11. «Дуняши» и «серожи»
Ограничивать прелюбодеяние,
чтобы потом выдавать на него разрешения
– это самый выгодный бизнес на свете…
Виктор Пелевин. «Непобедимое солнце»
Изобразив, что воспылал к ней любовью,
он склонил ее к прелюбодеянию и,
принудив к этому первому постыдному шагу,
внушил ей желание соединиться с ним в браке,
стать его соправительницей и умертвить мужа
(ведь потерявшая целомудрие женщина
уже ни в чем не отказывает!).
Корнелий Тацит. «Анналы»
Именно так – во множественном числе, с прописной буквы, в качестве понятия, скорее, общего, чем обозначающего неких конкретных особ, говорили он и она: «дуняши» и «серожи». В его жизни вообще не было ни одной Евдокии-Дуняши, а ее легализованные Сережи остались в далеком прошлом. Так что «дуняш» и «серож» они рассматривали не как потенциальную опасность для семейных уз (о каких опасностях может идти речь после стольких лет совместной жизни?), а как абстрактное явление – весенний дождь или июльское солнце.
Супружеская неверность – это, по сути, проявление природной стихии. Можно не любить снегопад, можно с трудом переносить жару, но снегопаду и жаре даже не все равно – стихия просто не замечает ваших переживаний и трудностей. И с того момента, с того проявленного случая, как двое обнаруживают, а, главное, начинают принимать этот фундаментальный, вселенский, природный, стихийный элемент не только в своих действиях, но и в действиях другого, — вот с этого момента начинается построение гармонии в семейных отношениях как частной составляющей всеобщей гармонии. Звучит сложно, однако на деле – просто. Без принятия неизбежной супружеской многоплановости нет гармонии в семье, а значит, нет гармонии во Вселенной.
Да и существует ли она, супружеская неверность, на самом деле? Отношения между супругами – это сделка, особый социальный договор. Любой юрист подтвердит, что договор юридически ничтожен, если противоречит «основам правопорядка и нравственности и в целом - общим началам и смыслу гражданского законодательства, требованиям добросовестности, разумности и справедливости».
Это международное право может спорить с национальным правом о приоритете. Вселенной нет дела до законов человеческих, главенство своих законов Вселенная доказывает самым убедительным способом: стирает несогласных меж жерновов вечности – не особями, а родами, нациями, видами. Крайне не разумно (а значит юридически, этически, онтологически ничтожно) противиться велениям природы. Природа, по определению, и есть – добросовестность, разумность и справедливость.
Если действо свершилось, то, как правило, оно было совершено не во зло, а по внутренней необходимости, и такая потребность является органической частью того, кто это действие совершил. Он или она просто не могли иначе. Никто не идет налево с гордо поднятыми знаменами, пением гимнов при осознании собственной нерушимой добродетели. Неверность – это всегда переход черты, некомфорт, а значит, требует душевных усилий. Никто не будет напрягаться без крайней необходимости. Таково свойство человека – поступаться чем-либо, нарушать какой-либо закон лишь по велению власти более высокого порядка.
Неприятие этой простенькой истины ведет к развалу отношений. Это все равно что искать злой умысел в стремлении реки течь к морю, в долге ростка тянуться к солнцу. И нечего горевать о развалившемся – бесплодными будут те отношения, где кому-либо нужно идти против собственного естества в угоду «душевному спокойствию» другого.
Если партнеры расстались, то была это вовсе не измена (изменить можно чему-то своему от природы – по крови, по рождению, по почве – например, Родине или самому себе), а лишь отторжение чуждого элемента, реакция эмоционального иммунитета, кармическая чистоплотность. То есть можно говорить об измене чего-нибудь (состояния, настроения, хода вещей), а не об измене кому-нибудь.
Если же партнеры в результате не расстались, то об измене и вовсе говорить не прилично. То, что пережито, включено в жизненный совместный опыт и принято этим опытом, то уже не чуждо - стало с момента принятия частью единого организма под названием семья.
«Дуняши» (как и «серожи») вообще не могут представлять опасность для семейной жизни. До тех пор, разумеется, пока принимают доверенную им роль и не претендуют на чужое место в той сложной структуре, что ныне принято именовать семьей. Правильно подобранная «дуняша», верно выбранный «серожа» и не помыслят лезть на чужой трон. Там им будет зябко, чрезмерно ответственно, суетно и совсем не так комфортно, как в тени патронов, в роли фавориток и фаворитов.
