Не раскрытое убийство

 ЖЕРТВА ПОЛИТИЧЕСКИХ
      ИНТРИГ?!?.

Убийство Георгия Аполлоновича Гапона — одно из нераскрытых политических убийств в России совершенное более ста лет назад. Жертвой убийства стал 36-летний политик и общественный деятель, руководитель Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга, бывший священник Георгий Аполлонович Гапон. Убийство произошло 28 марта (10 апреля) 1906 года в пригороде Санкт-Петербурга, дачном посёлке Озерки. Никто из убийц не был арестован и не предстал перед судом. Следствие по уголовному делу не привело ни к каким результатам и через несколько лет было закрыто. Материалы следственного дела остались необнародованными. Известно, что в качестве главного подозреваемого в следственном деле фигурировал член партии эсеров, инженер Пётр Моисеевич Рутенберг. Через несколько лет после убийства, в 1909 году, Рутенберг обнародовал заявление, в котором признавал, что совершил убийство Гапона по поручению центрального комитета (ЦК) партии эсеров. По утверждению Рутенберга, инициатором и главным организатором убийства был глава Боевой организации эсеров, секретный сотрудник Департамента полиции, инженер Евгений Филиппович Азеф. Заявление Рутенберга было официально подтверждено ЦК партии эсеров и Судебно-следственной комиссией партии эсеров по делу Азефа. Впоследствии в советской историографии имели хождение две противоположные версии: что Гапон «был убит эсерами» и миф, согласно которому Гапон был «судим группой рабочих». Этот миф, основанный на письме, опубликованном вскоре после убийства, противоречит как заявлениям Рутенберга и ЦК партии эсеров, так и воспоминаниям самих исполнителей убийства, утверждавших, что, убивая Григория Аполлоновича Гапона, они исполняли решение ЦК. И сегодня обращаясь к архивным материалам и публикациям в Средствах Массовой Информации разных лет ставшая актуальной на фоне происходящего в настоящий момент в России и на всем постсоветском пространстве, мы попытаемся восстановить хронологию события произошедшего более века назад и отреогировать на призывы на общественный протест к людям Церкви на опубликованный материал журнала "Нескучный сад" в номере 1 (8) 2004 года "Трагедия священника Гапона и FOMA.RU. девятого декабря 2011 года рассказывающей о священнике Георгии Гапоне, автором которой являлся священник Василий Секачев...
Сегодня не для кого не секрет, что Советская пропаганда превратила его в шаблонного персонажа - банального провокатора, но в реальности все было сложнее и история этой личности - трагедия, о которой нельзя забывать и сегодня. Иначе мы будем не застрахованы от повторения "кровавого воскресения"...
Из материалов расследования этого убийства- нам известно, что 28 марта 1906 года бывший священник Георгий Аполлонович Гапон выехал из Санкт-Петербурга по Финляндской железной дороге и не вернулся обратно. Выезжая, Григорий Аполлонович Гапон не взял с собой ни вещей, ни оружия и обещал к вечеру вернуться. Близкие к Гапону рабочие забеспокоились, не случилось ли с ним какой-либо беды. По словам рабочих, в последнее время дела в рабочем «Собрании» стали налаживаться. Несмотря на ряд громких скандалов, связанных с похищением денег и газетной кампанией, организация не разрушилась, а только очистилась от ненужных элементов. Отделы по-прежнему были закрыты, но Центральный организационный комитет продолжал работать и вырабатывать дальнейшую стратегию. Гапон ни на минуту не прекращал хлопот об организации и ежедневно разъезжал по городу, устраивая деловые встречи и свидания. «До последнего дня он не переставал заботиться о нашей организации, ею он только и дышал», — вспоминал один из рабочих. Незадолго до убийства рабочие начали готовиться к изданию своего рабочего журнала. Договорённость об этом уже была достигнута, были найдены деньги и арендовано подходящее помещение. На роль редактора журнала был приглашён известный литератор Сергей Стечкин, писавший под псевдонимом Н. Строев. За два дня до своего исчезновения, 26 марта, Гапон представил рабочим составленный им проект новой программы организации. Проект имел громкое название «Программа русского синдикализма». Он предусматривал создание единого рабочего союза, независимого от правительства и политических партий. Союз должен был объединить рабочих разных профессий и превратиться в своего рода государство в государстве. В «Программе», в частности, говорилось: - «Рабочие должны объявить себя государством в буржуазном государстве, управляться собственным выборным правительством, издавать собственные законы, запастись собственными средствами — и материальными, и духовными. Мы не пойдём под начальство партий, мы будем самоуправляться, мы не будем ожидать чужой, всегда корыстной, денежной поддержки, мы образуем свой пролетарский фонд. Мы не отдадим своих детей в буржуазные школы. Мы заведём свои школы свободного разума. Мы будем единый союз рабочих, обладающий могуществом — и материальным, и духовным. И только тогда мы будем сильны…». Накануне исчезновения, 27 марта, Григорий Аполлонович Гапон посетил председателя Петербургского окружного суда и в ходе встречи, длившейся около часа, настойчиво требовал привлечения себя к суду для восстановления в гражданских правах. Стоит отметить, что по возвращении в Россию Григорий Аполонович Гапон не был амнистирован, как другие участники событий 9 января 1905 года, и, не добившись амнистии, предложил привлечь к суду самого себя. Незадолго до этого письмо с аналогичным требованием он направил на имя прокурора Петербургской судебной палаты. В письме он, в частности, писал: «Если в прошлых моих действиях правительство уже не видит преступления, то оно должно амнистировать меня, как всех остальных, причастных к движению 9-го января. Если, наоборот, в моих прошлых действиях правительство видит преступления, ещё не получившие своей кары, то судите меня, как беглого преступника, наравне с другими. Я не хочу никаких даров от правительства, ибо позади этих даров скрываются данайцы, и прошу меня легализировать с правом жить в Петербурге, либо привлечь меня к ответственности в суде. Дайте мне возможность открыто и свободно защищать свою честь». В день исчезновения, 28 марта, Г. А. Гапон посетил журналиста Н. В. Насакина-Симбирского и обсуждал с ним вопрос о возобновлении деятельности общественного суда над ним под председательством В. М. Грибовского. Общественный суд был задуман Гапоном как способ оправдаться от обвинений, предъявленных ему политическими врагами.В два часа дня он посетил один из отделов рабочего «Собрания» на Петербургской стороне и беседовал с рабочими Н. М. Варнашёвым и В. Смирновым, с которыми обсуждал текущие дела. В тот же день он встречался с рабочим Д. В. Кузиным, которого просил устроить ему несколько деловых свиданийРасставаясь с рабочими, Григорий Аполлонович Гапон сказал, что отправляется за город на свидание с представителем партии эсеров. Один из рабочих вспоминал, что человека, на свидание с которым он собирался ехать, звали Мартын. По сведениям рабочих, свидание должно было состояться в Озерках, так как Гапон спрашивал, сколько минут езды до Озерков и можно ли туда доехать на извозчике. К вечеру он обещал вернуться в Петербург. Уезжая в Озерки, Гапон забыл взять с собой револьвер, с которым не расставался в последнее время. По некоторым данным, он не взял его умышленно, заявив, что на этот раз он не нужен. По словам одного из рабочих, перед отъездом Григорий Аполлонович Гапон был, как всегда, весел и бодр и подбадривал своего приунывшего друга: «Не тужи, брат, всё хорошо!.. Всё очень хорошо!.. И отделы откроем!.. И многое рабочим сделаем!.. До свидания!». С этими словами он махнул рукой и отправился на вокзал. Около 4 часов дня Г. А. Гапон прибыл на Финляндский вокзал, сел на поезд и выехал в направлении станции Шувалово. Вечером он не вернулся в Петербург, и больше его никто не видел...
Георгий Аполлонович Гапон родился в 1870 году в местечке Белик Кобеляцкого уезда Полтавской губернии. Он был выходцем из простой крестьянской семьи, крепкой своими нравственными устоями. Его отец, Аполлон Федорович, был волостным писарем. Его избирали на эту должность на протяжении 35 лет сами крестьяне. Место это было "хлебное", и за счет всевозможных подношений, взяток и тому подобное , отец мог бы жить вполне безбедно, но ничего этого он не допускал, стараясь делать все честно и оставаясь по существу бедняком. Человек спокойный и уравновешенный, в жизни своей и мухи не обидевший, Аполлон Федорович при этом помнил о своем казачьем происхождении, ценил свободу и не терпел угнетателей. Сына своего он никогда не бил, уча его быть справедливым и честным. Стоит отметить и тот факт, что матери и деду с материнской стороны мальчик был обязан своим христианским воспитанием. Дед пересказывал ему жития святых, и Георгий стремился сам стать святым, приучался к молитве, постам и благочестию.
Георгий был очень способным мальчиком. Когда он в семь лет пошел в школу, то сразу обратил на себя внимание священника, преподавателя Закона Божия, посоветовавшего родителям позаботиться о дальнейшем образовании сына. Посоветовавшись, они решили: пусть и Георгий станет батюшкой. Так мальчик попал в Полтавское духовное училище, а затем и в Полтавскую семинарию.
Однако уже в самой ранней юности Георгий почувствовал противоречие между Евангельским идеалом и реальным содержанием повседневной церковной жизни, в том числе духовного образования, богослужения, быта священников... Все это составляло предмет его постоянных душевных терзаний. А разрешилось все это неожиданно просто. В последнем классе училища один из преподавателей (И. Трегубов) познакомил юношу с запрещенными книгами Л. Толстого о христианстве. "В первый раз мне стало ясно, - говорил впоследствии Гапон, - что суть религии не во внешних формах, а в духе, не в обрядностях, а в любви к ближнему".
В семинарии эти настроения поддержал еще один учитель-толстовец - И. Фейнерман. Как истинный неофит, Гапон стал всем вокруг рассказывать о наконец открывшейся ему истине, что не могло не навлечь на него прещений со стороны семинарского начальства, обвинившего его в ереси.
К сожалению, дух семинарии был таков, что никто не смог показать юноше ни на словах, ни тем более собственным примером, что подлинное христианство - это и есть религия любви, а не только лишь формы. Надо сказать то, что из семинарий того времени выходило немало революционеров, начиная с Чернышевского и Добролюбова и заканчивая И. В. Сталиным. Гапон же хотел все-таки оставаться верующим человеком, но не чувствовал необходимости пребывания в существующей Церкви. Так поставленный перед угрозой лишения стипендии, он сам решил от нее отказаться и жить собственным трудом. Гапон посвятил себя репетиторству, в чем добился определенных успехов. Его уроки нравились и детям, и их родителям. На занятиях он стал бывать меньше, проводя большую часть времени с босяками, больными, нуждающимися. Он всем старался помочь, ведь его вера требовала подлинной самоотдачи и любви. В семинарии же Гапон, весьма горячий и заносчивый от природы (хотя ему с детства были присущи и серьезность, и вдумчивость), то подначивал на уроках одного священника, то позволял себе грубость и даже шантаж с преподавателем догматики. В результате в 1893 году он получил диплом второй степени и "неуд" по поведению, что создавало ему препятствия не только для получения сана, но и для дальнейшего обучения. Если бы не встреча с будущей женой, Григорий Гапон так бы, наверное, и не стал священником. Невеста, девушка из богатой купеческой семьи, объяснила ему, что свое служение народу он сможет осуществить наилучшим образом именно как священник, а не как, предположим, врач, ведь врач лечит тело, а священник - душу, что несравненно важней. По словам Гапона, она говорила ему тогда, что "главное дело - быть верным не православной Церкви, а Христу, который есть идеал служения человечеству".
Лечить души людей, поддерживать их, возвращать людям надежду - вот что ощутил своим призванием молодой человек.
Родители невесты наотрез отказались отдавать ее за бедняка, но полюбивший Гапона полтавский архиерей Илларион (рассматривавший когда-то дело о его толстовстве и получивший благосклонные отзывы о талантливом учителе от некоторых высокопоставленных родителей) предоставил ему доходное место в кладбищенской церкви. Самого же молодого священника привлекают, конечно, не деньги, а возможность помогать людям с помощью своих доходов. На средства от треб о. Георгий устраивает братство для бедных. Людей покоряют утешительные проповеди Гапона, его горячее участие в судьбе каждого. Однако после внезапной смерти жены и под влиянием крайнего недовольства других священников, негодовавших на то, что тот "уводит" у них прихожан, отец Георгий решает перебраться в Петербург и поступать в Духовную академию. Владыка Илларион и богатая помещица, в доме которой Гапон репетиторствовал, снабжают о. Георгия рекомендательными письмами, которые заставляют начальство академии забыть о его плохом дипломе и поведении Став студентом, иерей Георгий Гапон ищет реализации своего стремления "служить правде и народу", но не находит его ни в стенах академии, ни в Обществе для распространения религиозного и нравственного просвещения, ни в миссии для рабочих, организованной епископом Вениамином (Муратовским). Какую-то надежду он получает от товарища обер-прокурора Священного Синода В.К. Саблера, предоставившего ему возможность проповедовать в Скорбященской церкви Галерной Гавани, где собиралось много рабочих и бедняков. Но предложение священника Георгия Гапона создать для них братство не встречает настоящего сочувствия.Только начав священствовать в приюте Синего креста и преподавать Закон Божий в Ольгинском приюте для бедных, отец Григорий хотя бы отчасти возвращается к тому служению, которое было у него в Полтаве. Его проповеди привлекают множество людей. После службы он посещает пристанища босяков - Гаванское и Девичье поля, - трактиры, где собираются рабочие, специально ночует в ночлежках, чтобы быть ближе к нищим и отщепенцам. Гапон будто исполняет завет свт. Феофана Затворника, данный им в 1890-е годы, - идти в народ и заново проповедовать Евангелие. Примерно к этому же времени относился и его проект реабилитации босяков и бродяг посредством устройства рабочих домов в городах и рабочих колоний в деревне (проект вызвал немалый интерес даже при дворе, в том числе и у императрицы Александры Феодоровны). Так деятельность отца Георгия во многом напоминает служение протоиерея Иоанна в Кронштадте и Петербурге. Часто отец Георгий, как и отец Иоанн, отдает нуждающимся последние деньги или одежду прямо с себя, самоотверженно поддерживает самых опустившихся босяков. Кажется, что священник Георгий Гапон стремится к созданию примерно такого же братства, какое было у протоиерея Иоанна в Кронштадте. Само собой напрашивается сопоставление рабочих домов Гапона с кронштадтским Домом трудолюбия. Однако отношение Гапона к отцу Иоанну было в общем-то негативным. Он высоко ценил проповеди кронштадтского пастыря, но в повседневной жизни считал его человеком "неискренним", "ограниченным" и даже политическим орудием "в руках правящих классов" - одним словом, таким же ханжой, каким, по мнению иерея Георгия Гапона, являлось и большинство представителей русского духовенства.Так получилось потому, что священник Георгий Гапон был другого духа, совершенно противоположным было его отношение ко Христу. Христос для него, как и для его учителя Льва Николаевича Толстого, лишь величайший человек, праведник. Так иерей Георгий Гапон служит литургию только как воспоминание и повод для произнесения проповеди (что отличает, кстати, и большинство протестантов), отец Иоанн - для живого общения с Богом, для непосредственного соединения через молитву и Божественную благодать со страданиями и Воскресением Христа Спасителя. Протоиерей Иоанн (Кронштадтский) не может без этого жить - он служит ежедневно, каждый день. И суть его служения - привести страждущих, нуждающихся непосредственно ко Христу. Гапону же совершенно чужд этой таинственный аспект социального служения. Утешение, которое Он несет, - от него самого. Иерей Георгий Гапон, если можно так сказать, дает людям себя, а не Христа. Цель Его в том, чтобы благодаря его братству и рабочим домам люди "попали в лучшие условия и обрели веру в себя" – это его собственные слова.Уже очень давно он перестал понимать, что цель христианской жизни в покаянии, в борьбе со страстями. Если отец Иоанн Кронштадтский борется с греховными мыслями и, прежде всего, с помыслами гордыни, пребывая в постоянной "молитве покаяния" (как он называл Иисусову молитву), то Гапон решительно не понимает, в чем ему каяться. Он не предпринимает никаких усилий для борьбы со страстями - и в конце концов гибнет под их ударами. Так нравственное падение о. Георгия происходит летом 1902 года. Он совращает несовершеннолетнюю воспитанницу приюта Синего креста Александру Уздалеву. Еще до этого он любил бывать в покоях воспитанниц, писал нескромные стихи в их альбомы, грешил против целомудрия. Теперь же происходит самое страшное, из-за чего Гапон уже и не может продолжать дальше священнослужение - по 25-му апостольскому правилу (поскольку продолжает жить с Уздалевой, объявив ее своей гражданской женой).
Как священник Георгий Гапон и не думает каяться, обвиняя в своем изгнании из приюта чиновников, будто бы опасавшихся успеха его проекта рабочих домов. Безусловно Он должен быть лишен священного сана... но отец Георгий продолжает быть священником!
Так как Петербургский митрополит Антоний (Вадковский) прощает его и восстанавливает в звании священника. Как это делается возможным - при том, что жить с Уздалевой Гапон продолжает до самой своей смерти в 1906 году (?) остается загадкой. На этот вопрос может "пролить свет" изучение документов российской тайной полиции - Охранного отделения - показывает, что прощение Гапона стало возможным благодаря вмешательству этой всесильной организации. Об этом говорит в своей автобиографии сам Гапон, не называя истинных причин своего увольнения...
Необычный священник попал в поле зрения полиции уже давно. Но именно летом 1902 года, когда министром внутренних дел стал В.К. Плеве, как раз такой "ходивший в народ" священнослужитель оказался нужен Министерству внутренних дел. Дело в том, что Плеве захотел ознаменовать начало своего министерства новой политикой в отношении рабочих. Он ознакомился с опытом начальника Московского охранного отделения С.В. Зубатова, создавшего в Москве при поддержке великого князя Сергея Александровича ряд легальных рабочих организаций, по типу западных профсоюзов, но при участии Церкви, и теперь решил распространить опыт и на Петербург. Гапон был самой подходящей кандидатурой на место руководителя таких организаций и их духовника. Однако прежде "прогрессивные" убеждения полтавского батюшки делали контакты полиции с ним весьма затруднительными. Теперь же, после истории с Уздалевой, он оказывался всецело в полицейских руках. Его просто поставили перед выбором: или запрет в священнослужении, или переход на службу в полицию, сохранение священства и возможность помогать рабочим.
Священник Георгий Аполлонович Гапон - дает свое согласие и в ноябре 1902 года рабочие Выборгской стороны получили от властей разрешение создать общество взаимопомощи. И уже в декабре 1902 года на собраниях общества стал появляться священник Георгий Гапон. Всю первую половину 1903 года при его участии (а за его спиной - С. В. Зубатова, ставшего главой Петербургского охранного отделения) продолжалась работа по преобразованию общества в полноправную рабочую организацию, а также созданию более представительного "Собрания русских фабрично-заводских рабочих в Санкт - Петербурге". Однако мы плохо бы знали Гапона, если бы позволили себе предположить, что он смирился с полицейским давлением на него. Напротив, он решил во что бы то ни стало вывести создающуюся рабочую организацию из-под опеки полиции и подчинить ее своим целям.
Сами обстоятельства благоприятствовали тому: в августе 1903 года неожиданно был уволен со своей должности С. В. Зубатов. В созданные им легальные рабочие организации на Юге России внедрились революционеры, спровоцировавшие грандиозную стачку. "Зубатовская катастрофа", о которой мне хочется рассказать чуть подробнее, и так сегодня благодаря учебникам истории советского периода, мы привыкли к тому, что если в дореволюционной России и были рабочие демонстрации, то обязательно антиправительственные, с драками с полицией и "героическому" сопротивлению революционно настроенного рабочего класса; Однако это не так. Например, 19 февраля 1902 года в самом сердце Москвы, в Кремле под патриотическими лозунгами прошли 60 (!) тысяч рабочих. Эта демонстрация была приурочена к очередной годовщине отмены крепостного права. После панихиды у памятника Александру II напротив Чудова монастыря и возложения венка к подножию монумента рабочие молились за здравие царствующего Николая II и пели гимн «Боже, царя храни». Причём на альтернативной демонстрации на Тверском бульваре, устроенной социал-демократами в это же время, рабочих было гораздо меньше.
Удивительно то, что под верноподданические лозунги рабочих собрал «Совет рабочих механического производства г. Москвы» – организация, которая была создана под контролем Сергея Васильевича Зубатова, начальника Московского охранного отделения с 1896 года, а в 1902 году ставшего во главе Особого отдела Департамента полиции. К тому времени Сергей Васильевич Зубатов возглавил политический сыск по всей Российской империи. Он знаменит тем, что вошел в русскую предреволюционную историю как руководитель и вдохновитель легального рабочего движения, которое его противники окрестили малосимпатичным словом «зубатовщина» или системой «полицейского социализма». Успехи этого начинания были так велики, что в 1903 году стало даже казаться, что хитроумный С. В. Зубатов похитит у социал-демократов их базу и главную надежду – российский пролетариат, и избавит тем самым Россию от надвигающейся революционной катастрофы.
Дело в том, что Зубатов практически первым во власти разглядел, какую опасность будет предоставлять для государства союз политического радикализма и рабочего движения. Он очень точно уловил, что революционные идеи – это не столько идеи рабочего класса, сколько идеи о рабочем классе. Для марксизма, считал он, пролетариат является скорее инструментом, внешним орудием, которым в революционных целях пользуется партийная интеллигенция. Собственно, об этом в эти же годы писал Владимир Ильич Ульянов (Ленин) в своей знаменитой работе «Что делать»: сознание рабочих само по себе порождает лишь экономическую борьбу, и поэтому главная задача революционной интеллигенции как раз и есть бороться с экономизмом и внести в массы революционную сознательность. Вот что об этом уже после своей отставки писал Сергей Васильевич Зубатов: «В 1896 г. в Москве обнаружилось массовое рабочее движение, поднятое революционерами. Естественно, за арестами главарей, в помещение охранного отделения потянулись массы необычных клиентов — в лице рабочих. Новизна явления должна была вызвать к себе особый интерес. Конечно, к делу можно бы было отнестись и совсем формально. Но, с другой стороны, ничто не воспрещало заняться им и по существу, заглянуть в душу явления, особенно если сцены опроса сопровождались слезами, моленьем о прощении, до киданья в ноги и поцелуев рук включительно, и воочию проявлявшимся полнейшим непониманием того преступления, наличность которого точно устанавливалась отобранными при следственных действиях формальными уликами. Конфликт между правдой формальной и правдой действительной вырисовывался с полной ясностью. С другой стороны, поступая с этой массой темных людей формально, сознательное должностное лицо рисковало не только не достичь конечных целей своей служебной деятельности, но и являлось способным “рубить тот сук, на котором сидело”».
