- Папа это правда, что ты воевал?
- Ну как тебе сказать, дочь, чтобы это была чистая правда – в атаку не ходил, под бомбёжкой не был, на танки с гранатами не бросался…
- Ну, ты же был на войне?
- Да, там, где я служил шла война.
- Значит – воевал, а в тебя стреляли?
- Да, в меня стреляли из разного оружия.
- Прямо вот в тебя-в тебя?
- Пули пролетали рядом и попадали рядом, значит, хотели попасть, но промахнулись.
- А ты стрелял в них?
- Да. Это же бой. Пусть простая перестрелка, но такой вид боя.
- Ты убил их?
- Не знаю, доча, ты же просишь говорить правду, а я не могу тебе честно сказать. Это же не охота. Не стрелковый тир. Я не ходил, потом туда, куда я стрелял и не смотрел «попал-не попал», «куда попал», «сколько раз попал». Перестрелки заканчивались и всё.
- А тебе не страшно было?
- Сейчас уже не помню, какие были чувства, но даже теперь, когда вспоминаю те дни, кровь начинает быстрее двигаться по телу. Но страха вроде бы не было.
- Тебя заставили идти на войну?
- Кто?
- Ну, правительство, власти, военные, не знаю кто там всех заставлял тогда идти на войну… Всех же заставляли и тебя тоже заставили.
- Нет, дочь, ты наслушалась и насмотрелась всякой ерунды про плохих руководителей страны и её трусливых жителей. Никто нас не заставлял, когда я был на приписной комиссии, в военкомате со мной всего было 8 человек, но все они шли в армию по доброй воле и я уверен, что как минимум еще парочка из них тоже прошла «горячие точки».
- А ты мог не ходить в армию?
- Конечно, я же тогда работал в поликлинике медбратом, я мог просто прийти к себе на работу и попросить, чтобы мне написали нужный диагноз в карте призывника.
- И ты не попросил?
- Нет, не попросил. Я даже анализы не сдавал. Я тебе больше скажу – если бы я просто показал в военкомате свою медицинскую карту, настоящую, ту, что велась по моему здоровью с моего детства, меня бы не взяли в армию.
- Ты её спрятал?
- Да, я её просто не показал.
- А если ты воевал, то почему у тебя нет орденов?
- Не заслужил, я же на боевом посту служил или как у нас говорили «на точке», а не рядом со штабом. А для наград и званий нужна правильно написанная и вовремя поданная в канцелярию штаба бумага. Ордена распределяют в канцеляриях, а там служат те, кто и оружия не видел, не то, что врагов с оружием.
- А ты видел врагов?
- Видел.
- Далеко?
- Чуть дальше, чем ты сейчас от меня сидишь.
- Что так близко походил к ним, что даже лицо видел?
- Это не я походил, это они ко мне пришли. Я в этот день заступил на охрану точки, пост мой находился в каменном гнезде на краю высокого уступа. Снизу от самой реки шла тропинка и выходила метрах в 10 от моего поста на этот самый уступ. Вот они и поднимались по этой тропинке, пока я их не остановил.
- Они были с оружием?
- В открытую оружие они вряд ли бы рискнули носить, но под одеждой скорее всего что-нибудь у них всё равно было, потому что один был в длинном халате, это такая местная национальная одежда у них была, а второй в армейском камуфляже, в берете и с портупеей. И борода у него была огромная и черная, даже больше чем моя сейчас, до самой груди. Оружие если и было то, скорее всего они его спрятали под одеждой.
- И что ты им сказал?
- Дословно не помню, но смысл был в том, что я их тут не пропущу?
- Ты был один?
- Да на дневные дежурства мы выходили по одному, народу не хватало, и чтобы ночью можно было выставлять усиленные посты, днём надо было дежурить по одному.
- А почему ты их не хотел пропустить?
- Потому что я был на посту. А они были чужие ещё один из них в военной форме, то есть он показывал, что имеет отношение к войне. За моей спиной в тот момент находилось 50 моих сослуживцев и кто знает, что было на уме у этих двух граждан. А если они шли на разведку, а если несли взрывчатку, а если какой-нибудь баллон с ядовитым газом? Они ведь знали, что здесь расположен боевой пост и здесь сейчас есть солдаты, но пошли не по той дороге, где был контрольно-разрешительный пост и где располагались офицеры, а пошли именно этой тайной и крутой тропкой, значит, умысел их был не добрый.
- И ты их не пропустил? Они тебе угрожали?
- Сначала упрашивали, потом стали пугать, потом стали материться на плохом русском языке, а потом я молча пошевелил автоматом и поправил палец на спусковом крючке, и они ушли обратно вниз с ворчанием и проклятиями в мой адрес.
- Ты их боялся?
- Я боялся того что это мог быть отвлекающий маневр и что откуда-нибудь сбоку или сверху могли появиться ещё какие-то граждане и думал «сразу дать очередь над головами или еще поговорить»? Но всё обошлось, и они спустились вниз.
- А они сказали тебе, зачем они хотят пройти?
- В центре нашего уступа располагалось местное кладбище. Они сказали, что идут поклониться могилам предков.
- Может они сказали правду?
