имении я шикарно устроился в уютном шезлонге и, переполненный жизнью, созерцал знаменитый августовский звездопад. Цвела упоительно благотворная тёплая ночь. Над головой взору моему открывалось прекрасное, таинственное, усеянное яркими живыми огоньками, огромное небо. Прямо передо мной, переливаясь многообразными оттенками, простиралась постеленная сладкоцветущими травами по широкому полю и озарённая сверканием луны мягко-хмельная постель. И дальше к горизонту виднелась, ровно и привольно раскинувшаяся, играющая золотистым лунным блеском изумительно таинственная даль. Томительно пахли ароматные травы, особенно сладко - полынь. А задушевный свет ночной серебряным потоком мне в душу проникал, гармонией её он наполнял, от этой сладкозвучной музыки и упоительного благоухания ночи моё взволнованное состояние духа ликовало. Сдавалось, в тот волшебный час весь мир лишь для меня сиял! И улыбался с теплотой он – только мне!
Озарённый тем чародейным светом, очарованный звездопадом, овеянный прохладою ночной, вдыхал я симфонию запахов свежего сладкого воздуха полной грудью, вслушивался в полифонию августовской ночи и ощущал в себе такую радость бытия, как заново на Божий свет явился.
Всей той красою и усладой упиваясь, зажмурив очи, в полу-забвенье окунался, и сквозь собственную память проникая, я постепенно в глубины лет прошедших всё больше, больше погружался. Уж светлые картины утра жизни передо мной всплывали, меня волнением приятным опьяняли и в детство, пахнущее счастьем, возвращали, оттуда уж звуки доносились до меня, как птичье пенье...
Вдруг из забвения перед души очами с необыкновенной силой предстало в памяти отчётливо одно воспоминание. Где в возрасте примерно годиков так десяти я лето проводил у бабушки в селе. В один погожий тёплый августовский вечер в доме собрались наши родственники. В окна лился прохладно-ясный предзакатный свет, за пузатым медным самоваром шумела весёлая душевная беседа, она тянулась допоздна, и вот тогда меня, как самого маленького, отправили ложиться спать. Но я уж к тем годам умел гордится своим возрастом и посчитал неприличным спать в то время, когда другие веселятся. Поэтому, воспользовавшись увлечённым самоварствованием гостей, как заяц, я выскочил из-за стола, на ходу схватил за пазуху горбушку хлеба мягкого, и незаметно выскользнувши из дома, опрометью убежал к любимой копне свежего сена, взобрался на её душистую верхушку по приставной лестнице, лёг лицом к небу и во все глаза принялся вглядываться в космическую бездну.
По простиравшейся вокруг земле тишина окружающей ночи не нарушалась ни единым лишним звуком, лишь изредка прерывалась она то тихой и робкой, то громкой и азартною песней сверчка. А вот на небе, на небе ночь такие створяла дива и чудеса! По всему видимому плану сонмы звёзд, таких живых и дружных, рассыпавшись, вихрились, переливались и манили мягким томным светом. И с каждым мгновеньем тех огоньков всё больше становилось. Время от времени яркие белые метеоры наискось прочерчивали светящиеся линии в пространстве между землей и небом и сгорали в земной атмосфере, образуя «звёздный дождь» Чем больше неистовствовал звездопад, чем дольше недремно вглядывался я ненасытным взглядом в то природы диво, тем больше сдавалось мне, что звёзды беззвучным каскадом световых струй весело и дружно летели мне навстречу. Или - вдруг грезилось - что какой-то далёкий добрый голос звал и манил меня, и вот уже я с замираньем и восторгом несусь сквозь безмолвную ночь навстречу звёздам, спешу скорее их обнять. А то уж ощущалось, что тёплая земля, со мной играясь в догонялки, из-под меня стремглав несётся прочь, а я над ней повис и взором мерил расстояние, решаясь: догонять её, не догонять?..
Удивлённый и счастливый, я постепенно обволакивался небесной тканью ночи и миротворно сон усладительный слетал мне на ресницы, но я противился уснуть, потому как всё мною наблюдаемое весьма меня собой манило. Впервые за всю свою сознательную жизнь я чувствовал в себе что-то необычайно новое и до тех пор мне вовсе не знакомое. Оно всё больше, больше занимало собою всё пространство. Я на секундочку закрыл ладонями глаза, как вдруг во мне сверкнул какой-то свет и следом фейерверком из него явилось ощущение: я в центре всей Вселенной! А может то я сам - Вселенной центр?.. Во мне росло и укреплялось это чувство, и я всё больше увлекался им, всё невозвратней в той дивной новизне я утопал, и от нескончаемого счастья мало приметно для себя всё крепче глубоким чистым сном я засыпал. И меня уж осеняли предивные видения. Вот представлялось, что я - царевич сказочный в Стране Чудес плыву меж звёзд усевшись на матёром сером волке необыкновенной силы, проворства, красоты... С волшебной скоростью за тридевять земель я в царство тридесятое по-над долинами, горами и морями, между планетами, мирам в неведомую высь несусь... Вдруг кубарем на землю, то замедляясь, то ускоряясь до предела, я осмысленно-бессмысленно валюсь откуда-то с сияющей вершины, но внезапно крылья вырастают у меня. Большие крылья, и свист от крыльев слышен в моём слухе. И страха нет перед неведомым ничуть... Затем мы вместе с волком играем дружно в прятки. Я в сене спрятался, а волк внезапно пролетая мимо, изловчился и дал мне в нос хвостом щелчок, и следом он нежным, безгневным бабушкиным голосом радостно воскликнул во Вселенной: - «Ах вот где спряталась пропажа!..»
Вот такими самими тёплыми поэтическими воспоминаниями запечатлелась в моём детском уме августовская ночь с её звездопадом. Правда, должен сознаться, когда бабушка, находившаяся в состоянии лёгкой паники, терпеливо мне объяснила, что всё виденное мною происходило не наяву, а во сне, я вдруг в порыве обнял её и мы с ней, ничего не говоря друг другу, оба заплакали. Мудрая бабушка отгадала, что я испытал во сне полное счастье, при котором больше ничего не хочешь. Она не стала порицать за мою провинность, а поласкала рукою меня по голове, приголубила и, успокаивающе глядя на меня весёлыми добрыми глазами, так сказала:
- Ты был очень счастлив и полон утешения во сне. Твоя душа озарилась неземною благодатью. Ты пережил акт призвания, который вполне можно назвать таинством.
Это были сильные слова. И хотя в тот час уже румянился восток и утро обещало скоро распустится, бабушка позволила мне досмотреть мои живительные Вселенские сны на макушке излюбленной копны под уютным покровом разумной и живой Вселенной. Да будут все мои сны всегда младенчески светлы так и чисты!..
Впору сказать, что после того случая я всё чаще предавался мечтам с новой для себя нежностью и увлечённостью. Слушал шум ветра или дождя, глядел на цветок или на летящую стаю птиц, ничего не понимая, обо всём догадываясь, отдаваясь симпатии любопытству, желанию понять, уносясь от собственного «я» к большому миру, к мучительно-прекрасной тайне.