Вероятно поэтому Зубатов Сергей Васильевич и решил попробовать перехватить рабочее движение у революционеров, направить его в легальные рамки, выбить почву из под их ног.
Надо сказать, что Сергей Васильевич Зубатов в молодости сам был близок к революционным народовольческим кругам, заведовал частной библиотекой, которая стала прибежищем для одного конспиративного кружка. После ареста его перевербовывает тогдашний начальник московского охранного отделения ротмистр Н.С. Бердяев. И С. В. Зубатов становится сначала секретным сотрудником, а потом и чиновником по особым поручениям в московском охранном отделении. Проделав стремительную карьеру, он в 1896 году, в возрасте тридцати трех лет становится начальником московского охранного отделения. Если обратится к материалам его "ЛИЧНОГО ДЕЛА" станет понятным, что Сергей Васильевич Зубатов был отменный полицейский чиновник и руководитель. При нем дела в охранном отделении идут образцово. Он вводит строгий учет, фотографирование преступников и дактилоскопию, учит своих подчиненных супербережному обращению с агентурой: «Вы, господа, должны смотреть на сотрудника, как на любимую женщину, с которой находитесь в тайной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный шаг и вы ее опозорите...» Также он учреждает «летучие отряды» филеров, которые при особых обстоятельствах могут выезжать по заданию в другие города и места империи. Московская школа филеров, созданная им и знаменитым (в узких кругах) Евстратием Медниковым, считалась лучшей в российской полиции.
Сергей Васильевич Зубатов, хорошо понимавший психологию революционеров, проявляет исключительные способности по склонению их к даче откровенных показаний и перевербовке. После своей отставки С. В. Зубатов пишет в одном письме: «Моя продолжительная и бессменная служебная деятельность, с массою людских встреч и предложений, привела меня к убеждению, что вся политическая борьба носит какое-то печальное, но тяжелое недоразумение, не замечаемое борющимися сторонами. Люди отчасти не могут, а отчасти не хотят понять друг друга и в силу этого тузят один другого без милосердия. Между тем и с той, и с другой стороны в большинстве встречаются прекрасные личности. Начиная с 1897 г., я пытался найти почву для примирения. Для этого я сам беседовал с арестованными, изучал их, дружился с ними, докладывал о результатах своих сношений с ними верхам, ломал с ведома последних целые дела, взывал к реформам, доказывая выгодность всего этого и с полицейской точки зрения, и с личной точки зрения тех, “кому вольготно, весело живется на Руси”. Выйдя на волю, освобожденные из-под стражи глубокомысленно объясняли мои действия “заигрыванием”, провокаторством, а консервативный элемент видел в них “гениальничание”, отрыжку революции».
С докладной запиской о необходимости создания сети легальных рабочих организаций под негласным контролем полиции С. В. Зубатов обращается к оберполицмейстеру Москвы Д.Ф. Трепову и министру внутренних дел В.К. Плеве. Причем эту докладную записку редактирует его единомышленник по многим вопросам, знаменитый бывший революционер, обративший из Савлов в Павлы, консервативный мыслитель Лев Тихомиров... Ачтобы понять психологию Льва Тихомирова - давайте рассмотрим его как личность и разберемся в его убеждениях, и так Нигилист-революционер Лев Александрович Тихомиров сначала был одним из лидеров террористической «Народной воли», по словам своих товарищей – «головой организации» и ее лучшим писателем. Сторонник цареубийства, Л. А. Тихомиров по своему собственному признанию делал «для ниспровержения существующего правительственного строя все» возможное. И вдруг он отрекается от своего радикального прошлого, становится глубоко верующим христианином и идеологом монархической государственности. При этом никто из его бывших товарищей не обвинял Льва Александровича Тихомирова в предательстве, разве что в ренегатстве или… психическом заболевании, иначе с чего бы он обратился к религии (так, например, считала знаменитая Вера Фигнер). Тем не менее, внезапный переход Тихомирова в лагерь «охранителей» и сторонников исторической России вызвал у революционеров шок и ярость. Собственно лично пройдя через революционный искус, испытав его на себе, Лев Александрович Тихомиров увидел всю ложь революционного движения и его идеологии. Как он позже рассказывал о себе, сомнения в правильности выбранного пути крепли у него постепенно. После убийства Александра II (сам он непосредственного участия в цареубийстве не принимал) и разгрома «Народной воли» он уезжает за границу. Там Тихомиров активно занимается революционной печатью и агитацией, но в 1888 году вдруг выходит его брошюра «Почему я перестал быть революционером». В этом же году он подает царю прошение о помиловании и получает его.
Вернувшись в Россию, Тихомиров становится ведущим консервативным публицистом и мыслителем, редактирует «Московские ведомости», очень близко дружит с мыслителем К.Н. Леонтьевым, который его тоже крайне высоко ценит, позже консультирует П.А. Столыпина по вопросам, связанным с рабочим движением. Его перу принадлежит множество интереснейших книг и статей консервативного строя мысли, среди них фундаментальная «Монархическая государственность», «Либералы и террористы», «Религиозно-философские основы истории», «В последние дни (Эсхатологическая фантазия)» и другие...
Конечно, с личностью и идеями Льва Александровича Тихомирова связано множество интереснейших сюжетов. Но здесь стоит довольно кратко остановиться на трех важных моментах, которые мне кажутся, увы, актуальными и поныне:
1. В брошюре «Почему я перестал быть революционером» Л. А. Тихомиров говорит о такой отличительной стороне революционного мировоззрения, как отсутствие подлинной умственной самостоятельности и «ненормальное господство книги» в целом: «Имея некоторую способность писать, я, как огромное большинство и поныне действующих либеральных и радикальных писателей, много лет оставался компилятором чужих мыслей, воспринятых на веру, усвоенных потому, что все так думают, все так пишут в целой массе исторических, экономических и т. п. сочинений. Как и все зараженные этим “прогрессивным” миросозерцанием, я узнал жизнь сначала по книгам. Ненормальное господство книги, нужно сознаться, составляет нынче большое зло». Так же Лев Александрович Тихомиров пишет, что революционная и, даже шире, либеральная интеллигенция формировала свой ум преимущественно по иностранным книгам. В ее мировоззрении все стройно и логично вытекает из одного пункта в другой. Однако покоится все на шатком основании, что объясняется чрезмерной подверженностью модным идейным веяниям.
Л. А. Тихомиров дает следующее объяснение тогдашней популярности революционных идей в России: «Революционное движение есть не причина, а только признак зла, от которого главнейше страдает современная Россия. Зло это, как я уже сказал, – недостаток серьезно выработанных умов в образованном классе, вследствие чего вся умственная работа этого класса отличается очень невысоким качеством… Судьбы России существенно зависят от того, сумеет ли она наконец выработать ядро зрелых умов, достаточно сильное для того, чтобы дать тон остальной массе образованного класса и наметить собственной работой, собственной мыслью и исследованием главнейшие пункты устроения России».
2. В связи с этим Лев Александрович Тихомиров, изнутри зная ситуацию и умонастроения революционного лагеря, говорит о прямой ответственности либеральной интеллигенции и легальной печати за крайности радикализма: «Если революционеры делаются за это время полными отщепенцами от исторической России, то я никак не могу их признать отщепенцами от европеизированной части образованного общества. Я положительнейшим образом утверждаю, что нет ни одного революционного течения (за исключением терроризма), которое бы не имело своих корней или отражения в легальной литературе, по большей части с необходимыми смягчениями, иногда и без них».
Л. А. Тихомиров рассказывает, что когда в 1870-х годах начался ряд политических процессов, то революционная молодежь видела со стороны либеральной интеллигенции к себе одно только сочувствие, которое духовно оказалось для нее губительным. «Оно было основано по преимуществу на чувстве гуманности, однако же нельзя было не видеть, что такой гуманности те же люди нисколько не проявляют относительно других, неполитических преступников. Настоящая гуманность, никого не вводящая в заблуждение, проявляется очень редко. Было двое-трое человек, которые, оказывая по христианству помощь страдающему человеку (каким был, натурально, и политический арестант), высказывали, однако, им свое неодобрение, старались переубедить их, доказать им, что они не правы. Это была настоящая гуманность, не помощь своему, а помощь врагу, и притом стремление не просто успокоить человека, доставить ему больше комфорта, а спасти его, помочь ему не только материально, но и духовно. Но такие люди составляли редкое исключение. Помощь заключенным по большей части была преклонением пред ними, относилась к ним как к мученикам и духовно окончательно губила их».
3. И последнее здесь – это трагичность судеб русского консерватизма, к которому принадлежали такие выдающиеся умы, как К.Н. Леонтьев и Л.А. Тихомиров.
- Во-первых, консерватизм был гораздо менее популярен, нежели его идеологические оппоненты. Например, талант Константина Леонтьева высоко ценили многие известные писатели и философы, но он был практически неизвестен широкой читательской публике и поэтому страдал от своей невостребованности.
- Во-вторых, немногочисленность фигур этого направления, отсутствие у них учеников. Когда в 1891 году умирает Леонтьев, Тихомиров записывает в своем дневнике: «У меня еще не умирало человека так близкого мне не внешне, а по моей привязанности к нему. Судьба! Мне должно быть одиноким, по видимому. Он мне был еще очень нужен. Только на днях предложил учить меня, быть моим катехизатором. И вот, – умер... Меня эта смерть гнетет».
Через пару месяцев в одном письме он опять вспоминает о Леонтьеве: «Не поверите, какую пустоту я чувствую по смерти Леонтьева. Это был здесь единственный человек, с которым я почти уже столковался чтобы что-нибудь делать. Все мои люди умирают: Толстой, на которого я рассчитывал, Пазухин, который на меня рассчитывал, наконец, Леонтьев».
- В-третьих, русский консерватизм при всей его глубине и оригинальности был все-таки гораздо менее идеологичен. Он не выработал стройные идейные схемы, по крайней мере, в таком количестве, которым могли похвастать марксисты или другие социалисты. Может быть, это следствие его гораздо большей близости к земле и почве, доверия к жизни и меньшей отвлеченной теоретичности.
И немногочисленность русских консервативных мыслителей, и ранний уход некоторых из них, и сравнительно меньшая теоретичность их идейных построений – все это готовило слом старой русской жизни, что произошел в 1917 году. Защитники монархии и Православия уходили, и лишь множились ряды их врагов. Словно Божий Промысл специально готовил нашу страну к тем испытаниям, что выпали на ее долю в 20 веке. В октябре 1894 года Лев Александрович Тихомиров снова записал в дневнике: «Бедная Россия! И какие потери. Все, что ни есть крепкого или подававшего надежды - все перемерло: Катков, Д. Толстой, Пазухин, К. Леонтьев, П. Астафьев. Ничего кругом: ни талантов, ни вожаков, ни единой личности, о которой бы сказал себе: вот центр сплочения. А остатки прошлого, либерально-революционного, пережили 13 лет, тихо и без успехов, но в строжайшей замкнутости и дисциплине сохранили все позиции, сохранили даже людей, фирмы, знамена, около которых завтра же могут сплотиться целые армии».
А уже в мае 1917 г., глядя на начавшееся революционное безумье, Л. А. Тихомиров оставляет такую запись в своем дневнике: «Я ухожу с сознанием, что искренне хотел блага народу России, человечеству. Я служил этому благу честно и старательно. Но мои идеи, мои представления об этом благе отвергнуты и покинуты народом, Россией и человечеством. Я не могу признать их правыми в идеалах, я не могу отказаться от своих идеалов. Но они имеют право жить, как считают лучшим для себя. Я не могу и даже не хочу, не имею права, им мешать устраиваться, как им угодно, хотя бы и гораздо хуже, чем они могли бы устроиться…Для меня во всей силе осталась одна задача, единственная: позаботиться о спасении души своей».
Впрочем, слабость консервативного лагеря выразилась и в фигуре самого Л. А. Тихомирова, в его непоследовательности. С годами у него все больше крепнут сомнения в перспективах существования самодержавной России. Трудно сказать, есть ли в этом его вина, поскольку к этим сомнениям сильно подталкивала общая ситуация в стране, управленческие способности власти, ее качество. Вот что он, например, писал в 1905 году в своем письме А.С.Суворину: «Во всем более всего виновато правительство... Только полным незнанием, бездействием и трусостью властей объяснимо самое возникновение революции... наше правительство показало себя во всем бессилии гнилости. Нечто невообразимое и невозможное. С таким государством невозможно жить» И еще: «Наша Монархия так разрыхлилась, что Господь один знает, каковы ее судьбы... Главное – в обществе подорвана ее идея, да и самого общества-то нет. Все съел чиновник».
Он видит, что в стране по сути не осталось доверия монархическому принципу (как можно сохранить монархию, если не осталось монархистов?), особенно его раздражает Распутин: «Кредит Государю подрывается страшно. А Он – поддерживая этих Распутиных и Варнав отталкивает от себя даже и дворянство и духовенство. Не знаю, чем кончится война, но после нее революция кажется совершенно неизбежной. Дело идет быстрыми шагами к тому, что преданными Династии останутся только лично заинтересованные люди, но эти продажные лица, конечно, сделаются первыми изменниками в случае наступления грозного часа».
В дальнейшем Лев Александрович Тихомиров отходит от активной политической деятельности. Все попытки вновь обратить его к ней воспринимает с раздражением.
К падению монархии он относится на редкость апатично, на первых порах даже поддерживает Временное правительство: «Можно надеяться, что Временное Правительство поддержит порядок и защиту страны… Этот переворот должна бы была сделать сама Династия, если бы в ней сколько-нибудь осталось живой нравственной силы…Я думаю, что основная причина гибели Царя – его ужасная жена. Но, конечно, не погибать стране из-за нее. А он – был под башмаком. И то удивительно, что так долго терпели, Я приходил к полному разочарованию в России, С этой стороны, конечно, снимается со всех гнетущее чувство, и дух народа может подняться».
Восьмого марта 1917 года он даже явился в милицию и дал подписку о своей верноподданности новой власти: «Я, нижеподписавшийся, Лев Александрович Тихомиров, даю сию подписку в том, что Новое Правительство я признаю, и все распоряжения оного исполню и во всем ему буду повиноваться».
Позже ему удается приспособиться и к новой власти. Коммунисты, как ни странно, не стали его карать за былое отступничество , но, напротив, выписали ему продуктовый паек и пенсию. Последние годы он мирно жил в Сергиевом Посаде рядом с Троице-Сергиевой Лаврой. От своих христианских убеждений, он, конечно, не отказался. Его последнее сочинение, написанное в 1919-1920 гг. в стол без каких-либо надежд на публикацию – повесть «В последние дни (Эсхатологическая фантазия)» о пришествии Антихриста и конце истории, в которой усматриваются несомненные параллели с «Краткой повестью об Антихристе» Владимира Соловьева и обильно цитируется Апокалипсис...
... Сергей Васильевич Зубатов понял чрезвычайную важность социальной работы среди широких народных слоев, то, насколько высшие классы России критически запоздали с этой работой: ведь революция была уже на пороге. Насколько изменения в социальной политике действительно назрели, показывает то, что С. В. Зубатову поначалу сопутствует очень больший успех. В его организации рабочие пошли массово. И за это его лично и его рабочие союзы сразу невзлюбили с разных сторон. Революционеры возненавидели его за то, что «зубатовщина» может лишить их массовой поддержки. Зубатова не приняли и предприниматели за то, что он поддерживает в конфликтах рабочих, а не их. А во власти слишком многим зубатовская затея казалось опасным заигрыванием с революцией. Вот что писал о сути своих начавшихся вскоре споров с министром внутренних дел Плеве Зубатов: «С находившимся в Москве, после своего назначенная, В. К. Плеве я имел три беседы, наполненных разговорами о недостаточности одной репрессии, о необходимости низовых реформ, о полной совместимости, на мой взгляд, исторических русских основ с общественным началом, о том, что реформаторская деятельность есть вернейшее лекарство против беспорядков и революций, о крайней желательности дать известную свободу общественной самодеятельности и прочее... Покойный спорил со мною, уверяя, что в России нет общественных сил, а есть только группы и кружки. Стоит хорошей полиции обнаружить настоящий их центр и заарестовать его, и всю эту видимую общественность как рукой снимет. Верность этого он испытал на своей служебной практике, прикончив таким способом с “Народной волей”. Со всем жаром убежденного практика, я протестовал против этой ошибки, но дождался лишь за это иронической клички “Маркиза Позы”».
В итоге, увы, вскоре С. В. Зубатова под надуманным предлогом в отставку. «Зубатовщина» не удалась. Более того, его ссылают под негласный полицейский надзор во Владимир. Правда, после убийства эсерами Плеве в июле 1904 года Сергея Васильевича Зубатова возвращают в Москву, восстанавливают в правах и дают пенсию, но на службу он уже не вернулся...
Сейчас спустя столетие, у историков возникает вопрос: - могло ли его дело победить? Мог ли он спасти Россию от революции? Наверно, главное препятствие было в том, что, во-первых, за организацию рабочего движения парадоксальным образом взялась преимущественно политическая полиция, желая перехватить пролетариат у марксистов. Но чтобы этот перехват был успешным, он должен был быть поддержан и другими силами во власти, но там, к сожалению, С. В. Зубатова очень мало кто понял. Одни «внутренние органы» не могут снять социальную напряженность, если это не нужно тем, органами кого и чего они собственно являются. Лишь совместное движение всего властного аппарата навстречу рабочим, а не одной полиции в лице Зубатова могло спасти дело. Помешал и узколобый, прямо-таки тупоумный эгоизм российских промышленников и фабрикантов (вот ещё один печальный урок истории!): например, не смотря на просьбы полиции, московские заводчики отказались оплатить участие в той самой верноподданной демонстрации рабочих 19 февраля 1903 года и засчитали этот день рабочим как прогул.
И второе – все-таки С. В. Зубатов начал слишком опасную и рискованную игру, пытаясь пройти по лезвию бритвы между рабочими, революционерами и полицией, полагаясь во многом на свой талант манипулятора. Но где дела ведутся слишком уж секретно, всегда высок риск обмана и провокации. Ведь после отставки Зубатова во главе его рабочих организаций становится священник Георгий Гапон....
...Снедаемый огромным честолюбием, он начинает обманывать уже всех, и очень по-крупному: революционеров, власть, рабочих. В итоге священник Григорий Гапон 9 января приводит под пули рабочих Петербурга... Конечно, при Сергее Васильевиче это вряд ли могло произойти. Но все же, в каком-то смысле инфраструктура гапоновской провокации, сама возможность тройной игры и бесконечных утаиваний была во многом создана самим С. В. Зубатовым. Конечно, он и предполагать не мог, чем все может обернуться, когда привлекал к совместной работе популярного среди питерских рабочих священника и проповедника Георгия Гапона: массовой гибелью людей и тем, что так скоро Кровавое воскресенье положит конец вере рабочих в царя и монархию.
Однако и жизнь самого Сергея Васильевича Зубатова трагически обрывается в марте 1917 года, когда монархия в России перестает существовать и фактически. Во время семейного обеда ему говорят, что царь Николай только что отрекся от престола. Сергей Васильевич Зубатов, как истенный патриот своего времени, молча выходит в соседнюю комнату – и стреляется…
... Эти события - "зубатовщина" 1903 года, лишний раз подтвердила, что нельзя добиваться благих целей, используя нечистые способы. Добром нарушение церковных канонов кончиться не могло. Судьба, словно сама распорядилась так, что Сергей Васильевич Зубатов не только не смог довести до конца начатого им дела, но и стал свидетелем превращения своей организации в слепое орудие русской революции, которую он всеми силами старался предупредить...
В этой связи стоит отметить и то, что после удаления С.В.Зубатова из депортамента полиции - священнику Григорию Гапону удалось отмежеваться от уже возникшего общества взаимопомощи рабочих механического производства и удалить всех зубатовских ставленников из "Собрания русских фабрично-заводских рабочих". С этого момента «Собрание» стало собственно гапоновской организацией (что с удовлетворением признавали и в Министерстве внутренних дел, которое стремилось скорее отмежеваться от С. В. Зубатова). Так 11 апреля 1904 года произошло официальное открытие "Собрания". К 1905 году оно насчитывало 11 отделов в Петербурге и окрестностях и около 7-8 тыс. членов. Уже в мае 1904 года Плеве удостоился высочайшей благодарности за деятельность иерея Георгия Гапона. Довольны были и сами рабочие. Благодаря гапоновскому «Собранию» они получили долгожданную свободу собраний и взаимопомощи, организацию досуга и самообразования. При отделениях «Собрания» организовывались библиотеки и бесплатные лектории. Руководство «Собрания» успешно защищало права своих членов, отменяло незаконные штрафы и решения об увольнении. Осенью 1904 года у «Собрания» появился запасной капитал, при его отделениях были открыты потребительские лавки и чайные. Возникла мысль о широкой системе кооперации и дешевых рабочих мастерских. Был выдвинут проект специального рабочего банка. В то же время внутри «Собрания», вокруг Гапона, сложилась узкая группировка революционеров, т.н. штабных, которые под прикрытием легальной деятельности осуществляли революционную пропаганду (как это было и на Юге России летом 1903 года). Уже в феврале 1904 года в "штабе" прозвучали слова о возможном кровавом исходе их борьбы. А в марте 1904 года "штабные" - социал-демократы А. Карелин и Д. Кузин, а также беспартийные И. Васильев и Н. Варнашов - обязали Гапона выработать и принять тайную политическую программу "Собрания". Фактически это уже была та самая петиция, которую понесут царю рабочие 9 января 1905 года. Если брать шире, это была программа революции 1905 года: свобода слова, печати, собрания, свобода совести, ответственность министров перед народом, амнистия политических заключенных и ссыльных, постепенная передача земли народу, 8-часовой рабочий день и прочие условия...
Иерей Григорий Гапон, хотя и не разделял многих убеждений своих вынужденных друзей, усердно прикрывал их перед полицией, благодаря чему вплоть до января 1905 г. МВД пребывало в абсолютном неведении того, что происходит внутри "Собрания", считая его совершенно лояльным правительству. Между тем, "штабные", которые в апреле 1904 г. все были выбраны в правление "Собрания", только ждали подходящего времени для выдвижения своей программы. Такой момент, по их мнению, наступил после убийства Плеве летом 1904 года, когда его место занял либеральный министр Святополк-Мирский. Осенью 1904 года многочисленные представители интеллигенции под видом ресторанных банкетов стали собираться на собрания, где выдвигали свои предложения реформ российского общества и направляли их царю. Началась "банкетная кампания" или "либеральная весна". К.П. Победоносцев мрачно предрекал, что все кончится ничем иным, как "резней на улицах Петербурга, так же как и в провинции". В это время, по примеру либералов, решили подать свою петицию царю и руководители "Собрания русских фабрично-заводских рабочих"...
