Как там наш Саша Розенбаум поёт? Любить так любить, стрелять так стрелять? Уважаю мнение старших, прислушиваясь к нему, но всегда делаю всё по-своему. Исчезла тишина, ярко вспыхнул свет, над второй по счёту дверью я увидел любопытный глаз-глазище видеокамеры и закрепленную на шарнире турель не очень крупнокалиберного, но смертельно-опасного пулемёта. Я посмотрел на хищный оскал дульного среза, услышал глумливый смех смерти. Серьёзное заведение, серьёзное оружие, современная система слежения и охраны. Интересно, на что я рассчитывал, шляясь по коридорам казино в поисках Сократа? На невнимательность секьюрити, на неработающие камеры наблюдения, или на то, что на меня никто из обслуги не обратит внимания? Минус двести мне в карму, идиоту. «Тупой ещё тупее» третья серия.
Мужчина создан для того, чтобы умереть на войне.
Охренеть! Такие мудрые изречения может сочинить только тот человек-человечек, пупсик розовозадый, который никогда не смотрел в глаза смерти-смертушки. Если вам кто-то скажет, что умирать не страшно – плюньте ему в рожу, расцарапайте до крови лицо, и отойдите от него на социально безопасное расстояние. В моём случае – мосты сожжены, Москва за нами и всё в этом духе. А наплевать, нагадить под дверью и розами засыпать. Для красоты и динамики сюжета. Для самоутверждения и самоудовлетворения. Для полноты картины.
— Кто? – прошелестело в разговорном динамике. Звук исходил сверху, снизу, справа и слева. Нас не запугаешь, не купишь за понюшку табака. Спросите у Наполеона, он скривится, но мои слова подтвердит.
— К кому? – продолжал допрос голос из Ниоткуда.
— К Сократу. С приветом от Дока и Лоры, – ответил я. – И от Герды.
Не знаю какие слова произвели на «собеседника» магическое воздействие, но через минуту я услышал самый длинный монолог допрашивающего:
— Снять куртку, повернуться, руки держать над головой. Выполнять.
Почему-то военщиной пахнуло. Чем-то до боли знакомым и порядком надоевшим. Как законопослушный гражданин, я снял куртку, повесил её на ручку двери, поднял руки над головой, изобразив любимые детьми «фонарики-фонарики», потом повернулся вокруг штрих-пунктирной линии-оси своего грешного тела. Чувствительные сенсоры забрались во все интимные части тела, даже в голову и карманы, затем наступила зловещая тишина.
— Ждать! – рявкнул знакомый мне голос. – Не двигаться, руки не опускать.
— Не моргать, не дышать, и воздух не портить, – добавил я и сразу же, по ту сторону фронта, услышал сдавленный смех.
Смех мужчины и женщины. Красивой и, возможно, сексуальной. Она должна быть в красном вечернем платье, с неприлично большим декольте, с ярким макияжем, обязательно держащей сигарету у рта. Двумя пальцами, обязательно двумя. Я скосил глаза на левую и правую руки. Руна подчинения «Наутиз» и руна холода и льда «Иса» – не активированные, но всегда готовые к боевым действиям – благополучно расположились на тыльных сторонах ладоней. Мои вы хорошие… ждите и дождётесь. Ищите и обрящите. Или обрядите? Запутался, чёрт побери. Не удивительно: после такого количества выпитого спиртного, приёма хантила хантильного, синтетики синтетической, наркотика наркотического. Которого, межу прочим, в моей крови немеряно и никем не взвешено.
Житие моё и так далее, всё исключительно по тексту. Щёлкнул замок двери «number too», в нос, или по носу, ударил терпкий запах женских духов и оружейной смазки, запахи похоти и разврата, кондиционированного воздуха и вонь много часов отработавшего принтера. Я вздохнул: первое, что бросилось в глаза, – тонкие лодыжки очаровательных нижних конечностей той, которая сидела за огромным письменным столом у окна огромной приёмной. Справа от входа я увидел огромный кожаный диван и два не менее кожаных кресла, три атлетически сложенных шкафа, смотрящих на меня с толикой любопытства и лавиной презрения. Атлет с лицом овоща, изгрызенного картофельной молью и проволочником, показал рукой на диван.
— Примет, но чуть позже. У него совещание. Жди, боец.
Молодая и очаровательная пронзила меня молнией любопытства, одарила усталого путника зеленью и глубокой тенью очаровательных изумрудный глаз, облизнула сливово-помадные и влажно-влекущие губы, шмыгнула красивым и аккуратным кукольный носиком.