- Я предложил им пройти снизу по нормальной дороге подняться на уступ с другой стороны и там они вызвали бы к себе офицера и попросили бы разрешение пройти на кладбище. Но они там не появились. И на контрольно-разрешительный посту, который был на дороге под уступом, их тоже не видели, значит, я всё сделал правильно.
- И ты их не испугался?
- Некогда было пугаться, надо было следить и за ними и за обстановкой вокруг. Надо мной были горы, а с них я как на ладони виден.
- А другие боялись?
- Наверное – да. Даже так скажу, скорее всего – да. Был один сержант который срезал с себя погоны чтобы их не было видно издалека, потому что боялся, что снайпер будет стрелять в него потому что у него есть погоны и звание. Был еще один прапорщик, который пропал. Когда мы забрасывались на точку, он был, а потом пропал. Я думал, что он заболел или просто перевелся в другое место, но однажды меня поставили в ночное дежурство. Обычно меня не ставили в ночные, я ведь был санинструктором и нужен был больше днем, но иногда в крайних случаях меня всё же ставили ночью на ответственные посты. В эту ночь меня поставили охранять офицерский блиндаж. Сижу я, значит, за блиндажом на камешке наблюдаю за долиной реки, и тут из блиндажа появляется тот самый прапорщик и жалобным голосом говорит мне: «Золотой, ты не спи, пожалуйста, на посту, охраняй как следует». Я его успокоил, что я не сплю и не собираюсь, он походил кругами вокруг размял кости и ушел обратно в блиндаж. Оказывается, он днем боялся выходить, чтобы его снайпер не застрелил и выходил из блиндажа только по ночам.
- А если ты был санинструктором, то ты людей там лечил? Раненых перевязывал?
- Да. Я лечил своих сослуживцев. Раненых в боях у нас не было, несколько царапин можно не считать, я их зеленкой замазал, а перевязки делал и даже гематомы вскрывал. А однажды у одного бойца очень сильно заболел живот так сильно, что он чуть сознание не терял и я с тремя товарищами почти в темноте на ощупь эвакуировал его на носилках с горы по козьей тропке. Еще местных жителей лечил, у них больница была далеко и медиков тоже не было, а дети они везде одинаковые. Кашляют, простужаются, температурят…
- Ты ходил к местным жителям домой? Один?
- Один и без всякого оружия и не раз и не два. Я же шёл с сумкой, на которой был красный крест в белом круге. Это круче любого бронежилета. Тем более я знал своё дело и шёл именно по делу, а когда занят делом ни о каком страхе и боязни не думаешь.
- Я бы одна не пошла. Ты вообще бесстрашный. Ты хотя бы раз там испугался?
- Однажды я так напугался, что мгновенно горло пересохло. Меня в тот раз поставили в ночь охранять блиндаж связистов. Он находился как раз у того самого кладбища что было в центре нашего уступа. Луна светила очень ярко и всё вокруг было видно как днём. Я стоял, опершись на огромный, высотой в три-четыре метра, камень прячась в его тени от лунного света, и всматривался в окружающие валуны и белый песок, которого в этом месте уступа было очень много. Вслушивался в ночные шорохи и звуки, вёл наблюдение. Справа от меня под уступом журчала река, сзади похрапывали те самые связисты и, в общем, всё было тихо. Вдруг, из-под уступа медленно стала появляться чья-то голова, я чётко видел её округлые формы. Сердце тут же застучало в висках и глаза открылись, как мне казалось, раза в два шире. Я тихо, плавно, чтобы не грохотать в ночной тишине, медленно снял автомат с предохранителя и поднял приклад к плечу. При этом я не сводил глаз с головы, она тем временем поднялась где-то на половину, но не вся, и на уступ медленно легла сначала одна рука, потом вторая, оружия ни в руках, ни за плечами видно не было. «Как только поднимется до половины груди – буду стрелять», решил я, единственное чего я не решил твердо – куда стрелять? Сразу на поражение? Или всё ж таки дать предупредительный в воздух? Кровь бешеным пульсом долбила в груди и в жилах на шее, луна стала ярче, песок белее, тени от камней чернее, храп связистов казалось сотрясал все горы вокруг. И когда я уже чётко взял на прицел ночного нарушителя, он вдруг резко подпрыгнул вверх всем телом, выскочил на уступ целиком и как-то очень быстро не то пополз, не то побежал на четвереньках в сторону кладбища. «Что за чёрт?!», чуть ли не вслух выругался я и, напрягая зрение, пытался разглядеть в бледном лунном свете передвигающееся передо мной живое существо. Автомат я тем временем не опускал и сопровождал им всё передвижение потенциальной мишени. Через мгновение она выскочила на более чистый участок песка, я понял кто передо мной: «Тьфу, ты, лиса!» - сплюнул я на песок под ноги и опустил автомат. Она пробежала ещё несколько шагов и юркнула в нору. «Вот, тварь рыжая, напугала, так что чуть сердце не выпрыгнуло!».
Утром я рассказал эту историю нашему комбату, и он поведал мне что лисы, оказывается, устроили себе норы прямо в старых могилах и живут там, потому что там образовались пустоты. Вот такой вот самый страшный случай я могу вспомнить, когда я испугался не на шутку.
- Да, папочка, весёлый ты у меня! И самый смелый на свете!