Поводом для этого стало увольнение в декабре 1904 года четырех рабочих Путиловского завода, членов "Собрания". Когда заводская администрация отказалась удовлетворить ходатайство "Собрания" и Гапона (формально он не занимал в организации никаких постов), Нарвское отделение "Собрания" приняло решение начать забастовку в поддержку товарищей.
Однако Гапон до самого последнего момента сохранял надежду, что шествие удастся предотвратить: он хорошо понимал, что революция лишит его и рабочих всего, что удалось добиться в 1904 году. 26 декабря даже произошел конфликт между ним и "штабными", которые потребовали немедленной подачи петиции во время шествия рабочих. Гапон ответил решительным отказом. Но на следующий день, сломленный, он вынужден уступить. Тем временем движение набирает все большую силу, в забастовку включаются новые заводы (4 января бастовало 15 тысяч человек, 7 января - 105 тысяч). Видя размах происходящего, 4 января священник Георгий Гапон решает не просто примкнуть к "штабным", но встать во главе всего движения: ведь настоящий лидер "Собрания" все-таки он, рабочие знают и слушают его. В своих мечтах он видит себя вождем народной революции, который приходит к царю, рассказывает ему всю правду, и начинается новая, счастливая жизнь Русской земли; облагодетельствованный народ возносит хвалу своему царю и его советнику, доброму народному заступнику, батюшке Георгию Гапону.
Революционеры смотрят на священника Георгия Гапона более реалистично. Они ждали этого момента. Эсер П. Рутенберг, инженер Путиловского завода, уже давно и независимо от "штабных" приставленный своей партией к иерею Георгию Гапону, откровенно говорит в эти дни: "Гапон - это пешка и весь вопрос, кто эту пешку двигает". И "двинуть" решают против царя и его правительства. В целях личной безопасности и под давлением своего дяди Владимира Александровича, командующего Петербургским военным округом, который обещает сделать все для предотвращения беспорядков, государь покидает Петербург. Революционеры знают об этом, но все равно идут на Дворцовую площадь и ведут за собой народ. Чтобы разгорелось пламя революции, должна пролиться кровь трудящихся. Однако и властям не терпится дать острастку смутьянам. Речь идет прежде всего о том же Владимире Александровиче, взявшем на себя всю полноту власти в городе. По его собственному признанию, смуту успокоит публичное повешение нескольких сот недовольных. Он вытребовал введение военного положения, но в Петербурге об этом не объявил. Инициатор "либеральной весны" Святополк-Мирский, желая отменить военное положение, докладывает царю, что в столице вообще все успокоилось и государь может не волноваться. Между тем, газетные листки с объявлением о запрете и незаконности шествия вывешиваются слишком поздно и где-то во дворах. Рабочие уверены, что их действия законны - ведь они идут со священником, с хоругвями и иконами. Революционеры же тем временем без ведома рабочих вносят в окончательный текст петиции требования о созыве народного представительства - Учредительного собрания, - а также отделения Церкви от государства... (последним редактором был Рутенберг).
Именно в этот момент для священника было бы естественно отменить шествие, предотвратив тем самым пролитие крови. Но Гапон словно забывает о своем призвании примирять и прощать. Он делается как бы антиподом священника, он весь - пламенный революционер. Окрыленный своей ролью в происходящих событиях, он мечется по различным отделениям «Собрания» и призывает людей к борьбе. Это он первый говорит о стрельбе и пролитии крови: "Если солдаты будут стрелять, мы будем сопротивляться. Эсеры обещали бомбы". 7 января на совещании с меньшевиками Гапон говорит: "Если нас будут бить, мы ответим тем же, будут жертвы... Устроим баррикады, разгромим оружейные магазины, разобьем тюрьму, займем телефон и телеграф, - словом, устроим революцию..." 8 января Гапон пишет царю, что если он не выйдет к народу и не удовлетворит его требования, то "неповинная кровь ляжет между тобой и русскими людьми". Все дело революции Гапон исполняет как по нотам. Революционеры удивляются: откуда он все знает, как вдруг он стал таким, как им надо? Они не предполагают, что тот, кто ими руководит, тот и ему сам все подсказывает. Не служа литургии (это в воскресный-то день) и ограничившись только молебном, утром 9 января Гапон выводит людей на смерть.
В этой связи невольно вспоминаются строки В.С. Соловьева об Антихристе: "Он верил в Бога, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитал Ему себя... Высочайшие проявления ... деятельной благотворительности, казалось, достаточно оправдывали огромное самолюбие этого великого спиритуалиста ... и филантропа..."
Священник Георгий Гапон достаточно взбудоражил народ. Дальнейшее довершили революционеры. По воспоминаниям Максимилиана Волошина, накануне шествия неизвестные, нагнетая напряженность, бегали по городу и били стекла в домах. Когда изо всех концов города двинулись к центру города колонны 11 отделений "Собрания", то при их встрече с войсками вновь, как и в Москве, из толпы народа раздавались выстрелы. На Васильевском острове одной из колонн был захвачен оружейный склад, построены баррикады. В других местах проявлялся эффект несдерживаемой толпы, которая не могла, а часто и не собиралась останавливаться на предупредительные выстрелы. Увидев войска у Нарвских ворот, Гапон вместо того, чтобы призвать народ разойтись, как опять-таки подобало священнику, истерически призвал всех "к свободе или к смерти". От раздавшегося в ответ на это залпа отец Георгий был спасен шедшим рядом с ним Рутенбергом, который затащил его в подворотню, остриг и потащил на квартиру к М. Горькому писать прокламацию, которая начиналась словами: "Так отомстим же проклятому народом царю!"
"Гапон каким-то чудом остался жив, - писал поздно вечером 9 января Максим Горький, - лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет Бога и Церкви..."
Работа совершилась воистину адова. По данным полиции, погибло 120 человек, около 300 ранено. Либералы называли цифру в несколько тысяч пострадавших...
Совершилось то, что хотели революционеры. Люди шли к Зимнему дворцу настроенные верноподданнически. Среди возвращавшихся в царя не верил никто. Началась революция 1905 года. На этот раз священника Георгия Гапона же ждала насыщенная эмигрантская одиссея, во время которой он стал членом ряда русских революционных партий, в Женеве произвел глубокое впечатление на Ленина, в Лондоне снаряжал пароход с оружием для петербургских рабочих, в Париже стал завсегдатаем ресторанов и варьете, пока после амнистии октября 1905 года не вернулся на родину. Все, уже бывшее прежде, повторилось в виде фарса. Восстановив контакт с эсерами, Георгий Аполлонович Гапон одновременно поступил на службу в полицию и обещал выдать ей главных боевиков...
Решение участи Георгия Аполлоновича Гапона
Сразу после разговора с Григорием Аполлоновичем Гапоном, состоявшегося 6—7 февраля, Рутенберг выехал из Москвы в Петербург. Узнав, что член ЦК партии эсеров Евгений Азеф находится в Гельсингфорсе, Рутенберг немедленно отправился туда. 11—12 февраля он прибыл в город с первым утренним поездом. При встрече с Азефом Рутенберг изложил ему содержание своих разговоров с григорием Гапоном и спросил, что ему теперь делать. По словам Рутенберга, Азеф был «удивлён и возмущён» рассказанным.Он заявил, что с Гапоном следует немедленно покончить, «как с гадиной», и сделать это должен сам Рутенберг. Для этого Азеф предложил ему следующий план: Рутенберг должен пригласить Гапона на свидание, посадить его на извозчика, вывезти в лес, ткнуть ножом в спину и выбросить в снег. Для исполнения плана ему предоставлялся один из рысаков петербургской боевой организации. Утром того же дня со вторым петербургским поездом в Гельсингфорс приехал Борис Савинков, заместитель Азефа по руководству боевой организацией. Узнав о рассказе Рутенберга, Савинков присоединился к мнению Азефа о необходимости убить Григория Гапона. Вдвоём они активно убеждали в этом Рутенберга. Третьим человеком, узнавшим о рассказе Рутенберга, был член ЦК партии эсеров Виктор Чернов, проживавший в то время в Гельсингфорсе. Азеф зашёл к нему в тот же день, сообщил о рассказе Рутенберга и спросил его мнения. В отличие от Бориса Савинкова, Чернов высказался против убийства Гапона. Чернов мотивировал это тем, что при слепой вере в Гапона значительной части рабочих может сложиться легенда, что революционеры убили его из зависти и боязни его влияния. «Я тогда же утверждал, — вспоминал Чернов, — что хотя репутация известного лица сильно подорвана, но всё-таки ещё есть известные слои, которые в него верят, что однажды приобретённую им славу не так легко вычеркнуть из жизни и что в преступлениях, им совершённых, у нас не может быть для всех бесспорных и очевидных улик».ЦК не может предъявить доказательств его сношений с полицией, кроме показаний Рутенберга об их разговоре, происходившем с глазу на глаз. В качестве альтернативы Чернов предложил убить Георгия Гапона «на месте преступления», то есть во время его свидания с Рачковским. Вечером того же дня все четверо собрались на квартире финского революционера Вальтера Стенбека и обсудили сложившееся положение. Чернов снова повторил свою идею о необходимости убить Гапона «на месте преступления». Азеф после некоторых раздумий присоединился к мнению Чернова и сам стал развивать план двойного убийства Гапона и Рачковского. По воспоминаниям Б. Савинкова, Азеф рассуждал так: «Ну, тогда улика ведь налицо. Честный человек не может иметь свидания с Рачковским. Все убедятся, что Гапон действительно предатель». Сам Борис Савинков продолжал настаивать, что Гапона можно убить и одного, уверяя, что доказательства его предательства рано или поздно найдутся «сами собой». Но в конце концов и он присоединился к мнению старших товарищей. В итоге Азеф и Чернов заявили, что, как члены ЦК, они берут всё на свою ответственность, и от имени ЦК вынесли решение о двойном убийстве. Мнение других членов ЦК, отсутствовавших в Гельсингфорсе, запрошено не было. Стоит отметить, что в воспоминаниях эсеров не сохранилось упоминаний о том, что именно рассказал им о своих беседах с Гапоном Рутенберг. Однако очевидно, что они истолковали предложения Гапона как попытку проникнуть в боевую организацию с целью предательства. Чернов в одной из поздних статей выражал уверенность, что Григорий Гапон хотел войти в боевую организацию по заданию Рачковского. Так в официальном заявлении партии эсеров по делу Рутенберга в 1909 году действия священника Григория Гапона определялись как «провокаторские попытки». В то же время лидеры эсеров сознавали, что у них нет убедительных доказательств его вины и что для широких масс его убийство будет непонятным. Именно поэтому они остановились на двойном убийстве Григория Гапона с Рачковским, полагая, что связь отца Григория Гапона с Рачковским будет наглядным доказательством его вины. Вероятно выработанный план предполагал, что убийство должно быть совершено самим Рутенбергом, так как именно ему Григорий Гапон сделал предложение о сотрудничестве с охранкой. Рутенберг должен был притворно согласиться на встречу с Рачковским, пойти туда вместе с Григорием Гапоном и убить их вдвоём во время встречи. А в помощь Рутенбергу предоставлялись боевики из боевой организации. Бомбу для Григория Аполлоновича Гапона должен был приготовить Л. И. Зильберберг. Рутенбергу было также поручено тщательно записывать все свои беседы с Гапоном и эти письменные «отчёты» передавать в ЦК...
По свидетельству известного эсера - террориста Бориса Савинкова, Рутенберг неохотно согласился на предложенную ему роль. Его смущала щекотливая сторона дела — его фиктивное согласие священнику Георгию Гапону и весь план, построенный на лжи. «Он не привык ещё к тому, что всё боевое дело неизбежно и неизменно строится не только на самопожертвовании, но и на обмане», — вспоминал Борис Савинков. Рутенберг заявил, что не рассчитывает на себя в предлагаемой ему роли, но после некоторых колебаний согласился. О том, как принималось это решение, подробно рассказал в письме к историку Б. И. Николаевскому Виктор Чернов. По словам Чернова, уже при первой встрече с Рутенбергом Азеф и Савинков имели с ним «очень жёсткое объяснение». «Оба, в сущности, говорили, что и право, и долг революционера, к которому является с гнусным предложением предатель, не спрашиваясь и не обращаясь ни к каким инстанциям, реагировать непосредственно — разделаться с ним, и этим смыть оскорбление, нанесённое ему этим предложением»...
... «И Азеф, и особенно Савинков буквально припирали к стенке Рутенберга: как мог он, до некоторой степени „создавший“ Григория Гапона и приведший его в партию, так долго и так пассивно воспринимать его „совратительные“ демарши, а в результате прибежать к той же Боевой Организации и предлагать: вот, мол, я заманю Гапона, а вы его убейте? Азеф ещё сравнительно не так горячился, но Савинков буквально весь кипел от негодования и буквально третировал за это растерянного, удручённого, похожего на „мокрую курицу“ (как выразился потом, в разговоре лично со мной, тот же Борис Савинков) беднягу Рутенберга... Все дальнейшие переговоры, планы, приготовления — были сплошным изнасилованием Рутенберга Азефом и Савинковым, навязывавшим ему самую активную роль в уничтожении Гапона вместе с Рачковским, тогда как Рутенберг всячески упирался, малодушествовал (опять же, по характеристике Савинкова и Азефа) и стремился ограничить свою роль — ролью приманки для не чего не подозревающего Григория Гапона, и передачи всего дальнейшего другим». Однако сам Савинков в своих «Воспоминаниях террориста» описывал события немного иначе. Инициативу убийства Георгия Гапона он приписывал себе, а идею двойного убийства священника Григория Гапона с Рачковским — Азефу. В дальнейшимэта версия была поставлена под сомнение уже Б. И. Николаевским в ответном письме к Чернову. По мнению Николаевского, «это была типичнейшая игра Азефа с Савинковым, которого он толкал вперёд на роли благородного дурака». В первом разговоре Азеф был за убийство одного Георгия Гапона и внушил эту же идею Савинкову. Но, ознакомившись с позицией Чернова, он переметнулся и оставил эту позицию для Савинкова. А дальше уже Савинков, со свойственным ему темпераментом, стал внушать эту мысль Рутенбергу. «А я от Вас же слышал, — писал Николаевский, — как умел Савинков хватать мёртвой хваткой и издеваться над людьми»...
После того как решение об убийстве было принято, Чернов и Савинков покинули Гельсингфорс, а дальнейшие переговоры с Рутенбергом взял на себя Азеф. Чернов, выехав из Гельсингфорса, сообщил о принятом решении другим членам ЦК. По словам Чернова, это решение встретило с их стороны сильную оппозицию. Вначале они не хотели согласиться даже на двойное убийство Гапона и Рачковского. Однако в конце концов с этим решением «примирились». Стоит отметить, что в ходе общения Член ЦК Марк Натансон остался при особом мнении, выступив против убийства священника Георгия Гапона даже вдвоём с Рачковским. Впоследствии он настоял на отмене этого решения. Другой член ЦК, Андрей Аргунов, о принятом решении ничего не знал. О принятии же всем составом ЦК решения об убийстве одного Гапона, по словам Чернова, не было и речи. Стоит отметить и тот факт, что на начало 1906 года в состав ЦК партии эсеров входило 6 человек: Е. Ф. Азеф, В. М. Чернов, М. А. Натансон, А. А. Аргунов, Н. И. Ракитников и П. П. Крафт. Первые пять были избраны в состав ЦК на первом съезде партии эсеров в Иматре в декабре 1905 года, а шестой введён туда посредством кооптации. Самым влиятельным из членов ЦК на тот момент был Азеф, и формирование состава ЦК в значительной мере зависело от его усмотрения. Характеризуя его положение в партии, Чернов говорил, что «это было положение одного из самых деятельных членов ЦК, который в известный момент обладает таким влиянием и силой, что берёт на себя миссию воссоздания ЦК в России». В резолюции парижской группы партии эсеров говорилось, что Азеф пользовался столь беспредельной властью и престижем, что ему «была открыта самая широкая возможность насаждать своих сотрудников во всех партийных организациях». В отношениях с другими членами ЦК Азеф нередко проявлял грубость, самомнение, самодовольство и цинизм. Однако его авторитет в партии был настолько высок, что с его мнением считались более, чем со всяким другим. Он единолично вершил самые сложные дела, и ЦК только склонялся перед его железной волей. Что же касается рядовых деятелей партии эсеров, то они хотя и недолюбливали его, но боялись и безропотно исполняли все его приказания. С особой силой влияние Азефа проявилось в делах об убийстве лиц, заподозренных в сотрудничестве с полицией. В этих делах Азеф проявлял особую решительность, настаивая на непременном убийстве предателей. Когда в партию поступили сведения о предательстве Н. Ю. Татарова, ЦК принял решение отстранить его ото всех дел и избрал комиссию для расследования его дела. Однако приехавший из отпуска Азеф заставил ЦК переменить своё решение. По свидетельству Аргунова, Азеф горячился, ругал всех «мягкотелыми», «воронами» и доказывал, что Татарова надо было немедленно убить. В итоге Татаров был убит без подробного расследования его дела. А по свидетельству Чернова, такую же решительность Азеф проявил в деле об убийстве иерея Георгия Гапона...
«Когда в партии возникают подозрения против оказавшегося провокатором Татарова, но недостаточность улик заставляет лишь отстранить последнего от работы, Азеф презрительно заявляет: „Эх, вы! Тут не расследовать надо, а убить. Каких вам ещё надо улик? Разве в таких делах бывают достаточные улики? Разве не видите, что это провокатор?“ И та же самая решительность — в вопросе о Гапоне, когда Рутенбергом разоблачаются провокационные планы последнего». Соответствкнно была выработана и инструкции Азефа Рутенбергу...
«Мартын… Его спаситель и его убийца… Как всё ужасно и как всё подло кончилось…»
После того как решение об убийстве было принято, Чернов и Савинков уехали из Гельсингфорса, а Азеф взял на себя роль инструктора Рутенберга. Согласно выработанному плану, Рутенберг должен был устраниться ото всех дел и прекратить все сношения с ЦК и партийными организациями, чтобы не навести на их след полицию. При следующем свидании с Григорием Гапоном он должен был выразить готовность на встречу с Рачковским. Рутенберг должен был назвать себя членом боевой организации и сообщить, что стоит во главе готовящегося покушения на Дурново. Для убедительности ему было поручено симулировать подготовку покушения, расставляя в известное время на улицах Петербурга извозчиков. В помощь ему предоставлялся член боевой организации И. Двойников с лошадью и пролёткой. Добившись согласия на встречу с Рачковским, Рутенберг должен был обусловить своё сотрудничество с ним размером суммы, которую тот заплатит за выдачу покушений. Всё содержание своих переговоров с Гапоном он должен был записывать и в виде «отчётов» передавать представителю ЦК. Представителем ЦК, с которым он должен был сноситься, был Азеф...
В своих воспоминаниях Рутенберг утверждал, что в ходе его бесед с Азефом последний допускал возможность неудачи двойного покушения на Гапона и Рачковского и в случае такой неудачи признавал необходимость убить одного Григория Гапона. Для этого второго случая Азеф заранее приготовил всё необходимое. Он обратился за помощью к представителям финской революционной партии, заявив, что в случае убийства одного Гапона это нужно будет сделать в Финляндии, между Петербургом и Выборгом. Азеф просил предоставить для этого помещение, людей и лошадей. Представитель финской партии ответил, что они готовы предоставить лошадь и двух человек. По данным французской газеты «Le Matin», убийство должно было произойти в Териоках, где в то время проживал со своей семьёй Гапон. Однако местные представители финской партии, узнав, о каком деле идёт речь, наотрез отказались принимать в нём участие. Рутенберг отправился в Петербург, рассчитывая на двойное убийство. На расходы по убийству Гапона Рутенберг получил от ЦК партии эсеров 700 рублей.
21 или 22 февраля Рутенберг прибыл в Петербург и стал действовать согласно намеченному плану. Первая встреча с Григорием Гапоном состоялась 24 февраля в Териоках, на квартире Григория Аполлоновича Гапона. В ходе разговора Рутенберг выразил желание встретиться с Рачковским и спросил, сколько тот готов ему заплатить. Гапон отвечал неопределённо. Следующая встреча состоялась 1 марта на той же квартире. Григорий Гапон рассказывал о своих делах в рабочей организации и предстоящем общественном суде. Рутенберг снова в решительной форме заявил о желании встретиться с Рачковским. Для Гапона это заявление было неожиданным, но он обещал переговорить с полицейским. Действуя согласно инструкциям партии, Рутенберг обусловил встречу с Рачковским размером суммы, которую тот согласится заплатить за выдачу покушений. В результате разговор принял характер торга: Рутенберг назначал цену, а Гапон её сбивал. Было решено, что Гапон переговорит с Рачковским и назначит место свидания. По результатам переговоров свидание было назначено на 4 марта в петербургском ресторане «Контан». Так в назначенный день Рутенберг прибыл в ресторан «Контан», но никого там не застал. Рачковский не явился на свидание. На следующий день, 5 марта, Рутенберг встретился с Григорием Аполлоновичем Гапоном, который объяснил, что вышло недоразумение. Рачковский не пришёл на свидание, потому что Рутенберг не сообщил о своём согласии на встречу. Теперь он приглашает его на свидание в следующее воскресенье. Некоторые современные исследователи полагают, что Рачковский не явился на встречу, так как был предупреждён о готовящемся на него покушении.Высказывалось предположение, что Рачковский был предупреждён Азефом. Однако начальник Петербургского охранного отделения А. В. Герасимов в своих мемуарах утверждал, что о готовящемся покушении Рачковского предупредил он. По словам Герасимова, он узнал о готовящемся покушении от одного из своих агентов и сообщил об этом Рачковскому по телефону. Рачковский ответил, что «это смешно» и «этому нельзя верить», и предложил самому Герасимову прийти на встречу. Герасимов благоразумно отказался, но и Рачковский на встречу не пришёл. Неудача с Рачковским деморализовала Рутенберга. Он решил, что Рачковский не придёт к нему на свидание, если он предварительно не передаст ему каких-либо агентурных сведений. Ввиду этого Рутенберг решил бросить дело. С этой целью он отправился в Гельсингфорс и встретился с Азефом. На встрече он заявил, что дело не клеится и убить священника Григория Гапона вдвоём с Рачковским, по-видимому, не удастся. В ответ на это раздосадованный Азеф стал обвинять Рутенберга, что тот не исполняет его инструкций. По словам Рутенберга, Азеф обвинил его в провалах боевой организации в Петербурге и в грубой форме «сорвал на нём злобу».В конце разговора Азеф назначил ему свидание на вечер, чтобы подумать над вопросом, «не оставить ли Рачковского и не покончить ли с одним Гапоном». Как впоследствии утверждал Рутенберг, Азефу в это время уже было известно о негативном отношении ЦК к плану убийства одного Григория Гапона, но он не упомянул об этом ни единым словом.Обиженный грубым тоном Азефа, Рутенберг отказался от свидания и уехал обратно в Петербург, оставив записку, что будет продолжать дело согласно прежним инструкциям. Десятого марта Рутенберг в очередной раз встретился с Гапоном в Териоках. Григорий Аполлонович Гапон «с жаром и увлечением» рассказывал ему о своём плане убить Герасимова и Рачковского и предлагал принять в нём участие. Рутенберг должен был сообщить что-нибудь Рачковскому, получить деньги, не меньше 25 тысяч, а затем можно было устроить покушения. Для организации покушений Гапон предлагал использовать своих рабочих. Рутенберг отвечал неохотно, но согласился на встречу. Однако к 13 марта снова выяснилось, что Рачковский на встречу не идёт. Тогда Рутенберг в очередной раз решил ликвидировать дело и уехать за границу. Выехав в Гельсингфорс, он передал Азефу свой «отчёт» о последнем разговоре с Гапоном и сообщил запиской, что хочет уехать за границу. Однако Азеф ничего не ответил на эту записку. Тогда Рутенберг связался с Азефом по телефону, но тот ответил, что никакого ответа не будет. По словам В. М. Чернова, Азеф впоследствии передавал финал своей «возни» с Рутенбергом так: «Рутенберг не выдержал, снова „завял“, и достаточно было Рачковскому один раз не явиться на назначенное свидание, чтобы Рутенберг счёл всё дело проигранным, и опять прибежал говорить о том, что план комбинированной ликвидации невыполним». Азеф решил, «что никакого пива с Рутенбергом не сваришь, что он обратился не в человека, а в слякоть», и в разговоре по телефону обругал его и сказал: «Ну, не можешь (или не хочешь), так нечего и партии с тобою разговаривать, убирайся к чёрту и делай, что хочешь!». По сведениям Рутенберга, во время этого разговора у Азефа был Савинков. Но Савинков сохранял полное молчание. В своих воспоминаниях Рутенберг писал: «Я принял это молчание как упрёк, точнее — как оскорбление за то, что в том или другом виде не привёл в исполнение данное мне ЦК поручение… Решил привести в исполнение приговор ЦК, данное мне поручение относительно его одного». Впоследствии Рутенберг узнал, что, получив извещение о неудавшемся двойном убийстве Гапона и Рачковского и об его отъезде за границу, ЦК отменил решение об убийстве. Вместо него ЦК принял другое решение — об участии в общественном суде над Гапоном. На этом суде ЦК предполагал обнародовать сведения Рутенберга об его беседах с Григорием Аполлоновичем Гапоном. ЦК сделал об этом публичное заявление и назначил на суд своего представителя. Однако извещённый о данном решении Азеф ничего не сообщил о нём Рутенбергу. Азеф знал о возвращении Рутенберга в Петербург и за два дня до убийства был поставлен в известность о времени готовящегося теракта. Он имел возможность в любой момент связаться с Рутенбергом и остановить его, но этого не сделал.