— По какому вопросу? – произнёс ангелочек с синими волосами и в красном – я угадал – платье. – Извините, но у нас такой порядок.
Я пустил слезу умиления: вот как, скажите мне на милость, я убью столь очаровательное и вожделенное кем-то создание с мохнатым и таким влекущим сейфом? Ответ пришёл мгновенно: быстро, по возможности безболезненно. Приёмная отделена от кабинета хозяина заведения перегородкой из тонированного, возможно, армированного стекла. Я посмотрел на стеклянную дверь, на мордоворотов, сидящих в кресле, перевёл взгляд на рыхлолицего, отдёрнувшего на окне занавески.
За окном был ошеломляющий вид парящего в небе серебристого цепеллина с подвесной гондолой, ощерившейся стволами убойно-поражающего оружия. Вот оно как, Михалыч! От удивления у меня в зобу дыхание спёрло. Мы что-то из себя изображаем, ищем новые места-границы между мирами, чертим-рисуем руны перемещения, тратя на это годы своей никчёмный жизни, а здесь… Всё, оказывается, проще простого. Стационарные мосты междумирья давным-давно построены, сделай шаг из окна, и ты окажешься в мире серого солнца, в королевстве Эспер, в городе Нуар с неоновый рекламой, в городе смешения прошлого, настоящего и будущего. Чёрт, как же всё просто!
— Впечатлён, боец? – усмехнулся ноздревато-рыхлый и меланхоличный.
— Это что, голографическая проекция? – включил я «режим дурака». – Техника движется семимильными шагами, искусственный интеллект умеет на глазах, космические корабли бороздят просторы галактики или вселенной, забыл, как правильно …
— Примерно так, – кивнул шкафоподобный, отойдя от окна. – Ты не ответил на вопрос Милы, боец. Протокол для того и существует, чтобы…
— Протоколить и не нарушать, – с важным видом произнёс сидящий в кресле гамадрил с глазами давно недоенной коровы.
— Я пришёл по поручению Дока и Лоры.
— Неужели с того света? – услышал я голос Сократа, стоявшего в проёме открытой двери. – Боров и Слюнтяй, этого типа под руки и в кабинет. Палач, без лишних телодвижений и членовредительства. Если бы я хотел его убить, то…
— То, что, Сократ, иуда ты омерзительная и отвратительная? Сколько меня убивали? Много раз, а я живее всех живых. Как Владимир Ильич, только во плоти, в расцвете сил и с мыслями о светлом будущем. Но-но, мальчики, давайте обойдёмся без рук. Сам пойду, без вашей помощи. Женщин лапапйте, если у вас всё нормально с ориентацией, конечно.
— Шеф? – приоткрыв рот, спросил рыхлый и растерянный, как я понял, главнюк тройки приматов.
Сократ прищурился, потом, о чём-то хорошо, или не очень подумав, кивнул:
— Никуда он не денется.
— Влюбится и женится, – закончил я за Сократа шутку-прибаутку, делая к нему два шага.
Мила, себя не сдержав – хохотушка какая – засмеялась, но затихла-замолчала под прожигающим взглядом четырёх особей мужского пола.
— Не надо забывать, что мы находимся на сороковом этаже, мальчики, а наш драгоценный гость летать не умеет, – закончил мысль Сократ, гипнотизируя меня глазами.
Я «поскользнулся», изобразив недовольство высоким ворсом белоснежного ковра, Сократ рефлекторно протянул руку, помогатель хренов, руна «Наутиз» вспыхнула ослепительно ярко – для меня, и незаметно для присутствующих в приёмной. Тонкий алый поводок соединил меня и Сократа, мы с ним стали как братья-близнецы, как единое целое и нерушимое из тайского королевства Сиам.
— Ты… сука… – выдохнул и замолчал тот, который предал и убил друзей.
— Я, а кто же ещё?
Правая рука легла па паркетную «ёлочку», от ладони в стороны расползлись-разбежались тонкие и почти невидимые нити-линии. Переплетаясь, они образовывали красивые и воздушные снежинки. На лицах шкафоподобных, на смазливом личике милой Милы появилась изморозь, в приёмной стало ужасно холодно, в моей душе – пусто и одиноко: Милу жалко, чёрт побери! Мирамира погибла, теперь эта куколка. Кто следующий? Правильно Магда сказала: я иду по трупам и несу в миры смерть и разрушения. Стеклянная перегородка, покрытая сеткой морозного холода, брызнула в стороны изумрудами и другими полудрагоценными камнями, радугой-дугой и калейдоскопом красок.