Вскоре пришла пора и мне посчастливилось вновь соприкоснуться со звёздным небом, только при иных обстоятельствах и в другом месте. Это было осенью того же года. Мой мудрый отец, человек доброго нрава, ухитрился проникнуть пытливым взглядом на самое дно моего существа и в один из самых лучезарных дней моей жизни отвёл меня в планетарий. Зал был небольшим и вмещал человек пятьдесят. Людей собралось с избытком, в основном родители с детьми, все они разместились по кругу. А в центре находился экскурсовод по звёздному небу - настоящий старый профессор. Он был среднего роста, седой, с красивым, ясным, широким мясистым лицом с густыми бровями и необычайно крупным носом и голубыми глазами. Облачён в странное одеяние: жилет ярко-небесного цвета, галстук-бабочка в горошек, карманные часы с позолоченной цепочкой, брюки в серую полоску. Его пронзительный всезнающий взгляд, которого можно было бы испугаться, не будь он не только пронзительным, но и весёлым, сиял солидно и важно добродушной улыбкой и внушал доверие.
Вот гаснет в зале свет и круглый высокий купол небес наполняется мириадами огоньков. И я, весь во власти мгновения, со страхом и ликованием увидел эти огромные вселенские просторы. Вот, оказывается, как сказочно велик наш мир! Сердце детское замерло от восторга. Я был поражён открывшейся Вселенной. Предо мной развёртывался огромный и загадочный мир далёкого прекрасного, к слову, совсем похожего на тот, что наблюдал я в августе у бабушки в селе.
Не успел прийти я в себя после первого впечатления, как заметил, что против меня находилась вместе со своими родителями необыкновенно забавная девочка с пшеничными косичками, носик прямой, губки полные и удивительной тонкости гибкая шейка. Но всего замечательней были глаза. Её большие глаза цвета крыжовника, похоже, были близоруки, потому как она на тот момент, слушая рассказ профессора о созвездии Центавра, поворачивалась в ту сторону всем телом, выдвигала вперёд аккуратную головку и щурила глаза, видимо, чтобы лучше разглядеть все звёздочки. Затем она сосредотачивалась, вглядывалась глубоко в них, что-то шептала про себя, и тот же миг прятала ангельские глазки за свои таинственные ресницы.
Самозабвенно стою я и, открыв всю свою душу, зачарованно смотрю то на милую девочку, то на таинственное небо, то на увлёкшегося профессора, а он этим временем глядел на собравшихся сквозь толстые круглые очки и методично угощал всех удивительными вещами: низким мелодичным голосом с чётким произношением убедительно рассказывал, хватающие за детскую душу, истории Великой Вселенной. При этом, точно герой из старинного романа, он величественно забрасывал за уши свою седую буйную гриву и с искрящимися глазами сообщал: - «...в области Зенита располагаются созвездие Цефей, к востоку от него - Кассиопея, ниже - Персей. На северо-востоке - Возничий, а у горизонта - Телец...»
Вдруг в какой-то момент во мне шевельнулось предчувствие, что где-то там, за пределами моего крохотного мирка, быть может, рождаются новые звёзды, рушатся планеты и происходят другие великие события, а весть об этом никогда может даже не коснуться меня. От этой догадки во мне что-то задрожало, подобно стрелке компаса, и жадно потянулось к бесконечным, неведомым далям…
А тем временем сеанс продолжался, вся невозмутимая голубая планетная бездна перемещалась под прелестную лёгкую музыку, калейдоскопически сменялись небесные формы, профессор сдавался мне великим магом и волшебником, по моему телу пробегал трепет возбуждения, всем вниманием я находился в космосе, со странным, щемящим сладострастием проникал в его великие тайны, чувствовал в себе музыку небес, и, думаю, что из присутствующих был не единственным экземпляром в этом роде...
Но вот зажегся в зале свет. Собравшиеся дружно аплодировали, восхищенно глядя на лукаво щурящегося профессора. В его глазах блестел тёплый огонёк, притом с некоторым жреческим лукавством. Он в свою очередь поблагодарил собравшихся, раскланялся и - скрылся.
Должно признать, настолько был я переполненный и насыщенный ощущениями и эмоциями, что во Вселенной по инерции в мыслях продолжал развесело витать, а ногами по земле от счастья пританцовывал. И ещё мне очень сильно, с ребяческим тщеславием, хотелось достать с неба самую яркую звёздочку или ещё что-нибудь неслыханное и подарить той красавице-девочке, которая производила впечатление неземного создания, скорее всего снизошедшего с неба. Подарить, а самому остаться в неизвестности.
Посещение планетария глубоко взволновало меня и всю дорогу домой во мне разливалось чувство большого одобрения к отцу. Обнимал и благодарил я его, что устроил мне такое совершенное удовольствие. И беспрестанно дёргал его за рукав, с лёгким сердцем и с бодрой серьезностью докучая расспросами: «А какая температура Полярной звезды?.. А какое количество мерцающих звёзд в Млечном Пути?..» Отец подробно отвечал на вопросы мои, и я никогда не забуду ребяческую усмешку глубокого удовольствия, которая расплывалась по его счастливому лицу в тот момент.
Переносясь памятью к этому невинному, но важному и символическому событию моей жизни, сейчас я, имея преимущество последующего знания о нём, вижу, что оно живой любовью пало в мою художественную душу, врезалось в мою память, преисполнило меня самим многозначительным впечатлением и оттого неудивительно, что после в разных случаях жизни служило мне верной магистральной дорогой развития. Вот так в те мои совсем юные годы одним случаем отец даровал мне большую мечту, радостную мечту о полёте в космос, на другие планеты, в иные миры, состояния. И я пронёс её через всю жизнь. И хотя не стал ни профессиональным астрономом, ни звездочётом, ни астронавтом, но она всегда нежно влекла меня к разнообразным замечательным далям, давала сердцу прозрачную весёлую силу надежды, служила мне краеугольным камнем, и удивительным образом повлияла на мой внутренний психологический мир. Вначале на детские проказы, фантазии, жажду приключений, мечтания о действительно необыкновенном космическом кладе. Вслед за этим - на поиске творческой радости. А после – на искреннем стремлении поднять свою внутреннюю нравственную жизнь на весьма высокую ноту. А во внешней жизни - в своих познаниях ставить запредельные цели, продвигаться от ступени к ступени, проходить и оставлять позади даль за далью, идти за фронтир.
Вполне допускаю, некоторые не поверят, что человек в свои полудетские годы способен на такие чувства и мысли. Что ж, не этим людям рассказываю я свою историю, а тем, кто знает человека лучше. Может это трудно понять, но, по всей вероятности, в тот благодатный час моя младенчески чистая душа вовремя раскрылась для благого восприятия, как бутон розы раскрывается утренней зарёю для принятия капли пытающей росы. Сегодня мне верится, что сам Всевышний послал тогда мне то счастливое время взросления...