Так как 28 марта 1906 года бывший священник Георгий Аполлонович Гапон выехал из Санкт-Петербурга по Финляндской железной дороге и не вернулся обратно. Выезжая, Григорий Аполлонович Гапон не взял с собой ни вещей, ни оружия и обещал к вечеру вернуться. Близкие к Гапону рабочие забеспокоились, не случилось ли с ним какой-либо беды. По словам рабочих, в последнее время дела в рабочем «Собрании» стали налаживаться. Несмотря на ряд громких скандалов, связанных с похищением денег и газетной кампанией, организация не разрушилась, а только очистилась от ненужных элементов. Отделы по-прежнему были закрыты, но Центральный организационный комитет продолжал работать и вырабатывать дальнейшую стратегию. Гапон ни на минуту не прекращал хлопот об организации и ежедневно разъезжал по городу, устраивая деловые встречи и свидания. «До последнего дня он не переставал заботиться о нашей организации, ею он только и дышал», — вспоминал один из рабочих. Незадолго до убийства рабочие начали готовиться к изданию своего рабочего журнала. Договорённость об этом уже была достигнута, были найдены деньги и арендовано подходящее помещение. На роль редактора журнала был приглашён известный литератор Сергей Стечкин, писавший под псевдонимом Н. Строев. За два дня до своего исчезновения, 26 марта, Гапон представил рабочим составленный им проект новой программы организации. Проект имел громкое название «Программа русского синдикализма». Он предусматривал создание единого рабочего союза, независимого от правительства и политических партий. Союз должен был объединить рабочих разных профессий и превратиться в своего рода государство в государстве. В «Программе», в частности, говорилось: - «Рабочие должны объявить себя государством в буржуазном государстве, управляться собственным выборным правительством, издавать собственные законы, запастись собственными средствами — и материальными, и духовными. Мы не пойдём под начальство партий, мы будем самоуправляться, мы не будем ожидать чужой, всегда корыстной, денежной поддержки, мы образуем свой пролетарский фонд. Мы не отдадим своих детей в буржуазные школы. Мы заведём свои школы свободного разума. Мы будем единый союз рабочих, обладающий могуществом — и материальным, и духовным. И только тогда мы будем сильны…». Накануне исчезновения, 27 марта, Григорий Аполлонович Гапон посетил председателя Петербургского окружного суда и в ходе встречи, длившейся около часа, настойчиво требовал привлечения себя к суду для восстановления в гражданских правах. Стоит отметить, что по возвращении в Россию Григорий Аполонович Гапон не был амнистирован, как другие участники событий 9 января 1905 года, и, не добившись амнистии, предложил привлечь к суду самого себя. Незадолго до этого письмо с аналогичным требованием он направил на имя прокурора Петербургской судебной палаты. В письме он, в частности, писал: «Если в прошлых моих действиях правительство уже не видит преступления, то оно должно амнистировать меня, как всех остальных, причастных к движению 9-го января. Если, наоборот, в моих прошлых действиях правительство видит преступления, ещё не получившие своей кары, то судите меня, как беглого преступника, наравне с другими. Я не хочу никаких даров от правительства, ибо позади этих даров скрываются данайцы, и прошу меня легализировать с правом жить в Петербурге, либо привлечь меня к ответственности в суде. Дайте мне возможность открыто и свободно защищать свою честь». В день исчезновения, 28 марта, Г. А. Гапон посетил журналиста Н. В. Насакина-Симбирского и обсуждал с ним вопрос о возобновлении деятельности общественного суда над ним под председательством В. М. Грибовского. Общественный суд был задуман Гапоном как способ оправдаться от обвинений, предъявленных ему политическими врагами.В два часа дня он посетил один из отделов рабочего «Собрания» на Петербургской стороне и беседовал с рабочими Н. М. Варнашёвым и В. Смирновым, с которыми обсуждал текущие дела. В тот же день он встречался с рабочим Д. В. Кузиным, которого просил устроить ему несколько деловых свиданийРасставаясь с рабочими, Григорий Аполлонович Гапон сказал, что отправляется за город на свидание с представителем партии эсеров. Один из рабочих вспоминал, что человека, на свидание с которым он собирался ехать, звали Мартын. По сведениям рабочих, свидание должно было состояться в Озерках, так как Гапон спрашивал, сколько минут езды до Озерков и можно ли туда доехать на извозчике. К вечеру он обещал вернуться в Петербург. Уезжая в Озерки, Гапон забыл взять с собой револьвер, с которым не расставался в последнее время. По некоторым данным, он не взял его умышленно, заявив, что на этот раз он не нужен. По словам одного из рабочих, перед отъездом Григорий Аполлонович Гапон был, как всегда, весел и бодр и подбадривал своего приунывшего друга: «Не тужи, брат, всё хорошо!.. Всё очень хорошо!.. И отделы откроем!.. И многое рабочим сделаем!.. До свидания!». С этими словами он махнул рукой и отправился на вокзал. Около 4 часов дня Г. А. Гапон прибыл на Финляндский вокзал, сел на поезд и выехал в направлении станции Шувалово. Вечером он не вернулся в Петербург, и больше его никто не видел....
...Утром 28 марта все исполнители убийства были собраны на даче и ожидали прибытия Гапона. По свидетельству «товарища Владислава», Рутенберг сообщил им, что Гапон прибудет на дачу в сопровождении Рачковского.А по словам «товарища Степана», они ожидали, что Гапон прибудет в сопровождении «целой своры сыщиков». Поэтому все боевики были вооружены браунингами на случай, если возникнет перестрелка.Перед прибытием поезда один или два боевика отправились на станцию, чтобы издалека следить за приехавшими и при необходимости уложить их выстрелами. В случае же, если всё обойдётся благополучно, орудием убийства должна была послужить верёвка. Сам Рутенберг должен был встретить Григория Аполлоновича Гапона на станции и проводить его на дачу. Так опальный священник Григорий Гапон, как и обещал, приехал из Петербурга с поездом, отходившим в 4 часа дня. Рутенберг встретил его на станции и, оставив под предлогом осмотра дороги, отправился к «товарищу Владиславу», которому сообщил, что Григорий Гапон приехал один. Обсудив сложившееся положение, они решили, что отступать уже поздно и придётся убивать одного Гапона. «Товарищ Владислав» вернулся на дачу, сообщил о перемене и удалил в ближайший лесок часть рабочих, которые стали не нужны. Далее Рутенберг возвратился к Григорию Аполлоновичу Гапону. По словам Рутенберга, Григорий Гапон ожидал его на главной улице Озерков. Гапон встретил его, посмеиваясь над его нерешительностью: и хочешь идти к Рачковскому, да боишься. Рутенберг ответил, что его беспокоит судьба тех людей, которые могут быть арестованы в случае выдачи покушений. Григорий Гапон отвечал, что их можно предупредить, и они скроются. В случае же, если кто-то будет арестован, можно организовать им побег. Он спрашивал, сколько это может стоить, и предлагал для этого деньги. По дороге Гапон развивал разные планы, как спасти арестованных людей. Затем Григорий Аполлонович Гапон спросил, нет ли здесь места, где можно посидеть и закусить. Рутенберг ответил, что у него здесь одна из конспиративных квартир, и повёл его прямо на дачу. Дальнейшее развитие событий источники описывают по-разному. По версии «товарища Владислава», когда Григорий Гапон и Рутенберг пришли на дачу, «товарищ Владислав» встретил их под видом сторожа, зажёг свечу и проводил по лестнице в ту комнату, где были спрятаны поджидавшие рабочие. Здесь Рутенберг объявил Григорию Аполлоновичу Гапону, что его ждёт, а остальные повалили его на пол, связали и задушили верёвкой. На всё ушло каких-нибудь полчаса. «Вскоре пришли товарищи Рутенберг и Гапон; я их впустил; на вопрос Гапона, кто я, Рутенберг назвал меня сторожем при даче, и сказал, чтобы я посветил им; я зажёг свечку и повёл их прямо в ту комнату, где ждали нас оставшиеся два товарища и где впоследствии был найден труп. Увидев ещё двух человек, Гапон, видимо, встревожился: он побледнел и голос у него дрожал, когда спрашивал, кто это и зачем. Тогда Рутенберг объявил, что его ждёт… Его опрокинули на пол, Рутенберг зажал ему рот, я держал за ноги, тов. „Синичка“ (рабочий) за руки, а товарищ „Гриша“ (тоже рабочий) затянул петлю. Через полчаса Гапон был трупом, после чего всё было приведено в такой вид, в каком после найдено судебными властями; мы покинули дачу, встретились с поджидавшими нас остальными товарищами и, небольшими группами, отбыли в Петербург».
Однако в воспоминаниях Рутенберга события излагаются несколько иначе. По версии Рутенберга, они с Григорием Гапоном пришли на дачу одни, и их никто не встретил. Рабочие прятались в маленькой комнате на верхнем этаже. Предполагалось, что Рутенберг поднимется по лестнице, выпустит рабочих, они свяжут Гапона и предъявят ему обвинение. Однако всё вышло по-другому. Григорий Аполонович Гапон первым поднялся по лестнице, вошёл в большую переднюю комнату, сбросил с себя шубу и уселся на диван. Диван стоял напротив двери в маленькую комнату, и Рутенберг не мог выпустить рабочих, опасаясь, что начнётся стрельба. Он в раздумье ходил по комнате, думая, что делать. В это время опальный священник Григорий Гапон начал говорить и неожиданно заговорил так откровенно, что сам Рутенберг не ожидал. Григорий Гапон стал уговаривать его пойти к Рачковскому и рассказать о покушениях. «Надо кончать. И чего ты ломаешься? 25 000 — большие деньги», — убеждал Гапон. Рабочие сидели в соседней комнате и сквозь тонкую перегородку слышали весь разговор. Рутенберг стал задавать Гапону наводящие вопросы. Он говорил, что опасается за судьбу участников покушений: ведь их отправят на виселицу. Григорий Аполлонович Гапон снова повторил, что их можно предупредить, а в крайнем случае устроить им побег. Когда же Рутенберг сказал, что убежит только часть, а остальных всё-таки повесят, опальный священник Григорий Гапон в раздражении заявил: «Жаль!.. Ничего не поделаешь! Посылаешь же ты, наконец, Каляева на виселицу?» Рутенберг говорил ещё о каких-то деньгах, о самоубийстве рабочего Черёмухина, о газетных разоблачениях и многом другом. А Гапон на всё отвечал и с каждым ответом становился всё наглее и циничнее. Наконец, Рутенберг прямо задал ему вопрос: «А если бы рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?» — «Ничего они не узнают, — отвечал Григорий Гапон. — А если бы и узнали, я скажу, что сносился для их же пользы». — «А если бы я опубликовал всё это?» — «Ты, конечно, этого не сделаешь, и говорить не стоит… А если бы сделал, я напечатал бы в газетах, что ты сумасшедший, что я знать ничего не знаю. Ни доказательств, ни свидетелей у тебя нет. И мне, конечно, поверили бы». В заключение этой сцены Рутенберг направился к дверям маленькой комнаты, открыл их и выпустил оттуда «свидетелей»...
К примеру, сюжет с «подслушивающими свидетелями» встречается и у других авторов — у «товарища Степана» из книги Л. Г. Дейча, у автора из «Былого», (если только «товарищ Степан», «товарищ Владислав» и Дикгоф-Деренталь не одно и то же лицо) и в повести С. Д. Мстиславского "Смерть Гопона". Так по воспоминаниям «товарища Степана», рабочие спрятались в маленькой комнате и начали закусывать хлебом и колбасой. В это время по лестнице послышались шаги, и рядом с комнатой уселись двое. Рабочие услышали голос опального иерея Григория Гапона, который начал уговаривать «товарища Мартына» согласиться «за 25 000 р. выдать одно покушение, а за два можно получить 50 000 руб. и 100 000 — за четыре». «Он говорил так нагло, нахально, что мы ушам своим не верили», — вспоминал «товарищ Степан». Их страшно томил этот казавшийся бесконечным разговор, но Рутенберг никак не выпускал их из засады, а всё продолжал задавать Гапону наводящие вопросы. Рабочих разбирало нетерпение. «И такое тяжёлое у нас было состояние, что и теперь вспоминать неприятно… Не могу передать, какое отвратительное состояние — ожидать с минуты на минуту, что вот придётся убивать человека», — рассказывал «товарищ Степан».
Наконец, Рутенберг открыл дверь, выпустил рабочих, и они с криком набросились на Григория Гапона. По воспоминаниям Рутенберга, Гапон крикнул было в первую минуту: «Мартын!» — но увидел перед собой знакомое лицо рабочего и «понял всё». Рабочие повалили его на пол и стали связывать, но он отчаянно боролся. По словам «товарища Степана», среди рабочих был «молотобоец Павел», высокий жилистый парень, лично знавший священника Григория Гапона. Он бросился на Него и, повалив его на пол, стал душить своими железными руками. Однако тот извернулся и в свою очередь подмял под себя «Павла». На помощь «товарищу Павлу» бросился «товарищ Сергей», но Григорий Гапон и его повалил, обнаружив неимоверную ловкость и силу. Тогда «товарищ Степан» схватил верёвку, вероятно, случайно оставленную дворником, приносившим дрова, и закинул ему на шею петлю. Все вместе потянули его в соседнюю комнату и подвесили на вбитый над вешалкой крюк. Перед смертью Григорий Аполлонович Гапон прохрипел, что сделал всё это «ради бывшей у него идеи».... «Товарищи, братцы. Не верьте тому, что слышали. Я по-прежнему за вас, у меня своя идея», — пытался сказать Григорий Гапон. «Всего не припомню, что он нам и мы ему говорили», — рассказывал «товарищ Степан». — «Такое было состояние, что невозможно передать: скверная вещь убивать, хотя бы и изменника». Хочется отметить и тот факт, что сам Рутенберг не присутствовал при исполнении убийства. Когда Григория Гапона связали, он спустился по лестнице на первый этаж и ожидал развязки на стеклянной веранде. Поднялся наверх, только когда ему сообщили, что Гапон мёртв. По воспоминаниям автора из «Былого», у Рутенберга была нервная лихорадка. Он долго смотрел на висящий труп Григория Гапона и думал о чём-то своём. «Тут лицо его исказилось и, весь дрожа, он неожиданно сказал: „Ведь друг он мне когда-то был!… Боже мой… Боже мой! Какой ужас… Но так надо было…“ Плечи его судорожно вздрагивали, лицо было мёртвенно-бледно. Я просил его успокоиться. „Он получил то, что заслужил“, — сказал я ему про Гапона. — „Да… Но всё-таки… Какой ужас… Какой ужас! Ведь сколько связано у меня было с этим человеком! Сколько крови…“».
Согласно обнародованным данным опальный священник Григорий Аполлонович Гапон был убит в 7 часов вечера 28 марта 1906 года. Убийцы обыскали карманы покойного и изъяли у него кожаный бумажник и две записные книжки. В бумажнике оказались 1300 рублей, десять разных записок и расписок, две визитные карточки и ключи от несгораемого ящика № 414 банка «Лионский кредит». Ключи и документы забрал с собой Рутенберг, а деньги поделили между собой исполнители. Затем дачу заперли, а ключ от входной двери бросили в прорубь. Когда в газетах появились сообщения, что священник Григорий Аполлонович Гапон при убийстве был ограблен, из Берлина на имя адвоката Марголина были высланы 1300 рублей новыми купюрами...
...Утром 29 марта Рутенберг прибыл в Гельсингфорс. Он передал ЦК изъятые вещи убиенного Григория Аполлоновича Гапона и набросок заявления для печати и уехал в деревню. Через несколько дней к нему явился член боевой организации Б. Н. Моисеенко и от имени Азефа заявил, что ЦК отказывается что-либо заявлять по этому делу, так как считает его частным делом Рутенберга. Рутенберг удивился и выехал в Гельсингфорс. Тем временем в Гельсингфорс из Москвы прибыл Борис Савинков. При встрече с Азефом последний между делом сообщил ему: «А ты знаешь, Гапон убит». Борис Савинков удивился и спросил: «Кем?» — «Мартыном (Рутенбергом)». — «Партия разрешила?» — «Нет, Мартын действовал самостоятельно».
В тот же день Азеф и Савинков вдвоём отправились к Рутенбергу. «Приход их был для меня невыразимой радостью, — вспоминал Рутенберг. — Оба обнимали, целовали меня. Савинков — искренне и просто, Азеф — снисходительно, прощающе». Савинков полагал, что партия должна объявить смерть Гапона партийным делом. Азеф, напротив, категорически заявил, что ЦК этого не сделает. Он также сказал, что в заявлении о смерти Гапона не должно быть ни слова о причастности к нему партии и боевой организации. Тогда все втроём отправились к Марку Натансону. Но Натансон решительно поддержал Азефа. Натансон заявил, что считает убийство Гапона частным делом Рутенберга, который один имел на это «моральное право». Когда же Рутенберг сослался на приговор ЦК, Натансон сказал, что о произошедшем в Озерках ЦК ничего не подозревал. Получив известие, что Рутенберг ликвидирует дело и уезжает за границу, ЦК отменил приговор и выразил согласие на участие в общественном суде над Гапоном. ЦК уже назначил в этот суд своего представителя, который должен был предъявить показания Рутенберга о сношениях Гапона с Рачковским. Теперь, когда выяснилось, что Гапон убит, ЦК не может признать это партийным делом, так как «ЦК не может одновременно судить и убивать». Далее Натансон предложил ничего не публиковать о деле Гапона и оставить его тайной. «Мало ли в революции бывает тайн». Тогда Рутенберг предложил составить заявление от своего собственного имени. На это Азеф ответил, что от своего имени Рутенберг может заявлять всё, что угодно, но чтобы в этом заявлении ни словом не упоминалось ни о ЦК, ни о боевой организации. Натансон поддержал Азефа, и Савинков тоже не возражал. Рутенберг составил от своего имени набросок заявления от имени «суда рабочих». Азеф, ознакомившись с документом, предложил выслать его из-за границы, чтобы не скомпрометировать город, в котором они находятся. По распоряжению Азефа вещи Гапона были отправлены в Берлин и оттуда высланы на имя адвоката Гапона С. П. Марголина. Оригиналы записок Гапона и его записные книжки остались в распоряжении Азефа. Рутенберг выехал за границу и прибыл в Женеву, где отдал составленное им заявление для редактирования Михаилу Гоцу. Гоц, в свою очередь, посоветовал не ставить под заявлением подписи Рутенберга, сказав, что анонимность заявления делу не повредит. В результате в Петербург из Берлина был отправлен анонимный «приговор суда рабочих», который появился в газетах 19 апреля. Между тем уже 16 апреля в газетах за подписью «Маска» появилась статья И. Ф. Манасевича-Мануйлова «К убийству отца Григория Гапона», в которой сообщалось, что Гапона убил «член боевой организации» эсеров Мартын Рутенберг. В статье утверждалось, что Рутенберг первым выразил желание сотрудничать с полицией, а затем убил Гапона, как своего «демона-искусителя». 26 апреля ЦК партии эсеров опроверг эти сообщения, заявив, что они являются «гнусной клеветой», однако умолчал о своём собственном участии в этом деле. В заявлении ЦК утверждалось, что Григорий Гапон после 1905 года «не имел сношений ни с одной из партийных организаций». По сведениям Рутенберга, составителем этого заявления был В. М. Чернов, принимавший непосредственное участие в решении участи Григория Гапона. Так четвертого мая в официальной газете эсеров «Дело народа» в анонимном обзоре печати Чернов снова опроверг слухи о причастности партии к этому убийству. Комментируя версии об убийстве Гапона, Чернов писал: «Первое соображение — относительно с.-р. организации, — даже совершенно излишне. — Всем достаточно хорошо известно, что эта организация post factum всегда прямо и открыто заявляет, что она совершила такой-то факт и по таким-то причинам. Тем же порядком извещала она каждый раз и об устранении лиц, уличённых ею во вредных для партии сношениях с полицией… Вопрос о том, кто убил Гапона, совершенно разрешается опубликованным во всех газетах приговором суда рабочих, которому почему-то не хотели верить…». А вот внутри партии эсеров получила распространение другая версия убийства. Здесь признавали, что Григорий Гапон был убит Рутенбергом, но считали, что он действовал по собственной инициативе. Отношение к этому поступку было разное. Одни, как Борис Савинков, одобряли поступок Рутенберга. Другие, как Чернов, видели в нём досадное недоразумение, оправданное только обстоятельствами дела. В письме к Рутенбергу в конце 1906 года Чернов писал: «Я вполне понимаю, — да и другие товарищи тоже, — что моральное потрясение, произведённое в вас падением лица, в которое вы верили и которое олицетворяло собою славные исторические дни, вместе с волнением, без которого не могло обойтись решение вычеркнуть это лицо из истории, были совершенно достаточным основанием для происшедшего недоразумения… И лично мне во всём этом странно только одно: как вы теперь можете ещё думать и утверждать, что вы имели полномочия на то, что произошло». Наконец, третьи осуждали поступок Рутенберга, видя в нём проявление личной мести. Один из старейших членов партии Осип Минор, узнав о происшедшем от жены Азефа Л. Минкиной, был в сильнейшем негодовании против Рутенберга, говоря, что «совершённое им убийство священника Григория Гапона отнюдь не является геройским поступком, потому что в данном случае он действовал не в целях партийных, а лишь из чувства личной мести». Когда же Минкина сообщила, что Рутенберг находится в удручённом состоянии и близок к самоубийству, Минор ответил, что «это, в сущности, наилучший способ для него выйти из того положения, в которое он себя поставил, ибо в партии социалистов-революционеров ему больше нечего делать».
