10.
А за дверью был отец. Молодой, я никак не мог привыкнуть, да и было ли у меня на это время, что мы с ним примерно ровесники.
- «Извини, начал он, я никак не нарадуюсь, что встретился с тобой, понимаю, что тебе не до меня, но все-таки» …
- «Да что ты, что ты. Я очень рад тебе. У меня сегодня такой день, я столько узнал, столько понял», - я начал рассказывать отцу о событиях, которые со мной произошли. О письме Евсея, о Борисе, с которым успел повидаться, о намеченном контакте с женой.
Он кивал, улыбался, иногда, как ребенка гладил меня по голове. Да я и был его ребенком там, в той жизни.
- «Все хорошо, все хорошо», - повторял отец.
- «Как хорошо, что получилось тебя дождаться, я ведь, со дня на день, возвращаюсь. Уже и семью подобрал».
- «Что значит, подобрал»? – не понял я и предложил отцу сесть.
- «А то и значит, что иногда нам предлагают понаблюдать за той семьей, членом которой мы станем. Вот я и «познакомился» с такой парой. Молодые совсем. Ничего у них нет, но любят друг друга, ребенка хотят, хотя все непросто, у девочки проблемы со здоровьем, трудно носит, со дня на день рожать, а у них и жилья нормального нет, живут на съемной квартире. Мальчишка работает, пытается хоть что-то сделать… Вот к ним и иду».
Отец посмотрел на меня, понял ли. Я понял, но глядя в немного грустные его глаза, не мог не спросить.
- «А раз так все непросто, зачем же ты их выбрал»?
- «А кто-то же должен к ним пойти, я хочу, чтобы ребенок, который у них родится, принес им счастье, они того достойны. Вот я и буду тем счастьем, которого они ждут. Согласись, здорово звучит, я буду чьим-то счастьем»!
Я смотрел на своего молодого отца и думал том, что это не здесь и не сейчас, он пришел к такой мысли, к ней он шел всю свою земную жизнь, которую я помнил.
Я не смог сдержаться, встал, обнял отца и прижал его к себе покрепче, чтобы он не увидел наполнивших мои глаза слез.
Отец тоже расчувствовался и, украдкой, вытер глаза.
- «Да и бабушка твоя», - продолжил он.
- «Не последнюю роль сыграла. Она ведь здесь, вернее Там», - он поднял глаза вверх.
- «Бабушка здесь»? – удивился я.
- «Ведь сколько лет прошло, я и не вспомню, когда она умерла, мне было лет двадцать пять, страшно подумать, сколько прошло, как же так».
- «Здесь как раз ничего странного нет, она Там, возле Него», он снова поднял глаза вверх.
- «Бабушка Катерина»? Я недоверчиво взглянул отцу в глаза.
- «Что значит, возле него»?
- «А то и значит», - отец как-то приосанился, гордо поднял голову.
- «Она святая, она там, возле Него, я горжусь, что много лет, в той жизни, был с ней знаком». Лицо отца просветлело.
Я смотрел на него и был несколько обескуражен такой патетикой.
Я прекрасно помнил бабушку и, несмотря на прошедшее множество лет, память не истерла ни ее облика, ни слов, ни поступков. Она всегда, в моем понятии была неким мерилом нравственности. Человек, не имеющий никакого образования, совершенно неграмотная, никогда и нигде, кроме самой жизни не учившийся. Испытавшая в жизни все ужасы, какие только могут выпасть человеку.
Выросшая «в людях», в семье священника, куда была отдана, за лучшей долей, поскольку в родной семье кормить ребенка было нечем.
Рано отданная замуж, опять же, с надеждой на лучшее.
Схоронившая троих из пяти детей, остались только старшая и младшая из пяти дочерей.
Схоронившая мужа-самоубийцу и старшего внука, в блокаду. Сберегшая в самую страшную блокадную зиму оставшихся в живых дочерей, съездившая в эвакуацию и вернувшаяся, как только позволили обстоятельства домой, в Кронштадт, в свою комнату в коммуналке.