Поход в планетарий довольно долго не шёл у меня из головы, часто в воспоминаниях образ профессора на фоне неба не раз по-доброму преследовал меня. Видно в тот период и стал я проникаться наклонностью созерцать, творить, философствовать и радоваться жизни. Помнится, мне не терпелось заглянуть в необозримые, исполненные чудес и всё-таки полные порядка пространства и вскорости я нашёл в журнале «Техника молодёжи» чертёж подзорной трубы и смастерил её своими руками из доступных материалов. С нею стал ближе раза в четыре к открытому космосу: уходил на чердак, где сушились целебные травы, и сквозь смотровое окно в удовольствие созерцал звёздное небо. Оно поражало мои детские чувства своим великолепием, и, признаться, мне тогда уже твёрдо казалось, что я нахожусь в самом центре Вселенной. Часто по ночам, баюкая себя, я сам себе выдумывал сны в которых путешествовал по звёздным мирам с тою хрупкою девочкой, что с пшеничными косичками. И это были, пожалуй, одни из самых прекрасных моих сновидений той поры. Позже от корочки до корочки изучил школьный учебник астрономии. Вместе с тем постепенно увлёкся фантастикой и мистикой. Запоем читал всё, что можно было найти в библиотеке, купить в магазине. Читал, читал, не смея оторваться, и думал широкие думы, одну другой смелее, и размышлял, и в запредельности витал пока усталость не сжимала очи. На следующий день опять читал и вместе с героями книг переживал космические приключения, преодолевал трудности и радовался успехам. Особо любил читать те книги, где события излагались простым языков, и автор не обязывал читателя смотреть на дело с его точки зрения. Ибо всегда мне помнились благословенные слова бабушки: «Ты уж не так мал, чтоб ожидать от кого-либо советов, а должен руководиться своим умом» И руководясь её покровительством и своим умом мне знать хотелось, кто я есть на самом деле, что представляет мой внутренний мир, как лучше строить отношения с другими людьми...
Для этого требовалось заниматься самонаблюдением, смотреть пытливо, что внутри меня вершится, продвигаться от ступени к ступени, от дали к дали. Уже в то время я заметил, что, как правило, последняя пора каждого отрезка моей жизни несёт в себе нотки увядания, которые затем ведут к входу в новую даль, к пробуждению, к новому началу. Мне уже не странно было то, что когда требовалось развязать какой-то узел во мне, я принимался наблюдать за окружающим миром и тогда какие-то причудливые явления часто подводили, подталкивали меня к решению этой задачи. Так мне постепенно становились доступными понятия о добре, истине и красоте, креп мой юношеский дух, тихо росли и вырастали решимость и воля, любовь ко всему основательному. Благотворны были для меня шаги к себе самому, крепнущее доверие к собственным своим снам и мечтам, мыслям, догадкам и растущее знание о той внутренней силе, которую я носил в себе...
Много лет пронеслось с того времени, но как памятны все те впечатления! И сейчас в своём загородном имении сидя в роскошном шезлонге и созерцая звёздную необъятность опять прекрасные воспоминания и ощущения счастливого детства полоняют меня...
Впервые глаза мои ясно-небесного цвета, осмотревшись, увидели полуденное солнце – в благодатном небе над мирным селом, в котором я и родился в благоприятную минуту. И первые годы мои благополучно катились в тихой жизни средь сельской прекрасной природы. Всю основу своего начального воспитания я впитал от бабушки и прабабушки, чистых и глубоко симпатичных мне людей. В глубине моей души всегда я им сердечно благодарен за их заботливую нежность, и прежде всего, что научали меня уважать в себе человека, любить всё живое, стремиться к нему и его сохранять.
Бабушка обладала способностью прозорливо смотреть вперёд, служила мне живой интересною книгой. Она умела рассказывать разные дивные достоверные истории, древние сказки, декламировала что-нибудь из редких стихов, которых много знала на память. Я же проявлял способность хорошо слушать и себе на уме размышлять над всем, что говорилось. В долгие зимние вечера она сказывала тысячи известных добрых родовых преданий про дедушек, бабушек, которые, по её мнению, должны были служить мне побуждением беречь и увеличивать добрую славу наших предков.
Участвовала в этом действе и прабабушка, она по большей части рассказывала мне про мои малые годы. К слову сказать, прабабушка, помимо иных добродетелей, славилась умением готовить необыкновенный молочный кисель, до которого я был страстным охотником. При всём моём относительно малом младенчестве ясно запомнилось, что мне тогда нравилось разглядывать формы природы, отдаваясь их волшебству, их мудрёному глубокому языку. Длинные, одеревеневшие корни деревьев, цветные прожилки в камне, пятна на воде, трещины в стекле – все подобные вещи обладали для меня великим волшебством, а прежде всего вода и огонь, дым и облака, пыль, но особенно кружащиеся цветные пятна, которые я видел, когда закрывал глаза. Это удивительно благотворное и обогащающее занятие скорее всего нравилось мне из детского любопытства. А вот в юные годы подобное священнодействие составляло для меня уже высшее удовольствие, видимо от того, что я испытывал искушение считать все те причудливые формы моими собственными капризами, моими собственными созданиями. В те блаженные годы времени у меня было много, и оно для меня не стоило ничего. Оно состояло из свободы иметь все вообразимые переживания одновременно, играючи перемешивать внешнее и внутреннее, распоряжаться временем и пространством на своё усмотрение. Час тянулся неделю. День – месяц. Сутки – вечность. В моём распоряжении была вся Вселенная и я щедро разменивал её богатства на детские наблюдения и забавы, и после каждой я чуть выше, чуть вольнее поднимал голову, делал очередной шаг на пути к самому себе. Так развивалась во мне склонность сосредотачиваться, прислушиваться к голосу души, играть своими снами, жить в своих мечтах, творить внутри себя свой собственный мир, и размышлять...
Вспомнилось как сейчас: лето, тёплое солнечное утро... я, запрокинув голову и смеясь от счастья, бегу по мягкой росистой траве навстречу весёлому, широкому, залитому солнцем простору, играюсь с пегим жеребёнком, а он по своему возрасту тоже имел много свободного времени и в этот свой невозвратимо счастливый час досуга задорно скакал со звонким ржанием. Играемся мы с ним, а вокруг пахнет чем-то очень вкусно-сладким. - «Сынок, так пахнет спелая земляника», – пояснила мне мама...
А вот я лежу на траве под деревьями, солнечный свет золотыми нитями пробирается сквозь ветви, доносятся запахи листьев, цветов, древесины, земли.
Я пью сладкое парное молоко, и мои босые ноги выпачканы в зелёной траве.
А вот купаюсь в пруду вместе с сельскими ребятами, ловлю, связанной шлейками, майкой скользких пескарей и золотистых карасиков, которых водилось превеликое множество в наших небольших, с чистой водою, прудах. Эта рыбка была так мала, что её невозможно чистить, а потому варили не чищенной. Уха на славу удавалась!
Склонность к удали, пусть и подсознательная, была у меня в крови и струилась по венам, а потому ничто не могло остановить меня осуществить то, что я задумал. Но у меня было и ещё одно преимущество перед сверстниками - по складу своего характера я с большей радостью отдавал предпочтение обществу мудрого деда Павлюка, чем обширным и будоражащим развлечениям с друзьями. Богатый всевозможными приключениями жизненный опыт деда как-то странно и в то же время сильно и томительно манил меня к себе, он, в отличии от бабушкиного мира, светлого и правильного, открывал мне совсем иной мир. Мир мне неведомых средь городского асфальта таинственных русалок, леших, кикимор, домовых. Все его занимательные и сочные истории с участием нечистой силы, лесных разбойников, и множеством иных чудовищных, прекрасных, манящих, ужасных, загадочных вещей, до того переполняли мою фантазию, что вскорости я уже сам чуть ли не на ходу, недурно подражая манерам деда, выдумывал и рассказывал сельским сорванцам невинные и страшные истории, и за это пользовался средь них заслуженным успехом.
