Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".
Кричать было бесполезно, он не понимал. Не понимал простого слова: "Я не делал это".
- Да, не делал, но ты мог сделать.
- Но не сделал, – твердил я.
Закончилось тем, что он ушёл, рассердившись до вечера. Но следующим утром всё повторилось, неожиданно начавшись.
- Ты с ней говорил, – то ли спросил, то ли сказал отец.
- Нет, папа, не говорил... пока ещё.
Мы завтракали в столовой, как обычно подливая "горстями" скабрезности. Отец выносил их с трудом, хотя, отчасти, сам меня этому научил, говорил, например:
- Ну, сын, хватит наслаждаться жизнью, пора на учёбу.
А я к тому времени сдавал экзамены и ночами почти не спал. Я отвечал:
- Конечно, займусь учёбой, папа, только закончу "наслаждаться" экзаменом, один остался.
Он кривился на это:
- Не мог сказать – да, папа.
Так мы и жили, продолжая наш спор: один заканчивая, сразу начинали другой. На это мать говорила:
- Опять у вас соревнования идут: кто кого.
На это ей отец резонно, как он считал, отвечал сразу:
- Не пора ли тебе заткнуться, дорогая?
Он её не любил и терпел ради меня... только. Она была нежной женщиной, как цветок, только отец давал ей увядать без ласки и своего внимания. Оказалось, всё было от ревности: он ревновал её со всей страстностью, а она, зная это, наслаждалась его беспокойством:
- Пусть потерпит ещё, – сказала она как-то в личном разговоре, когда я хотел предложить её защитить, – нет, не надо, сын.
Меня зовут Олегом, но она никогда не называла меня по имени, только "сын". Дело в том, это я узнал позже, отец ревновал её ко всем Олегам, которые могли вдруг оказаться по близости, и имя он мне дал, чтобы было редким, ни у кого в нашем роду не было такого, и у знакомых дворян соответственно – такая вот страховка от измен. Меня не смешили их взаимоотношения – могло закончиться плохо для мамы, но она, оказывается, знала свой предел, поэтому спор заканчивала она:
- Пойду, мне здесь слово не дают сказать, – и чай ей относили на кухню, где она его пила вместе с прислугой, думали, её это оскорбляло, и она уходила от нас униженная, но он сказала, – там много новостей, со мной делятся – я всегда в курсе происходящего.
Мама была умна и прекрасна. Ей завидовали дамы, думая, что живёт в роскоши с любящим мужем, и сын учится на последнем курсе в университете, будет "большим человеком" – мне прочили хорошее будущее, а я спорил с отцом почти каждое утро. Прошлое утро не было исключением: он заподозрил мою интригу с девицей, чужой содержанкой, как считалось. А она была на попечении, так думал я, а поскольку я "не испорченный" ещё юноша (увы, для них я был всё ещё маленьким), мне не следовало знать в открытую, кто эта девушка. Я конечно знал, пользовался её услугами, отчитывал девице деньги и жениться не собирался, но отец негодовал, чувствовал кругом обман и никому не верил. Наш спор продолжился. Мы спорили горячо, надо ли девушке давать надежду, и я злил отца нарочно, говорил:
- Конечно, надо: как тогда она мне поверит, проникнется доверием?
Отец почувствовал сарказм:
- Ну, тогда не женись без моего позволенья: ладно?
- Хорошо, папа, я сразу откажусь от этой затеи, как только ты мне скажешь "нет".
Он посмотрел на меня с хмурой усмешкой.
- Ты что, уже женат? Уже?
Я вынужден был признаться:
- Да, уже, отец, – в исключительно торжественных случаях я называл его отцом.
Я доел и выходил из-за стола, мы обычно прощались на весь день по другому, но сегодня я решил изменить ритуал.
- Может, познакомишь, сын? – раз не смог сообщить заранее. Мать-то хоть знает?
Мог назреть спор, когда мы ещё не закончили этот.
- Зачем? Зачем знать ей? Ты её не любишь, презираешь – зачем ей что-то говорить мне? – ведь я только твой сын.
