У нас сегодня Зигмунд Фрейд. Почему я говорю «Фрейд», а не «Фройд»? Я придумал очень простое объяснение. Если я буду говорить «Фройд», то те, кто привык говорить «Фрейд», не поймут, о ком это я рассказываю, а те, кто знает, что Фрейд на самом деле Фройд, поймут меня в любом случае. Называя Фройда Фрейдом, я перехожу на нулевой уровень восприятия и никого не смогу ввести в недоумение. Пусть он по-немецки произносится как Фройд, и нам придется примириться с тем, что немцы будут недовольны, что мы искажаем эту фамилию, но ведь это не единственный пример подобного рода искажений. Физики в России, например, привыкли к «соотношению неопределенностей Гейзенберга», хотя немцы произносят фамилию своего знаменитого физика как «Хайзенберг».
Имя Фрейда – Зигмунд – сокращенное от «Сигизмунд» - это попытка найти среди немецких имен нечто созвучное еврейскому имени Шломо (на идише Залман, по-русски Соломон). Если вы помните, та же проблема была со Спинозой (Барух и Бенедикт).
Фрейд – еврей. Опять мы сталкиваемся с философом-евреем. Был у нас Спиноза, был Маркс, а теперь Фрейд. Т.е. «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов» еврейский народ рождать. Отец Фрейда был родом из Галиции. И тут интересный момент, что эти галицийские евреи, т.е. евреи с Западной Украины (в то время входившей в состав Австро-Венгрии), считались (в высоком кругу еврейской общины Вены) провинциальными, м.б. из-за того, что они говорили по-немецки с галицийским акцентом. Короче, столичные евреи смотрели на них немного свысока. Считается, что у Фрейда был комплекс, что его отец родом из Галиции. Тем не менее отец Фрейда был успешным бизнесменом, ему удалось перебраться с семьей в Вену, где он мог дать Фрейду хорошее образование. Фрейд учился в престижной гимназии в центре Вены (теперь носящей его имя) и по окончании гимназии поступил в Венский университет на медицинский факультет. К тому времени евреи уже могли учиться в университете наравне с христианами. Это началось еще при просвещенном правлении императора Иосифа II. Во времена Фомы Аквинского это было, конечно, совершенно невозможно.
Несколько слов о государстве, в котором Фрейд жил. Это была Австро-Венгерская империя, в которую входили в то время, помимо Австрии и Венгрии, часть нынешней Польши, Чехия, Словакия, Хорватия, Босния, Словения, Западная Украина (Галиция). Столицей Австро-Венгерской империи была Вена, являвшаяся крупным научным и культурным центром Европы. Возглавлял Австро-Венгерскую империю император Франц Иосиф I. На него 18 февраля 1853 года, вскоре после того как он взошел на престол, было совершено покушение, но он уцелел и в знак благодарности Богу повелел построить так называемую Обетную церковь на месте покушения. Церковь была построена в неоготическом стиле и освящена в 1879 году. Она находится неподалеку от Берггассе, где затем долгое время жил Фрейд и где сейчас его музей. Император после неудачного покушения на его жизнь правил очень долго и умер в 1916 году. Многие жители Австрии с ностальгией вспоминали его правление, например, писатель Стефан Цвейг. Хотя Стефан Цвейг был евреем, и ему правление императора-католика не могло казаться идеальным, он все же вспоминает фразу, которую когда-то сказал Талейран: «Кто не жил при старом режиме, тот не знает всех радостей жизни», - и применяет ее к Австро-Венгрии до начала Первой мировой войны.
Как бы то ни было, Австро-Венгрия при Франце Иосифе I была процветающим культурным государством, и в этом государстве расцветал талант Зигмунда Фрейда. Сначала он занимался проблемой размножения угрей (это, кстати, не такой простой вопрос – как угри размножаются). Фрейд с этой проблемой не справился. В результате он махнул рукой на угрей и решил стать психиатром. Для этого он в 1885 году поехал стажироваться во Францию к известному психиатру Жану Шарко, который прославился своим методом лечения истерии с помощью гипноза.
Здесь надо сказать несколько слов о французской психиатрии. В то время французская психиатрия была безусловным мировым лидером. Можно вспомнить такие имена, как Бенедикт Морель, который ввел понятие дегенерации, Жак Моро де Тур, поставивший еще до Чезаре Ломброзо проблему связи между гениальностью и помешательством, Луи-Франсуа Лелю, известный своими книгами о Сократе и Паскале, которым он посмертно ставил диагнозы. Короче, времена Мольера, который смеялся над врачами в комедии «Мнимый больной», остались далеко позади. В романах Пруста французские врачи уже выведены в качестве вполне серьезных персонажей (отец Пруста тоже был врачом, что немаловажно).
Но вернемся к Шарко. Среди его пациентов были женщины-истерички. «Hystera» по-гречески «матка». Отсюда понятия истерика, обозначающее состояние, когда человек не владеет собой, и истерия - болезнь, которая считалась в то время преимущественно женской. Тогда бытовали радикальные методы исцеления такого рода болезней, например, удаление матки (гистерэктомия). Шарко предлагал более мягкое и гуманное лечение, а именно, гипноз.
Гипнозом занимался еще один французский врач – Ипполит Бернхейм (еврей по национальности). После стажировки у Шарко Фрейд в 1889 году отправился к Бернхейму, который работал в клинике во французском городе Нанси. Бернхейм в своей книге «Внушение и его применение в терапии» описывает случай, когда он во время сеанса гипноза внушил пациенту мысль взять чужой зонтик, раскрыть его и пройтись два раза туда-сюда по коридору, расположенному рядом с комнатой, где проводился гипноз. Пациент действительно взял чужой зонтик, но не раскрыл его (несмотря на внушение), и прошелся два раза по коридору. Бернхейм спросил его: «Что Вы делаете?». Он ответил: «Я хочу подышать воздухом». Бернхейм спросил его: «Почему? Вам жарко?». Пациент ответил: «Нет, просто пришла в голову мысль прогуляться». Бернхейм спросил его: «Но почему Вы взяли зонтик господина Шарпантье (коллеги Бернхейма, присутствовавшего на сеансе)?». Пациент ответил: «Извините, я думал, что это мой зонтик, они похожи. Я сейчас положу его на место».