Отрицать же пользу «дуняш» и «серож», благотворное влияние их на общий эмоциональный фон в семье – дело неразумное и неблагодарное. В любом деле должно быть минимум два независимых эксперта. И чем больше, тем лучше. Компаративистика – основа нашего мышления. Сравнивая, мы совершенствуем и совершенствуемся. Загонять себя в угол, фокусировать желания, радости и невзгоды на одном человеке – это медленно, но планомерно губить себя и его. Если с супругом не зашла та или иная сексуальная практика, разве это повод для развода? Всегда есть возможность переключить поток желаний на другую цель. Стоит ли концентрировать весь функционал совместной жизни в одном субъекте? Не лучше ли, как это делают знающие руководители на производстве, распределить обязанности по многочисленным «отделам» и «цехам»?
Так что дело нисколько не в пагубном воздержании, что калечит эмоции, и тело, и разум, и отношения, а в искусном умении правильно выбирать «дуняш» и «серож». К вящей радости и всеобщему удовольствию – и супругов, и их фавориток, и фаворитов.
Семьи доисторических времен принято обозначать словами широкими, открытыми, позволяющими раздвинуть «мир на двоих» до внешних границ, разомкнуть эту созданную мрачными веками христианской морали двоичную систему. Семья когда-то была прайдом, родовой общиной, племенем – с четкой иерархией, с расписанным функционалом, с определенным для каждого набором обязанностей, прав и ответственностей. Но «миром на двоих» стала только во времена средневекового мракобесия.
Охотники охотились, собирательницы собирали, шаманы шаманили. Одни отвечали за мир вне пределов пещеры, другие – за мир внутри, третьи – за связь с Природой. Самые сильные самцы брали столько самок, сколько могли прокормить, самки выбирали лучших самцов, чтобы произвести на свет крепкое и смышленое потомство. Так нужно было для выживания племени. Так требовали интересы вида.
Дети подражали охоте, собирательству, шаманству, учились всему понемногу и чему-то одному – особенно. Так они выбирали дальнейшую судьбу. На Востоке такая структура переросла в кастовое деление общества – жрецы, воины, земледельцы. В более привычном для нас западном быту закрепилась в форме взаимоотношения полов: мужчины теперь отвечают за мир «вне пещеры», женщины – за мир «внутри». Подшаманивают, правда, и те, и другие.
Но принципы остались прежними: самцы окружают себя таким количеством самок, какое могут прокормить (без лишнего здесь лицемерия), а самки выбирают лучших самцов, чтобы произвести здоровое потомство. И не столь важно, нацелены ли стороны действительно на это самое потомство или просто хотят «пошалить» - просто таковы законы Вселенной.
Для себя, чтобы придать этой области семейных отношений пущую наукообразность, он определял явление в терминах филологических. Обобщающая лексема «дуняши» выступала в качестве гиперонима, или надмножества, по отношению ко всяким исходным Аням, Таням, Юлям и Маринам. В свою очередь, различные Димы, Валеры, Кириллы и действительно-таки Сережи (как же без них?) были гипонимами, или подмножествами, по отношению к родовому понятию «серожи».
«Дуняши» и «серожи» - эти наименования возникли окказионально (случайно), в контексте именно их семьи. В других семьях могли звучать иные выражения, чаще всего из разряда обсценной, табуированной лексики. Во внескандальном быту многие пары небрежно бросают друг другу слова милые, «игрушечные», архаичные. Женщины к местоимению «твоя» прибавляют игривые прозвища «шалава», «подстилка», «потаскуха», «шлендра». Мужчины сочетают местоимение «твой» со словами «хахаль», «пихарь», «факермен», «кавалер».
Говоря «твой пихарь» или «твоя шалава», мужчины и женщины вовсе не стремятся обидеть своих партнеров, они просто констатируют факт, или, по Овертону, переводят явление из категории «немыслимое» сначала в категорию «приемлемое», после чего уже один шаг до области актуальной политики, до разряда «обыденное». Не все семьи, конечно, мудро успевают перелезть из одного Овертонова окна в следующее – срываются с карнизов и подоконников на каком-либо этапе.
