Пётр Сергеевич пошёл на кухню, выпил стакан воды и упал.
Очнувшись, он встал с кухни и решил пойти обратно в ванную бриться. День предстоял насыщенный. В пылу битвы со станком Пётр Сергеевич сбрил с лица всё лишнее и случайно усы, вытер руки полотенцем и пошёл на работу.
В тот день весенняя погода с утра стояла на дворе, и в костюме и в накинутой сверху спецовке было довольно жарко, но Пётр Сергеевич стойко наслаждался недоумевающими взглядами прохожих и бойко шёл на работу, на которой можно было спокойно предаться своим нечеловеческим философствованиям. Чем, собственно, наш герой первую половину дня и занимался (Ввиду бредовости данных мыслишек автор с особым цинизмом их опускает).
И, оттрубив первую часть смены, Пётр Сергеевич получил по офисному факсу предложение отобедать в ресторане со своим давним коллегой и соперником (читай – соавтором) Сергеем Алексеевичем. Не удержавшись от шанса, Пётр Сергеевич набрался наглости и пошёл, оставив спецовку на стуле в конторе, чем шокировал вахтёршу тётю Машу на выходе.
«Напыщенный индюк», – подумал Пётр Сергеевич, увидев восседающего за столом Сергея Алексеевича, и смело двинулся к столику.
«А вот и индюк троглодит», – помыслил Сергей Алексеевич и взялся за вилку.
Пётр Сергеевич сел.
– Привет тебе, о чудо философии! – сказал Пётр Сергеевич.
Сергей Алексеевич изысканно улыбнулся и промолвил:
– Вы постыдно повторяетесь, мой пролетарский друг. Вы меня уже так приветствовали неделю назад.
В этот момент к ним подошла официантка Лизавета. Оба уставились на неё голодным взглядом.
– Что будем кушать, мальчики?
– Всё!!! – не выдержал Сергей Алексеевич.
Лизавета недовольно двинулась от него в сторону Петра Сергеевича и протянула им меню.
– Прошу!
Пётр Сергеевич взглянул в меню. Из меню на него взглянул только куриный суп с лапшой, ибо ни на что больше решительно не хватило бы наличествующих денег.
Сергей Алексеевич вальяжно раскрыл меню и, закрыв цены правой ругой, левой указал на то, что он изволит. Гонорар за свеженаписанную поэму грел ему душу и сердце в правом нагрудном кармане дорогого пиджака.
Пётр Сергеевич последний раз получал за поэму гонорар лет дцать назад, а потому левой рукой закрыл названия блюд, а правой же указал на цены.
– Куриный суп с лапшой, хлеб ржаной, вермишоль и апельсиновый компот, – безучастно озвучила Лизавета заказ Петра Сергеевича и обратила своё благосклонное внимание на заказ Сергея Алексеевича, – Рыбий суп из латимерии, рыбий суп с капустой, филе кабана с кактусом, заяц табака с гречкой, сельдь с луком, мясное ассорти в крабовом соусе и чай. Сию секундочку.
Лизавета записала заказ и ушла. Пётр Сергеевич и Сергей Алексеевич смотрели ей вслед.
– Ах, Пётр Сергеевич, какие у неё ноги, Вы видите! Эх, это песня, а не ноги! Это сказка, а не ноги! Это поэма, а не ноги! Да если бы она, я бы… Ах, полно, что это я? Не стоят они того. Не надо больше, не надо.
Пётр Сергеевич тоже подумал, что больше не надо, ибо грудь у Лизаветы была гораздо красивее ног.
– Нуте-с, как поживет Ваша шарага, Петр Сергеевич?
– Батенька, что за слова Вы употребляете! Это Вам не малина, тут так не выражаются.
Сергей Алексеевич захихикал.
– Ну какже-с! Я подумал, с кочегаром и тут можно.
– С нагревальщиком металла, милостивый государь, с нагревальщиком металла.
Сергей Алексеевич, слегка выпучив глаза, улыбнулся.
Пётр Сергеевич улыбнулся в ответ.
Пускай он днём и был бригадиром Сергеичем в своём цеху, вечером он всё-таки обращался в Петра Сергеевича, доцента, видного специалиста в области русской словесности и французской литературы, слегка побитого ловеласа и преподавателя преимущественно вечернего отделения.