Конечно, я принадлежал к светлому и правильному миру, а потому оставаясь наедине с собой, уж предавался спонтанным раскованным глубоким размышлениям и мало-помалу начал стыдливо, нерешительно сочинительствовать, пробовал выразить интенсивность и живость мысли своей ясными поэтическими словами на бумаге в ритмах чистосердечных стихов. Эта превосходная игра восхищала и веселила меня, даже приводила в восторг, и я всецело наслаждался ею. Значение имели для меня именно слова и то удовольствие, которое получаешь, собирая их в единое целое, чтобы достичь желаемого ритма мысли.
Позже, занимаясь в музыкальной школе, пытался звуками в музыке, как в языке словами, выразить свой мир образов и фантазий, импровизировал на различные темы.
А ещё в то время во мне кипела молодая нерастраченная сила и я успевал посещать спортивную секцию по боксу, носился в футбол, любил теннис и волейбол.
Оглядываясь на всё это через несколько вечностей, пролетевших с той поры, мне, однако, сегодня мыслится, что весь тот мой ребячий милый мир был для меня весьма необходимым. И в моих глазах главная выгода его состоит в том, что в нём были символы прекрасного завтра: как тот аппетитный запах спелой земляники, который стал запахом моего детства. Как стало для меня самим ярким впечатлением и, как оказалось, путёвкой в будущее, и то моё первое свидание со звёздным небом, когда я слился с ним всей душой в общей вселенской гармонии...
Потому-то и был я так счастлив в своём детстве в том отношении, что среди моих первых ощущений был тот звёздный и земляничный Рай, свободное время, удивительная живая природа и всё что-то такое особенно возвышенное, от чего маленькое сердце моё переполнялось восторгом и сладким ощущением пленительной тайны. Оно отложилось у меня в памяти и до сих пор составляет самое приятное и самое тёплое воспоминание... Как хорошо, что в те годы мне ничего не принадлежало, и потому принадлежало всё. И всё оно вызывало во мне душевный трепет и восторженное любопытство. Эти воспоминания детства останутся со мной навсегда. Они же станут одной из главных тем во взрослой жизни...
А взрослея, я вольно-невольно погрузился в городские суеты, и они постепенно вытеснили - на какой-то период - из моего поля зрения мои прежние приоритеты. И хотя как-то время от времени всё ещё случалось, что я выкраивал час-другой и запоем читал Ивана Ефремова, Братьев Стругацких, Станислава Лема, Пьера Буля, Рея Брэдбери, Клиффорда Саймака, Айзека Азимова, и других фантастов, философов-просветителей, каждый раз наслаждался великим блаженством, когда с замиранием сердца пересматривал фильмы: «Через тернии к звёздам», «Гостья из будущего», «Дон Кихот», но уже всё меньше времени и сил у меня находилось для общества моих любимых книжных персонажей, для исполнения детской мечты. Всё чаще, особенно по ночам, меня настигала какая-то грусть и я забывал про сон, подойдя к окну, подолгу смотрел на бледное небо и прекрасные звёзды. Нередко меня при этом охватывало острое, щемяще-сладостное чувство, будто вся эта ночная красота взирает на меня с упрёком. Будто звёзды томятся ожиданием, чтобы я осуществил своё истинное назначение. И чем сильнее это ощущалось, тем отчетливее выяснялось и другое: увы, я терял веру не только в детскую мечту, всё становилось зыбким и недостоверным, всё угрожало лишиться своей ценности, своего смысла. Я заблудился в унылых беззвучных пространствах нормированной действительности. Иной раз, когда выпадали совсем тихие часы, я заглядывал в себя и глядел своей судьбе в открытые настежь глаза. Они могли быть полны мудрости, они могли быть полны безумия, они могли излучать любовь или глубокую злобу, и тогда я плакал про себя. Плакал как бы стоя на коленях перед своей душой, перед своими сладкими воспоминаниями из юности, перед туманными мечтами о будущем…
Ведь как смешно дурачит, порой, нас жизнь, хоть смейся здесь, хоть плачь! Ты живёшь, взрослеешь, испытываешь немало высоких желаний, занимаешься домашней повседневщиной, добросовестно трудишься на работе, и надеешься, что вот ещё совсем немного и ты сможешь отдохнуть, уделить время самому себе, в тишине и уюте в удовольствие послушать любимую музыку Баха, почитать прекрасные стихи Генриха Гейне, но вдруг тебя зовут к начальству, там возлагают на тебя какую-то более сложную должность, видя, что ты справляешься, переводят на должность ещё более высокую, и не успеешь опомниться, как ты уже попал в сеть обязанностей, которые становятся тем теснее и гуще, чем больше ты из них рвёшься. И постепенно, незаметно в осанке, взгляде, манере говорить, прежняя задиристость, открытость и окрылённость сменяются какой-то приглушенностью или подавленностью, какой-то скупой замкнутостью и сдержанностью, какой-то скованностью, какой-то натянутостью, а может быть, и просто элементарной усталостью. А в рабочем дне куда больше задач, чем часов. И такая жизнь сродни рабству, тяготящему подчас до невыносимости. Но за этими задачами как вспомнишь о той свободе, которая у тебя была и которую ты потерял, так вдруг затоскуешь о ней и подумаешь: выпади она тебе ещё раз, ты бы уж сумел насладиться её радостями и возможностями.
И вот, пребывая в таком состоянии, я всё чаще испытывал жгучую тягу к живому миру, к простым людям, к наивной жизни – если таковая ещё существовала где-то там, в стране детства. Отрыв от прежде гармоничной и любимой мною среды, разрыв с уже чуждой и не соответствующим ей городской суетой, отчужденность милого, привычного мира и что-то вроде вины становились мукой, тяготой и болью. Если бы тогда меня спросили, в чём причина этого, я сказал бы, что она в сочувствии самому себе, загубившему свое будущее...