Другими словами, «дуняши» и «серожи» - так называли он и она на внутренних семейных саммитах всех тех, кто каким-либо образом сопровождал короля и королеву в качестве фавориток и фаворитов, разово или на протяжении того или иного периода жизни. Называли шутя, но при этом с изрядной долей серьезности – так они смазывали, затирали, растушёвывали четкие (а потому обидные) линии конкретных ситуаций, превращая их в расплывчатый фон, в задний план их живописного семейного портрета.
Преобразование случайных прозвищ в строгие термины произошло не сразу. Поначалу то там, то здесь звучали они в речи – наряду с другими, общепринятыми словами. Были, были до этого и «шалавы», и «пихари». А потом «дуняши» и «серожи» были зафиксированы в невинном трепе за ресторанным столиком, после чего вытеснили все другие наименования.
Случились как-то семейные посиделки – он, она, дети.
- Этот Новый год буду дома встречать, - ответственно постановила жена. – Чтобы ваш папа не скучал.
- Наломаешь папе праздник, - заметил понимающий сын.
- Не папе, а его «дуняшам», - уточнила понимающая дочь. – Останутся «дуняши» без папиных хмельных щедрот.
Это побочное действие настолько вдохновило супругу, что позже, в машине, по дороге домой она радостно закрепила:
- Оставлю твоих «дуняш» без праздника.
- Да и твои «серожи» заскучают, - улыбнулся он в ответ, стараясь не отвлекать от дороги взгляд.
Так и повелось с тех пор. По каким таким причинам были актуализированы именно эти имена? Почему «дуняши»? Почему «серожи»? С незатейливыми «серожами» все было понятно. Они родились как алаверды, «тост в отместку», из простейшего ассоциативного круга: стоило лишь вспомнить древний трюизм «что ни рожа, то Сережа» (да не в обиду будет сказано всем достойным носителям имени сего). С «дуняшами» дело обстояло посложнее.
Слова не приходят случайно. Каждое слово в речевом потоке – это эхо накопленного опыта, прочитанных книг, прожитых бесед, хоровода мыслей. И обобщенная Дуня сия наверняка выбралась из какого-то полузабытого романа или отложенной повести – с учетом начитанности их дочери, что знала и романы, и своего отца.
Первое, что приходило ему на ум: почтовый тракт, жаркое лето, проливной дождь. Глухой ям, придорожная станция, часы ожидания в надежде сменить лошадей. «Эй, Дуня! — закричал смотритель, — поставь самовар да сходи за сливками». Почему-то именно эта Дуня и ее самовар из пушкинских «Повестей Белкина» первая вышла из темной кладовой памяти. Может, из-за признания самого Белкина: «Много могу я насчитать поцелуев, с тех пор, как этим занимаюсь, но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания».
Так вспоминал Белкин единственный поцелуй с дочкой станционного смотрителя в сенях. Сегодня сластолюбцу грозил бы немалый срок – Дуне в повести было всего четырнадцать. Собственно, как и Джульетте, возлюбленной пылкого шекспировского Ромео.
Такая Дуня – конечно же, с учетом требований современного законодательства на этот счет! - обязательно нужна в отсутствие супруги: «Ах, Дуня, Дуня! Что за девка-то была! ... Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала». Все ж знают, что мужчины без женщин совсем бессильны пред бытовым хаосом.
Как мы помним, в повести для героини все закончилось хорошо: карета в шесть лошадей, три барчонка с кормилицей, черная моська. Но не простое это искусство – быть Дуней для шальных гусар. Стоит перегнуть, проштрафиться, попасть в немилость, повести себя глупо, и неизбежен иной исход: «Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою».
Любил Пушкин Дунь как народное явление. И обязательно в сочетании с самоваром. Вот как повеса Онегин с небрежностью говорил о Ленском:
Взойдет ли он, тотчас беседа
Заводит слово стороной
О скуке жизни холостой;
Зовут соседа к самовару,
А Дуня разливает чай,
Ей шепчут: «Дуня, примечай!»
Потом приносят и гитару;
И запищит она (Бог мой!):
Приди в чертог ко мне златой!..