По горячим следам после убийства Григория Аполлоновича Гапона была написана повесть А. А. Дикгофа-Деренталя «В тёмную ночь» об убийцах-террористах, «Русское богатство», 1907, №№ 9—11, однако сам Рутенберг не был согласен ни с одной из этих версий. После того, как в обществе распространилось мнение, что он убил Григория Гапона по личным мотивам, Рутенберг стал добиваться от партии, чтобы она признала своё участие в этом деле. В устных и письменных заявлениях он настаивал, что действовал по поручению ЦК и что исполнители убийства были уверены, что исполняют решение ЦК. Он утверждал, что член ЦК Азеф дал ему разрешение на убийство одного Гапона в случае, если двойное убийство Гапона с Рачковским не удастся. Он также утверждал, что Азеф за два дня до убийства был поставлен в известность о его подготовке, но его не остановил, и, наконец, что Азеф сам помогал ему в этой подготовке советами и указанием лиц, которые должны были убить одного Гапона. Однако Азеф категорически отрицал эти обвинения. Для ЦК вопрос свёлся к тому, что либо Рутенберг, либо Азеф говорил неправду. А поскольку авторитет Азефа в партии был непререкаем, то ЦК верил ему, а не Рутенбергу. В июле 1906 года Азеф встретился с Рутенбергом в Гейдельберге и упрекнул его в том, что он рассказывает о деле не так, как было в действительности. Когда же Рутенберг возразил, Азеф поставил вопрос так: «Хорошо, вы мне скажите одно: поручал я вам убийство Гапона или нет?» — «Конечно». — «Вы лжёте, Мартын Иванович!» В конце разговора Азеф заявил, что у Рутенберга расстроены нервы, и предложил ему поехать в Россию и заняться работой. «Его предложение поехать в Россию я принял как совершенно определённое намерение помочь мне повиснуть на ближайшей виселице», — вспоминал Рутенберг. Борис Савинков закончил тем, что полностью присоединился к мнению ЦК. «Я считал, что центральный комитет действовал правильно, — писал впоследствии Савинков. — Я хорошо помнил, что Азеф и Чернов высказались против убийства одного Гапона». Удручённый отказом партии, Рутенберг впал в состояние депрессии. Он считал, что Азеф и Савинков предали его, сначала послав на убийство Григория Аполлоновича Гапона, а затем отказавшись взять за него ответственность. Одно время Рутенберг был близок к самоубийству, а затем стал вынашивать план убийства Азефа и Савинкова, которые должны были повиснуть «на такой же вешалке», что и Гапон. В письме к Савинкову от 19 февраля 1908 года Рутенберг писал: «И с неумолимой логикой я подводил к тому, что раз повесил Гапона, то на такой же вешалке должен повисеть и Павел Иванович Савинков, и Иван Николаевич Азеф. И перед глазами стояли та же комната с печкой в углу, та же вешалка и на ней два тела, толстое и тонкое, с равно потемневшими лицами, с равно вытянутыми шеями, равно сломанными торсами и подтянутыми ногами… И волосы подымались дыбом. И душу жгло от еле переносимого удовлетворения от правильности и нужности стоявшей перед глазами картины».
В 1907 году Рутенберг поселился на острове Капри у Максима Горького и принялся писать воспоминания об убийстве Григория Гапона. Эти воспоминания должны были реабилитировать его в глазах общества как революционера. Однако из-за противодействия ЦК книга не выходила в свет вплоть до разоблачения Азефа. Только после разоблачения Азефа, в феврале 1909 года, партия официально признала свою причастность к этому делу. В августе 1909 года Рутенберг издал свою книгу, добавив в неё всё то, что касалось роли ЦК и лично Азефа в деле убийства Григория Аполлоновича Гапона.
Надо отметить и тот факт, что история со священником Григорием Гапоном морально надломила Рутенберга. Он долго не мог оправиться от шока, пережитого в момент убийства. В беседе с Савинковым он говорил: «Я вижу его во сне… Он мне всё мерещится. Подумай, — ведь я его спас девятого января… А теперь он висит!» Когда Рутенберг готовил к изданию свою книгу, издатель через Максима Горького попросил его внести в неё дополнения. «А меня брал ужас не только писать, но даже думать об этом деле», — вспоминал Рутенберг. Последующий конфликт с ЦК, вызванный отказом признать убийство священника Григория Гапона партийным делом, окончательно деморализовал Рутенберга. По словам Чернова, история с Гапоном сломила его как революционера. Впоследствии Рутенберг отошёл от революции, вернулся к иудаизму и стал одним из деятелей сионистского движения. Несмотря на это, после февральской революции 1917 года он вернулся из эмиграции в Россию и снова принял активное участие в развертывающихся политических событиях на стороне Керенского и эсеров, несколько раз даже занимая руководящие посты и противодействуя большевикам до и после октябрьской революции. В конечном счете из-за восстановления советской власти в Одессе Рутенберг был вынужден опять эмигрировать в 1919-ом году. После этого уехал в Палестину, где принял участие в электрификации страны и в создании государства Израиль. О своём участии в деле Григория Аполлоновича Гапона он старался не вспоминать и не любил, когда ему об этом напоминали. Когда в Советской России решили переиздать его книгу об убийстве священника Григория Гапона, он активно протестовал, и книга была издана без его согласия. А в конце жизни Рутенберг признавался в частном разговоре: «Я до сих пор не уверен, было ли убийство Гапона справедливым, был ли он на самом деле агентом-провокатором»?!.
Исчезновение Г. А. Гапона вызвало тревогу среди близких ему рабочих. Уже давно ходили слухи, что на Григория Аполлоновича Гапона готовится покушение. Незадолго до этого было получено сообщение, что решение об убийстве Григория Гапона принято в одном черносотенном кружке, и какой-то человек даже взялся его осуществить. Рабочие предупреждали Г. А. Гапона об опасности, уверяя, что черносотенцы могут его убить. Григорий Аполлонович Гапон соглашался, что «могут», но не боялся. Из других источников приходили сообщения, что Григорием Гапоном недовольны революционные партии. Революционеры не могли простить Григорию Аполлоновичу Гапону союз с графом Витте и боялись, что, общаясь с правительственными чиновниками, он разгласит их тайны. Сам же опальный священник Григорий Гапон не ожидал опасности с этой стороны, говоря, что революционеры могут хотеть его дискредитировать в глазах общества, но убивать им его незачем. А в беседе с адвокатом С. П. Марголиным, он прямо заявлял, что не боится ни рабочих, ни революционеров, но только охранного отделения. Однако пятого апреля гражданская жена Гапона А. К. Уздалёва ходила в Губернское жандармское управление и наводила справки, не арестован ли её муж. В управлении ответили, что никаких распоряжений относительно Григория Аполлоновича Гапона не поступало. Тревога среди рабочих нарастала. Уезжая из Петербурга, Гапон не оставил семье денег, и у его жены с ребёнком на руках осталось около восемь рублей. Возникло подозрение, что Г. А. Гапон убит. Так шестого апреля в газетах появились сообщения, что Григорий Аполлонович Гапон пропал без вести. Газеты строили разные версии об его исчезновении и сообщали всевозможные слухи об его местонахождении. Кто-то высказал мысль, что
опальный священник Григорий Гапон мог покончить с собой, но эта версия была единодушно отвергнута его знакомыми. «Надо не знать Гапона, чтоб так думать, — писал журналист Пётр Пильский. — Нет, Гапон не мог кончить с собою. С ним могли кончить, и могли кончить многие». Адвокат Марголин утверждал, что Гапон убит, и высказывал предположение о политическом характере убийства: «Рассуждая логически, об этом не может быть двух мнений: Гапон убит. Другой вопрос, кем он убит, при каких обстоятельствах он убит и какой именно стороне из двух борющихся в рабочем и общественном движении более нужна была его смерть. Тут трудно делать даже догадки, и несомненно, что каждая сторона постарается доказать своё alibi»....
В середине апреля в печати появились сообщения, что опальный священник Григорий Аполлонович Гапон убит. Так 16 апреля в газете «Новое время» под псевдонимом «Маска» была напечатана статья «К убийству отца Гапона». Газета сообщала, что Гапон был убит под Петербургом членом боевой организации эсеров инженером Петром Рутенбергом по кличке Мартын. По утверждению автора, в последнее время Гапон имел несколько встреч с инженером Рутенбергом, который выразил желание перейти на сторону правительства и сообщать ему сведения о деятельности боевой организации. Гапон обещал переговорить об этом с одним из чиновников Департамента полиции. В середине марта Григорий Аполлонович Гапон явился к этому лицу и сообщил, что Рутенберг соглашается стать агентом полиции, но требует за свою «измену» партии 100 тысяч рублей. Сумма оказалась слишком большой, и Гапон был уполномочен предложить Рутенбергу 25 тысяч. Решающая встреча должна было состояться на днях в окрестностях Петербурга, и тут-то Мартын решил покончить с Гапоном, как со своим «демоном-искусителем». В статье также высказывалось предположение, что убийство состоялось в Озерках. Впоследствии стало известно, что автором статьи под псевдонимом «Маска» был чиновник особых поручений при Департаменте полиции И. Ф. Манасевич-Мануйлов. Так сообщения «Маски» вызвали в обществе скептическое отношение. В ряде газетных публикаций указывалось, что партии всегда берут на себя ответственность за политические убийства и по существу не признают тайных убийств. Если бы опальный священник Григорий Гапон был убит по приговору какой-то партии, она не замедлила бы сделать об этом публичное заявление. Между тем никакого заявления от партии эсеров не поступало, а её печатные органы сохраняли полное молчание. Однако восемнадцатого апреля жена Рутенберга Ольга Хоменко в открытом письме обвинила «Маску» в клевете и потребовала от него доказать написанное, обещая в противном случае «назвать публично клеветниками и провокаторами и автора, и редакцию „Нового времени“, которая ему так услужливо предоставила для этой гнусности свои столбцы». Но уже 26 апреля в газетах, наконец, появилось официальное заявление ЦК партии эсеров, сообщавшего о своей полной непричастности к этому делу. В заявлении, в частности, говорилось: - «В „Новом времени“ за подписью „Маска“ и других появились разного рода „сообщения“ и „разоблачения“ по поводу истории с Гапоном и роли в ней инженера Рутенберга, состоящего якобы членом боевой организации п. с.-р. Все эти сообщения, идущие из охранного отделения, имеют очевидную цель загрязнить имя партии и, как таковые, не заслуживают, конечно, подробного опровержения. Ввиду, однако, перепечатки этих сообщений некоторыми газетами без надлежащих комментарий, центральный комитет п. с.-р. считает нужным заявить, что „сообщения“ „Нового времени“ — гнусная клевета; инженер Рутенберг никогда не состоял членом боевой организации эсеров что же касается Гапона, то за исключением нескольких случаев непосредственно после 9-го января 1905 г., он не имел никаких сношений ни с одной из партийных организаций». Так по сообщению заведующего заграничной агентурой Департамента полиции, газетные статьи по делу об убийстве Гапона возбудили большие толки среди главарей парижских эсеров, и один из них, Осип Минор, в беседе с эмигрантом Романовым «вдавался по сему делу в подробности, ясно доказывающие, что собеседники были детально осведомлены об этом деле ещё до появления газетных известий». Однако девятнадцатого апреля в газеты было прислано анонимное заявление, утверждавшее, что Григорий Аполлонович Гапон убит по приговору неизвестного «суда рабочих». В заявлении утверждалось, что Г. А. Гапон был предан смерти как «предатель-провокатор» на основании неопровержимых доказательств его вины. Приговор включал шесть пунктов обвинения, повествовавших о сношениях опального священника Григория Гапона с правительственными чиновниками и руководителями Департамента полиции по его возвращении в Россию после Манифеста 17 октября. Самое серьёзное обвинение гласило, что Гапон «взял на себя поручение Рачковского и Герасимова узнать и выдать заговоры против царя, Витте и Дурново». Для этого он взялся «соблазнить» в агенты полиции одного «близкого ему человека» и уговаривал его получить «25 000 руб. за выдачу только одного дела, а за четыре дела можно заработать сто тысяч рублей». Григорий Аполонович Гапон уговаривал его не смущаться предстоящими жертвами предательства и не колебаться, так как «25 000 хорошие деньги». В заявлении также утверждалось, что Гапон был «застигнут на месте преступления», «сам всё признал», но объяснил, что сделал это «во имя бывшей у него идеи». В этой связи, стоит отметить, что
приговор не содержал никакого указания ни на лиц, совершивших убийство, ни на организацию, от имени которой они действовали. Он также ни одним словом не упоминал о партии эсеров. Большинство комментаторов, ознакомившись с текстом, признали его за фальшивку. Обозреватель «Нового времени» писал: «Приговор этот фальшив до очевидности. В нём нет ни одного факта, о котором бы сам Гапон не рассказывал или не рассказывали другие в „предварительных“ сообщениях и предположениях. Для революционного приговора он длинен и достаточно глуп». Так один из рабочих — соратников Гапона — в интервью той же газете говорил: «Для меня несомненно, что суд рабочих, о котором говорится в приговоре, есть мистификация. Его убил один человек, из каких-то ему одному известных соображений. Будь эти последние соображения какой-либо из известных партий, то последние прежде всего опубликовали бы в своих нелегальных органах, а этого нет». Подобные же оценки давали приговору и другие газеты. Впоследствии инженер Пётр Рутенберг признавал, что «приговор суда рабочих» был составлен им самим и отредактирован одним из лидеров партии эсеров М. Р. Гоцем, а затем выслан в Россию из Берлина...
Рассмотрим сам текст «Приговор суда рабочих» опубликованный в газете «Новое время» от 19 апреля 1906 года. Одновременно с «приговором суда рабочих» из Берлина на имя адвоката С. П. Марголина была выслана посылка, содержавшая личные вещи Гапона — его бумажник и ключ от несгораемого ящика № 414 банка «Лионский кредит». Вещи, несомненно, принадлежали Гапону. В бумажнике оказались написанные рукой Гапона записки, прочие документы и черновик речи, начинавшейся словами: «Товарищи, спаянные кровью». После вскрытия ящика № 414 банка «Лионский кредит» в нём были найдены два пакета денег: в одном из них оказалось 14 тысяч французских франков, а в другом — 14 тысяч рублей. По разъяснению адвоката Марголина, 14 тысяч франков были личными деньгами Гапона, заработанными им за границей за свои литературные труды, а 14 тысяч рублей — деньгами, принадлежащими гапоновскому «Собранию». Эти деньги были положены на счёт Гапона с одобрения руководства «Собрания» 6 марта 1906 года в присутствии рабочего Д. В. Кузина и представляли собой остатки суммы, отобранной у сбежавшего в Саратов А. И. Матюшенского. После получения из Берлина личных вещей Гапона исчезли последние сомнения в его смерти. Несмотря на это, прокуратура отказывалась возбуждать уголовное дело и производить какое-либо расследование по факту его исчезновения. На указания, что об убийстве Григория Аполлоновича Гапона самым подробным образом сообщалось в газетах, представители властей отвечали, что газетные статьи — это не статьи закона и им не указ. Комментируя эту ситуацию, адвокат Марголин говорил: «Но что удивительнее всего — это полный индифферентизм властей и к этой смерти и к этому загадочному исчезновению. Ведь если бы близкие какого-нибудь Ивана Ивановича заявили администрации об его исчезновении, последняя непременно и немедленно снарядила бы следствие, а тут к этому не предпринимается никаких шагов... Сегодня у меня перебывали корреспонденты многих иностранных газет, получившие от своих редакций телеграфные инструкции расследовать дело, а те, кто обязан интересоваться по долгу государственной службы, те не интересуются... Или, может быть, им всё известно».
Далее как следует из документов Департамента полиции, Петербургскому охранному отделению было известно о факте убийства Гапона уже 15 апреля 1906 года, ещё до появления газетных статей. В рапорте начальника охранного отделения А. В. Герасимова от 15 апреля сообщалось, что Гапон, «заподозренный революционерами в предательстве, 28 марта был задушен на даче в окрестностях Санкт - Петербурга членом „боевой организации“ Рутенбергом при содействии нескольких рабочих». На следующий же день, 16 апреля, чиновник Департамента полиции И. Ф. Манасевич-Мануйлов опубликовал в «Новом времени» статью «К убийству отца Гапона», воспроизводившую информацию из охранного отделения. Несмотря на это, уголовное дело по факту убийства Гапона не возбуждалось вплоть до обнаружения его тела, которое произошло 30 апреля без всякого участия полиции. В связи с этим обстоятельством обозреватель газеты «Двадцатый век» писал:
«Это авторство г. Мануйлова убеждает вполне, что полиции было отлично известно, что если Гапон убит, то труп его нужно было искать в Озерках, где он и оказался. Тем не менее, полиция в Озерках никаких поисков не производила... Она, однако, как видно, совершенно не искала, но в то же время её чиновник, г. Мануйлов, пошёл в редакцию близкой ему газеты и рассказал всему миру о секретных отношениях Гапона с его, госпадина Мануйлова, начальством, не пожалев сего последнего, лишь бы выставить Гапона человеком, который заслужил свою казнь. Какое удивительное стремление, не жалея себя и своих, подсказать обществу оправдания „суда рабочих“!!. Точно эти рабочие и г. Мануйлов были из одной партии и работали вместе. Но ведь этого не было. Так как же всё это объяснить? Ведь вот и „суд рабочих“ до сих пор не откликнулся, несмотря на приглашение печати. И он, очевидно, просто выдуман кем-то. Кем?». Вот к примеру одно из изречений того времени: - «Страшно кончил этот человек, заставивший так много говорить о себе…» В. А. Шуф
Тридцотого апреля в 5 часов дня в Озерках, на даче госпажи Звержинской, было обнаружено тело убитого опального священника Григория Аполлоновича Гапона. Находка произошла случайно, безо всякой инициативы со стороны полицейских властей. В марте месяце дача была снята неизвестными лицами, которые заперли её на замок, ушли и больше не появлялись. Заподозрив неладное, дачевладелица, госпажа Звержинская, обратилась к местному унтер-офицеру Людорфу. Взяв дворников, слесаря и несколько понятых, унтер-офицер Людорф велел взломать замок и осмотреть дачу. На верхнем этаже дачи, в маленькой задней комнате, был обнаружен труп повешенного человека, по всем приметам похожего на исчезнувшего Григория Аполоновича Гапона. Урядник сообщил о находке приставу 2-го стана Санкт-Петербургского уезда С. Н. Недельскому, который составил протокол, послал за судебным следователем и уведомил прокуратуру. Только после этого было возбуждено уголовное дело. Стоит отметить, что комната, в которой произошло убийство, была выбрана чрезвычайно удачно. Маленькая, шириной в 4 и длиной в 5 аршин, с единственным окном, выходящим в сторону озера, она находилась на верхнем этаже дачи, куда вела узкая лестница с первого этажа. Сама дача находилась в стороне от других строений, поэтому крик о помощи едва ли был бы кем-то услышан. Труп Григория Апполоновича Гапона висел направо от входа, верёвка была прикручена к железному крюку вешалки и многократно обмотана вокруг него. Труп находился в полусидячем положении, ноги убитого свободно лежали на полу, руки были заложены назад и сохранили следы от верёвки, которой были связаны. Вид покойного производил тяжёлое впечатление. Лицо потемнело, стало коричневым и напоминало восковую фигуру. На лице были видны следы жестокой борьбы: левый глаз убитого вытек, нос был перебит и искривлён. На лице сохранились ссадины от ударов, а на руке след от укуса. На полу лежал разбитый стакан. Покойный был одет в тёмно-синий пиджак, под которым виднелись жилет, малороссийская рубаха и коричневая фуфайка; у ног лежала сброшенная шуба.
Далее утром первого мая на дачу в Озерках прибыли судебные власти и в присутствии понятых приступили к опросу свидетелей. Адвокат С. П. Марголин, рабочие — руководители гапоновского «Собрания» — и несколько журналистов подтвердили, что убитый является Георгием Аполлоновичем Гапоном. В карманах покойного были найдены его часы и железнодорожный билет из Петербурга в Шувалово и обратно от 28 марта; на столе лежал номер газеты «Двадцатый век» от 27 марта...
После опознания тела следователи приступили к опросу дворников — Николая Конского и Василия Матвеева. По рассказам дворников, 24 марта на дачу прибыли двое мужчин: один брюнет, который назвался Иваном Ивановичем Путилиным, а другой — блондин, который назвался его «приказчиком». Путилин заявил, что желает нанять дачу, и долго торговался, пока не сошёлся в цене. Уходя, он велел оклеить дачу новыми обоями и потребовал, чтобы это было сделано как можно скорее, заявив, что «не любит, когда под ногами путаются». Через два дня он прислал «приказчика» подтвердить поручение и заплатить задаток. А двадцать восьмого марта, в день исчезновения опального священника Григория Гапона, оба нанимателя явились вновь и отправили дворника Василия за пивом; когда тот вернулся, ему отдали одну бутылку и разрешили уйти. Что происходило дальше, дворник не знает. На следующее утро он обнаружил, что двери дачи заперты на замок, и с тех пор наниматели не появлялись. Чиновник охранного отделения стал предъявлять дворникам фотографические карточки. Когда он вынул одну из них, дворник вскрикнул: «Вот он!» Это была фотография брюнета, нанимавшего дачу и назвавшегося Путилиным. На карточке был изображён Пётр Рутенберг. Личность второго нанимателя не была установлена. Предположение, что им был известный террорист Борис Савинков, не подтвердилось. После осмотра места преступления тело убитого было вынуто из петли и перенесено на первый этаж для вскрытия. Вскрытие производили профессор Д. П. Косоротов и доктор А. И. Мищенко. На вскрытии присутствовали следователь по особо важным делам Н. В. Зайцев, прокурор С. Н. Трегубов, исправник Санкт - Петербургского уезда В. И. Колобнев, присяжный поверенный С. П. Марголин, представители рабочих организаций и печати. По словам профессора Косоротова, тело удивительно хорошо сохранилось, несмотря на то, что провисело на даче более месяца. Вскрытие подтвердило, что смерть наступила от удушения, но осталось неясным, был ли покойный удавлен или повешен. В пользу удавления говорило то, что покойный находился в полусидячем положении, а повесить человека в таком положении невозможно; следовательно, он был подвешен на крюк уже в бессознательном состоянии. В пользу повешения говорило то, что у покойного были переломаны шейные хрящи, а на ногах сохранились следы от ударов; было высказано предположение, что покойного били по ногам, чтобы он не смог подняться. Вскрытие также подтвердило, что убийство сопровождалось продолжительной борьбой. Волосы на голове покойного слиплись и местами прилипли к черепу, как бывает после усилий, вызывающих обильное выделение пота. Покойный имел атлетическое телосложение и развитую мускулатуру.