Сергей Алексеевич же, днём – респектабельный бизнесмен и небокоптитель кафедры истории русской философии с претензией на мировое призвание, вечером и ночью превращался в Серёгу-пианиста, игравшего в различных кабаках и на малинах вместе с кем попало. Так Сергей Алексеевич на собственной шкуре изучал блатную феню, не весть, зачем понадобившуюся ему для докторской.
Сейчас Сергей Алексеевич сидел и ждал, когда ему принесут еду.
– А что же-с, как там Ваша работка?
Сергей Алексеевич на мгновение покраснел.
– Работка? Ах, да… Идёт! Всенепременнейше идёт!
«Псу под хвост», – подумал Пётр Сергеевич и увидел, что Лизавета везёт к ним столик с блюдами, а посему переключил своё внимание на неё. А Сергей Алексеевич всё продолжал и продолжал бубнить, пока Лизавета не подъехала к ним. Сергей Алексеевич сам составил перед собой поднос и жадно начал поедать супы. Пётр Сергеевич отметил про себя, что кактус действительно с кабаном, и стал ждать, пока Лизавета поставит всё перед ним.
– Приятного аппетита, – сказала она, уходя, и улыбнулась Петру Сергеевичу.
– Спасибо.
– Шпашыба… – только и смог выдавить из себя Сергей Алексеевич, принимаясь уже за кабана.
Пётр Сергеевич вздохнул, глядя вслед уходящей Лизавете, и принялся за свой скудный обед.
«Поэт должен быть голодным», – утешил он себя, глядя, как ловко Сергей Алексеевич тремя вилками вовсю расправляется с табачным зайцем.
– А что же, милостивый государь, всё поэмы-то пишете?
– Ага, – ответил Сергей Алексеевич и принялся уминать селёдку.
Как поэтично. Пётр Сергеевич уже закончил и стал думать о литературе, стихах и строках.
«И селёдочки кусочки диабетом угрожали» неожиданно пронеслось у него в голове и улетело в сторону Сергея Алексеевича. Тот неожиданно для себя перестал жевать, выпучил глаза и, проверив наличие в кармане пиджака ручки, вскочил из-за стола и, громко размахивая руками, понёсся в сторону кухни.
– А-ы-а-а! – раздался его боевой вопль.
– Чего это он? – спросил угрюмый господин с салатом за соседним столом.
– Творческие муки, – объяснил Пётр Сергеевич.
Через минуту вернулся Сергей Алексеевич, торжествующе неся целый рулон гигантских бумажных салфеток, сел за стол, достал ручку и жадно принялся писать.
– Помилуйте, Сергей Алексеевич, да разве можно! Сказали бы, я б дал бумагу!
– Милостивый государь, у меня есть бумага! Но она уже занята для другого! Ах, это… Это чудо! Я так люблю такие мгновения!!!
Окружающие недовольно смотрели как Сергей Алексеевич, увлёкшись, отматывал от рулона всё больше и больше, и гениальные строки так и падали на бумагу.
Пётр Сергеевич вздохнул и, оставив на столе деньги, оставил и Сергея Алексеевича наедине с посланным ему вдохновением.
Пора было работу работать.
В горячем цеху было совсем не до дум. Нагрели всех по норме, и Пётр Сергеевич сидел отдыхал. Капли пота стекали с его гениальной головы и предательски падали на пол. От тепла и недавнего обеда неудержимо клонило в сон.
Вечером ещё предстояло прочесть лекцию, потому как её сегодня будут слушать. Или не будут: обещали отменную погоду. Пётр Сергеевич подумал, а почему бы ему самому не пойти на лекцию, но его мечты о прекрасном были прерваны наигрубейшим образом.
– Ну и индюк ты, Сергеич, – услышал Пётр Сергеевич бас своего помощника, – ты тут спишь, а у нас перегрев!
– Как? Какой нахрен перегрев, ты чё?
Пётр Сергеевич иногда ловил себя на той мысли, что всегда превращается в Сергеича на работе, хочет он того или нет.
– Пошли скорее, а то тут всё разнесёт к чёрту!
Сбавив давление в системе на пол-атмосферы, Пётр Сергеевич успокоился сам и успокоил всю свою бригаду:
– Слышьте, придурки, я не собираюсь отвлекаться по каждому пустяку, и, если просто перегревается, сбавьте давление.
И, Пётр Сергеевич, недовольный, недовольно ушёл.