Неотделима Дуня от народной души, потому и раздобыл Пушкин ее образ в толще фольклорной, в казачьих да ремесленных песнях. В этих песнях Дуня и сама прядет нить, ткет полотно да шьет рубахи: «Пряла наша Дуня ни тонко, ни толсто. Ах, Дуня, Дуня, Дуня-тонкопряха!» И самой Дуне мужики сарафан шьют из маленьких лопушков, срубленных под самые корешки. Кто ж не помнит песни молодых кузнецов:
Пойдем, Дуня, во лесок.
Сорвем Дуне лопушок
Под саменький корешок.
Пошьем Дуне сарафан.
Носи, Дуня, не марай,
По праздничкам надевай…
Хорошо, ой, как хорошо знала дочка своего отца. Никакой другой спутницей, кроме как Дуней, не могла наделить его. Ни томные Анжелы, ни меркантильные Анны, ни смешливые Алины, ни одержимые Катерины, ни лукавые Евгении, ни - даже! - развратные Сюзанны не могли бы в полной мере урезонить его мятущееся одиночество в «холостые» творческие дни. Только Евдокия – «благоволение», «любовь» - с неизменным самоваром в добрых руках. В руках, что и спать уложат, и радость принесут, и самогоном напоят, и вином похмелят, и боль снимут, и порядок наведут. Конечно же, речь идет о Дуне фольклорной, метафорической, а не про голую бабу с кипящим чайником.
А может, все было так же банально, как в поговорке про «серожу». Может, речь шла про ту самую Дуню Кулачкову, которой забавится любой мужчина в женское отсутствие. Кто знает?
В целом, был он человеком непритязательным, особых «боевых искусств» и «болевых приемов» в «дуняшах» своих не искал. Была бы ликом мила, телом стройна да пять слов связать умела. Другое дело, какие требования сами «дуняши» предъявляли к себе лично (это - в общем) и к своей сакральной роли в его жизни (это - в частности).
Существовала категория особо щепетильных «дуняш», обуянных «синдромом отличницы». Они желали непременно жить по известной формуле Ады Якушевой:
Всю себя измучаю,
Стану я самой лучшею,
По такому случаю
Ты подожди.
Безусловно, такая женская самоотверженность льстила его мужскому самолюбию. И он соглашался ждать, но не слишком долго. Поскольку времени оставалось мало, время – невосполнимый ресурс, и этот ресурс иссякал стремительно и весьма ощутимо для души и тела.
Для таких целеустремленных дам он приблизительно набросал некий условный свод правил, который так и назвал: «Кодекс боевой подруги». Это были необязательные правила, следование которым (или просто знание он их), во-первых, не противоречило женскому естеству, а, наоборот, гармонировало с ним, а во-вторых, позволяло максимально точно настроить гендерные камертоны, согласовать взаимодействие мужского и женского начал.
Практически единственным качеством, которое он терпеть не мог в женщинах (и не особо чтил в мужчинах), была ревность. Эта темная реакция души на собственные изъяны была неизбежной ложкой дегтя даже в самых медовых отношениях. «Искать женщину без изъянов может только мужчина без извилин», - так говорила незабвенная Фаина Раневская. Да и среди мужчин не сыскать абсолютного совершенства. Несовершенство порождает комплекс, комплекс дает отмашку ревности.
Для него непререкаемой была истина: каждый (и каждая) будет иметь такое количество интимных партнеров, какое считает жизненно необходимым. Ни больше, ни меньше – вне зависимости от чьих-либо хотелок, требований, запретов и подозрений. А посему всяческие наивные «действия по пресечению» вызывали у него досаду и раздражение. Досаду – ввиду своей бесполезности; раздражение – из-за неумения держать при себе «темные начала».
Склонных к таким деструктивным действиям «дуняш» он терял при первой же возможности. Ревность он позволял только супруге – ей положено по статусу, да и переросла она уже эту эмоциональную реакцию. Вернее, спрятала ее за «дуняшами», как он свою – за «серожами».
Иметь в наличии парочку любовников или любовниц – эта радость актуальна в годы становления. Он и она повзрослели рано, прошли через многое, а потому смотрели на весь институт «третьих лиц» со снисхождением опытных практиков. «Дуняши» и «серожи» были не просто любовниками и любовницами в традиционном понимании. Он не был в курсе, какие характеристики выигрывали в резюме ее «серож», но для своих «дуняш» старался ненавязчиво определить нужные правила игры и тонко, издалека раскрыть значение их ритуальной миссии в его жизни.
