“Лето было жарким...”
Так захотелось начать. Такими словами он хотел начать, чтобы описать тот случай... Эта фраза, думал он, поможет начать...
Но ведь так просто написать: “ Когда-то в детстве, когда мне было лет пять, я играл с водой, а она играла со мной”. И всё. Взял перо и написал. Зачем предисловие, подготовка некоего читателя, которого скорее всего и не будет, зачем какие-то условности и правила, когда ты хочешь рассказать о событии, которое изменило всю твою жизнь и самого тебя? Или так легче? С предисловием? Попробуй ещё, может получится?
Лето было жарким.
Обычное жаркое, южное лето. Зной, гудение шмелей, запахи с моря, горячие сосновые иглы под ногами, множество дел, которые сводились в основном к тому, чтобы пробраться в очередной чужой сад и наесться всласть всевозможными фруктами, спелыми и не очень. Потом, конечно, на море, на волнорезы — прыгать с них в тёплое море до одурения и воды в ушах, и “мурашек” по всему загорелому телу, и до невообразимой сосущей пустоты в животе от голода. Точнее, не от голода, а от того, что проголодался. Можно, конечно же, доплестись до дома... Но это неблизко, надо идти в гору, и вдруг еще не отпустят?
Мидии — вот, что было спасением! Надо было нарвать пару десятков наиболее крупных, а они глубоко... Потом найти какой-нибудь кусок жести; ведь кусок жести где-нибудь, да валяется. Развести костёр, дождаться углей, положить на угли жесть, а сверху мидии. И ждать. Ждать нужно было недолго, они быстро готовились, но эти последние пару минут были самыми длинными. Потом, когда мидии приоткрывались, и появлялся кружащий голову запах, их можно было есть. Нужно было раскрыть их полностью и наслаждаться маленькими желтыми кусочками мяса. Мальчишки пожаднее ели и серые кусочки, но считалось, что это кишки мидий и есть их не следует...
Какое детство!..
Только потом, очень много лет спустя, он вспоминал мидий и понимал, что жарили их живьем, и что это страшно, что как же им было больно!.. Вспоминать было тяжело...
И еще сильно запомнился случай, когда он учился, наверное, в седьмом классе, и как-то собрались с другом на речку, а друг не пришёл, и он остался на реке один. Она текла с ледников высоко в горах, и вода выше того места, где они собрались купаться, была холодной, а здесь, где река широко разливалась и мелела, вода была достаточно тёплой, и можно было немного искупаться, скользя над камнями и валунами. Это было здорово — все еще сильное течение тащило уверенно и напористо, и можно было плыть на спине ногами вперёд, нащупывая ступнями камни под водой.
Река была опасной, говорили даже, что кто-то утонул, и купаться одному было нежелательно. Но он всё же искупался. И потом, после купания, озябнув и проголодавшись, стал ловить рыбу прихваченной леской с крючком. Он находил водяных букашек под камнями у воды, насаживал их на крючок, забрасывал леску вверх по течению и смотрел на маленький поплавок из старой пробки. Поплавок быстро проплывал мимо мальчика, и приходилось много раз вытаскивать леску и кидать снова. Место было совсем не то, да и рыбак из мальчика был тот ещё, но все же он выловил из реки рыбку, небольшую чуть более ладони. Есть хотелось уже нестерпимо, и он развёл костерок, и, дождавшись пока не получатся угли, положил на них плоский речной камень. Теперь нужно было ждать, пока нагреется камень. Брызнув водой на камень в очередной раз и увидев, что она с шипением отскочила от него, мальчик обрадовался, что, наконец-то, поест. Он достал из маленькой заводи, почти лужицы, пойманную рыбку и положил на горячий камень. Рыбку мгновенно выгнуло дугой. Голова и хвост поднялись над раскалённым камнем и медленно опустились.
Мальчик смотрел во все глаза. Его била дрожь. Он не дышал. Он смотрел на рыбу и плакал. Он будто почувствовал её боль, её невыносимую, невероятную боль... Он смотрел на поджарившуюся рыбу и плакал...
“Почему я не убил её камнем перед тем, как жарить? Она умерла бы быстро и совсем не так мучительно... Почему?..”
Он оказался жесток. И это было очень страшно. Потому что жестоким он не был, даже наоборот. Всегда, с самого детства он защищал котят и жаб, и всех маленьких и беззащитных животных, которых так любили мучить мальчишки. Сколько раз получал он тумаки, сколько презрения было к нему... И вот теперь он сделал то же самое — оказался жестоким. Не подумал. Просто не подумал... Это страшило. Ему было стыдно. Так стыдно, как никогда. И он подумал о том, что хорошо, что никто не видит его стыда, но потом он понял, что это неважно, ведь о своем стыде знает он сам, и этого было довольно.