Пора отсюда убираться, промедление смерти подобно. И в прямом и в переносном смысле этого слова. Приёмная превратилась в стационарную морозильную камеру, с потолка вниз, с пола вверх начали расти сталагмиты-сталактиты. Я плюнул, слюна превратилась в ледышку и со звоном серебряной монеты прокатилась по полу, остановившись возле туфель секретаря Сократа. Бывшего секретаря бывшего владельца казино. Я в последний раз оценил красоту женских ног, покачал головой: кого, интересно, я убью следующего? Накатила злость, я ударил Сократа под дых, но он на мой удар никак не отреагировал.
— Пойдём, дурак. Так тебя, по-моему, Док называл. Видишь, как всё получилось? Нехорошо так поступать с друзьями, которые за тебя готовы были жизнь положить, защищали тебя живота не жалея, а ты… ты – мразь и умрёшь, как мразь. Но не сейчас и не здесь. Мне нужны знания, которые находятся в твоей тыковке.
Сократ, с лицом каменного изваяния моаи с острова Рапа-Нуи, послушно двинулся за мной, повторяя все мои тело и другие движения. Мы миновали длинный и бесконечный коридор, спустились по лестнице на первый этаж, прошли насквозь кухонный блок. Охранники и повара лишь на секунду останавливали на нас взгляд и поспешно отводили его в сторону. Неужели они так боятся местного диктатора Сократа, доморощенного Пиночета Аугусто или Самосу, который Гарсия Анастасио?
На улице шёл мокрый снег, первый в этом году, дай Бог для меня – не последний. Я подставил под снежинки лицо, засмеялся. Мои движения повторил Сократ и так же, как и я, хрипло засмеялся. Проходившая мимо нас бабушка с зонтом ядовито-зелёного цвета перекрестилась, потом сплюнула, и я услышал заветное слово: «наркоманы».
— Как думаешь, Сократ, что-то из ничего возникает?
Мой брат-близнец что-то промычал. Выглядел он в роскошном костюме и в очках с налипшими на стёкла снегом, весьма удручающе и жалко.
— Вот и я говорю, что нет, – с умным видом произнёс я, заканчивая протирать платком Сократа его окуляры. – Через пару минут руна дичайшего холода деактивируется, в твою приёмную, уточняю, – бывшую приёмную, – с огромной скоростью начнёт поступать тепло. Что потом произойдёт, Сократ? Может, ты и правда дурак? Всё молчишь и молчишь. Ладно, скажу тебе по секрету: произойдёт возгорание того, что, в принципе, гореть не может и не должно. Полыхнёт мама не горюй, Сократ. Но это в нашем мире. Что произойдёт в мире серого солнца, остаётся только догадываться. Представь картину взорвавшегося изнутри сорокаэтажного дома. Представил?
Сократ опять что-то промычал, покачал головой и заплакал навзрыд.
— Говоришь, не сорок этажей? А сколько? Пятьдесят? Шестьдесят? Неужели сто?
Тыквоголовый едва заметно кивнул поникшей маковкой.
— Если это так и есть на самом деле, то отголосок технокатастрофы в параллельном мире докатится и до нас. Вывод, Сократ: руки в ноги, или наоборот, и марш отсюда пока не поздно. Ты мне нужен живой и разумный, я тебя буду беречь как две зеницы ока, может, даже как три или четыре. Это сейчас не столь важно. Я хочу уничтожить мир порока и разврата, только вот не знаю, на каком из миров остановить свой выбор. Да, кстати, Сократ. Давай примем перорально – Боже, какой же я умный – по чудо-таблетке, к изготовлению которой ты приложил руку-ногу. Да-да, я говорю о хантиле, таблетке болотного цвета. Сколько человек умерло из-за приёма психодислептика? Чего ты на меня буркалы таращишь? Нас подобной гадостью в армии пичкали, чтобы мы становились похожими на зомби. Неубиваемыми и бесстрашными отморозками, бесславными ублюдками, судьями и палачами в одном лице. Отсюда у меня и погоняло такое, Сократ. Палачом я был, есть и буду.