Умение «не ревновать», по аналогии с масонской ложей, было первым градусом посвящения. На втором градусе «дуняше» следовало проявить другое мастерство – быть рядом. Справедлива пословица про ложку, что дорога к обеду. Это с любовницами нужно было искать возможности для встреч, таиться, прятаться и рвать запретные плоды.
С «дуняшами» дело обстояло иначе. Ему необходима была уверенность в том, что присутствие «дуняши» в нужный момент в нужном качестве неизбежно, как соль и лайм для текилы, как соленый огурец и кусочек сельди к рюмке самогона, как сыр к вину, как пена на пивном бокале. Общение с любовницей случайно и непредсказуемо. Общение с «дуняшей» размеренно и полностью подвластно его мужской воле.
В «холостые дни», в период служения богу Дионису, субъективное время текло иначе. То часы сжимались в мгновения, то минуты превращались в дни. Многими дарами наделял его Дионис, но и многое брал взамен в период служения – здоровье, спокойствие, сон, координацию, светлый разум, складную речь, способность к социальному взаимодействию.
Незримое присутствие «дуняши» становилось порой вопросом жизни или смерти. Словно «вещая каурка», спутница должна была материализоваться в нужный момент по первому зову. Но бывали «сумерки», когда не нужен был никто, только одинокий диалог с самим богом. Да-да, бывают и одинокие диалоги. В такие часы присутствие «дуняши» должно, по его разумению, быть ощутимым, но незримым. Он называл это «умением быть незаметной» и почитал в качестве третьего важного свойства.
С четвертым пунктом все было просто. Он не терпел рядом женщин не пьющих. Нет, там, где льются хмельные потоки, кто-то да должен был оставаться трезвым. Вернее, трезвой. В том и была одна из основных задач спутницы во дни полетов вышних – служить посредницей между ним и землей. Швартовой веревкой к дирижаблю. Чтобы было, куда вернуться, чтобы было, на кого опереться.
Однако бывали женщины, что вели здоровый образ жизни, к алкоголю не прикасались вовсе, а потому не в силах были ощутить этот тяжкий труд запоя, который не каждому по плечу. Не видели такие женщины всей глубины его служения, не в состоянии были разглядеть героическое начало в «пагубной», с их точки зрения, привычке.
Таких женщин он даже не гнал, а просто не подпускал к себе. «Пей», - таково было четвертое правило. Нет, конечно, не требовал он от «дуняш» бросаться в его мир, как в омут с головой – бывали такие попытки, и ни к чему хорошему они не приводили. Он просил спутниц хотя бы постоять на пороге этого мира. Если дверь между двумя людьми в ограниченном пространстве захлопнута, то семь дней творческого полета могут превратиться в неделю адских мук.
Еще была у него аллергия на перемены женского настроения. Неожиданная грусть после веселья, непонятная обида в мирном застолье – все это наводило печаль на его усталое сердце. Даже супруга с годами стала все реже выбрасывать такие кренделя. Жизнь коротка, осталось так мало – к чему печалить друг друга и взаимно расходовать невосполнимый ресурс - время? Тем более не было нужды терпеть такие всплески в отношениях иного рода, в отношениях, которые, по определению, должны радовать легкостью.
«Не психуй», - мягко просил он очередную «дуняшу» в первый раз. «Не психуй!» - требовал во второй. В третий раз он не произносил эту простенькую стоп-формулу, он просто терял интерес и растворялся в потоке людей чужих и неприрученных. Конечно же, в поисках нового «лисенка» для приручения.
Долгие годы жизни с одной женщиной научили его простой зависимости: всякий раз, когда один из супругов, что называется, «зарывается», это всегда приводит к негативным последствиям. Здоровому мужчине с традиционной ментальной ориентацией глубоко не интересны вагинострадания близлежащей (а тем более далеколежащей) женщины. Максимум, на что способен мудрый мужчина, - переждать. Но ждать долго – не резон. Мы помним про невосполнимый ресурс – время.
И если он еще мог позволить «делать себе нервы» своей жене, то лицам временным, приглашенным он этого позволить никак не мог. А потому требовал к себе и к отношениям такого рода уважения беспрекословного, сравнимого с почитанием. И всегда отвечал взаимностью. Раз уж люди выбрали друг друга, то, как минимум, должны уважать друг друга. Пусть на месяц, пусть на десятилетия.