В такие дни никогда ещё я так много не размышлял со смятением на подобную тему. Удивительно - думал я - человек, сотворённый Великим Творцом по образу и по подобию Своему и призванный постоянно извлекать Силу и эстетические переживания из окружающей его чистой, тихой, мирной природы, добровольно растит в себе глубокую потребность закрыть глаза на Божий мир и убежать от своей судьбы, от неведомого в самом себе, от своих нерешённых проблем и страшных предчувствий в мутную стадность каменного города, чтобы менять своё золотое, Богом данное, время, свою уникальную индивидуальность, на тривиальные, асфальтные заботы с коллективным единым мнением и единым выражением лица. Он не даёт себе ни времени, ни труда закалиться от малодушия и побороть в себе страх перед реальностью, он живёт дрожа и не верит в завтрашний день. И в этом его трагедия. К тому его подталкивает расхожее мнение наших дней, которое состоит в том, что в большом городе с бОльшим успехом можно получить полное счастье. Это верно лишь отчасти, а основная правда в том, что человеку, не сумевшему вырастить Мастера внутри себя, тяжело и трудно быть постоянно человеком среди Элиты Мастеров, ему хочется спрятаться в городской толпе среди таких же выгоревших и неспособных найти смысл жизни, в толпе, которая поощряет быть маленьким, слабым, зная себя одного, о других не заботиться и не прилагать усилия, чтоб самому развиваться. Его поиски счастья сводятся к тому, чтобы потеснее связать свои мнения, свои идеалы и обязанности, свою жизнь и свое счастье со «счастьем» стада. И тогда его постепенно захватывает волна отказа от всего исконно человеческого. И, как правило, вся его жизнь постепенно превращается в поиск самого халявного - на его взгляд - обменного курса. И так преступно-скучно, безропотно и однообразно тянется городское существование – только представьте себе – восемь часов в день, пять дней в неделю, одиннадцать месяцев в год, тридцать, сорок лет... жизни. Сам собой возникает вопрос: о чём ты, человек, созданный по образу Божьему, думаешь всё это долгое-предолгое время? На что надеешься? Правда в том, что в этой бессмысленной бесконечной тянучке у многих прогрессирует дегенерация личности, тоска и душевные болезни: они уничтожают в себе способности и дарования жизни, усугубляя последствия кто табаком, кто алкоголем, кто в бесполезных разговорах. Наивные иные, доведя себя до острого психоза, в качестве психологической защиты ищут потаённые смыслы среди людишек скромного уровня в их лукавых мудрствованиях, в ложных удовольствиях, в картинках бездарных символов и татуировок, а после и сами якобы в предвкушении грядущего «счастья» бездумно уродуют подобными сатанинскими «шедеврами» своё дряхлеющее тело, а заодно и душу, и мозги. Но действительность такова: приходит день, когда вместо побед и процветания ты вдруг оказался лицом к лицу с пустотой, с внезапным недоверием к себе самому, к собственной силе и собственному достоинству, более того – к собственному существованию. Круг замкнулся.
Но при всём при том, может, кто-то поверхностно мыслящий полагает, что он особенный, что каким-то образом пули просвистят мимо, что его Ангел-хранитель парит рядом, что госпожа Удача на его стороне и безоглядно влюблена в него. Здесь справедливо будет сказать, что, ступив на путь расчеловечивания, перехитрить природу и отыскать ключи от Рая не удавалось никому, а спрыгнуть – увы, уж нет пути обратно. И иначе быть не может, так как нравственные и физические законы одинаковы во всей Вселенной и действуют одинаково, производя одни и те же результаты, только с изменёнными местными условиями. Снова верно и то, что расчеловечивание никогда никого не доводило до добра – с биологической точки зрения это очень плохая стратегия выживания.
Конечно же, мысль это не моя, а потому прошу вас помидорами не кидаться – уж простите меня, но я лишь являюсь временным её последователем до тех пор, пока меня не убедят в обратном. И разумеется, сам я при этом ни в коей мере не пытаюсь здесь показаться олицетворением моральной правоты, не призываю кого-либо поступать противоположным образом, и в том числе переезжать в село или иные достойные места обитания, потому, что это бессмысленно – для этого от человека требуется достаточно любви и мужества. Я понимаю всё несовершенство рода человеческого, который безостановочно меняется не к лучшему. Здесь можно было бы рассказать о многих тому свидетельствах – но, полагаю, здравомыслящий вдумчивый читатель и так готов согласиться с этим неоспоримым действительным фактом и, наверное, не требуется развивать аргументацию дальше. В общем – личное дело каждого жить где ему желается, говорить, что ему хочется и делать что ему нравится.
Да и, собственно, сам я не моралист, а потому и не рвусь такие темы обсуждать – лично для меня вне всякого сомнения всё слишком очевидно, а повторять одно и тоже, думаю, не имеет смысла. С другой стороны, о чём по-настоящему прошу я вас, так это не терять веру в то, что к счастью есть иная жизнь. Она отделена от всего мира не границами, а только другим способом видеть мир. Ты, испытавший много превратностей, но наделённый генетической памятью, однажды вспомнишь в городской глуши чистую, щемяще-радостную мелодию из детства. И тогда, сам на себя положившись, начнёшь понимать всю фальшь, неадекватность, необязательность иных мотивов, поймёшь, что в мире есть одна лишь истинная ценность – это ты сам такой, каким создал тебя Творец, и наделил тебя в подарок личным временем для твоего развития. Поймёшь, и с этого момента всё чаще станешь замечать, что в дымный город твой не проникает звенящий чистотой, настоянный на сосновой хвое, целебный воздух леса. Что в городе не полюбуешься, как жеребёнок резвится на просторе в цветастом поле. Не услышишь под своим окошком стрекотание сверчков счастливых в августе, и в сентябре, а то ещё и в октябре случается...
Любовь к красивому, живому, настоящему, что зародилась во мне с малых лет, как оказалось со временем не спала погасшей звездой на грешный асфальт городской, не поросла травой-муравою забвения. Напротив, с той самой поры, как я всё чаще погружался в городскую суету, всё больше отрывался от живой природы, мне всё явственнее вспоминались старые, добрые времена детства. Всё упорнее немолчное сердце звало меня в прекрасный, тихий и приятный образ жизни, манило напиться того земляничного воздуха, изведать блаженство своей детской заветной мечты, прикоснуться, как когда-то Антей, к земле своего детства.
И здесь, в моём случае, это не тот вариант, когда испуганная душа боязливо бежит назад, в милые долы добродетелей детства. Вглядываясь в себя, могу сказать, что это не попытка улизнуть из реальности, это не уход назад, в идеалы толпы, это не страх перед собственной сутью. Хотя я и был в душе романтиком, но я слишком хорошо понимал, что то прекрасное и глубокое, счастливое и уютное прошлое не может вернуться. В глубине души я знал, что новое должно быть новым и другим, что оно бьёт неслыханным ключом из свежей почвы, из неизвестности, из бездны, а то и даже из ниоткуда, но не черпается из отошедшего. Вот там в новом и надо искать себя, укрепляться внутри себя, нащупывать свой собственный путь вперёд и к себе самому, куда бы он в конечном счёте ни привёл. А сочинять стихи, писать картины, растить цветы, - всё получается попутно. Истинное призвание состоит только в одном – прийти к самому себе. Кем бы ты под конец ни стал – поэтом, безумцем или пророком, – это в конечном счёте неважно. Главное дело – найти собственную, а не любую судьбу, и отдаться ей внутренне, безраздельно и непоколебимо. Все прочее – это половинчатость.
Как уже было сказано, постепенно я ощущал в себе медленно нарастающее сопротивление городской суете, чувствовал, что такой образ жизни вполне заполняет лишь какую-то часть меня. Одновременно отмечал, как моя душа мало-помалу уже оторвалась и отдалилась от всем пересыщенного городского мира. Я смотрел на асфальтную суету уже почти как на что-то оставшееся позади, которое я прошёл, которое многому меня научило и многое дало мне, но уже не рождало во мне новых сил и не звало больше к новым высоким делам. И, надо заметить, мне становилось всё яснее, что истинная причина моего отчуждения - это какая-то оставшаяся пустой и незанятой часть меня самого, часть, которая теперь предъявила свои права и хотела осуществиться. И настал тот миг, когда некая иллюзия городского счастья окончательно рассыпалась цветными осколками...