И еще он думал о том, как сделать так, чтобы рыба простила его. Он сидел и смотрел на неё, лежащую на камне и уже хорошо прожаренную, и пытался думать, что он может сделать для неё, чем он может ей помочь. Наверное, это было глупо — думать о том, как помочь рыбе, которая так мучительно умерла. И вдруг он понял, что может сделать для неё.
Он ее... ...съел.
Он отслаивал кожицу, вытаскивал из белого мяса косточки и ел маленькими кусочками. Он ел рыбу и плакал, и думал, что теперь рыбка умерла так хотя бы не напрасно, хотя бы не зря. Он ел, заставляя себя, заставляя глотать её мясо, презирая себя и плача. Всё, что он мог сделать для неё — это съесть её...
Он сам был еле жив в тот момент, и понимал, что теперь они с этой рыбкой навсегда вместе, что они одно, что её мука — его мука...
Прошло много лет после того купания на реке, но он часто вспоминал рыбу и каждый раз просил у неё прощения. Он вспоминал и этот, и другие случаи, за которые ему было стыдно. И самое плохое состояло в том, что их было не исправить. Это было самым тяжелым...
Но были и такие случаи, вспоминая которые, он был рад и горд за себя. В основном это касалось спасенных животных из рук детворы. Один случай стоял особняком.
Однажды он гулял по окрестным холмам. Он шёл по тропинке, когда услышал мужские голоса и смех. Он тут же спрятался в ближайших кустах; всё-таки многочисленные книги про индейцев и пиратов прочитаны были не зря. Безобидная игра в индейцев закончилась очень быстро — показались двое мужчин. У обоих были ружья и наверное они возвращались с охоты. Мальчик сначала не понял ничего — ну какая охота в этих холмах? Да и вид у этих мужчин был не такой, какой он не раз видел у других охотников, а скорее прогулочный. Потом они подошли ближе, и мальчик увидел их добычу. Один из них держал за лапку убитую синицу, и от птички почти ничего не осталось... И они хохотали над тем, какая у них вышла славная охота.
Мальчик увидел разорванное тело синицы, и в голове потемнело. Недолго думая он достал из кармана рогатку, с которой не расставался никогда и круглые камушки с моря и стал быстро и ловко стрелять в мужчин. Рогатка была отличной, и камни тоже были отличными, и стрелял он метко, и с каждым выстрелом, с каждым оттягом резины и мешочка с камнем, с каждым резким движением разжатых пальцев, с каждым попаданием, с каждым криком этих людей — мстил, мстил за синицу, в каждый выстрел вкладывал всю горечь за убитую птичку, всю ярость, всю ненависть к этим людям...
Сначала они растерялись. Потом начали стрелять из ружей. Наверное они не поняли, откуда летят камни, поэтому стреляли наугад. Тогда мальчик не выдержал и бросился наутек. Бежать было некуда, всё просматривалось, и единственное, что мог решить мальчик — бежать в овраг.
Овраг был крутой, весь поросший жгутами ежевики, торчащими корнями частых деревьев, низкими их ветвями, с неожиданными камнями и скользкой опавшей листвой. По этому оврагу пробираться нужно было очень осторожно и медленно, перешагивая через корни и камни, пригибаясь под корявыми ветвями и аккуратно отводя от себя жесткие, как проволока, с крепчайшими колючками побеги ежевики. Надо было быть внимательным, чтобы не оступиться и не упасть, ведь тогда скатиться можно было далеко вниз, сильно поранившись. Сложный был овраг, и мальчик лишь однажды пробрался по нему наверх, и с тех пор обходил его стороной.
И вот теперь единственный путь к спасению был именно туда, и мальчик бросился по нему вниз что есть духу, помчался, каким-то чудом перепрыгивая через корни и замшелые стволы упавших деревьев, уворачиваясь от ветвей и побегов ежевики.
Те двое прекратили стрельбу, видимо опешив. И почти сразу опять начали стрелять.
Мальчик несся по страшному оврагу, а мимо него, обгоняя, летели пули. Они пролетали с жутким, свистящим вжиканьем, срезая веточки и листья.
Много лет спустя он отчетливо слышал свист пуль, особенно одной, пролетевшей совсем рядом с левым ухом. И много лет помнил движение воздуха от пули, и её вжжжик...
Промчавшись по оврагу и оказавшись достаточно далеко, он остановился и, тяжело дыша, обернулся и посмотрел назад и вверх. Те двое уже не стреляли, и было тихо...
Многие годы он помнил этот случай и поражался двум вещам: как он смог пробежать по оврагу, не получив ни царапины, и как те двое взрослых мужчин могли стрелять, по-настоящему стрелять в мальчишку. И ему было странно от того, что он не удивлен, что они не попали, ведь они стреляли прямо в него, и были так недалеко, и пули проносились так близко, особенно та, у левого уха, и ее вжжжжик, и воздух от неё, уплотненный и тугой, и пара листьев, срезанных пулей впереди и слева, и как они медленно падали...