А любое уважение всегда основано на вере. Нет, не на доверии. Доверие – вещь хрупкая, трескается, как бокал при неудачном тосте. Именно на вере – вере в человека, в его позитивные качества, в его соответствия твоим представлениям о человеке как о таковом. И при таком ракурсе пропадала – вообще пропадала – необходимость в спорах. Если ты веришь в человека, то, по существу, с ним спорить не о чем. Человек, в которого верят, прав по определению: внимай и записывай при желании. А разменивать жизнь на споры по мелочам – унизительно и никчемно.
Любые обиды он терпеть не мог. Не видел в них смысла. Обида никак не может быть конструктивной. Если человек сказал или поступил так или иначе, значит, он так думал или счел такой поступок справедливым. И, возвращаясь к приятию или не приятию человека в целом, просто реши для себя: твой ли это человек. А все эти «в пылу эмоций, в состоянии аффекта»… А стоит ли разжигать в своем партнере пыл эмоций и доводить его до состояния аффекта? Разве что речь идет об эмоциях положительных и об аффектах сексуальных.
Без сексуальности он также видеть девушку не мог. Вернее, не мог увидеть в ней девушку. А сексуальность для него заключалась не только и не столько во внешней привлекательности, сколько в умении «подать себя» - быть покорной в нужный момент, быть инициативной и страстной, когда того требовали взаимные чувства.
В принципе, именно эта взаимность, эмпатия были для него основным показателем и женственности, и вообще возможности выстраивать отношения. Эмпатия в самом широком смысле. В умении дарить себя друг другу и быть благодарными за эти дары; в понимании, что часть порой бывает больше целого, но и целое не существует без составляющих частей; в умении легко уходить, но быть в полной готовности к возвращению; в умении стать героями снов друг друга – в умении быть нужными друг другу. Причем «нужность» он рассматривал не как преходящее качество, а как константу, непререкаемую модальность отношений.
Нужно было понимать, что качества, составляющие «Кодекс боевой подруги», не были сводом обязательных законов. Их интенсивность и набор варьировались, в зависимости от типа самой «дуняши», от ее места в классификационной иерархии.
«Дуняш» он разделял на три типа, по аналогии с виноградом, со степенью зрелости ягод. Были, согласно его личной классификации, «дуняши» «зеленые», «спелые» и «изюмированные». Тип спутницы он определял по формуле собственного изобретения. Формула работала исправно, сбоев не давала, а потому, будь он писателем или ученым, он мог бы презентовать ее широкому читательскому кругу или узкому ученому сословию. А поскольку он не был ни тем, ни этим, то пользовался формулой в собственное удовольствие.
В его формуле, которая, по сути, была обычным линейным уравнением, действовали три простых переменных. Формула, несмотря на кажущуюся простоту, была глубока и всеобъемлюща.
1. Возраст мужчины на момент «счисления». Его он обозначал через «X» - по понятной аналогии с «мужским половым ху».
2. Возраст «дуняши», который, собственно, и определял ее тип в классификации. Его он обозначал через «Y». Может, стоило тут искать аналогию с раздвинутыми вверх ногами?
3. Специальный коэффициент «N». Эта переменная могла быть равна трем, двум или полутора. Причем значение «три» у данного коэффициента могло присутствовать только в том случае, если речь шла об особе, достигшей совершеннолетия по действующему законодательству.
Сама формула выглядела так: X : N = Y. И проще всего ее работу можно было показать на конкретном примере. Возьмем шестьдесят лет как исходный возраст мужчины на момент счисления. Делим его на коэффициент «три». Получаем игрек, то есть возраст «дуняши», равный двадцати. 60:3=20. Это «зеленый» тип, по его классификации.
При значении делителя равного двум мы легко получаем возраст в тридцать лет. 60:2=30. Этот тип он определял как «спелый».
Если же коэффициент был равен полутора, то формула выглядела так: 60:1,5=45. Тип «изюмированных» женщин.
У каждого типа в классификации был свой функционал, а стало быть, и свой набор правил из его «Кодекса». У каждого класса «дуняш» были соответствующие достоинства и такие же неизбежные, детерминированные возрастом изъяны, был свои обязанности и права, своя «стоимость» и свое, безусловно, высокое предназначение.