Сократ споткнулся. Достав из кармана пиджака тыквоголового платок, я поработал «дворниками», убрав со стёкол очков налипший снег. В голове тихо тренькнуло, раздался звук лопнувшей самой тонкой гитарой струны, по-моему «ми», и вечер перестал быть томным. Небо вспорола ветвистая молния, воздух колыхнулся и замер в ожидании беды. Я затащил Сократа под арочный переход, соединяющий два дома, прислонил его к стене, сам же выглянул из-за угла пятиэтажки. Отсюда кафе «Три тополя» не видно, непонятно откуда слышался гул ниспадающей воды и рёв урагана. Мимо меня на бешеной скорости мелькали огни автомобилей, бежали люди, в неистовом хороводе кружили опавшие листья и снежинки. Яркая вспышка белого света, пауза. Раскат грома, сверкнула молния и вверх, разорвав подбрюшье неба, взметнулся столб огня. Потом раздался свист, огонь куда-то втянулся, по глазам больно ударил свет и наступила тишина. Но она продолжалась, примерно, минуту.
Затрещали толстые витринные стёкла магазинов, многоэтажные дома начали деформироваться-изгибаться и, где-то там, наверху, смыкаться крышами. Захлопали балконы, превратившиеся в выдвижные ящики письменного стола, улица превратилась в подобие огромного тоннеля или трубы. Гигантская труба разошлась по продольному шву, я увидел яркие звёзды, чужие и далёкие. Вместо привычных многоэтажек, к небу тянули куполообразные крыши и шпили немыслимые по красоте здания, архитектуре которых мог бы позавидовать маэстро Гауди. Я наблюдал за метаморфозами, забыв, что такое дышать. В голове крутилась привычное «этого не может быть, потому что…». Но я видел то, что видел, а видел я что-то невероятное, которого в природе априори быть не может. Из созерцательно-мечтательно-размышлительного состояния меня выдернул крик Сократа. Он лежал на спине, без очков и с дыркой в груди. Подслеповато щурившиеся глаза смотрели на меня с пониманием и осуждением, на губах недруга пузырилась кровь. С подобной дыромахой в груди люди долго не живут. От слова совсем.
— Как же так, Сократ? – прошептал я, закрывая глаза покойному и неразговорчивому. – Как ты мог подставиться так бездарно и безответственно? Вот ты сволочь, Сократ!
«Беги, идиот! – завопил мой затуманенный, не совсем трезво рассуждающий разум. – Ты что, не слышишь завывание полицейских машин? Беги, Олег, беги! Уноси руки-ноги-голову и туловище!»
Разобраться бы, где я сейчас нахожусь, чёрт побери. Я посмотрел по сторонам, на дома. Кажется, я нахожусь дома, в своём привычном мире. Но это не точно, а предположительно и гипотетически. Сирены полицейских машин были совсем рядом, я встал в положение «низкого старта».
«Бежать!»
«Куда бежать?»
«Бежать! Без разницы куда, лишь бы оказаться подальше от места преступления, в котором тебя, к бабушке не ходи, обязательно обвинят наши внутренние, не всегда компетентные органы».
«На старт. Внимание…»
Мир вокруг меня пришёл в движение, воздух, почему-то, стал вязким и никак не хотел наполнять мои лёгкие, ставшие похожими на меха кузнечного горна. Медленно сдвинулось назад и чуть вбок кирпичи стены многоэтажки. Икроножные мышцы начали рваться, как и сухожилия. В голове засвистел ветер, из глаз, от неимоверного усилия, брызнули слёзы. Я на ходу достал из блистера две таблетки хантила, разжевал их и с нечеловеческим усилием и отвращением проглотил. Усэйн Болт по сравнению со мной – так, начинающий бегун. Мастера спорта по бегу с препятствиями горько заплакали, когда увидели, как я, быстрый и лёгкий, пересёк детскую площадку и стоянку автомобилей. Стена, чёрт побери. Двор не проходной. Засада. Я обернулся, по глазам больно ударил свет фар полицейской машины.
Окрик «стоять», контрольный выстрел в воздух.
Кусочек мягкого металла разбил вдребезги купол неба, вниз брызнули осколки битого стекла. Надо же умудриться попасть в фонарь освещения! Ты, коп, такой же, как и я, многоборец, тебе биатлоном нужно заниматься. Пока стрелявший отходил от нервного потрясения, я умудрился преодолеть триста метров, отделяющие меня от машины с проблесковыми маячками. Коп от меня такого не ожидал: бить ниже пояса, да ещё и по фаберже – это вообще моветон-моветонище. Второй полицейский только-только начал открывать водительскую дверь.