Иными словами, получив в состоянии гипноза некий приказ, пациенты, выйдя из состояния гипноза, слепо его исполняют, не отдавая себе отчет в мотивах своего поведения, а будучи спрошенными, придумывают подходящие мотивы. Естественно, пациенты не помнят о том, что внушил им в состоянии гипноза врач, и поэтому пребывают в неведении относительно истинных причин своих поступков.
Опыты Бернхейма натолкнули Фрейда на интересную мысль. Если пациент не помнит, что ему внушил врач во время гипноза, но тем не менее реализует внушенный приказ, то где этот приказ находится? Он же у него не в сознании! Не то, чтобы он помнил: «Мне поручили взять чужой зонтик, раскрыть его и пройтись по коридору». Это ведь не тот случай, когда жена мне говорит: «Купи геркулес». Она же не внушила мне это, когда я был в состоянии гипноза! Она сказала мне это, когда я был в самом обычном состоянии. И я об этом помню: мне надо пойти в магазин и купить геркулес. Т.е. я четко знаю, что мне надо делать и кто мне это поручил. Но, допустим, мне бы внушили купить геркулес, когда я был в состоянии гипноза. Тогда у меня было бы просто общее беспокойство, тревога, сопровождаемая навязчивой мыслью, что мне надо что-то сделать. И я выхожу из дома, прохожу мимо магазина, останавливаюсь, почему-то захожу в него (без определенных намерений), уже находясь в магазине вижу на полке геркулес и, совершенно забыв, что мне внушили его купить, испытываю какое-то облегчение или даже радость. Тревога покидает меня, и я начинаю вспоминать, что мы с женой по утрам едим геркулесовую кашу, что геркулес может храниться долго, так что если я куплю упаковку геркулеса, она рано или поздно может пригодиться. И в конце концов покупаю. Т.е. я как бы оправдываю свой поступок или, как говорит Фрейд, пытаюсь его рационализировать, т.е. придумать для него рациональное объяснение. Я же не чокнутый, чтобы покупать что ни попадя! А суть «рационализации» (Rationalisierung) в том, что человек не хочет казаться безумным ни в своих собственных глазах, ни в глазах окружающих. И поэтому я не могу позволить себе поступать иррационально, например, вместо лекции о Фрейде рассказывать о чемпионате мира по футболу. Но возникает вопрос: может быть, меня загипнотизировали и внушили мне, чтобы я прочел лекцию именно о Фрейде? А теперь я осуществляю «рационализацию», т.е. пытаюсь доказать и самому себе и моим студентам, что я избрал тему лекции не случайно, что Фрейд важен, что он оказал влияние на философию ХХ века и т.д., а на самом деле внутри меня действует какой-то бессознательный механизм.
Короче, у Фрейда родилась идея бессознательного. В бессознательной сфере имеются какие-то импульсы, какие-то желания, которые человек не осознает, но они рвутся к осуществлению, как у загипнотизированных пациентов Бернхейма.
И теперь возникает вопрос: а кто нас загипнотизировал? И вот Фрейд под влиянием Дарвина и Шопенгауэра сформулировал очень материалистическую мысль: наш «Бернхейм» - это наши биологические предки, от которых мы унаследовали множество инстинктов: агрессивность, полигамную сексуальность и т.п., а реализовать их не можем, потому что мы не можем заявить: «Я обезьяна и буду вести себя, как обезьяна». Тем более это было невозможно в начале ХХ века, когда общество еще было консервативным в моральном отношении. Надо было вести себя прилично. И здесь, по Фрейду, налицо конфликт между «внушенными» нам нашими предками иррациональными желаниями и требованиями того общества, в котором мы живем. В результате, если мы даже поддаемся гипнозу низших влечений, то мы это сразу «рационализируем». Например, мы испытываем любовь. Помните «Смысл любви» Владимира Соловьева? Человек не может просто сказать: я испытываю половое влечение, которое испытывают рыбы, птицы, млекопитающие. Это неприлично. Мы же не животные. И вот человек начинает «рационализировать», т.е. оправдывать возникающее у него влечение к лицам противоположного пола: я хочу создать семью, ячейку общества, хочу иметь детей, воспитывать их, обучить их своей специальности, передать им секреты своего мастерства. Короче, я хочу быть полезным членом общества, жить не только для себя, и поэтому создаю семью. Все великие люди, даже император Франц Иосиф I, были зачаты и родились в какой-то семье. Если семья прочная, дружная, то дети растут психически здоровыми, добрыми, интеллигентными. Но, согласно Фрейду, все эти наши рассуждения – не более чем самооправдание, а в основе – инстинкт, который мы пытаемся обуздать в нашей жизни и обустроить в нашем сознании. И поэтому воспитанный мужчина не просто бросается на женщину, а становится перед ней на колени (или перед ее матерью, как в «Сказке о царе Салтане») и смиренно просит ее руки, т.е. чтобы она вышла за него замуж. Конечно, вы скажете, что времена меняются и то, что было неприличным вчера, может стать нормой завтра. Но здесь нет линейной зависимости. Например, у рабов в Римской империи не было института брака и там царила полная сексуальная свобода. А среди римских аристократов-патрициев царила строгая моногамия и семейственность. Вспомните: «Жена Цезаря выше подозрений». Не случайно ведь родилась такая поговорка! Т.