Как тут не вспомнить Высоцкого и его слова о женской «стоимости» и соотношении этой стоимости со временем:
…Через месяц улеглись волненья -
Через месяц вновь пришла она, -
У меня такое ощущенье,
Что ее устроила цена!
«Зеленые» были просты, веселы, с легкой позитивной придурью. Их больше интересовали свои личные проблемы, чем собственное предназначение в его жизни. Это раздражало.
Такие могли часами нагишом сидеть у него на коленях и весело щебетать про то, как у их тети протекла труба, как пришел в неисправность холодильник, как расстались с парнем из-за его измен или безденежья – в общем, «зеленые» были больше телом и ощущением человеческого присутствия в доступной близости, чем реальными спутницами взрослого мужчины. Телами он пресытился, ощущение присутствия мог достичь и в более изысканном обществе, а потому «зеленых» он не любил и предъявлял к ним наименьшее количество требований из списка. Использовал редко и только на безрыбье.
«Изюмированные» особы, как правило, были разведены. Они уже видели мужчин, знали, «как не надо» и «как надо». Они отчаянно нуждались в присутствии настоящего мужчины, понимали, как малы их шансы в конкуренции с «зелеными» и «спелыми», а потому были готовы на все. Они изучали техники, ловили каждое слово, старались угадать скрытые желания и принять участие в любом мероприятии самого что ни на есть интимного характера. Не претендовали на роль жены, четко знали свое место. Просили мало, дать готовы были все. В жизни каждого мужчины должна быть одна (больше не нужно) «изюмированная» «дуняша» - для самых смелых сексуальных экспериментов и для задушевного общения за рюмкой водки.
Самые востребованные, самые дорогостоящие, самые притязательные и капризные – это «дуняши» «спелые». Они уже выкарабкались из памперсов «зеленых», уже научились кой-чему стоящему, а некоторые даже готовы были учиться дальше. Они знали (им так казалось) себе цену, понимали, что мужчина им нужен, но при этом всячески давали понять, что мужчина им должен.
Таких «дуняш» в жизни мужчины обязательно должно быть не менее двух – для создания здоровой конкуренции и сбивания звездной спеси. А заодно, и для сбивания цены. Такие «дуняши» дать могут многое, но и спрос с них наивеличайший: никаких компромиссов, лопнувшая шина не просит подкачки, как у «зеленых», и не подлежит вулканизации, как у «изюмированных», а требует немедленной замены.
Так что требование номер один, которое он предъявлял к «спелой» «дуняше», – интеллектуальный уровень. И это не патриархально-домостроевское требование. Это необходимость, продиктованная самой жизнью. Стоит дать прокол такой «дуняше», ошибиться в методах и формах построения отношений с таким мужчиной, как он, и ей придется искать себе «серожу». А «серожа» — это уже совсем иная ипостась мужчины и совсем иная жизнь для женщины.
Бесполезно обвинять женщину в меркантильности. Такова ее природа, заложенная самой Природой. Мужчина всегда будет для женщины источником ресурсов. Поэтому ревнующий мужчина перманентно пребывает в предчувствии, что кто-то женщине даст больше. Ревнующая женщина живет в таком же ужасе, что кто-то заберет часть ресурсов, принадлежащих ей на законных основаниях.
Так же бесполезно обвинять мужчину в «похотливости». Мужчина – сеятель, ему нужна почва. Женщина как почва нуждается в уходе, заботе, ресурсе. Это и делает мужчину – мужчиной, а женщину – женщиной. И если женщина имеет ресурса в достатке, то ей, собственно, не особо важно, на сколько еще полей отправляется сеять ее мужчина. «Где достать мне пару миллионов, я бы все их бабам раздарил», - как поет Вилли Токарев, и в словах этих и мужская жажда сеять, и женское желание получать.
Мужчина на физическом уровне не может без «дуняш». Иначе мужчина болен. Потому и мажут масло на свой кусок хлеба стриптизерши, проститутки, эскортницы, массажистки, любовницы - постоянные и сменные. А если у мужчины на все это не хватает ресурсов, то он использует картинки с порносайтов. Так что мы говорим «мужчина», подразумеваем «дуняши», и наоборот.
У него в плане интимной сферы был подписан договор с Афродитой, так же, как и договор с Дионисом по вопросам употребления алкоголя. Он не ходил в стрип-бары, не пользовался услугами профессиональных жриц любви, хоть и испытывал великое уважение к их нелегкой профессии, не брал эскорт на час и даже не заводил любовниц. «Что такое любовница?» - «Это все русские придумали, чтобы денег не платить».