Немедля за ним последовала ропочущая бригада, просившая его не уходить, не покидать их. Но Пётр Сергеевич был неумалим, и ушёл от народа в подсобку спать.
Проснулся Пётр Сергеевич от чавканья.
Самое странное, что чавкал он.
Еда сама лезла ему в рот из рук окружающих его коллег по цеху.
Пётр Сергеевич не понимал, как он ухитрился проспать свой любимый перерыв, но разбуженный дорогими коллегами, был счастлив.
Выпив чая с заваркой, Пётр Сергеевич принялся готовиться к сдаче смены Тимурычу – Вадиму Тимуровичу, гениальному математику, члену КПСС с 1976 года, вечерами коротавшему время в цеху с простыми рабочими.
Обойти предстояло всё своё немалое хозяйство и убедиться, что никто не спёр слишком много, все что-то делают, никто не спит и не играет в домино.
Глядя, как остальные работают, а он ничего не делает, Пётр Сергеевич тихо впадал в депрессию. Но когда видел, как остальные работают, быстро выпадал обратно и шёл ругаться.
Тимурыч при этом шёл параллельным галсом и ругался на тех, на кого не ругался Пётр Сергеевич, а таких было мало.
Вот так, мило распрощавшись с родным предприятием, Пётр Сергеевич передал смену Вадиму Тимуровичу, гениальному математику, члену КПСС с 1976 года, и ушёл в институт, забыв спецовку в комнате для партсобраний.
Пётр Сергеевич с недовольствием разглядывал стопку бумаг, лежавшую в его преподавательской ячейке. Это были заявления на курсовые работы, любовные письма из минобразования и милые такие книжки с картинками – подарки от авторов-коллег.
Не смотря на поздний час и минут, златокудрая лаборантка Катя сидела на своём рабочем месте и имитировала составление графика консультаций.
– Петя, тебе во вторник часов в 7 удобно будет?
– Катюш, не вписывай меня. Я увольняюсь.
От удивления Катя встала с рабочего места и даже подошла к Петру Сергеевичу.
– Как? И на кого ты меня в этом дурдоме оставляешь?
– Меня приглашают в Университет. А тут всё сгнило ещё до моего прихода.
Катя понимающе улыбнулась и села рядом.
– Возьми меня с собой?
Пётр Сергеевич подумал минуту и забыл, что у него спросили.
– Тебе домой уже пора.
Катя посмотрела на поздний час: часы мирно отдыхали на стене, показывая вечные без четверти семь.
– Да, уже поздно. А у тебя скоро лекция.
– Туки-туки! – в кабинет стремительно влетел Антон Антонович и, растолкав Петра Сергеевича с Катей, прыгнул на стул и принялся курить.
– Я, пожалуй, пойду, – поморщившись, сказала Катя и ушла.
– Я помешал вам ворковать?
– Совсем нет, милейший Антон Антонович.
Пёрт Сергеевич поймал себя на мысли, что сломал бы сейчас чего-нибудь.
– А-а, помешал! Слышал, ты нас покидаешь?
Антон Антонович положил ноги на стол и высокосветски закурил следующую сигару.
Как же это было мерзко…
– Подслушивать нехорошо, – сказал Пётр Сергеевич и сгрёб свои бумаги в необъятный, словно пояс Антона Антоновича, портфель.
– Да кто подслушивает?! Я? Гнилое это место – Университет! Там все эти трады сидят. Оставайтесь с нами! У нас наука, авангард, именно у нас! А не у тех понтовщиков!
Антон Антонович затянулся особенно сильно и выдохнул струю дыма в Петра Сергеевича.
– Мне пора на лекцию. Прошу простить, немилостивый государь.
– Вы подумайте, мой дорогой друг, пускай Вы и болван, но Вы в состоянии двигать современную науку.
Пётр Сергеевич вышел. Там его ждала Катя.
– Засунуть бы ему его сигару в ухо, – сказала она.
– Катя, беги отсюда.
Пётр Сергеевич двинулся по коридору.
До лекции было много времени, и можно было погулять по серым проспектам Цитадели Свежей Научной Мысли, каковой её с гордостью считали эти самые свежие научные мыслители.
«Сытое брюхо к ученью глухо!» – увидел Пётр Сергеевич водружённую им в своё время в буфете перетяжку. Чтобы помнили. Ведь буфет – любимейшее место всех завсегдатаев всех факультетов.