Я ушёл, у меня был экзамен, отец останавливать не стал, но что он сделал дальше уму невообразимо. Он достал все церковные книги из ближайших приходов, и перелистал последние страницы (скажу, не сам достал, и листал не он, а его доверенное лицо), но сведения о моей женитьбе отсутствовали. Тогда успели ещё до вечера в соседнее село, где была захудалая церковь с батюшкой пьяницей, "который на козе может женить" (это его слова) был отправлен нарочный, и к ужину все сведения были собраны у отца на столе. Там красовался букет из ранних роз (дело было весной и розы ещё не цвели) и "выписка" из книги регистраций той деревни. Конечно, не всё так, как я описал, но розы были, а про выписку он только сказал.
Дальше было "веселье", на котором родители как будто только поженились, что меня смущало: ворковали, говорили вполголоса, чтобы слова до меня не доходили. Невеста стояла в белом одеянии и кокошнике на голове.
- Вот она, достал, не надо было скрывать: прелестна, прелестна, – мать кивала головой соглашаясь, – а вот, подари розы: ты же ещё не дарил? Дари, дари скорее, – он понюхал, – ах, как пахнут!
Они меня разыгрывали, а я стоял и смотрел на женщину в кокошнике. Она улыбалась беззубым ртом и была явно настороже, готовая убежать сразу, как будет подан знак. Родители мои были артистами хоть куда, мне стало интересно, чем закончит этот цирк с ряженой отец, но он ждал продолжения от меня, добавив, когда я протянул руки, чтобы взять букет:
- Да, выписка у меня, – он похлопал по нагрудному карману слева и протянул букет, – да, шипы, будь осторожен.
Так как я взял букет и направился прямиком к "суженой", родители забеспокоились, а я не спешил признаваться, что сзади, но чуть в стороне этой женщины, стояла моя настоящая жена, и это ей я нёс букет роз. Она сияла, глазами спрашивая, "что это за кукла такая"? Я ей шепнул с поцелуем: "Это родители так веселятся моему неизбежному отъезду с тобой, моя душенька".
Теперь мы могли не скрываться, а женат я был ещё с осени: гостил у друга и женился на его сестре. Мы сразу полюбили друг друга, и откладывать женитьбу я не хотел. Обвенчались в родовой церкви под звон колоколов и пенье дьяка (пел хорошо). Но отвозить невесту, теперь уже жену, я не решился: отцу нужен был от меня диплом. И вот я сдал последний экзамен, и жена уже ждёт (живёт у тётки в двух кварталах от моего дома). Конечно, беспокоилась, когда я представлю её родителям, ведь она на седьмом месяце, скоро рожать. Вот так я отомстил родителям их неспокойный нрав, недоверие ко мне, своему сыну. Награждён я был оплеухой от отца и краской на лице матери, она всегда краснела, когда сердилась. Я, конечно, был не прав, но каждый раз, садясь за стол с отцом, мы никогда не беседовали по душам, чтобы сказать: так, мол, и так, прости, но я уже женат, и скоро у меня будет от неё ребёнок. Всё время споры, реплики, недосказанные шутки, догадываться об окончании которых должен был я самостоятельно, часть из них обидно звучало, например: "Ты будешь кушать или есть сегодня?" Это значило кое-как с друзьями или дома в семье, и такого много было. Я устал ждать хорошей жизни в семье и решился на свою, по любви – без ревности: я доверял жене во всём, а она мне. В изменах я признавался в письме, но говорил, что эта женщина чувствует себя защищённой с другим мужчиной, а я просто нуждаюсь в женской ласке в её отсутствии. Она соглашалась со мной, и обещала, когда мы встретимся уже навсегда, не обделять меня своими ласками – такую жену я всегда хотел. Я ушёл из дома с молодой женой, успев познакомить родителей с их невесткой, урождённой (...) – стыдиться нечего, и приданое я получил сполна. До получения диплома я остался жить у родственницы жены, а потом мы уехали заграницу, где и родился наш первенец. Жалею ли я, что расстался с родителями неблаговидным образом? Жалею. Если бы не розыгрыш с цветами, могло получиться неплохо. Отец долго был зол на меня: не умел прощать никогда, а мать ушла от него к другому, как он и боялся всю жизнь. "Испортил жизнь и себе и мне", – сказала на прощанье. А мне написала трогательную историю про свою любовь к другому мужчине и добавила в конце: "... пока не сделал из меня изношенную старуху, на которую смотреть жалко...".
Отец ещё жил долго, отписал своё состояние, не маленькое к тому времени, своему другу, и умер в кругу... прислуги, которая научилась исполнять каждое его желание и никогда не спорила.