Она не озлобилась на этот мир, истово верила в Бога, привечала убогих и сирых, помогала, чем могла, а могла, как правило, словом добрым и советом мудрым, но и куском последним делилась.
Любила детей, внуков своих и чужих, так искренне, что они, живущие еще не разумом, а ощущениями, чувствуя эту любовь ее, души в ней не чаяли.
Да, да много прекрасного, я могу вспомнить о бабушке, но разве за это причисляют к лику святых?
Похоже, что да. Вспомнились мне слова кого-то из пожилых людей, пришедших проводить «в последний путь», мою мать, ушедшую из жизни через девятнадцать дней после отца, она просто не умела, не знала, как жить без него, спустя шестьдесят два года жизни вдвоем трудно привыкать к иному. Так вот, слова, которые я услышал, высказаны они были не как предположение, а как факт – это Катерина - святая, им такую смерть легкую у Бога выпросила. Выходит, люди уже тогда понимали, что такое настоящая святость. А я-то….
Бабушка, была трудягой, не в смысле труженицей производства, так случилось, что она никогда нигде официально не работала, за что и была награждена в СССР почетной пенсией аж в пять рублей, а трудягой по жизни.
Огород, даже живя в городе, она имела, конечно, неофициально, за городом клочок земли, где растила картошку и горох нам, детям.
Пригородный лес, который она знала, как свою кухню и который кормил ее всю зиму. У бабушки в сарае всегда были варенья из морошки, земляники, черники, голубики, малины, брусники, клюквы, все, что мог дать, и давал наш северный лес. Грибы соленые, маринованные, сушеные. В углу стояла бочка, мне мужику выше пояса, с квашеной капустой, где наряду с шинкованной были засолены целые кочаны.
Все это нужно было вырастить, собрать, сварить, засолить, высушить и, наконец, сохранить. А в свободное от дел, то есть в то, когда она не варила и не солила, время бабушка нянчила детей. И нас своих. И чужих, за деньги. На пять рублей и в СССР прожить было трудновато.
И всем этим она делилась с нами, детьми и взрослыми, угощала убогих, которых в очередь, водили к ней. Я помню в детстве, у бабушки каждый вечер гости, то приведут слепую старуху, то хромую подругу, то слабую умом девушку. И всех накормит, всех угостит.
Так вот, что такое настоящая святость. Люди того, кто рядом с тобой святым считать не привыкли, это потом, когда человека не станет, о нем вспомнят и если вспомнят добром, это и есть подлинная святость.
Все эти воспоминания пронеслись у меня в голове мгновенно, а отец смотрел на меня, и, казалось, читал мои мысли.
- «Вот оно как», - только и сумел вымолвить я.
- «А как ты узнал», - я все никак не мог уразуметь того что услышал.
- «Она сама ко мне пришла», - отец улыбнулся.
- «Ты знаешь, я ее сразу узнал, она в отличие от нас, здесь ставших молодыми, почти не изменилась, такая же старушка. И юбка ее темная до пола, и кофта теплая, и платочек, как будто все те же, из той земной жизни. Ни каких тебе атрибутов святости, ни нимба над головой, ни риз золоченых. Все, как в жизни. Просто пришла как-то утром, посидели, поговорили. Она мне о вас немного рассказала, они ведь Там все знают. Благословила и ушла. И я как-то сразу все понял. Мне не нужно было объяснять кто она, от нее какой-то свет, что ли исходил, как будто еле заметное сияние. Люди, соседи потом, толпой ко мне хлынули, кто видел, с вопросами, за что милости такой удостоился. А мне и сказать нечего, но вскоре после этой встречи предложили мне выбрать себе семью».
- Отец, вдруг спохватился.
- «Я тебя своими рассказами, наверное, утомил, отдыхай, у тебя сегодня день такой сложный. Я к тебе еще зайду», - он сделал паузу,
- «Попрощаться».
Он обнял меня и ушел, а я остался с еще большим грузом знаний и сознанием того, что это, похоже, только начало.