е. от жены требовалась верность. Но от рабыни никакой верности не требовалось. Тогда получается, что сексуальная революция приводит к тому, что мы все оказываемся рабами. Парадоксально, но это так. Я заимствовал этот парадокс у отечественного филолога-античника Сергея Аверинцева, но, наверное, это замечали и раньше. Мы все в XXI веке опростились. Но мы все же еще настолько рациональны, что можем сравнивать себя с римскими рабами, строить такие сложные рассуждения. Т.е. мы остаемся разумными. Но возникает вопрос, что побеждает: инстинкт или разум? И вот Фрейд считает (он оптимист в этом смысле), что разум все-таки может и должен победить. Человек должен обуздать эти свои инстинкты и стать хорошим членом общества. И он сам подал нам пример: женился на дочери раввина. Вы знаете, что у набожных евреев выдать дочь замуж – это серьезное дело. Требуется согласие и благословение родителей. И Фрейд приложил все старания, чтобы уговорить родителей своей невесты. Брак оказался прочным: жена родила Фрейду шестерых детей. Шестым и последним ребенком была Анна Фрейд, которую отец больше всего любил и которая стала психоаналитиком. Как будто Фрейду удалось подчинить инстинкты разуму. Он победил. Но путь к этой победе в осознании опасности. Потому что, когда человек не осознает опасность, не видит угроз, он легко попадает в различные ловушки, расставляемые инстинктами. Фрейд считает, что человек должен быть реалистом. Он должен видеть в себе эти животные инстинкты и пытаться их обуздать. Но для этого надо их проанализировать, т.е. разложить на части. Вам, химикам, не надо объяснять, что такое анализ. Есть даже такой предмет: аналитическая химия. Надо проанализировать свои чувства, свои инстинкты. Но как это сделать? Во-первых, человек сам себя не может проанализировать, по крайней мере, это очень трудно. Это все равно, что вытащить самого себя из болота за волосы. Тем не менее Фрейд утверждает, что он сам себя проанализировал. Он был родоначальником этого метода, ему не у кого было учиться и лечиться. Короче, Фрейд сам себя вылечил от своих неврозов и комплексов. Проанализировав самого себя и поняв, как он смог себя тем самым вылечить, он решил, что использованный им метод может быть полезен и для других. Фрейд стал этот метод психоанализа использовать в терапии, и он оказался очень успешен. Первыми друзьями и помощниками Фрейда во внедрении этого нового метода были психиатры Вильгельм Флисс и Йозеф Брейер. Брейер, как и Шарко, специализировался на лечении истерии. Брейер и Фрейд в 1895 году выпустили написанную ими вместе книгу «Исследования по истерии» (имя Брейера стоит первым). И наконец в 1899 году появилась уже книга самого Фрейда без соавторов, целиком посвященная психоанализу, – «Толкование сновидений». За ней последовала книга «Психопатология обыденной жизни» (1901), где он приводит, в частности, примеры парадоксальных забываний. Он считает, что просто так ничего не происходит. Если человек забыл какое-то слово и никак не может его вспомнить, то с этим словом связана какая-то проблема или какой-то комплекс. Фрейд приводит примеры из своей собственной жизни. В 1897 году он путешествовал по Италии и посетил собор в городе Орвието, где его внимание привлекли фрески итальянского живописца XVI века Луки Синьорелли. Спустя год, находясь на отдыхе на Балканах, во время путешествия из Рагузы в Герцеговину, Фрейд спросил своего случайного попутчика, берлинского адвоката, был ли он в Орвието и видел ли он фрески в соборе. Фрейд хотел назвать фамилию автора этих фресок, но, к своему удивлению, не мог ее вспомнить: ему приходили на ум фамилии других итальянских живописцев: Боттичелли и Больтраффио, но он никак не мог вспомнить фамилию Синьорелли. И далее Фрейд пишет, как ему удалось найти разгадку этой необычной забывчивости: он был под впечатлением известия о самоубийстве одного из своих пациентов, страдавшего импотенцией, а разговор со случайным попутчиком как раз коснулся темы полового наслаждения, которое боснийские турки ценят превыше всего. В этой связи у Фрейда всплыла в памяти реплика одного из пациентов: «Ты знаешь, господин (Herr), если лишиться этого (т.е. полового наслаждения. – И.Л.), то жизнь теряет всякую цену». Фрейд подавил в себе желание рассказать своему попутчику об этой реплике, и в результате он вытеснил и связанную со словом «господин» фамилию Синьорелли («signor» по-итальянски означает «господин»).
Другой пример связан с забывчивостью уже не самого Фрейда, а его знакомого – молодого еврея, увлекавшегося психологией. Сетуя на приниженное положение евреев в Австро-Венгрии, этот знакомый пожелал завершить свою «страстную речь» цитатой из Вергилия: «Exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor!», но забыл слово «aliquis» и никак не мог его вспомнить. Зная, что Фрейд придерживается мнения, что такого рода внезапные забывания имеют скрытую причину, он попросил его эту причину указать. Фрейд принял вызов и объяснил забывчивость юноши тем, что слово aliquis можно разбить на a-liquis. Liquis, в свою очередь, ассоциируется со словами «liquidus» («жидкий») и реликвия. Оба эти слова связаны с Симоном Тридентским, реликвии которого юноша видел за два года до этого разговора в Тренто, притом что в ритуальном убийстве Симона Тридентского с целью извлечения крови (жидкости) как раз обвиняли евреев.