В буфете сидела группа мудрецов с кафедры истории русской философии и бурно обсуждала, есть ли бытие у только что съеденного пирожного. Одна половина стола убеждала другую, что бытия нет, а другая половина стола убеждала первую в том, что Парменид всё-таки был не прав.
Увидев Петра Сергеевича, философы загудели и обратили свои умы на него:
– А что же, уважаемый, выявлена ли Вами особенность фатической функции Вашего обожаемого французского языка? Насколько выше она, чем у английского?
– Зато омадативная функция, несомненно, ниже. Английский будоражит столько умов!
Пётр Сергеевич слушал их, слушал, ничего не понял и ушёл. А они ему что-то кричали вслед, в надежде, что он даст им ответы на их вопросы без ответов.
От безнадёги философы собрались в круг и тихо запели какую-то мантру, переложенную с текста Соловьёва.
Их звонкое, но тихое пение наполняло тёмные коридоры, делая их ещё более пугающими. Случайные встречные шарахались от Петра Сергеевича, думая, что он – один из демонов, издающих эти пробирающие до последней извилины мозга звуки.
Но Пётр Сергеевич был рад, что эта лекция станет, похоже, последняя для него в истории этой Цитадели Зла. И, первым делом войдя в аудиторию, он попрощался.
А народу в этот раз было много. Не стыдно последнюю лекцию читать!
И Пётр Сергеевич с вдохновеньем начал, про себя думая о том, как отдохнёт от всего этого сумасшедшего дома, потом перетащит к себе Катю, набьёт морду её жениху-подлецу и выдаст её за какого-нибудь умного и доброго биохимика.
Но всему пришёл конец…
Тут в аудиторию вошёл всегда опаздывающий студент Сыпрунов, и, желая обратить внимание женской части на свою свежестриженную причёску, на мгновение остановился и ухмыльнулся. Но, увидев Петра Сергеевича без усов, он понял, что ему сейчас ничего не светит, и удручённо плюхнулся на своё место.
Пётр Сергеевич терпеть не мог этого наглеца и очень ждал экзамена. Но тут он вспомнил, что на экзамен он-то, Пётр Сергеевич, тут не попадёт, и это окончательно сбило его ход его мыслей. Петру Сергеевичу даже захотелось пока остаться и не увольняться, дабы убедиться на экзамене в полном незнании ничего у студента Сыпрунова, вкатить ему «неуд.», а в отдалённой перспективе пополнить им ряды Вооружённых Сил Российской Федерации.
Всё это вызвало улыбку на лице Петра Сергеевича, и она не покидала его лицо до конца лекции.
Вот он, стимул жить!
Стимул оставаться в этой забытой здравым смыслом Цитадели Зла!
Он обретён!
По этому прекраснейшему поводу Пётр Сергеевич отпустил всех с лекции на 4 минуты раньше и пошёл в ректорат забирать заявление по собственному желанию.
Однако собственного желания возвращать заявление у проректора не возникло. Пётр Сергеевич попытался возбудить его в нём искусственно, но ничего не вышло.
– Ты, Пётр, предал идеалы прекрасного свободного учебного заведения, и подался в эту тухлую яму с научным компостом! Я тебе так и напишу в трудовой книжке: «Уволить нахрен!» И что? А теперь ты осознал всю тяжесть и пришёл каяться, да? Ух, иуда ты, Пётр Сергеевич! А ещё в галстуке сегодня! Чтоб ты навсегда сгинул из нашего Храма Науки! Нет места предателям в этом месте!
Пётр Сергеевич, дабы не уходить ни с чем, спёр у проректора ручку и вышел в приёмную. Там его ждала Катя.
– Ну что? – спросила она, хотя по лицу Петра Сергеевича догадалась, что.
– Не оставляет. Так что, Катюшка, расстаёмся мы с тобою…
Катя обняла его и почти заплакала.
– Не уходи-и-и… Я без тебя с этими гениями с ума сойду.
– Все сходят. Главное – чтоб было с чего.
Пётр Сергеевич улыбнулся Кате и повёл её к выходу.
– Завтра, наверное, меня за что-то уволят, – рассуждал он Кате вслух, – я не сомневаюсь. И ты покинь их – пускай радуются своим открытиям без нас.
Катя вытерла набежавшую на неё слезу и кивнула.
Они выходили.