В последствии С. Я. Стечкин говорил: - «Недурная партийная казнь! Я никогда не верил, что здесь действовала партия. Тут дело не в гуманности, а в идейном приличии»... в связи с выше изложенным, вырисовывалась общая картина убийства следующим образом; - в одиночной даче было устроено свидание Григория Аполлоновича Гапона с неизвестными мужчинами. Гапон Г.А. явился на дачу по приглашению одного из них для деловых переговоров. Приглашение исходило от хорошо знакомого опальному священнику Григорию Гапону человека, от которого он не ожидал никакой опасности; отправляясь на встречу, он не взял с собой оружие. Поднявшись по узкой лестнице в верхнюю маленькую комнату, Григорий Гапон был встречен неизвестными и вступил с ними в разговор. Во время разговора собеседники внезапно набросились на Григория Аполлоновича Гапона, повалили его на пол и стали вязать. Однако Г. А. Гапон оказал нападавшим сопротивление и пытался сбросить с себя шубу, однако одна его рука застряла в рукаве. Преступники связали ему руки, причём одна рука оказалась связана вместе с рукавом шубы. После этого на шею покойного набросили верёвку и начали его душить, а затем поволокли по полу и подвесили на крюк вешалки. Обмотав верёвку вокруг крюка, преступники стали бить его по ногам, а затем сидели у него на ногах и давили на плечи, пока он не задохнулся. Убедившись, что Гапон мёртв, убийцы обыскали его карманы и сожгли в печке какие-то бумаги, а затем покинули дачу, закрыв комнату и нижнюю дверь на замок. По всем признакам, в убийстве принимало участие более двух человек. Судя по окуркам папирос, как рассчитал адвокат Марголин, преступников было 3—4 человека. Одним из них, вероятно, был инженер Рутенберг, опознанный дворником, другим — его «приказчик», оставшийся неизвестным. Что касается других участников убийства, то они могли проникнуть на дачу из ближайшей рощи либо из соседней дачи, которая была соединена с дачей Звержинской потайным ходом. Вся обстановка свидетельствовала о том, что здесь работали профессионалы, хорошо знавшие своё дело и тщательно подготовившие преступление. Врачи отмечали особую жестокость убийства: «Самое убийство, по определению врачей-экспертов, произведено было с выдающейся жестокостью, доходящей до цинизма. Смерть была медленная и, вероятно, крайне мучительная. Если Григорий Аполлонович Гапон не чувствовал страдания от удушения, то лишь потому, что он был ранее оглушён ударом по голове. На трупе обнаружены следы жестокой борьбы. Убийство, по мнению врачей, произошло на месте, то есть в верхнем этаже дачи в Озерках; убийцы проявили чисто профессиональное зверство, — они пили и ели до убийства, быть может и после него. Вся обстановка указывает скорей на наёмных убийц, чем на людей, руководившихся идеей революционной казни»...
В этой "темной" истории с убийством Григория Аполлоновича Гапона подозренае сразу же пало на "единомышленников" эсеров:
Евгения Азефа, Бориса Савинкова, Виктора Чернова...
Сегодня по прошествию более ста лет трудно сказать скрывались ли умышленно следы жестогого преступления с подачи властей или это было совподением - на сегодняшний день трудно ответить, но дача, на которой произошло убийство, была снесена в 1909 году; как сообщают современники, снос произошёл по причине того, что никто не желал снимать дачу, ставшую местом трагедии...
Между тем, независимо от следствия, в печати стали появляться материалы, проливающие свет на обстоятельства этого убийства.
В 1907 году инженер Рутенберг проживал на острове Капри у Максима Горького и готовил к изданию свои воспоминания об убийстве Григория Аполлоновича Гапона. Так в октябре 1907 года в итальянской газете «Corriere della Sera» появилось интервью «одного русского эмигранта», проживавшего у Максима Горького на острове Капри. В этой статье сообщалось, что убийство опального священника Григория Гапона было осуществлено группой революционеров и рабочих при участии Рутенберга. По данным интервью, после возвращения Г. А. Гапона в Россию революционеры поручили Рутенбергу следить за его деятельностью. Рутенбергу удалось войти в доверие к Григорию Аполлоновичу Гапону и вскоре убедиться, что тот более не служит делу освободительного движения. Так Григорий Аполлонович Гапон проникся к нему таким доверием, что однажды предложил ему за 50 тысяч рублей сообщать полиции сведения о боевой организации. Рутенберг рассказал об этом своим товарищам, однако те заподозрили, что он сам стал сообщником Гапона. Тогда, чтобы очистить себя от подозрений, Рутенберг решил разоблачить Гапона в присутствии товарищей. Для этого он пригласил двух революционеров и двух рабочих, которые подслушали их разговор и, убедившись в предательстве, убили Гапона тремя выстрелами из пистолета. Интервью, помещённое в итальянской газете, было перепечатано в некоторых российских газетах, в частности, в газете «Русь».стоит так же отметить и то, что публикация в газете «Русь» вызвала ответную реакцию со стороны рабочих - гапоновцев. В очередную годовщину Событий 9 января 1905 года группа рабочих поместила в газете «Новая Русь» коллективное заявление «В защиту Григория Аполоновича Гапона». В своём заявлении рабочие писали: «Сегодня, в день 4-й годовщины события, связанного с именем дорогого нашего друга и брата, Георгия Аполлоновича Гапона, честное имя которого многими его врагами до сих пор всё ещё поносится, мы, нижеподписавшиеся, хорошо его знающие рабочие, решили заявить во всеуслышание, что распространяемое врагами опального священника Григория Гапона мнение, что он в последние дни своей жизни изменил освободительному движению русского народа и что будто даже занимался сыском и предательством, есть вопиющая клевета... А эту газету и все те печатные органы, которые поместили у себя вышеприведённую корреспонденцию и другие, подобные ей, корреспонденции, мы просим напечатать и это наше заявление и тем помочь нам восстановить поруганную честь человека, который много сделал для русского рабочего народа и который в настоящее время лишён возможности постоять за свою честь». В заявлении также приводились документы, свидетельствующие, что отец Григорий Гапон до последнего дня не изменял освободительному движению и оставался борцом за рабочее дело. Чтобы опровергнуть возведённые на Гапона обвинения, рабочие предложили Рутенбергу и его сообщникам явиться на третейский суд и повторить свои обвинения в присутствии рабочих. Председателем этого третейского суда рабочие назначали писателя Максима Горького. Однако ответа на это заявление ни со стороны Рутенберга, ни со стороны Горького не последовало...
Стоит отметить еще один факт этого нашумевшего убийства, который не только юристы, (правозащитники) и историки как и прошлого так и нынешнего столетия предпочитают не замечать; - так, в конце 1908 года произошло важное событие, пролившее свет на обстоятельства убийства Григория Аполлоновича Гапона. Усилиями В. Л. Бурцева и его помощников был разоблачён крупнейший полицейский агент в революционном движении — глава боевой организации партии эсеров Евгений Азеф. Расследование, проведённое по этому поводу партией эсеров, установило причастность Азефа к крупнейшим террористическим актам — убийству В. К. Плеве, великого князя Сергея Александровича и других. То же расследование установило причастность Азефа к убийству Георгия Гапона. В начале 1909 года ЦК партии выпустил официальное заявление, в котором объявлял Азефа «агентом-провокатором» и сообщал об его участии в террористической деятельности. В газетах, разместивших это заявление, сообщалось, что Азеф «часто обвинял своих единомышленников в предательстве и измене и добивался приговора их к смертной казни разными революционными судьбищами. Самой громкой из подобных революционных расправ является убийство Гапона, которого Азеф обвинял в том, что он продался графу Витте». Разоблачение Азефа привлекло внимание общественности к делу убийства Г. А. Гапона. Журналисты выражали надежду, что это событие поможет раскрыть истинные причины убийства Гапона. Философ и публицист А. С. Изгоев полагал, что разоблачение Азефа — это факт, который должен дать толчок пересмотру дела Григория Аполлоновича Гапона. Историк событий 9 января 1905 года Любовь Гуревич писала: «Газетные разоблачения по делу Азефа вынесли из потайных шахт и склепов истории, помимо многого другого, и какие-то, ещё не вполне оформленные указания на истинные причины гибели Гапона. Неизвестно, оформятся ли в дальнейшем эти указания, хватит ли у того или другого из ныне живущих пытливости, чтобы, ухватившись за намёк, бросаемый побочными обстоятельствами, произвести хотя бы только опыт расследования коварного и отвратительного по своим подробностям убийства, официальное дознание о котором было в своё время как-то непонятно приостановлено». Так в печати стали появляться новые факты и разоблачения. В феврале 1909 года инженер Рутенберг обнародовал заявление, в котором признавал, что совершил убийство Гапона по поручению Азефа. В своём заявлении Рутенберг утверждал, что решение об убийстве Гапона было принято ЦК партии эсеров на основании фактов, свидетельствующих о его сношениях с вице-директором Департамента полиции П. И. Рачковским. При этом ЦК считал невозможным убийство одного Гапона и поручил Рутенбергу убить их вдвоём с Рачковским во время свидания. Однако член ЦК Азеф, взяв на себя роль инструктора Рутенберга, поручил ему от имени ЦК убить одного Гапона в случае, если двойное убийство окажется невозможным. Убедившись, что Рачковский перестал являться на встречи с Гапоном, Рутенберг, исполняя поручение Азефа, организовал убийство одного Гапона. Для исполнения убийства он пригласил группу рабочих, членов партии, которым объяснил, что они исполняют приговор ЦК. Впоследствии выяснилось, что поручение не соответствовало решению ЦК, и партия отказалась взять на себя ответственность за убийство. В то же время Рутенберг утверждал, что предоставил исполнителям убийства возможность самим убедиться в предательстве Гапона...
Разоблачение роли Азефа в убийстве Григория Аполлоновича Гапона послужило поводом к новым журналистским расследованиям. В газете «Голос Москвы» появились материалы, свидетельствующие о знакомстве Гапона с Азефом и их враждебных отношениях. Корреспондент газеты беседовал с группой рабочих - гапоновцев, один из которых вспоминал, что слышал от Гапона фамилию Азефа. Гапон отзывался о нём как о самом влиятельном лидере революции, диктаторски управляющем своими подчинёнными. «Он командует ими, и они безропотно сносят все его капризы, — рассказывал Гапон. — Я попробовал возражать и доказывать, что он во многом увлекается. Мои слова встретили живой отпор. Мы друг друга невзлюбили». Рабочие также вспоминали, что именно с ним Гапон переругался на Конференции в Женеве. В другой публикации журналист Н. Истомин вспоминал, как Гапон, вернувшись из-за границы после крушения парохода «Джон Графтон», винил в своих неудачах Азефа. «Гапон заговорил взволнованно и злобно. Видимо, всё бурлило в этом страшном по темпераменту человеке. — Опять проклятый Азеф помешал... Он мне во всём поперёк дороги становился за границей...». А по свидетельству присяжного поверенного И. Г. Гальперштейна, фамилию Азефа неоднократно слышал от Гапона и безвременно умерший адвокат С. П. Марголин.
В какой - то мере "проливает" свет фрагмент статьи Л. Я. Гуревич «Запятнанное имя», опубликованная в газета «Слово», 1909 год. Так в августе 1909 года инженер Рутенберг опубликовал в газете «Le Matin» свою версию убийства Гапона. В сентябре того же года его воспоминания были напечатаны в издаваемом Бурцевым журнале «Былое». В своих воспоминаниях, озаглавленных «Дело Гапона», Рутенберг подробно рассказывал о своих отношениях с Григорием Аполлоновичем Гапоном. По утверждению Рутенберга, в основу книги были положены письменные «отчёты» об его беседах с Гапоном, которые он составлял по поручению ЦК партии и передавал партийному начальству. Отчёты ясно доказывали факт сношений Гапона с Рачковским, которые и послужили поводом для его убийства. Как и в первом заявлении, Рутенберг продолжал утверждать, что решение об убийстве было принято членами ЦК партии эсеров, но с условием, что Гапон будет убит вместе с Рачковским. Разрешение на убийство одного Гапона было дано Рутенбергу лично Азефом, который скрыл от него, что этот вариант не одобрен другими членами ЦК. Узнав об убийстве одного Гапона, партия отказалась взять на себя ответственность за это деяние, а Азеф отрёкся от своих слов, заявив, что никакого разрешения на убийство одного Гапона не давал. В результате убийство стало рассматриваться как личное дело Рутенберга, а его попытки добиться от ЦК признания своего участия в этом деле оказались безуспешными. В то же время Рутенберг настаивал, что рабочие, приводившие в исполнение партийный приговор, убедились в предательстве Григория Аполлоновича Гапона методом подслушивания. Так публикация книги Рутенберга вызвала недовольство со стороны рабочих - гапоновцев. Рабочие в очередной раз объявили утверждения Рутенберга клеветой и призвали его к третейскому суду. Не имея возможности опубликовать своё заявление в газетах, рабочие использовали в качестве посредника бывшего руководителя «Независимой рабочей партии» М. А. Ушакова. Выступая в печати, Ушаков заявил, что утверждения Рутенберга о предательской деятельности Гапона являются ложью и рабочие могут подтвердить фактами, что Гапон до конца жизни оставался врагом правящего режима. «Чтобы раз навсегда положить конец кривотолкам о Григории Аполлоновиче Гапоне, они теперь добиваются третейского суда над покойным, — рассказывал Ушаков. — Этот суд рано или поздно состоится, и в нём примут участие представители от рабочих и революционеров, которые на основании фактов и решат, кто был предателем — Гапон или Рутенберг». Однако, как и в первый раз, предложение рабочих осталось без ответа, и третейский суд так и не состоялся. Сейчас мы с уверенностью можем сказать, что впоследствии происходит убийство по поздним источникам. Так в своих воспоминаниях, опубликованных в журнале «Былое», Рутенберг подробно изложил историю своих отношений с Григорием Аполлоновичем Гапоном. По словам Рутенберга, 6 февраля 1906 года к нему на конспиративный адрес в Москве явился Гапон. Адрес Рутенберга Гапон узнал у его жены Ольги Хоменко, которая ему полностью доверяла. Найдя Рутенберга, Гапон объявил, что у него к нему есть «большое дело». Взяв с Рутенберга честное слово, что всё рассказанное останется тайной, Гапон рассказал ему о своих встречах с правительственными и полицейскими чиновниками. В своём первом «отчёте» в ЦК партии эсеров Рутенберг подробно воспроизвёл этот разговор. По словам Г. А. Гапона, после Манифеста 17 октября 1905 года он нелегально вернулся в Россию с намерением восстановить 11 отделов закрытого «Собрания русских фабрично-заводских рабочих». Несколько литераторов ходили к графу С. Ю. Витте и хлопотали перед ним о легализации Гапона и открытии отделов. Один из них, А. И. Матюшенский, познакомил Гапона с чиновником особых поручений при графе Витте И. Ф. Манасевичем-Мануйловым. Во время встречи Мануйлов заявил, что Витте советует Гапону выехать за границу, так как министр внутренних дел П. Н. Дурново настаивает на его аресте. После долгих переговоров с Мануйловым Гапон заключил с правительством соглашение, согласно которому он обязался выехать из Петербурга, а Витте обязался открыть отделы, возместить причинённые их закрытием убытки в размере 30 000 рублей и через 6 недель легализировать Гапона. Гапон последовал соглашению и около 24 ноября выехал за границу. За тем вернувшись в Россию 25 декабря, немного ранее намеченного срока, Гапон убедился, что Витте своих обещаний не исполнил. Отделы были ненадолго открыты, но после московского восстания их снова закрыли. Из 30 000 рублей, обещанных Витте, рабочие получили только 7000; с остальными, как выяснилось, сбежал А. И. Матюшенский. Гапон так и не был легализирован. При следующем свидании с Мануйловым тот объяснил, что Витте ведёт борьбу с Дурново за открытие отделов. Дурново категорически против гапоновских отделов и заявил, что подаст в отставку, если их откроют. По поручению Дурново Гапону было предложено встретиться с его правой рукой, вице-директором Департамента полиции П. И. Рачковским. Эта встреча состоялась в начале января 1906 года. На встрече Рачковский заявил, что дело с открытием отделов обстоит очень туго. Дурново считает гапоновские отделы опасными, а пребывание Гапона в Петербурге нежелательным. Дурново и Д. Ф. Трепов видят в Гапоне опасного человека, который 9 января устроил революцию на глазах у правительства и теперь может «выкинуть что-нибудь подобное». Гапон старался успокоить чиновника, объяснив, что его взгляды на рабочее движение изменились и теперь он имеет в виду только мирное профессиональное движение. От крайних взглядов, выраженных им в прокламациях, он отказался и о них сожалеет. Рачковский в ответ указал, что правительство не имеет в этом никаких гарантий, и предложил ему написать на имя Дурново письмо с изложением всего сказанного. Гапон после некоторых колебаний согласился и письмо написал. На следующую встречу Рачковский явился вместе с начальником Петербургского охранного отделения А. В. Герасимовым. Герасимов под видом проявления дружеских чувств обыскал Григория Аполлоновияа Гапона, чтобы убедиться, что у него нет оружия. Рачковский сообщил Гапону, что написанное им письмо произвело на Дурново и Витте отрицательное впечатление. Дурново даже швырнул от себя бумагу, не дочитав её до конца. Витте, Дурново и Трепов по-прежнему опасаются Гапона и боятся, что он «что-нибудь выкинет». Рачковский предложил Гапону доказать правительству, что у него больше нет революционных замыслов. С этой целью ему предложили открыто перейти на службу правительству и занять какую-нибудь должность. Гапону предлагали высокие чины и большие оклады, но он отказался от этих предложений. Тогда Рачковский предложил другой вариант: рассказать что-нибудь о революционерах, с которыми он встречался за границей. Рачковский сослался на пример раскаяния бывшего народовольца Л. А. Тихомирова и предложил Гапону последовать его примеру. Гапон ответил, что ничего не знает. Затем разговор коснулся Рутенберга. Гапон назвал Рутенберга своим другом и сказал, что считает его очень серьёзным революционером. Тогда Рачковский с Герасимовым стали предлагать ему «соблазнить» Рутенберга на службу в полиции. «Вы бы нам вот этого соблазнили», — сказали они. «Так, сукины дети, и сказали», — рассказывал Гапон. По словам Гапона, он уклонился от прямого ответа и заявил, что дело это непростое, но за сумму в 100 000 рублей он мог бы это устроить. Здесь Гапон прервал свой рассказ и перешёл к изложению революционного плана, который, по его словам, и был тем «большим делом», с которым он приехал в Москву. Приведённый выше рассказ Григория Аполлоновича Гапона подтверждается другими независимыми источниками. О переговорах Гапона с названными чиновниками сообщают мемуары Витте, секретный доклад Дурново, воспоминания А. В. Герасимова, И. Ф. Манасевича-Мануйлова и собственные рассказы Гапона разным лицам. По свидетельству адвоката С. П. Марголина, Гапон не скрывал от него, что поддерживает отношения с чиновниками Департамента полиции. В одной из бесед с ним он говорил: «Я тот же самый Гапон, которым я был 9-го января. Я и до 9-го января был в связи с охранным отделением, но пользовал свои связи исключительно для интересов рабочего движения. Моей задачей является воскрешение к жизни рабочих отделов. Я поддерживаю сношения с Рачковским, с Мануйловым и другими. Они спрашивали у меня, не будут ли мои организации заговором против царя, и я обещал им, что мы против царя не пойдём, что мы займёмся только мирной социальной работой». А вот И. Ф. Манасевич-Мануйлов в своих воспоминаниях приводит одну из бесед с Гапоном, состоявшуюся в конце декабря 1905 года[80]. Гапон говорил о своей поддержке Манифеста 17 октября, неприятии насильственной тактики революционеров и стремлении ввести рабочее движение в мирное русло. «Если правительство не сумеет посадить революцию на место и не станет работать над проведением в жизнь Манифеста 17 октября, оно, на мой взгляд, очутится в ужасном положении. Пред нами могут пронестись ужасные картины, которые напомнят дни пугачёвского бунта… Вы думаете, это трудно сделать! Вовсе нет!… — Во всей небольшой фигуре Гапона, чёрных, как смоль, глазах, было что-то страшное, неприятное. На его бледном лице, с морщинами, вдруг появился румянец. — Да, Да… Бунт в России дело не трудное… Я мог бы это оборудовать в короткое время… Но теперь не время… Надо работать на пути успокоения… Не надо крови рабочего люда.… Довольно…».
О недоверии правительства к Гапону сообщают в своих мемуарах Витте и Герасимов. По словам Витте, когда он узнал, что Гапон нелегально вернулся в Россию, он велел ему немедленно выехать за границу и дал для этого 500 рублей. Дурново хотел арестовать Гапона и судить его за События 9 января 1905 года, но Витте настоял, чтобы ему позволили выехать из России. Секретный доклад Дурново на имя императора от 6 марта 1906 года сообщает о заключённом между Витте и Гапоном соглашении об открытии 11 отделов «Собрания русских фабрично-заводских рабочих» и выдаче субсидии в размере 30 000 рублей. По словам Дурново, сам он был против каких-либо сделок с Гапоном, но по настоянию Витте согласился субсидировать печатание его письма к рабочим. В том же докладе говорится о попытках привлечь Гапона к делу полицейского розыска. Для этого к нему по распоряжению Дурново в середине января 1906 года был направлен П. И. Рачковский. В беседе с Рачковским Гапон выразил готовность в короткое время раскрыть боевую организацию эсеров, однако к моменту написания доклада своего обещания не выполнил. Полковник А. В. Герасимов в своих мемуарах вспоминал о встрече с Гапоном, состоявшейся по поручению Дурново. Гапон произвёл на него впечатление человека, который на словах был готов выдать «всё и всех», но в действительности ничего не знал. Герасимов доложил о своём впечатлении Дурново, однако Дурново под влиянием Рачковского продолжал настаивать на сделке с Гапоном. По словам Герасимова, Гапон запросил за вербовку Рутенберга 100 000 рублей, по 50 000 себе и Рутенбергу. Дурново, не имея в своём распоряжении таких денег, обратился за помощью к Витте. Тот ответил, что для казны эта сумма не представляет ничего значительного, но Гапону он не доверяет и Дурново не советует.
Чтобы быть обьективными и понять мировозрение Григория Аполоновича Гапона давайте рассмотрим революционные планы самого Г. А. Гапона, рассотрев их мы поймем, что «во всём облике Гапона сквозил фанатизм, и чувствовалось, что этот человек не задумается, если ему придётся, шагать через трупы». Сама встреча Григория Аполлоновича Гапона с Рутенбергом продолжалась два дня — 6 и 7 февраля. Рассказав Рутенбергу о своих встречах с Рачковским, Гапон перешёл к изложению своего революционного плана. Гапон выразил уверенность, что Витте и Дурново играют с ним в «доброго и злого следователя», и заявил, что необходимо отомстить им за невыполненные обещания. «Положение такое, что надо его использовать, — говорил Гапон. — Раньше я был против единичного террора, теперь за единичный террор». Гапон предложил Рутенбергу согласиться на предложение Рачковского, пойти к нему на встречу, а затем использовать своё положение с революционной целью. План Гапона состоял в том, чтобы войти в доверие к Витте и Дурново, а затем организовать против них террористические акты. По утверждению Гапона, это имело бы большое значение и послужило толчком к всенародному восстанию. Для организации восстания он предполагал опереться на 11 отделов «Собрания», которые ещё пользовались среди рабочих большой популярностью. Так Григорий Аполлонович Гапон трижды возвращался к изложению своего плана: при первой встрече с Рутенбергом 7 февраля, при встрече первого марта и при встрече пятого марта. План Г. А. Гапона был основан на том, что между Витте и Дурново имелись противоречия и велась борьба за власть. С одной стороны, Витте и его приближённые, как Манасевич-Мануйлов, хотели бы, чтобы убили Дурново. С другой стороны, Рачковский и Дурново были бы не прочь, чтобы убили Витте. Гапон уже говорил на эту тему с Мануйловым и сумел узнать у него адрес дома, по которому Дурново ездит к своей любовнице. Дом находился на Моховой улице. Дальше можно было узнать ещё больше. Через Мануйлова можно пробраться к Витте, а через Рачковского — к Дурново, а затем в подходящий момент «скосить» их обоих. Дурново Гапон обещал убить своими руками.