Я специально привел эти два примера из книги Фрейда «Психопатология обыденной жизни», чтобы вы поняли, на какую скользкую почву встает ее автор, когда пытается истолковывать факты забывчивости. Легко представить себе, что эта почва не становится более прочной, когда Фрейд переходит к толкованию сновидений. Анализируя эти толкования можно прийти и к другому выводу: все эти ситуации для Фрейда лишь повод поговорить о проблемах, которые его действительно волнуют и которые он не мог бы иначе затронуть в книге, претендующей на научность. То же самое можно сказать и о рассказе о толковании Иосифом сна фараона о семи тучных и семи тощих коровах, с которого начинается книга «Толкование сновидений». Иосиф может в рамках этого рассказа ассоциироваться с Фрейдом, а император Австро-Венгрии Франц Иосиф I – c египетским фараоном. Что же касается цитаты из Вергилия, то она принадлежит Дидоне, царице Карфагена, которая призывает к отмщению за свою попранную любовь, а мститель, восстающий из праха – это Ганнибал, являвшийся любимым героем Фрейда-подростка.
О том, как мучительно воспринимал Фрейд приниженное положение евреев, свидетельствует его реакция на рассказ, который он услышал от своего отца. Как-то отец Фрейда шел по улице в меховой шапке, и какой-то проходивший мимо господин (Herr) нарочно сбил с его головы шапку. Шапка упала в грязь. И Фрейд спрашивает отца: «Папа, что ты сделал, как ты отреагировал на оскорбление? Ты, наверное, ударил обидчика или вызвал его на дуэль?». Нет, ответил отец, я молча поднял шапку и пошел дальше. Фрейд потом вспоминал, что он никак не мог простить отцу, что тот позволил так унизить себя. Тут, безусловно, примешивалась национальная вражда: евреи носили особые меховые шапки, по которым их было легко распознать. В любом случае, слова «сеньор», «господин» и то, что евреи не могут в полной мере отнести их к себе, также могли быть причиной, по которой Фрейд забыл фамилию «Синьорелли». Исследователи (см. например L. Simmons. Freud’s Italian Journey. Amsterdam-N.Y., 2006) приводят и другое объяснение: поскольку на фресках Синьорелли в Орвието изображался Страшный суд, ад, проповедь Антихриста, эти травмирующие сюжеты также могли быть причиной запамятования.
Почему для Фрейда было важно толкование сновидений? Потому что сон – это то состояние, в котором наши запретные мысли и образы (агрессивные, сексуальные и т.п.) пробиваются в сознание из бессознательной сферы. Когда мы бодрствуем, мы не допускаем эти мысли и образы в сознание. А во сне все иначе. Там наши подавленные фантазии расцветают пышным цветом. Если уж человек наяву говорит «shit» (как бы бессознательно, машинально), то во сне это уже не междометия, а что-то генерализованное и глобальное. И Фрейд говорит примерно так: «Это же прекрасно, это сокровище! Расскажите мне о своих снах! Что вы там во сне нафантазировали? Какие яркие сновидения вы помните?».
Некоторые люди помнят даже свои детские сны. И вот Фрейд просит рассказать о снах и вселяет в нас надежду, что по нашим снам мы поймем, в чем наши проблемы. То же самое и с забываниями. Вот Фрейд забыл фамилию живописца. И у меня часто бывает, что во время лекции я забываю какое-то имя или термин. Или оговариваюсь, ошибаюсь, говорю уверенно о фактах, которые еще не проверил. И вот можно задать себе вопрос: почему я ошибся? Ведь наверное за этим что-то стоит. Все не просто так. В этом Фрейд напоминает Спинозу: «Не надо смеяться, не надо плакать, а надо понимать». Всякая ошибка, всякая оговорка, всякая фантазия имеет какую-то причину. Но здесь, как и в примерах, которые приводил Фрейд в «Психопатологии обыденной жизни», нам очень трудно определить, какое из объяснений правильное. Потому что объяснений тьма. Вот я привел объяснение, что Фрейд забыл фамилию живописца Синьорелли, потому что испугался фресок Страшного суда, потому что для него их сюжеты оказались травмирующими. А сам Фрейд предлагает другое объяснение. Согласно его объяснению, травмирующим оказывается слово «синьор», а сюжеты тут ни при чем. То же самое с толкованием сновидений. Обратимся снова к сну фараона о семи тучных и семи тощих коровах. Как вы, надеюсь, помните, тощие коровы съели тучных. Иосиф истолковал это так, что сначала будут семь урожайных лет, а потом семь неурожайных: и за семь неурожайных лет люди съедят все запасы, которые они накопили в урожайные годы. В Библии об этом рассказывается как о пророческом сне, а Иосиф понимает истинный смысл сна, потому что это дано ему от Бога. Верующему человеку это понятно: Бог знает будущее, Он послал пророческий сон и Он же открывает Иосифу истинный смысл сна. А кто открывает истинный смысл снов Фрейду? Фрейд же атеист. Кто докажет, что толкование, которое дает Фрейд, истинное? Фрейд скажет, что доказательство в данном случае – это успех лечения и успех психоанализа в целом: ко мне идут люди, мой метод им реально помогает.
В СССР пытались запретить Фрейда (что тоже свидетельствует о его значимости: он вызывал страх). Начиная с 1930 года книги Фрейда в СССР не издавались. Потом была печально знаменитая «Павловская сессия», проходившая в два этапа – в июне-июле 1950 и в октябре 1951. Она была приурочена к столетию со дня рождения Ивана Павлова. В докладах, прозвучавших на сессии, Фрейд и его учение неоднократно упоминались, неизменно в негативном контексте, иногда в общем списке «лжеучений», к которым тогда относили и «менделизм-морганизм». В 1959 году был опубликован русский перевод книги малоизвестного американского философа Гарри Уэллса “Sigmund Freud: A Pavlovian Critique”. В русском переводе заглавие звучало проще: «Павлов и Фрейд». Предисловие к переводу написал известный советский психиатр Андрей Снежневский.