Перед парадной стояли студент Сыпрунов и Антон Антонович. Они о чём-то курили и спорили. Пётр Сергеевич подумал, что с удовольствием вкатил бы им «неуд.» обоим, но второй из них, к сожалению, из-за собственной глупости уже имел степень доктора наук и сам ставил «неуд.» тем, кого считал бездарностями. Студент Сыпрунов в их число не входил.
Пётр Сергеевич довёл Катю до метро и, пообещав, что похлопочет за неё в Университете, отпустил её домой, а сам пошёл придаваться нечеловеческим философствованиям по ночному городу. К другой станции метро.
Проходя мимо ресторана, Пётр Сергеевич с удивлением отметил, что Сергей Алексеевич снова был в там и теперь изысканно поедал лобстера с господином в шляпе.
«Как это пошло есть!» – подумал Пётр Алексеевич и пошёл своей дорогой в своё метро.
Это напомнило Петру Сергеевичу Булгакова. Булгаков был не прав: некоторые поэты черпают в еде своё вдохновение. Пётр Сергеевич в последние годы ел всё меньше, и вдохновения у него было всё меньше. Может, надо просто больше есть? Нет, в таком случае надо просто больше быть. А то получается, что Бытия нет…
Пётр Сергеевич перенаправил свои стопы на путь греха и двинул в самый тёмный переулок.
Он там не был очень давно, но понял, что сейчас ему надо. Дабы оживить себя.
И вот, он увидел знакомую фигуру Лёши, скользкого и неприятного типа, но не мыслителя.
– Пётр! Ты ли это? Сколько лет прошло? Знал, что ты придёшь! А говорил, завязал!
– Мне сегодня надо, Лёш. На один только раз. Что-нибудь новое.
Лёша дьявольски улыбнулся и извлёк из кармана большую таблетку, замотанную в целлофан, и протянул Петру Сергеевичу. Тот дрожащей рукой старого алкоголика взял.
– Достатошно одной таблэтки, – доверительно прохрипел Лёша, – положи под язык, и почувствуешь неземной прилив вдохновения!
– А если меня не проберёт?
– Проберёт! Дурь новая, сильная. Если не проберёт, запей чем-нибудь.
Пётр Сергеевич поблагодарил и, оставив Лёше последние деньги до конца следующей недели, побрёл домой.
Вдохновенье! Наверное, его-то и не хватает. Нет сил следить за временем, не быть индюком, не быть посмешищем литераторствующего мира. Писать так же бредово, как все остальные, с кем так хорошо был Пётр Сергеич знаком. Он был среди лучших, но он упустил что-то важное, что увидели в своём творчестве другие. Смысл был утерян. Он ослеп. Кругом всё белое в бледно-розовую крапинку.
Придя домой, Пётр Сергеевич снял костюм и, совершив омовение, стал готовиться ко сну. Положив рядом с кроватью стопку бумаги и вязанку ручек, он достал таблетку. Дабы вдохновенье не прошло просто так, Пётр Сергеевич настроился, что он будет всё это время писать.
Написать поэму, издать поэму, получить гонорар за поэму, носить в кармане гонорар за поэму, есть на гонорар за поэму и какое-то время не быть голодным поэтом, завести жену и посвятить ей следующую поэму. Получить гонорар за поэму, завести детишек, в бессонные ночи написать поэму, посвятить детишкам поэму, опубликовать и получить гонорар… Стоп! «Что же я хотел? Ах, да…»
Пётр Сергеевич прервал сладостные мечтания и положил под язык таблетку.
Она медленно растворилась, и ничего не произошло. Всё оставалось на своих местах, а сознание судорожно твердило, что таблетка – полное фуфло. Поспорив с сознанием на год жизни, Пётр Сергеевич двинул из спальни чем-нибудь запить.
Пётр Сергеевич задержал своё внимание и тело на и в прихожей. Стены ещё оставались стенами, не превращаясь в высокие непокорённые сознанием настоящего поэта аллегории, необъяснимые нормальному человеку приёмы и дифирамбы в честь первой гениальной поэмы за долгие годы. Есть, над чем подумать!
Ещё миг, и – здравствуй, вдохновенье! Здравствуй, полный бессмысленного смысла литературный философствующий мир!
Пётр Сергеевич пошёл на кухню, выпил стакан воды и упал.
(старый пародийный рассказ из 2008 или 2009 года)