Григорий Аполлонович Гапон предложил Рутенбергу посвятить в этот план руководителей боевой организации эсеров — Азефа и Савинкова. Он должен был встретиться с ними и вместе обсудить предложенный план. Рутенберг должен повлиять на них в том отношении, чтобы они ему доверяли. Гапон должен быть принят в боевую организацию на равных с ними правах и всё знать, «не так, как в Женеве». Затем можно будет использовать его связи и пробраться к Витте и Дурново. Сам Рутенберг должен был согласиться на встречу с Рачковским, сообщить ему какие-нибудь сведения и получить от него деньги. «Без денег ничего сделать нельзя. Деньги — рычаг всего». В конце разговора Гапон предложил ничего не сообщать Азефу и Савинкову и «делать дело вдвоём». Рутенберг ничего не ответил, обещал подумать и уехал в Петербург...
В феврале 1906 года разразился скандал, вызванный опубликованием информации о получении Гапоном 30 000 рублей от Витте. Скандал послужил началом газетной кампании против Гапона, в которой приняли участие все левые партии. В течение месяца влияние Гапона в обществе и в рабочей среде стремительно падало. В целях самореабилитации Гапон выдвинул идею общественного суда, на котором собирался опровергнуть все предъявленные ему обвинения. В связи с падением влияния Гапона, его революционный план стал неосуществимым, и при встречах с Рутенбергом первого и пятого марта он уже говорил о нём в прошедшем времени. Однако при встрече 10 марта Гапон снова вернулся к террористическому плану и на этот раз предложил убийство Рачковского и Герасимова. Гапон говорил, что после всех скандалов его общественное положение таково, что лишь таким актом он может вернуть себе доверие. По словам Рутенберга, Гапон говорил с таким жаром и увлечением, что он стал серьёзно обсуждать с ним этот план. Гапон говорил, что это его давнишняя идея и что хорошо бы убить их обоих до открытия Государственной Думы. И Дурново тоже. «Если я буду убеждён, что на мне не лежит более важная идея, я возьму на себя это дело. Только надо так устроить, чтобы уйти». Как следует из воспоминаний Рутенберга, он не верил в реальность революционных планов Гапона и был склонен видеть в них фантазии. Рассказывая о планах Гапона, Рутенберг писал, что тот путался, впадал в противоречия, и делал вывод, что его планы были лишь «симуляцией» и прикрытием желания получить деньги. «Горячо и гладко Гапон говорил только об общих планах, а факты излагал осторожно, непоследовательно, часто противореча себе».Между тем современные историки Б. А. Равдин и Д. В. Поспеловский полагают, что планы Гапона были совершенно реальными. По мнению историка Б. А. Равдина, Гапон намеревался приводить в исполнение свои террористические замыслы против Витте и Дурново в зависимости от успеха или неуспеха переговоров об открытии отделов «Собрания»: - "Что предлагал Гапон? Сделать вид, что Рутенберг за большое вознаграждение готов выдать секретной полиции Боевую организацию партии эсеров (БО), график покушений. А террористов предупредить вовремя, чтобы они сумели скрыться. Если кто-то и попадёт в руки полиции, не страшно: лес рубят — щепки летят. Второй пункт предложений: организовать ряд настоящих покушений, скажем, на Витте, Дурново или Трепова, ведущих чинов полиции, например Рачковского. Вероятно, замыслы Гапона должны были приводиться в движение в зависимости от того, насколько успешно будет реализовываться его основная идея — восстановление "Собрания" и своего места при нём. С одной стороны, он готовил для правительства доказательства своей лояльности, с другой — не то вынашивал план возмездия правительственным чиновникам, давшим обещание реально возродить отделы и не исполнявшим его, не то собирался восстановить свой авторитет, существенно пошатнувшийся в связи с раскрытием его тайных взаимоотношений с правительством и скандалом вокруг 30 тысяч". Так же существуют и независимые свидетельства о наличии у Гапона таких планов. Так, профессор Д. В. Поспеловский ссылается на воспоминания одного из лидеров гапоновского движения — рабочего А. Е. Карелина, который рассказывал, что узнал об этих планах от своего товарища, руководителя одного из отделов «Собрания» рабочего В. А. Андринга. В своих воспоминаниях, опубликованных в советское время, Карелин писал: «Гапона затравили. Распространяли о нём пасквили и клевету. — Я покажу, что из себя представляю, — не раз говорил Гапон. — Они ещё узнают, что я не грязная личность. И как был честным человеком, честным и останусь. — Слушая эти речи, мы не знали, что он затевает: писать в газету или прибегнуть к террору. Случайно я узнал, что он решил избрать второй путь. Однажды ко мне пришёл мой приятель, рабочий Андрих, Владимир Антонович, и сказал, что Гапон зовёт его в боевую группу, которую начал составлять, задумав убить Рачковского, Витте и др. — Ничего из этого не выйдет. Террор вызовет ответный террор, — сказал я. Андрих послушался меня и не вошёл в боевую группу. Гапон о своем намерении рассказал Рутенбергу, этот последний Азефу, а от Азефа узнал и Рачковский». Вот еще интересная информация содержится в воспоминаниях графа С. Ю. Витте. По сведениям Витте, в распоряжение газеты «Русское слово», издававшейся его знакомым И. Д. Сытиным, поступила неопубликованная рукопись мемуаров Гапона. В этих мемуарах Гапон, между прочим, сообщал о своём замысле убить Витте. По этому замыслу, Гапон должен был явиться на аудиенцию к Витте при посредничестве И. Ф. Манасевича-Мануйлова и князя В. П. Мещерского и во время аудиенции застрелить его из браунинга. «Было решено, что Гапон придёт ко мне с пистолетом и убьёт меня из браунинга. Но это ему не удалось, потому что, несмотря на просьбы Мануйлова и Мещерского, я Гапона не принял». Рукопись так и не была опубликована, и её дальнейшая судьба неизвестна. Но известно, что у князя Мещерского Гапон был примерно за месяц до смерти. По информации «Биржевых ведомостей», когда в газетах началась кампания против Гапона, его друзья требовали опровергнуть клеветнические слухи. Но он заявил, что ещё не время, что надо немного обождать, и он нанесёт сильный удар своим врагам. «Само дело, — говорил Гапон, — будет говорить за себя, и тогда узнают, что делал и что делает поп Гапон». В последние дни перед отъездом в Озерки он говорил, что занят большой работой и что «вот-вот» уже скоро поймут и оценят его значение в деле освободительного движения. Журналисту С. Я. Стечкину, назначенному редактировать рабочий журнал, Гапон говорил: «Вы работайте, это ваше любимейшее дело — писать о рабочих, а я брошусь в волны революции». Стечкин спросил, не пострадают ли от этого рабочие организации. Гапон ответил: «Ничего, ничего. То моё дело отдельное. Я не стану рисковать делом рабочих и счастьем семьи. Вы не беспокойтесь. Работайте в пользу организации — вас ничего не коснётся. Я внесу в банк деньги на издание, а рабочие будут контролировать всё дело. Оно их, родное. А у меня свой план, адский план». Однако один из ближайших к Гапону рабочих вспоминал: «Я был самый доверенный человек Георгия, и всё-таки он не всё мне сказал. Я знал о том, что у него „большое дело“, что он снова и снова играет на два фронта, но он, уверенный в себе, с неизменной улыбкой на своём характерном лице говорил: „Молчи, брат... Я всё сам лучше вас понимаю. На плечах правительства надо делать революцию!.. Они думают, что они меня надули, а ведь я их надую!.. Вот увидишь... Я всё читаю как по нотам... У меня своя звезда...“ Всё это он говорил за несколько дней до своей поездки в Озерки»...
Известный журналист А. Е. Зарин, комментируя исчезновение Григория Аполлоновича Гапона, связывал его с приближением открытия I Государственной Думы: «Он утратил своё значение, но не потерял его вовсе, и при своей энергии, при своих способностях, при своём макиавеллиевском уме он ещё мог сыграть свою роль и снова занять место трибуна среди рабочих. И когда? Теперь! Время приближается. Открытие Думы, а за ним 1-е мая. Среди рабочих недовольство, среди безработных голод и в заводско-фабричных районах непрекращающиеся репрессии... Быть может, он со своими способностями показался лицам, стоящим на страже, „опасным“... И он исчез...». Так по свидетельству В. М. Карелиной, незадолго до исчезновения Гапон сообщил близким ему рабочим, что собирается ехать в Финляндию за оружием, имея в виду сорганизовать массы для вооружённой поддержки Государственной Думы. Комментируя это сообщение, Л. Я. Гуревич писала: «Возможно, что, запутываясь в возобновлённых отношениях с представителями охранного отделения, он в это же время, действительно, вынашивал план будущих революционных выступлений, которые реабилитировали бы его и в собственных глазах, и перед лицом доверявших ему друзей, и перед историей». А другая соратница Гапона, Мильда Хомзе, утверждала: «Это были первые шаги широко задуманного плана. Если б его не убили, не была бы разогнана Государственная Дума, не осилила бы революцию жандармская клика. Он хотел пробраться в лагерь врагов и взорвать его изнутри»...
ЭПИЛОГ
Похороны Георгия Гапаона
Похороны опального священника Григория Аполлоновича Гапона были назначены на третье мая на загородном Успенском кладбище, что между Шуваловым и Парголовым. Тело покойного было помещено в гроб и перевезено в часовню кладбищенской Успенской церкви. Рабочие ходатайствовали о похоронах на Митрофаньевском кладбище, расположенном в черте города, но не получили разрешения губернатора, опасавшегося возможных демонстраций. Накануне вдова покойного разместила в газете «Слово» объявление: «Александра Константиновна Уздалёва и товарищи-рабочие с глубокою скорбью извещают родных, знакомых и товарищей-рабочих, что в среду 3-го мая состоятся похороны Георгия Аполлоновича Гапона на Успенском кладбище по Финляндской железной доророги. Заупокойная литургия начнётся в 10 ; часов утра, затем состоятся проводы на могилу этого же кладбища». На случай беспорядков на кладбище был выслан усиленный наряд полиции. На место прибыли исправник, становой пристав, несколько урядников и жандармов, а неподалёку, в охотничьем доме, были спрятаны стражники с винтовками и отряд конных городовых. Как вспоминают участники траурной процессии: -
с утра на кладбище начали прибывать группы рабочих, и к полудню собралось от 150 до 200 человек. Похороны были совершены на средства рабочих организаций. Место для могилы выбрали в 150 саженях от церкви, там, где были погребены рабочие Степанов, Кириллов и Обухов, убитые 9 января 1905 года. После отслуженной панихиды началось прощание с покойным. Рабочие по одному подходили к гробу и узнавали в покойном Георгия Аполлоновича Гапона. Плакали несколько женщин, рыдала госпажа Уздалёва. После прощания гроб с телом покойного был предан земле, а затем состоялся рабочий митинг. На состоявшемся митинге был пропет гимн «Вы жертвою пали в борьбе роковой», а затем произносились речи. С речами выступали рабочие В. М. Карелина, В. А. Князев, С. В. Кладовиков, Д. В. Кузин, Г. С. Усанов, В. Смирнов, К. Левин и другие. Рабочие говорили о том, что Григорий Аполлонович Гапон пал от злодейской руки, что про него говорили ложь, и требовали отмщения убийцам. Среди присутствовавших раздавались крики: «Месть, месть! Ложь, ложь!»Кузин во время своей речи рыдал. Присутствовавший на митинге обозреватель «Нового времени» писал: - «Из ораторов лучше других говорили рабочие Смирнов, Кузин, Кладовников и г-жа Карелина. Речи их сводились к тому, что отец Григорий Гапон убит злодейски и что его организация, объединённая его памятью, станет теперь ещё теснее и крепче. Лучшую речь сказал рабочий Смирнов. Он подчеркнул жестокость убийства Гапона. Его труп оставался целый месяц непогребённым. Отчего не закололи его кинжалом, не убили из браунинга, а умертвили жестоко, медленно и коварно? Оратор говорил, что он ещё не может назвать убийц, но кто бы они ни были, их постигнет месть друзей Гапона. Раздались крики: „Месть, месть!“ И в ней, подняв руки, клялись 150 человек, стоявших над могилой. Сцена была несколько театральная, напоминала „хор мстителей“ из оперы „Демон“, но всё же становилось жутко при мысли, что это не праздные крики». Некоторые ораторы подчеркнули, что Г. А. Гапон популяризировал в рабочей среде идеи социализма, что он первый показал дорогу к царю и к Государственной Думе. Ораторы говорили о нареканиях на Григория Аполлоновича Гапона. Как бы его ни чернили, он останется для рабочих героем 9-го января. Даже говоря о мести, сторонники отца Григория Гапона взывали к благородству своих противников, требуя от них доказательств их обвинений и их права судить его. Некоторые ораторы высказали мысль, что убийство есть дело рук правительства, и вспоминали чьё - то высказывание: «Гапон Витте спасёт, а Витте его погубит». Митинг закончился исполнением гимна «Свобода», начинающегося словами: «Смело, товарищи, в ногу». На могиле покойного был установлен деревянный крест с надписью «Герой 9 января 1905 г. Георгий Гапон». Затем на могилу были возложены венки от 11 отделов «Собрания русских фабрично - заводских рабочих города Санкт-Петербурга» с портретами Гапона и с надписями: «Вождю 9 января от рабочих», «9 января, Георгию Гапону от товарищей-рабочих членов 5 отдела», «Многоуважаемому Георгию Гапону от товарищей Василеостровского отдела», «Дорогому учителю от Нарвского района 2 отделения» и так далее. От рабочих Коломенского отдела был возложен миртовый венок с надписью на красной ленте: «Истинному вождю всероссийской революции, герою 9 января Георгию Гапону». Однако сразу же после митинга рабочие стали медленно расходиться с кладбища, но на обратном пути было устроено ещё несколько митингов. Один из них должен был произойти в Озерках, у дачи Звержинской, где был убит Григорий Аполлонович Гапон. В Озерках вышло на станцию до 50 рабочих. В общем митинги носили мирный характер, полиция не вмешивалась в речи ораторов и в церемонию похорон; речи звучали просто и горячо, и толпы не было. День был рабочий, и на кладбище не могли собраться все участники рабочих организаций. Среди провожавших Гапона были раненые 9-го января, один из них на костыля. В этой связи, стоит отметить и тот факт, что никто из гапоновских рабочих не поверил в его предательство. Среди рабочих господствовало убеждение, что за убийством отца Григория Гапона стоит царская охранка. В годовщину убийства Гапона рабочие отслужили на его могиле очередную панихиду, после чего оставшиеся около 100 человек поклялись отомстить инженеру Рутенбергу за смерть «праведника». А вот паломничества рабочих на могилу опального священника Григория Гапона продолжались ещё на протяжении многих лет. Впоследствии рабочие установили на могиле памятник с металлическим белым крестом. На памятнике было написано: «Спокойно спи, убит, обманутый коварными друзьями. Пройдут года, тебя народ поймёт, оценит, и будет слава вечная твоя».
И опять же мистическим образом могила опального священника Григория Аполлоновича Гапона, так же как и дача в Озерках, где было совершено жестокое убийство,не сохранилась до наших дней. И опять все эти события наводят на мысли, что кто - то из власть имущих пытается замести следы совершенного преступления не только как уголовного но еще и исторического... Так ещё в 1924 году на ней были венки и траурные ленты, но в 1920—1940-х годах она была разобрана, как и другие могилы кладбища, на хозяйственные нужды...
Отсюда возникает самый основной вопрос: - «кому понадобилась смерть человека, положившего свою печать на один из крупнейших этапов народного пробуждения?» А. В. Тыркова-Вильямс. Так после обнаружения тела Григория Аполлоновича Гапона прокуратурой было возбуждено уголовное дело по факту его убийства. Руководство расследованием было возложено на следователя по особо важным делам Н. В. Зайцева. Так в течение мая следствием было допрошено большое число лиц, имевших какие-либо связи с Гапоном и гапоновским «Собранием». Следователь Зайцев не ограничивался простым установлением фактических данных, но собирал подробные сведения о личности Григория Аполлоновича Гапона, его прошлом, характере его деятельности и его организации. Были допрошены все руководители гапоновского «Собрания» и его отделов, вдова Гапона А. К. Уздалёва, ряд журналистов и литераторов. К дознанию был привлечён также ряд правительственных чиновников, встречавшихся с Григорием Аполлоновичем Гапоном в последнее время. В короткое время следствием был собран громадный материал. Особенно подробные показания дал журналист Н. В. Насакин-Симбирский, предоставивший следствию ряд документов, доверенных ему на хранение Г. А. Гапоном. В то же время документы, хранившиеся в квартире самого Григория Аполлоновича Гапона в Петербурге, бесследно исчезли?!.
Так в первое время газеты печатали громкие заявления, что дело опального священника Григория Аполлоновича Гапона близко к раскрытию, что следствие уже напало на след убийц и скоро состоится громкий процесс. Следствию удалось установить «вполне точным образом», что убийство совершено тремя лицами, во главе которых стоял инженер Рутенберг. Однако с течением времени ход следствия стал затягиваться, а процесс откладываться на неопределённое будущее. Полиции не удалось арестовать ни одного человека, причастного к этому делу. По сведениям Департамента полиции, инженер Рутенберг сразу после убийства выехал в Финляндию и бежал за границу. В Швейцарию, где скрывался Рутенберг, было послано требование о его выдаче, причём Рутенберг рассматривался как обыкновенный уголовный преступник. Однако выдачи Рутенберга не последовало. О других участниках убийства Петербургское охранное отделение сообщало, что к их установлению «приняты меры», однако результаты этих мер остались неизвестными. Как следует из переписки Рутенберга, рядовые участники убийства оставались в России и жили в постоянном ожидании ареста, но никто из них не был арестован...
А в газетах того времени подчёркивалось, что причиной несвоевременного раскрытия дела была бездеятельность Департамента полиции, который в течение месяца не принимал никаких мер по поиску исчезнувшего Григория Аполлоновича Гапона. Если бы полиция вовремя обратила внимание на газетные статьи, сообщавшие об убийстве опального священника Григория Гапона в Озерках, раскрыть дело было бы гораздо проще. Дача Звержинской, в которой он был убит, была хорошо известна полиции; в прошлом в ней работала подпольная типография, участники которой были впоследствии благополучно арестованы. Поэтому при тех средствах, которыми обладала сыскная и тайная полиция, обнаружить тело убитого Григория Аполлоновича Гапона не составило бы труда. О безответственном поведении полиции в деле жестоко убитого Г. А. Гапона было доложено новому министру внутренних дел П. А. Столыпину. В письме на имя петербургского генерал-губернатора А. Д. Зиновьева от 12 мая 1906 года Столыпин писал: - «В целом ряде сообщений, опубликованных в течение прошлого апреля в наиболее распространённых газетах, заключались самые настойчивые и подробные указания, со ссылкой на местные и заграничные источники и на свидетельство очевидцев, относительно убийства Григория Аполлоновича Гапона, при таких именно условиях места и времени, которые впоследствии в точности подтвердились обнаруженными фактами. Однако же полиция отнеслась совершенно равнодушно к этим данным, невзирая на особое значение настоящего дела и как бы не ведая таких обстоятельств, которые получили широкое распространение и стали, можно сказать, общеизвестными. Не подлежит сомнению, что при большей заботливости достаточно было бы обратиться к своевременной беглой проверке Озерковских дач, и преступление было бы раскрыто, а не оставалось бы безгласным в продолжение целого месяца»...
Хочется отметить и тот факт, что реакция губернатора не заставила себя ждать: на роль виновного был назначен становой пристав С. Н. Недельский, уволенный со своей должности «по собственному прошению». А между тем в обществе начали циркулировать слухи, что к убийству Г. А.Гапона имеет отношение охранное отделение. В ряде газетных статей сообщалось, что незадолго до смерти Григорий Аполлонович Гапон угрожал сделать громкие разоблачения лиц, занимавших высокие правительственные посты. Как отмечала газета «Путь», исчезновение Гапона последовало тогда, когда вскрылись и получили широкую огласку его сношения с правительством — сношения денежные и личные, переговоры и соглашения. Характер этих сношений подлежал рассмотрению общественного суда. «Предстояли разоблачения, которые должны были скомпрометировать отца Григория Гапона и его контрагентов. Можно было ожидать, что Он употребит все усилия, чтобы реабилитировать себя. В этих условиях он мог обратиться к крайним средствам. Человек, которого травят, который спасает себя — опасен... И вот, он был таинственно убит». А обозреватель «Биржевых ведомостей» писал: «Чувствуется ясно, что со смертью Григория Аполлоновича Гапона исчез тот источник возможных разоблачений, которого кто-то боялся. Но кто?»...
Кроме того по свидетельству В. М. Грибовского, на предстоявшем общественном суде Григорий Аполлонович Гапон обещал обнародовать документы, разоблачавшие высших чиновников государства. «Я докажу, что я не предатель, и раскрою такие картины, что все ахнут, — рассказывал он Грибовскому. — Я много знаю, у меня есть документы, за которые кое-кто дал бы громадные деньги». Позднее Грибовский вспоминал, что, говоря об этих документах, Гапон называл одно громкое имя, тесно связанное с историей Манифеста 17 октября. А по свидетельству вдовы Гапона А. К. Уздалёвой, её муж неоднократно говорил, что в его руках имеется сильное средство против человека, который его погубил, и давал понять, что этим человеком является граф Витте. Часть документов Гапон отдал на хранение адвокату С. П. Марголину, которому поручил защищать свои интересы в суде. Другую часть документов он держал при себе. В частных беседах с Грибовским и Марголиным Григорий Аполлонович Гапон высказывал опасение, что власти могут «принять меры», чтобы суд не состоялся и документы не получили огласки. Г. А. Гапон предполагал, что его могут убить, и настаивал, чтобы документы были обнародованы даже в случае его смерти. «Не удивляйтесь, — говорил он, — если я вдруг исчезну бесследно. Против меня со стороны тех, кому неприятны разоблачения, могут последовать „меры“, и я лично не окажусь в состоянии предстать пред судом». А на вопрос, кого именно он боится, Гапон отвечал, что опасается только охранного отделения, которое имеет основание желать его исчезновения. Так летом 1906 года дело Григория Аполлоновича Гапона приняло новый трагический оборот. В июне бывший адвокат Г. А. Гапона С. П. Марголин выехал на отдых за границу. В ряде газет появились сообщения, что Марголин везёт для опубликования за границей документы, отданные ему на хранение Гапоном.Перед отъездом адвокат С. П. Марголин сообщил некоторым лицам о своём намерении огласить всё известное ему по делу об убийстве Гапона. «Петербургская газета» сообщала: «Покойный был уверен, что судебные власти знают имена убийц Гапона и что следствие вполне закончено. Но вместе с тем С. П. высказывался категорически, что судебный процесс никогда возбуждён не будет, так как он мог бы скомпрометировать некоторых лиц». По свидетельству коллег, С. П. Марголин видел в Григории Аполлоновиче Гапоне историческую личность и придавал его делу большое значение. Приехав за границу, С. П. Марголин остановился в какой-то немецкой гостинице — и здесь внезапно скончался от приступа хронической болезни. По некоторым данным, смерть наступила от приступа желудочных болей. Загадочные документы Григория Аполлоновича Гапона исчезли без следа, и больше их никто не видел.
В дальнейшем следствие по делу Г. А. Гапона велось всё более вяло, хотя в газетах иногда появлялись сообщения о собранном им «громадном материале». В итоге, после нескольких лет расследования, следствие было закрыто, а его материалы так и не были обнародованы. Они не обнародованы и по сей день...
Вероятная причина убийства Григория Аполлоновича вероятно заключается в том, что на короткий срок священник - революционер приобрел огромную популярность. Г. А. Гапон верил, что станет вождем революции. Призывал Николая II отречься от престола и предать себя народному суду...