Конечно, сам Фрейд объяснил бы подобную критику в свой адрес страхом, который испытывала советская система перед возможностью разоблачения, которое обязательно наступило бы, если бы ее подвергли психоаналитической критике. Конечно, у Снежневского были другие объяснения: он с удовольствием цитировал, в частности, мнение Павлова, что фрейдизм больше напоминает религию, чем науку.
Но вот наступила эпоха перестройки, и Фрейда снова начали издавать. Оказывается, никто о нем не забыл, и его книги по сей день пользуются спросом, изучаются, комментируются. А причина популярности Фрейда в том, что он затрагивает те проблемы, которые стыдливо замалчивались на протяжении всего советского периода.
Одна из таких проблем – садизм. Термин сейчас распространенный, был введен в научный оборот в 1886 году Рихардом Крафтом фон Эбингом, который с 1873 года заведовал кафедрой психиатрии в университете Граца, т.е. был соотечественником Фрейда. Крафт фон Эбинг дал лишь описание садизма, не погружаясь в проблему его происхождения. Фрейд же попытался дать объяснение, как возникает садизм. Согласно Фрейду, садизм – это не извращение, а фаза нормального сексуального развития ребенка. Садизм как половое извращение возникает, согласно Фрейду, в том случае, если ребенок в силу каких-то обстоятельств «застревает» на садистической фазе сексуального развития.
Тот же Крафт фон Эбинг ввел и противоположное садизму понятие «мазохизм». Если термин садизм получил свое название от фамилии французского писателя маркиза Донасьена де Сада (1740-1814), то термин мазохизм происходит от фамилии австрийского писателя Леопольда Захер-Мазоха (1836-1895). Фрейд в своей книге «Три очерка по теории сексуальности» трактует мазохизм как фазу развития, тесно связанную с садизмом (невольно приходит на ум первый закон диалектики Гегеля о единстве и борьбе противоположностей).
Другой проблемой, активно исследуемой Фрейдом, является нарциссизм. Снова, как и в случае садизма, Фрейд воспользовался уже введенным до него в научный оборот немецким психиатром Паулем Неке термином. Но если Неке применял этот термин лишь к описанию извращения, при котором объектом сексуальности является собственное тело, то Фрейд, вслед за своим учеником и последователем Отто Ранком, связывает нарциссизм с тщеславием и самолюбованием. Таким образом, нарциссизм как психологическое понятие вышло из школы Фрейда. Дополняя исследование Отто Ранка, Фрейд выпускает в 1914 году очерк «Введение в нарциссизм», в котором так же, как и в случае с садизмом, трактует нарциссизм как нормальную стадию развития личности, которая может принять патологические формы при определенных условиях.
В чем новизна подхода Фрейда к этим проблемам? В отличие от классической немецкой школы, Фрейд не проводит четкой демаркации между больными и здоровыми. Он усматривает зародыши патологии в нормальном человеке, таким образом подчеркивая социальный (а не генетический) фактор в развитии психического заболевания. Если, к примеру, для Крафта фон Эбинга лица, страдающие половыми извращениями, являют собой пример необратимого и практически неизлечимого дегенеративного развития, обусловленного генетическими причинами, то Фрейд предлагает более оптимистический и позитивный подход, считая, что, определив в ходе психоаналитического лечения причину развития патологии, можно, объяснив эту причину пациенту, достичь исцеления. Короче, по Фрейду, надо видеть в себе зародыши всех возможных отклонений и не допускать им расти.
А что такое социальный фактор? Это может быть неправильное воспитание в семье, жестокое обращение со стороны детей или воспитателей в школе или детском саду. Помните фразу Лермонтова из «Героя нашего времени»: «Зло порождает зло; первое страдание дает понятие об удовольствии мучить другого»? Когда ребенка мучают в семье, или в детском саду, или в школе, он может зафиксироваться на этих травмирующих переживаниях и развиться в садиста, мазохиста или иного сексуального извращенца. Надо это понимать. Естественно, в советское время такие слова, как буллинг, дедовщина, садизм не появлялись в официальной печати (впрочем, термин «садизм» можно было встретить в учебниках психиатрии). Предпочитали эвфемизмы: «недозволенные методы ведения следствия», «неуставные отношения в армии», «преступления, совершенные с особой жестокостью» и т.п., – закрывая глаза на очевидный факт, что в основе этих, казалось бы не связанных друг с другом явлений лежат общие психологические законы. И речь идет не просто о жестокости, а об определенном типе развития личности. Это все как раз хорошо описано Фрейдом.
То же самое можно сказать и о нарциссизме. Интересно, что Фрейд был настолько самокритичен, что находил следы нарциссизма в самом себе. Как-то раз к нему пришел пациент и подал ему визитную карточку, на которой было написано «S. Freud». И Фрейд отмечает, что он испытал какое-то нехорошее чувство по отношению к этому человеку. Этот человек как бы покушался занять его место. Такой я хороший, такой я умный, такой я гениальный, а тут еще один «З. Фрейд» появился! Двойник, самозванец! Меня любимого хочет потеснить! И Фрейд понял, что это нехорошее чувство к однофамильцу было проявлением нарциссизма. Вот это и есть анализ. А то сплошь и рядом мы видим, что человек замечает нарциссизм только в других, но не в самом себе. Я ведь самый скромный человек на свете, берите пример с моей скромности! Но эта попытка отвести от себя подозрения в нарциссизме, может быть, как раз свидетельствует об обратном.