Я посмотрел на его огромный живот, на безразмерное кладбище погибших баранов, и, заранее извинившись, ударил левой в челюсть. Хруст костей, сдавленное «ой», падение грузного тела в лужу и отборный мат того, кто сложился пополам. Извини, человек-человечище, придётся заткнуть и тебя. Руки сами, без моего участия, сложились в «замок», ударили болезного по затылку. Два – ноль. Пока в мою пользу. Но это – пока. Скоро здесь появятся соратники-единомышленники временно замолчавших и успокоившихся людей при погонах и с оружием в руках. Кстати, об оружии. Может, стоит позаимствовать ствол? Решив, что самый лучший вариант – это «нет» криминалу, я поднял с земли и усадил на передние сидения блюстителей порядка, и только потом подумал, зачем я это сделал. Ответ появился сразу: глубокая осень, холодная земля, воспаление лёгких, простатит и другие мужские заболевания.
Пить захотелось просто ужасно. Между сидений автомобиля лежала бутылка ноль тридцать три в периоде. Содержимое – прозрачная, как слеза-слезинушка, жидкость. На вкус она оказалась спиртом, возможно, чистым. Вот тебе и блюстители, мать их, порядка. Пока я глотал обжигающую нёбо и гортань жидкость, в голове появились и между собой переплелись две мысли. Точнее, два вопроса. Кто подставил кролика Роджера и кому нужна была смерть Сократа. Над вопросами я продолжал усиленно думать, когда шёл по улице, обгоняя троллейбусы и автобусы, расталкивая людей и уничтожая-растаптывая лужи талой воды. Кому? Это? Нужно? Кто? В этом? Заинтересован?
Я остановился, когда в голове возникла третья мысль: что за хрень я увидел, и не только я, которая произошла с улицей, с домами и балконами? Наркотических бред? А как же убегающие люди и проносившиеся мимо меня автомобили? Я начал вплетать третий вопрос в два первых. Получался странный и невероятно красивый рисунок: существует третий мир, который руководит двумя соседними мирами. Эдакой эрзац-мир, мир-прародитель. А что, такое вполне может быть, почему нет?
Я сделал шаг вперёд, меня протащило на полметра назад, я сделал спринтерский рывок, но оказался на добрых два метра позади места начала рывка. Что происходит, мать вашу? Посмотрев на ладонь левой руки, я увидел мерцающую руну «Наутиз». Если ты идиот – это надолго! Поводок, соединяющий меня и покойного Сократа, был натянут до предела. Кто-то шёл по моему следу и этот «кто-то» был неопытным и весьма неосторожным. Скорее всего, работали комитетчики, прибывшие на место моего «преступления» раньше полиции. Обнаружили присутствие магии и натянули поводок. Приятно осознавать, что не один я идиот. «Наутиз», разбрызгивая искры увядающего огня, исчезла-растворилась в эфире огромного города.
Я рассмеялся громко и от всей души. Захотелось посмотреть на горе-комитетчиков, на их реакцию, на негодующие лица. Кафе «Бергамо», над входом мерцающий дисплей. Температура плюс один, время двадцать два сорок пять. Спешить некуда, идти, кроме железнодорожного вокзала, некуда. Ситуёвина, однако, врагу не пожелаешь. Даже кровному и заклятому врагу. Набросив на лицо маску безразличия и откровенной скуки, я зашёл в кафе, сел за столик у окна, наблюдая за прохожими. Прошло совсем немного времени, и я увидел то, что увидеть никак не ожидал: вместо прохожих по тротуару шли монстры. Посмотрев на свои руки, я опешил: у меня были три левые и три правые руки. Они извивались, как щупальца осьминога, находясь в постоянном движении. Звуки музыки стали далёким и приглушенными, я почувствовал движение воздуха, толкаемого сабвуфером.
— Вы готовы сделать заказ? – прогрохотал голос официантки, у которой раскрылся третий глаз. Глаз нефритового Будды.
— Пока нет, – услышал я свой знакомый-незнакомый голос. – Где находится туалет?
В недрах канализации оказались нерастворённые крошево таблеток мощного психодислептика, спирт. Стало незначительно, но легче. Нужно завязывать с экспериментами, ничего в них хорошего нет и не может быть. Одиночество ничем не зашоришь. Ни алкоголем, ни наркотиками. На выходе из «Бергамо», нос к носу я столкнулся с комитетчиком. Чёрный, в пол, плащ, отвисшие из-за дождя и снега полы кожаной шляпы, безумно-растерянный взгляд гончей, потерявший след дичи. Я дыхнул на молодого и не очень опытного угарно-перегарным запахом, усмехнулся и, выйдя на улицу, пошёл в сторону железнодорожного вокзала.