Есть много путей, по которых Властитель судеб человеческих способен привести искренне жаждущих к самим себе. Вот и мою Он услышал живую молитву и дал мне всего, чего так желало сердце моё на этом пути, и в какой мере! В один весенний, особенно прекрасный погожий день, который стоял тогда в мире – или в моей душе – у меня появилось своё собственное имение: почтенная старинная прехорошенькая хижина в пять светлых окон, солнечно-зелёный дворик аккуратненький, прелестный плодоносный садик, тенистый виноградник, приносящий каждую осень многосочные пьяные гроздья, в цветах да травах поле вольное, и куда ни глянь, огромное чистое небо. Небо, которое теперь для меня как волшебное зеркало, в котором я вижу самого себя: опять босоногим весёлым любопытным мальчишкой.
Не зря говорят, если вы сумеете найти в себе достаточно душевной силы и будете вполне уверены в исполнении своего желания, то оно исполнится. Взлелеянное с детских лет, заветное желание, тысячу раз исполнившееся в мечтах, теперь наконец исполниться наяву. И сердце моё робко и вместе с тем победно-ликующе забилось. Я снова вернулся к себе домой и с любовью слушал все звуки, с трепетом глядел на окружающий мир глазами ребёнка, где из каждого уголка сладостно и трогательно неслось навстречу благоухание прошлого. Всё было великолепно, как в сказке, всё сияло красотой, дышало чистотой, прелестью, нежностью, чудесной вневременной гармонией. В эту гармонию я погрузился с совершенно новой радостью и надеждой, и никак не мог насытиться тем, что снова обрёл мир и душевный покой. Так, следуя своему внутреннему велению, мне удалось разомкнуть круг, выйти за его пределы, и осуществить всё то, что имеет для меня смысл и ценность, что мне нужно, что требуется мне непременно: начать новую историю и идти дальше путём, который вёл меня ко мне самому!
Помнится, первое впечатление от имения ошеломило меня как какое-то узнавание. Ото всюду глядело на меня не то беззаботное наивное и невозвратимое прошлое, не то сладкое, полное великой притягательной силы, настоящее. Всё говорило о почти забытом, призывно-щемяще пробуждающемся былом, и одновременно - об таинственном, многообещающем будущем. Нежность и домашность лились на меня от всего в имении, и моё сердце с благодарностью приветствовало всё, как приветствует блудный сын вид и запахи родных покоев. И даже земля пахла почти в точности так же, как та земля моего детства, так же землянично-сладко, но в то же время ещё вкуснее и аппетитнее! Я был богат и счастлив.
В имении всё звучало и благоухало мирным пристанищем и домом. Здесь мне снова стали часто сниться сны, что всегда бывало со мной в детстве. И теперь счастье свободы и независимости пробирало меня, как крепкий напиток. Как давно я не знал этого ощущения, этой великолепной и прелестной действительности! И я, счастливый и окрылённый, выражал готовность к самому себе решительно и весело прожить новую жизнь, каждую новую даль, каждый новый отрезок пути заполнить радостью и оставить позади себя, так как не существует мечты вековечной, каждую сменяет какая-то новая, облик которой никому не известен, законы которой нигде не записаны и задерживать нельзя ни одну.
Вот так после долгой отлучки я возвратился, как многоумный Одиссей в освежённую Итаку, я возвратился в начале весеннего нового светлого дня со слезами счастья в объятья прекрасного, чудного, милого. К райским яблоням и яблокам, к цветам и шмелям, к пыльным просёлочным дорогам и бесконечным безмолвным безветренным дням. Сбылись мои дивные детские сны, а после всё остальное пошло именно так, как только может быть лучше. Я, как растение, развивавшееся до сих пор тихо и медленно, вдруг начал сильнее дышать и расти, словно в какой-то миг чуда осознал своё назначение и теперь искренне стремился его исполнить. Таким образом я сумел освободиться и прыгнуть, только не назад в своё прежнее время, в меньшее, а вперёд – и на большую высоту, в новое, прекрасное и свободное время...
И теперь я, прозревший, хорошо понимаю, что априори время предназначено для человека, а не человек для времени. И что моё личное время стоит много дороже, чем город с его современными технологиями способен за это заплатить, а потому, как только у меня появляется первая возможность я еду к мягкой красивой природе в своё имение. Здесь мир снова расцветает вокруг меня – небо превращается в синюю тишину, воздух становился слышным, птицы поют мелодии вечности, вознося меня на вершину радости и блаженства. Здесь осуществляется освобождение сознания и подсознания, а потому всем словам и всем вещам возвращается их изначальный смысл и ценность. Здесь можно целиком и простодушно отдаться мгновению и настроению: ликующе крикнуть что-нибудь птицам на дереве, громко затянуть весёлую песню, ребячливо-беззаботно сделать несколько ритмических движений и ощутить, что ты, ещё молодой по своим чувствам и по своим силам. В селе своим временем я распоряжаюсь сам, тогда как в городе им распоряжаются - другие. Здесь всё вокруг как бы приостанавливает ход времени – и я могу идти шагом, а не бежать со всех ног, только чтобы оставаться на месте. Здесь при большом благе, даруемом любовью к природе, забота о всяких мелочах не имеет особой цены, ум не занят мыслями и тревогами, работой и решением головоломок в интересах чужих мне людей, а потому и сохраняется целым и здравым, способным постигать действительно Высокое в жизни. Здесь в реальном мире значения «кто я» и «где я» обретают особый смысл и становятся делом исключительно моей совести. Здесь глядя на ясное небо можно мечтать о полётах к далёким звёздам, прислушиваясь к собственным жизненным интересам, начать заново жить с чистого листа, как в светлом детстве мечталось!
Но такое понимание приходит к человеку не в юные годы и не в одночасье, а примерно тогда, когда мы обзаведёмся обязательствами и привычками. Когда наши сутки окажутся расписаны по часам, а живые приключения останутся в мимо протекающей жизни. В итоге мы уходим от истинных путей воплощения в жизнь наших реальных задач и добровольно приносим самих себя в жертву пустым виртуальным иллюзиям. В повсеместно грядущей цифровой несвободе человеку не под силу поменять правила игры – их формирует и направляет компьютер в кому-то выгодном русле. В телевизоре невозможно повлиять на предлагаемые нам готовые ответы – это от нас не зависит. А нечестивые виртуальные социальные сети через технологии влияния на каждом шагу по одному и тому же шаблону твердят, что бесконечный август невозможен, что разумное, доброе, вечное – невозможно, что «прекрасное далёко» - невозможно. Остаётся лишь изо всех сил удерживаться от страха перед цифровым будущим и не примитивизироваться в надежде, что рано или поздно что-то изменится. Наиболее наивным мнится, что вся эта суета рано или поздно даст эффект и пойдёт им на пользу. Что дым от сгорающей жизни возвратится сторицей – и они получат право на новое рождение. Что вслед за нынешним черновиком каждый получит право прожить жизнь заново, по чистому, и на место его теперешнего придёт новый он таким, каким мечталось в детстве. Оказалось, что всё это время нас обманывали: к сожалению, в городских обменниках нельзя валюту обменять на время, или хотя бы замедлить его ход...