И то же самое с Эдиповым комплексом. Здесь много смыслов. Первый, конечно, что Эдип женился на своей матери. Но не только это важно. Важно и то, что когда Эдипа стал обличать пророк Тиресий, сказавший ему, что он и есть тот человек, из-за которого город поразила чума, то Эдип возненавидел обличителя. Т.е. он поначалу не захотел признать своей вины, но все же решил дознаться правды, расспросил свою жену Иоакасту о подробностях убийства ее мужа Лаия и понял, что он убийца собственного отца. То же самое происходит и с пациентами Фрейда, который для них предстает пророком-обличителем: они не понимают причины своих проблем. У человека всегда завышенная самооценка, и он считает, что с ним ничего плохого ассоциироваться не может: ни садизм, ни мазохизм, ни нарциссизм. И это основная проблема психоаналитика: как сказать пациенту правду. Фрейд пишет в очерке «Достоевский и отцеубийство»: «Откровенное признание в намерении убить отца, какого мы добиваемся при психоанализе, кажется непереносимым без аналитической подготовки». Психоаналитик, таким образом, выступает в роли обличителя, пророка, жреца.
Есть, впрочем, и другой пример на ту же тему, о котором Фрейд прекрасно знал, но сознательно не использовал. Это пример из Библии, из Второй книги Царств. Давид, еврейский царь, как-то увидел обнаженную женщину, которая купалась в бассейне, возжелал ее и велел своим слугам привести ее к себе, и спал с ней, хотя слуги сказали ему, что она жена одного из его полководцев – Урии Хеттеянина. Это не только не остановило Давида, но он повелел, чтобы Урию направили на самый опасный участок сражения. И Урия погиб в бою. Далее в Библии говорится: «И послал Господь Нафана пророка к Давиду, и тот пришел к нему и сказал ему: в одном городе были два человека, один богатый, а другой бедный; у богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела, и из его чаши пила, и на груди у него спала, и была для него, как дочь; и пришел к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить обед для странника, который пришел к нему, а взял овечку бедняка и приготовил ее для человека, который пришел к нему. Сильно разгневался Давид на этого человека и сказал Нафану: жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это; и за овечку он должен заплатить вчетверо, за то, что он сделал это, и за то, что не имел сострадания. И сказал Нафан Давиду: ты - тот человек».
Вот момент обличения, тот же самый, что и у Софокла в трагедии «Царь Эдип». Разница только в том, что Эдип не виноват, а Давид виноват. И Давид не разгневался на этого пророка, но, напротив, раскаялся. Но идея в обоих повествованиях одна и та же: человеку очень трудно представить себе меру своего падения, поэтому ему нужен аналитик, обличитель, который наставит его на путь истинный. Поскольку Фрейд находился под влиянием Спинозы, отрицавшего свободу воли (а значит, и вину), он выбрал Эдипа, а не Давида.
А влечение к собственной матери он объясняет вот как. Надо сказать, что до Фрейда господствовали представления о том, что ребенок вообще лишен сексуальности. Да и откуда у него может быть сексуальность, если он еще не достиг половой зрелости? Но Фрейд по-другому подходит к этой проблеме. Он утверждает, что сексуальность у ребенка есть. И он считает, что младенец эротически привязан к своей матери и ревнует ее к отцу. Но поскольку у младенца нет долгосрочной памяти, то все эти младенческие впечатления он забывает. Забывает, но след остается. В частности, Фрейд считает, что именно в силу этих забытых детских впечатлений мужчина бессознательно ищет женщину, похожую на его мать. И найдя, женится на ней. А мы недоумеваем: что он в ней нашел? Тайна выбора. А оказывается, никакой тайны нет. И это тоже следствие Эдипового комплекса.
Итак сны, цензура (про цензуру я уже сказал). Цензура из-за того, что человек не хочет признать себя грешником. Поэтому он всё это вытесняет. А в снах он, конечно, позволяет себе многое. Но к снам люди обычно относятся несерьезно: мало ли что во сне привидится! Тот же самый механизм действует и при забывании, затеривании. Фрейд в «Лекциях по введению в психоанализ» приводит характерный пример: девушка только что вышла замуж и уже успела где-то потерять обручальное кольцо. Фрейд говорит: это не просто так, брак плохо кончится. И действительно, через несколько месяцев последовал развод. Вы скажете: подумаешь, просто случайное совпадение. Но для Фрейда нет случайностей. Значит, не так уж девушка ценит брак, если может так легко затерять обручальное кольцо. Это пример затеривания (Verlieren). А вот пример не затеривания, а забывчивости. Молодая женщина только что вышла замуж. Как-то она прогуливалась с подругой и, увидев своего мужа, сказала: «Вот идет господин N.». Т.е. она не сказала: вот идет мой муж. Значит она подсознательно не хочет признать себя женой этого человека. Как будто мелочь, но этот брак тоже вскоре распался. Так что мелочи могут быть очень красноречивы.
Теперь поговорим о навязчивостях. Одна девушка никак не могла уснуть, пока не переставит цветочные горшки с подоконника на стол. Вопрос: зачем их трогать, стоят себе на подоконнике, никому не мешают. Но девушка возражает: а вдруг начнется буря, распахнется окно и горшки разобьются? И каждый вечер начинался этот мучительный ритуал. Служанок звали, или она сама переставляла, или ее родители. Какая-то чушь! Представляете, если вы в общежитии такое устроите! Короче, девушка неправильно себя вела, и в конце концов родители обратились к психиатру. Фрейд оригинально объяснил ее навязчивости – он увидел в них страх потерять девственность. Разбитый горшок он истолковал как символ утраты девственности.