Но ведь ты хотел написать про воду, про тот случай, сказал он сам себе. Или ты опять не можешь, и память услужливо предлагает тебе другие случаи из детства? Это ведь просто — взять перо и написать...
Ты боишься об этом писать. Ты боишься, потому что ты вспомнил... Вспомнил, в какой момент жизни наступило твое одиночество, в какой момент ты ушёл в себя. Ты так удивился , что тебе не поверили, никто не поверил... Ты был искренен и честен, и в твоём детском мире не было места вранью. Это сейчас ты взрослый и понимаешь, что вполне можешь обойтись без чьего-либо мнения, но тогда это был удар. Что-то такое, с чем ты не смог справиться, но и принять не смог. И просто ушёл в себя. Их неверие ударило сильно и больно, и прямо во внутрь...
Лето было жарким...
И так здорово было добежать до раковины с краном на улице, рядом с большим домом, и умыться. Кран был большой, железный и старый, и мальчику нравилось медленно открывать его двумя руками — старый кран крутился с трудом, и мальчик одной рукой не справился бы. Кран подтекал, и из широкого, выгнутого дугой отверстия железной трубы капала вода. И труба, и кран всегда были запотевшими и холодными, приятными на ощупь в жару. Вода мерно капала в металлическую раковину, и от каждой большой капли разлетались по раковине брызги, и падение каждой капли сопровождалось неповторимым звуком, глухим и звонким одновременно. Мальчик мог долго стоять и смотреть на капли и на брызги, и слушать этот звук. Ему нравилось приходить к этой раковине и смотреть на капли, но частенько в этой раковине что-то стирали женщины из домиков вокруг, и тогда мальчик с сожалением уходил.
Насмотревшись на капли, мальчик открывал двумя руками кран, но немного, чтобы текла струйка, и опять долго смотрел на прозрачную воду, и слушал равномерный звук от раковины, и потом трогал воду пальцами, и смотрел, как от пальцев разлетаются брызги. Вода была холодной и, как казалось мальчику, радостной. Он не смог бы объяснить, как он это понимал, но он был совершенно уверен, что вода радуется, вытекая из крана, и радуется солнцу и лету, и мальчику...
И вот однажды... Это случилось именно однажды...
Однажды он поднес пальцы к струйке, но та отклонилась. Вода текла из крана вниз, потом огибала, не касаясь, его пальцы, и возвращалась в то место, где должна была бы течь, если бы не его пальцы. Мальчик так удивился, что спустя несколько секунд, пока пытался сообразить, как это возможно, отдернул руку, даже немного испугавшись. Вода выровнялась и потекла вниз так же, как и всегда. Прошло много времени, пока мальчик робко и осторожно не поднес руку к воде. Он держал пальцы рядом со струйкой, во все глаза смотря на воду. Вода текла совершенно обычно. Тогда он зажмурился и сунул пальцы под струю. И... не почувствовал воды. Вода опять огибала его пальцы... Он не выдержал и убежал...
Несколько дней он не приходил к крану, но потом всё же решился. В этот раз он не смотрел на капли и сразу открыл кран. Из крана потекла струйка воды, такой обыкновенной. Он поднес руку к воде и сразу под струю. Вода обогнула пальцы. Он отодвинул руку и, после того, как вода выровнялась, опять сделал движение к воде, и та вновь потекла, не касаясь пальцев. Тогда мальчик почувствовал, что внутри его стало хорошо и светло, будто ветерок подул, и он улыбнулся воде и стал играть с ней, поднося руку с разных сторон, и вода отодвигалась, и как казалось мальчику, ей было приятно.
Он приходил к крану каждый день и играл с водой. И если раковина была занята женщинами, он ждал, находясь неподалёку.
Наверное, тогда он был счастлив, в то лето...
Спустя какое-то время он рассказал о воде родителям и немногим товарищам, но ему никто не поверил...
Вот ты и сделал это, рассказал о воде... Но ведь дело не в этом, не в этой истории, а в том, что тебе не поверили. Никто... И ты, сказал он себе, лишь сейчас, спустя так много времени понял, что тогда произошло. Тогда ты ушел в себя. Ты был по-прежнему был открыт и рад всем, но что-то в тебе закрылось от всех. И продолжает быть закрытым...
***
Снег за окном кафе почти перестал, и музыку уже выключили, и за соседним столиком две девушки обсуждают какую-то ерунду, и сейчас придут и скажут, что кафе уже закрыто... И улица за окном пуста, и светофор мигает желтым глазом, и внутри тебя тишина...
2012 г.