Парадоксально – жизнь, любопытная и чудесная вещь. Ведь совсем недалеко от мирской суеты чудом сохранился почти что первозданный земной рай, где повседневная карусель всех негативных социальных процессов свою скорость сбавляет к нулю, останавливается, и я максимально избавляюсь от ощущения времени – его для меня не существует. Так удаётся растождествиться с ранящей нас повседневной реальностью. Здесь в первые дни оглядываешься в недоумении, не понимая, почему будни похожи на выходные. Средь природы я ощущаю себя маленьким мальчиком в мастерской Великого Мастера, растворяюсь во времени и восстанавливаю живую связь с детством. И получаю право быть транжирой. Тратить дни так, как мне заблагорассудиться. Можно сидеть в беседке и трепаться с соседом о необязательном. Жить простыми задачами, наслаждаться в пылкой фантазии. Бродить в лесу среди деревьев. Удить рыбу на речке. Бегать босиком по росистой траве. Разжигать костёр. Пропитывать свою кожу и волосы туманом, дождём, воздухом, солнцем или светом луны. Любоваться живыми цветами. Познавать мудрость природы, её правила игры и тайны творчества. Здесь мир вокруг звучит красками, а не городскими пробками и ты долго не можешь к этому привыкнуть.
В имении природа удивительно плодотворно действует на человека. Она, словно Господь Бог, заботливо кормит его из ложечки своим омолаживающим эликсиром. И вот тебе снова десять лет и снова время не стоит ничего. Теперь твоя жизнь состоит из добрых книг, неспешных прогулок, созерцательных наблюдений. Из всего того, на чем ты экономил последние годы в городе. Из всего того, что ты не мог себе позволить последние десятилетия. Здесь ты снова на каникулах, а мир вокруг дремлет в полосе долговременного штиля – и уже не ты крутишься вокруг него по орбите, а наоборот. И всё приобретает максимальную честность, которую не скрыть косметикой из успешности, статуса в обществе или умением выбирать ресторан. Потому что нет в селе ни ресторанов, ни театров, ни иных подобных богемных тусовок. Загранпаспорт здесь теряет своё назначение. Автомобиль тоже не особо нужен – он способен в лучшем случае отвезти тебя в лес за грибами, да на рыбную ловлю, или к реке голышом покупаться в целебной водице. Здесь нет назойливых плакатов, нет, разумеется, и никаких рекламных зазывал. А потому единственное, что в селе имеет значение – это способность самому распоряжаться своим временем, а для этого необходимо, отбросив мелкие неудобства, полюбить это место святое, найти в нём глубокий смысл. И люди, сумевшие это сделать вопреки всем трудностям, представляются мне группой героев. Они, в состоянии подпитанного адреналином оживления, достигают удивительных свершений в своём развитии. Жаль, что не все ценят богатство и роскошь природных условий, в которых живут.
Что ж, всё это прекрасно, никто не спорит. Но не каждый способен уехать из своего города и обитать средь этой наивной, невинной, естественной жизни, средь детской и неукрощённой самобытности и простоты - это, безусловно, утопия, но разве это не чудо?.. А впрочем… почему бы и нет? Пусть не сразу все переедут, но ведь современные технологии уже позволяют, например, успешно работать дистанционно? Ах, если бы так было, какой прелестной, какой цветущей и невинно-прекрасной была бы жизнь человека!..
Как только напоённым летним туманом ранним утром выбираешься из городского чулана на ясный свет, то взору открываются такие Божьи красоты, такая голубая необъятность, лучше всего другого на свете. С первой минуты всё милое, широкое раздолье необыкновенно благотворно действует на живое естество, успокаивает душевные волнения, и оттого весь путь цветёт весёлым счастьем. Но это знают только те, кто сам сходственное счастье испытал... Вот небольшой ажурный мостик. Внизу речушка извилистая и чистая, седые глинистые берега, покрытые бледно-голубой каймой цветов. А следом открываются для взора: то широкое поле, волнующееся под лёгким набегом тёплого ветерка, то редколесье с иглистыми соснами, то буйные травы, то тонкий парок, поднимающийся из сонного озерца по прозванию «Рим». Везде и во всём чувствуется сила целостной природы, гордой своею независимостью от человека. Поневоле на неё заглядишься и замечтаешься... А въезжаешь в величаво сонное село - как в сказочный мир окунаешься... Словно в счастливое детство своё погружаешься... Как только ступает нога на эту царственную почву, меня тотчас охватывает особое сознание... Полно и крепко бьётся сердце в груди... Звучит в ушах понятная мне музыка, ласкают слух мой звуки вечности… Здесь трудно не поверить в чудо дивное... Вот моё имение, оно передо мною предстаёт каким-то островом волшебным: старенький забор... И у калитки вздымает ввысь свой тёмный и могучий ствол густоглавый древний дуб, в себе вместивший судьбы мира. Мягко склоняется над входом в имение его круглая крона, полной грудью дышит она на ветру. Весной, когда всё уже зазеленеет, дуб не торопится покрываться листвой. Позже, в пору коротких ночей, он вдруг выбросит молодую зеленовато-бледную листву. А вот и юная берёзка, на которой тихо скворцы родные копошатся – всё здесь для меня бережёт и охраняет заветную сказку, пока я где-то...
Подумаешь иной раз: оно как бы и ничего в селе весьма хорошего, да только парадокс заключается в том, что душе всё так мучительно мило, и ото всего веет такою тихой солнечной радостью, что все чувства отдыхают от утомления среди этих превосходных картин. Всё здесь способствует тому, чтоб на душе становилось покойно и мирно. Вон по тропинке куда-то спешит, беспрестанно путаясь ножками в травке, бежевый молодой голубок с коралловым клювом, солнышко медленно катится за перелесок, постепенно лужок укрывается на ночь фатой из тумана, зелёные сосны темнеют поодаль, ёжик шуршит под листвой виноградной, аист присел отдохнуть перед сном на печную трубу, с сучка на сучок скачут довольные птички, дремлет мудрый наш пёс в холодку... Вот почти и вся здесь родная картина, а тепло на душе, когда про неё вспомянётся в студёном городе зимнем...
Да ведь-таки иной раз так вспомянётся, что, не глядя на голубые снега да седые морозы, немешкотно обуваем волшебные валенки с крылышками на манер Меркурия и летим на призыв зимнего солнца в имение излить ему влюблённую душу. В стылом доме протопим мы печку дровами дубовыми. Чай заварим с жасмином целительным. И затеплим свечу пред иконами... Свеча мягко горит, улыбается, и душою душа согревается. Печка весело жаром трещит, благодать, благодать разливается. Взгляд любимой пылает теплом, всё вокруг озаряется. И ты знаешь, что в очах её дорогих ты вовек никогда не состаришься...
На свободе желанной в простоте, красоте сердца успокоятся. Вновь так крепко, светло грудью дышится. И возвращаемся мы с просветлёнными, окрепшими душами в свои будни, как с высокой горной вершины. И, счастливейшим нам из счастливейших, где-то рядом весна уже слышится!..