Это я вам рассказываю, чтобы вы понимали, что для Фрейда нет мелочей. Он всегда ищет объяснение, всегда хочет понять. Конечно, его объяснения бывают спорны, а вы, химики, привыкли к точности. Химический анализ, в отличие от психоанализа, дает четкий результат. Но психологи оправдывают себя вот каким аргументом: искать надо не там, где светло, а там, где потеряли (слышал от психолога Аркадия Левицкого). В химии всё светло, но брак между мужчиной и женщиной – это не ионная связь. Поэтому приходится рисковать и давать спорные объяснения. Рискуем ошибиться, зато ищем там, где потеряли. Химия ведь не решает проблем человеческих отношений. В химии все просто: у натрия лишний электрон, а у хлора одного электрона не хватает. А чего не хватает женщине и что есть у мужчины? Можно ли построить на этом семью? Не слишком ли это примитивная аналогия? Вот почему Фрейд с напускным смирением отвечает своим критикам: психоанализ может кое-что предложить человечеству, поэтому я могу подождать, пока моим методом заинтересуются всерьез. Не хотите использовать психоанализ – тогда ищите другие способы справляться со своими неврозами. Продолжайте переставлять горшки с подоконника на стол, раз это вам так нравится.
Еще одна тема – это Фрейд и его ученики. С учениками у Фрейда было много проблем. Многих учеников Фрейд отверг, а некоторые сами его отвергли. Начнем с Адлера. Альфред Адлер – известный австрийский психиатр. Сначала был одним из любимых учеников Фрейда, а потом что-то пошло не так. Дело в том, что Адлер предложил свой комплекс: не Эдипов комплекс, а комплекс неполноценности. Комплекс неполноценности, согласно Адлеру, является главным, а в основе поведения человека лежит не половое влечение, а стремление к власти. Человек стремится состояться как начальник. Человеком движет стремление к успеху, но это потому, согласно Адлеру, что успех дает власть. Все хотят успеха (т.е. власти) и мучаются от того, что его не достигают. Таким образом, стремление доказать свою полноценность объясняет все человеческие поступки. Особенно характерен комплекс неполноценности для подростков, и он многое объясняет в их поведении. Одно время помощником Адлера был Карл Поппер, тогда еще совсем юный. И вот Карл Поппер обратил внимание на главный недостаток теории Адлера (кстати, и теории Фрейда тоже). Эти суждения о наличии у человека комплексов (Эдипова или неполноценности) нефальсифицируемы. Т.е. нельзя представить себе такой процедуры, когда можно было бы опровергнуть суждение о наличии у человека какого-либо из этих комплексов. Приведу простой пример. Вот я читаю лекции. Почему? Ясно – у меня комплекс неполноценности, и я самоутверждаюсь. Другой вариант – я не читаю лекции. Причина – тот же комплекс неполноценности, проявляющийся в неуверенности в себе и застенчивости. То есть, как бы я себя ни повел, я не смогу опровергнуть суждение о наличии у меня комплекса неполноценности. Поппер, разочаровавшись в психологии Адлера, стал философом науки и ввел принцип фальсифицируемости как демаркационный принцип, позволяющий отличать научную теорию от ненаучной.
Потом был другой ученик Фрейда – Карл Густав Юнг. Он не был евреем, в отличие от Адлера и самого Фрейда. Фрейд же очень боялся, что психоанализ прослывет как еврейская психиатрия. И тут появился Юнг, швейцарец, сын кальвинистского пастора, ученик вполне традиционного психиатра Эйгена Блейлера, впервые предложившего термин «шизофрения». И вот Блейлер и Юнг заинтересовались Фрейдом, установили с ним контакт, и Фрейду это было очень приятно: вот, наконец, мой психоанализ обретает призвание среди профессионалов, становится мировым интеллектуальным движением. Позднее Фрейд съездил с Юнгом в США, они вместе читали там популярные лекции по психоанализу. И вдруг какая-то черная кошка между ними пробежала. Началось все с того, что Юнг на заседании психоаналитического общества сделал доклад о хорошо сохранившихся трупах, которые находили в болотах в ряде районов Северной Германии. И вот во время этого доклада Фрейд упал в обморок. Почему? Может быть, впечатление от доклада Юнга было столь же сильное, сколь и от фресок Луки Синьорелли в Орвието? Болотные трупы могли напомнить Фрейду о смерти (а Фрейд следовал максиме Спинозы, который, в отличие от Сократа, не советовал размышлять о смерти: «Свободный человек ни о чем так мало не думает, как о смерти: ибо размышления мудрого не о смерти, а о жизни»). Но сам Фрейд истолковал свой обморок иначе. Ему показалось, что, избрав такую тему для доклада, Юнг продемонстрировал, что бессознательно желает смерти Фрейда и хочет занять его место. Так это или нет, но Юнг действительно стал всё дальше отходить от Фрейда, и Фрейд, конечно, ему этого не простил. Юнг стал развивать другой вариант психоанализа, основанный не на индивидуальном, а на коллективном бессознательном.