 
99+
1
99+
85
1

ЧЕРНОВИКИ: Егор Фолбин
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Журнал "Нескучный Сад" статья: "Трагедия священника Гапона", номер 1 (8) 2004 год, автор: священник Василий Секачев;

FOMA.RU. статья:Трагедия священника Гапона", 9 декабря 2011 год, автор: священник Василий Секачев;

Статья: "Человек, который мог остановить революцию и спасти Россию?", автор: Юрий Пущаев. (интернет - источник) 13 апреля 2016;

П. М. Рутенберг. Убийство Гапона. — Л.: «Былое», 1925;

Б. В. Савинков. Воспоминания террориста. — Харьков: «Пролетарий», 1928;

Л. Г. Дейч. Священник Георгий Гапон // Л. Г. Дейч. Провокаторы и террор. — Тула, 1926. — С. 40—80;

А. Е. Карелин. Девятое января и Гапон // Красная летопись. — Л., 1922. — № 1. — С. 106—116;

Маска "И. Ф. Манасевич-Мануйлов". К убийству о. Гапона // Новое время. — СПб., 1906. — № 10807 (16 апреля);

Как был убит Гапон? Сообщение одного из участников убийства // Петербургская газета. — СПб., 1909. — № 62 (5 марта). — С. 2;

Письмо тов. П. Рутенберга // Знамя труда. — Париж, 1909. — № 15 (февраль). — С. 19—20;

П. М. Рутенберг. Дело Гапона // Былое. — Париж, 1909. — № 11—12. — С. 29—115;

Н. Симбирский <Н. В. Насакин>. Правда о Гапоне и 9-м января. — СПб.: «Электропечатня» Я. Кровицкого, 1906. — 226 с;

В. М. Грибовский. Загадочные документы Гапона // Исторический вестник. — СПб., 1912. — № 3. — С. 949—961;

История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях / Автор-составитель О. В. Будницкий. — Ростов-на-Дону: «Феникс», 1996. — 576 с;

В. Хазан. Пинхас Рутенберг: от террориста к сионисту (в двух томах). — Иерусалим: «Гешарим», 2008. — 976 с;

И. Н. Ксенофонтов. Георгий Гапон: вымысел и правда. — М.: РОССПЭН, 1996. — 320 с.
Б. А. Равдин. Репутация попа Гапона // Даугава. — Рига, 1991. — № 3—4.