Своих спутниц он называл «боевыми подругами» и понятие сие было широким, как объятия бога, и глубоким, как взгляд любимой женщины. Может, он много требовал, но и давал немало.
Он мало чего боялся в жизни, был уверен в себе, и ощущение этого бесстрашия и уверенности, словно крылья Дракона, закрывало от напастей всех, кто попадал в сферу его ответственности. Он был умен, но никому ничего не пытался доказать, а потому редко спорил (а по своей инициативе – никогда) и был весьма терпим к женским капризам. По мере надобности и поступления решал женские вопросы так, что каждая боевая подруга всегда ощущала его мужское присутствие в своей жизни. Он был добр, щедр, в меру суров, в меру нежен. Он был надежен. Он был справедлив.
Были, конечно, и недостатки. Дружба с Дионисом и Афродитой, преданное служение этим двум богам в глазах многих женщин могли бы выглядеть пороками, но… В его близком окружении просто не было таких женщин, остальные же признавали эти сильные слабости пикантными особенностями его характера, или даже достоинствами.
Он считал, что женская любовь – миф, потому что женщины умеют разлюблять. То есть находить новый предмет для поклонения, переключив на него все то женское, что им отведено Природой. Мужчины любили иначе – их новые предметы вовсе не исключали наличие старых. Даже наоборот: новые подчеркивали прелести былых.
Здесь каждый – опытный демиург:
Мечтай-хоти да моги-долженствуй.
За сединою былых подруг
Таятся юные совершенства.
Он поверх ресниц, с изрядной долей добродушного сарказма смотрел на женщин «независимых». И не потому, что за каждой успешной женщиной обязательно стоит надежный мужчина. Нет, он признавал наличие дам, что добиваются (почти) всего сами, но брезговал ими. Его патриархальный мир отторгал их присутствие, как здоровый иммунитет отторгает присутствие инородного тела. Природа создала нас друг для друга, и потому в самодостаточных женщинах он видел нечто противоестественное и даже ущербное.
Такое же чувство убогого несовершенства вызывали в нем фитнес-леди, помешанные на диетах, залах, прокачках мышц. Или дамы, что лепили себя, как пластилин, уколами, имплантами, пластической медициной. Еще он терпеть не мог татуировок просто потому, что татуированная женщина всегда была для него одетой в свои нательные рисунки. А он иногда хотел видеть женщину голой. То есть абсолютно.
Независимая женщина – тоже миф. Либо женщина зависит от мужчины, либо женщина зависит от работы. Первое, что делает женщина, которая обрела финансовую независимость, - забывает про мужчину, который эту независимость ей подарил.
Говорят, что не нужно дарить рыбу, а нужно подарить удочку и научить ловить рыбу. Как только вы подарите женщине удочку, вы тут же ее потеряете. Их потеряете – и женщину, и удочку. И не нужно говорить про недостаток уверенности в себе, про негативный опыт, про «детские тени». Это так, потому что иначе не бывает никогда. Будьте к этому готовы. Дарите женщине рыбу – лучшую, разнообразную - и никогда – слышите? – никогда не дарите ей удочку.
Глупых женщин не любил. В принципе. Не видел в них потенциала. А ему нужно было смотреть вдаль, на перспективу. Зачем бесперспективные отношения? Глупость женскую видел в их неаккуратном отношении к слову. Нет, мужчина тоже может ляпнуть какую-нибудь ересь, но тогда будет последователен в этой ереси, поскольку любой мужской бред – это плод его опыта.
Женщина же может просто сказать ерунду, просто потому что «девочки – они такие девочки». Он не требовал от спутниц великого ума, он просил разумности. Так что каждой новой «дуняше» он говорил простые слова: «Будь разумной, и все будет хорошо, долго и счастливо». Но чаще всего женщины, ощутив его мужскую силу и надежность, совершали действия, которые один его приятель охарактеризовал двумя емкими словами: «расслабляли булки». И приходилось уже новой «дуняше» петь старую казацкую песню:
Ты не вей свои черные кудри, Дуня
Над моею больной головой.
Положи свои белые груди, Дуня
На мою на раскудрявую грудь.