Последний из близких учеников, с которым Фрейд расстался, был Шандор Ференци. Ференци предложил, с точки зрения Фрейда, некую ересь, а именно, что успешному психоаналитическому лечению помогает тактильный контакт с пациентом (прикосновения, поцелуи и т.п.). Фрейд очень испугался: он посчитал, что Ференци тем самым открывает ящик Пандоры. Ференци вскоре после конфликта с Фрейдом заболел раком и умер, так что эта история не имела продолжения. Это пример того, как трезво рассуждал Фрейд. Он понимал, что человек – такое существо, с которым шутить не стоит. Тем более, наступило время, когда мир стал меняться. Здесь сыграла свою роль Первая мировая война, которая очень разочаровала Фрейда, потому что в результате появились новые типы неврозов, так что ему пришлось внести коррективы в свою теорию: выяснилось, что у человека, кроме «эроса» или «libido», есть еще стремление к смерти и разрушению, которое Фрейд назвал «танатос». Он сделал из этого глобальные выводы, а именно, что большинство людей на самом деле агрессивны и испытывают враждебность к культуре. Эти выводы Фрейд изложил в книге «Недовольство культурой» (1930). Основная мысль книги: мир балансирует на грани катастрофы, поскольку люди, или, как Фрейд говорит, «массы», очень агрессивны и деструктивны. Культура – это тонкий слой, и, чуть что не так, общество легко может вернуться в варварское состояние (здесь можно вспомнить знаменитый вопрос Лейбница: «Почему что-то есть, когда могло ничего не быть?»). Фрейд привел два примера: Советский Союз, который, как ему казалось, очень снизился в культурном отношении, и нацистское движение в Германии: «Нет ничего непостижимого в том, что германская мечта о мировом господстве дополняется антисемитизмом, и вполне понятно, почему попытка соорудить новую коммунистическую культуру в России находит свое психологическое подкрепление в преследовании буржуазии. С тревогой задаешь себе вопрос: что предпримут Советы, когда истребят всех буржуев? Так как культура требует принесения в жертву не только сексуальности, но также агрессивных склонностей человека, нам становится понятнее, почему людям нелегко считать себя ею осчастливленными». Дальнейшее развитие событий продемонстрировало правоту Фрейда. Мы теперь хорошо знаем, что предприняли «Советы», когда истребили «всех буржуев». Что касается «германской мечты» и как «повелись» на нее массы, то достаточно посмотреть кадры кинохроники о триумфальном въезде Гитлера в Вену, город, где столько лет жил и работал Фрейд.
Для Фрейда это, конечно, не было сюрпризом. Он, созерцая это народное ликование, вероятно, думал: «Да, это то, о чем я писал еще в 1930 году. Эти массы готовы уничтожить любую культуру, не только еврейскую». В этом контексте надо понимать и отношение Фрейда к религии. Некоторые интеллектуалы надеялись, что религия способна удержать массы от самого худшего. Фрейд отвечает: нет, не способна, она с каждым днем все больше теряет влияние на массы. А раз так, продолжает он, то какой смысл поддерживать религию, пытаться удержать падающее здание, как святой Франциск удерживал падающую Латеранскую базилику? Но главное отличие между Фрейдом и святым Франциском состояло в том, что Фрейд был атеистом. С его точки зрения религия представляла собой некий невроз, и он не видел большой разницы между той девушкой, которая каждый вечер снимала с подоконника цветочные горшки, и верующим католиком, читающим молитвы по четкам. Он усматривает и в том, и в другом случае действие одного и того же механизма: желание посредством совершения навязчивых действий справиться с бессознательной тревогой. Оставляю это объяснение на совести Фрейда, его позиция внятно изложена в его книге «Будущее одной иллюзии» (1927). Надо сказать, что эта книга вызвала возражения у известного французского писателя-пацифиста Ромена Роллана, к которому Фрейд относился с большим пиететом. Ромен Роллан написал Фрейду в частном письме, что корни религии не в неврозе, а в «океаническом чувстве», которое присуще каждому человеку. Фрейд в ответном письме признается, что сам этого «океанического чувства» никогда не испытывал. Фрейд считает, что надо быть реалистом, а не мистиком. Он приводит в пример одного из своих сыновей. Когда его дети были маленькими, Фрейд читал им вслух сказки. Все слушали затаив дыхание, кроме одного из мальчиков, который всегда задавал один и тот же вопрос: «А это правда?». И когда Фрейд отвечал ему: «Это сказка, это вымысел», - он сразу терял интерес. Такой уж был материалистически мыслящий ребенок. Создается впечатление, что Фрейд и сам такой же. Для него вопрос стоит так: «Если Бог есть, то религия – вещь серьезная и требует от человека чего-то большего, чем океанического чувства, а если Бога нет, то океаническое чувство должно получить какое-нибудь материалистическое объяснение».
И последнее, что я хотел сказать о Фрейде. Его жизнь после Первой мировой войны была полна скорбей. У него обнаружился рак нёба, и ему пришлось перенести более тридцати операций. Во время одной из операций, ему вырезали кусок челюсти и вставили золотой протез. Когда в марте 1938 года Австрия присоединилась к Германии, Фрейд вынужден был эмигрировать. На решение об отъезде повлияло и то, что вскоре после присоединения его дочь Анна была арестована гестапо. Её продержали в тюрьме лишь сутки, а потом выпустили, но и этого Фрейду было достаточно. Он выехал из Вены в Париж в июне 1938 года, а затем перебрался в Лондон, где и умер 23 сентября 1939 года. Друг Фрейда – писатель Стефан Цвейг – утверждает, что это было самоубийство: Фрейд попросил своего личного врача вколоть ему двойную дозу морфия, которая оказалась смертельной. Поэтому есть два музея Фрейда – один в Вене, а другой – в Лондоне. Младшая дочь Фрейда – Анна – не вышла замуж и стала, как и ее отец, психоаналитиком. Она специализировалась на детской психиатрии.
В заключение зададимся вопросом: а нужно ли студентам рассказывать о Фрейде? Думаю, что нужно, ибо лекция о Фрейде продолжает проблему, поднятую Ницше. Ведь человек, согласно Ницше, есть «грязный поток». И далее: «Нужно быть морем, чтобы принять в себя эти потоки и не загрязниться». Согласно Ницше, «сверхчеловек и есть это море». Но Фрейд предлагает не дожидаться сверхчеловека, он предлагает другой вариант очищения человека, где в роли сверхчеловека выступает психоаналитик. Вы скажете: может быть, Фрейд и не читал Ницше? Но нет: одна из книг Фрейда называется «По ту сторону принципа удовольствия». Это явная аллюзия на название книги Ницше «По ту сторону добра и зла». То, что Фрейд отсылает читателя к Ницше через эту аллюзию, означает, что Ницше для Фрейда много значил. Кроме того, у них была общая любовь – Лу Андреас Саломе. Но об этом я подробно рассказал в лекции о Ницше, не хочу повторяться.