А бывает и так, что, как только зима подходит к весне, и по серому небу уже не летают снежинки, земля становится влажная, у хозяйских домов она уже вовсю зеленеет, почки и только что появившиеся серёжки начинают окутывать голые кусты дымкой, и воздух делается душист, напоён запахом, полным жизни, пронзительно и неотразимо пахнет влажными прошлогодними листьями и молодыми ростками, внезапно в живом беспокойном сердце такая тоска по имению заскучает, сделается так нестерпимо грустно, что просто бежал бы в родные просторы. И хоть ещё зябкий ветер гулко шумит в деревах и быстро гонит по городскому небу рваные облака, и совсем мало ощущается приближение тепла, но я, чуткий к жизни природы, всё чаще начинаю порываться под родные мне яблони. Желание остро и радостно гонит кровь и хочется поскорее вздохнуть одним дыханием с природой... да звёздной ночью насладиться... да пеньем майских соловьёв...
Да будет к слову сказано, соловьи этих мест признаются лучшими во всей округе. Говаривают, что соловьи других мест не умеют так хорошо петь о целомудренно-верной любви. Взять хотя бы нашего: позади цветущего сада в густом черёмушнике у озерца всякий год он сладкозвучно поёт и поёт свою самую ароматную песню. Прелесть, как она хороша! Я не слыхал ей подобной ни в жизни, ни читал в описаниях. Черёмуха в ту пору густо цветёт, соловушка сладко поёт – слушаешь, ароматы вдыхаешь... и сердце полнится высочайшим восторгом...
Я допускаю, кто-то может удивляться человеческой способности слышать соловья, мечтать, созерцать, фантазировать, искать гармонию в пространстве мировом или в себе самом, радоваться всему такому и благоденствовать. Но скажите мне: как можно ощутить глубину любви, не умея видеть прекрасное? Вот то-то же. А, следовательно, как же не радоваться, когда ты здрав умом, духом и телом, и вокруг рай-то, рай-то какой!.. Скажите, как не радоваться, когда вдруг среди славного погожего дня прольётся летний недолгий освежающий дождик грибной. И следом на совершенно голубом небе солнце лучами сверкает. А рай наш, умывшись животворящей водой, ещё прекраснее станет. Эх, как же здорово в такое время в благотворной живой тишине слиться вместе в едином порыве с безмерно любимой, чистейшей, родною, красивой душой, как две нерасторжимые половины некоего живого целого, слиться и отдыхать от трудов в уюте имения, упиваться мирными прелестями тихого семейного житья, наслаждаться безмятежностью простого сельского существования, вдыхать томящие ароматы любимых цветов и молча вести меж собой самую задушевную и обоим понятную беседу, которую только можно бы испортить всяким звуком собственного голоса... Ни с чем не сравненное это блаженство! Святое и безмятежное счастье! Так хорошо, что моментами аж грешно. Ой-ой...
А какие магические ночи бывают здесь в августе, нельзя рассказать тому, кто не видал их или, видевши, не чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния. В эти ночи, когда вокруг такая причудливая красота и рядом трепещет родное тело любимой, вам не пристанет размышлять ни о глобальных всемирных проблемах, ни о мелких вседневных заботах. В такие ночи просто беспричинно хорошо себя чувствуешь. Сколько благотворных мыслей, желаний, надежд слетаются к человеку, когда он дышит здоровым воздухом глубокой сельской ночи, наступающей после жаркого дня. Как же они милы и сладострасны, эти звёздные ночи, сколь полны могучего таинства...
С рождения я был ищущим живым человеком и всё ещё остаюсь им. Но здесь в имении, в таком уникальном, единственном в своём роде месте, где в отличии от города природные явления пересекаются и скрещиваются таким образом, что я уже ищу не на звёздах и не в книгах, а среди чудесной, божественной природы. Здесь я начинаю слышать то, чему учат меня цветы, деревья, птицы, ветер, текущая во мне кровь. Здесь как только пытаешься всерьёз поразмыслить о всемирном таинстве жизни, чудо начинает происходить с тобою. Ты вдруг становишься мудрее, глубже, человечней. Тебе легко становится ладить с жизнью, слушаясь её и присматриваясь к ней. Выявляется - всё предельно просто: смотри, слушай и люби жизнь. И тогда произойдёт величайшее из чудес - истинная встреча человека с природой, после чего мир откроется тебе в своей невероятной любви и красоте. И твоё собственное сердце преобразится. И ты станешь жить какой-то сладкой, хорошо забытой старой новой жизнью. Каждым цветком невинно радоваться, восхищённо по голубому чистому небу глазами следить за совершающим свой первый полёт молодым аистёнком, прислушиваться к гомону птиц в калине густеющей, наблюдать, как легонький тёплый ветерочек чуть пошевеливает сочные листья на сонных деревьях... Вроде обычная картина, а на душе почему-то музыка звучит. Музыка!..
Вот так восхитительно цельно среди мудрой природы и катится поэтическое лето снов и мечтаний, фантазий и упований... У каждой поры своя магия. Уж сладко голову кружат созревшие травы к покосу, пришло неотложное время их в закрома убирать. Ещё слышится только что отзвучавшая музыка летних мелодий, которых в городе нигде не играют, а ты идёшь по душистой траве, и кажется, что не ноги несут по лугу тебя, а сам луг уплывает в лес, в котором в эту пору грибную много хорошеньких крепеньких боровичков расплодилось. А ещё в том лесу есть солнечная поляна с весёлыми сестричками-лисичками. Невелики росточком они, а радуют глаз красотой... Как же хорошо, что всё это есть – величье, покой, наслаждение... А здесь вот в имении нашем под юной сосной сидит донельзя опечаленный гномик – с нами он говорит не словами, а думами, сообщает он о том, что не охота ему чтобы мы из имения ехали в город. Всё лето он нашим сердцам светлейшую ласку дарил, веселил, да осень уже на пороге...
Осень удерживает меня в селе до тех пор, пока белые туманы перестают о полуночи спускаться облачною завесою на голую землю, а зарёю, ласкаясь на прощанье с дремлющими берёзками, взмывать спокойными волнами к голубому небу. В город не еду я до тех пор, пока грустный ветер не сорвёт последние листья с печальных деревьев в нашем саду, и те однажды в облачно-ветреный день улетят, словно живые огненные бабочки, в неизвестность немую. И вот только тогда в эту пору за последней птичьей стаей, отлетающей в тёплые страны и я, изрядно запасшись той благодатной силой, которую льёт в меня сельское небо – это чудное всеобновляющее небо, под которое моя душа так назойливо просится, под которое вечно что-то манит меня, вот в эту самую пору и я, попрощавшись со всеми, запоздавшею птицей полный противоречивых чувств, в городской зимний мир возвращаюсь. Но нежны и прекрасны будут заполненные думами о лете прошедшем долгие зимние ночи без сна, прекрасны и восхитительны новые мысли, раздумья о будущем, всё остальное неважно...
Но то всё придёт в своё время, а ныне беззаботно я день провожаю взором счастливым на запад... Безмолвно отдаётся щедро согретое солнышком наше село тихому чудному вечеру, близится упоительно тёплая, располагающая к томным желаниям, волшебная ночь. Лишь время от времени кукует кукушка где-то в темнеющих кронах деревьев. Румяный свет на закате податлив и мягок, полон пленяющих тайною он обещаний. Вот-вот появится на небе вечерняя первая зорька, и следом огромный Космос распахнётся над домами людей, напоминая всем о том, что семья, мягкий свет, тишина, покой и... и свободное личное время, - есть самые главные ценности, необходимые для Человека. Это чистая правда.