А я опять задаюсь вопросом, на сей раз таким: «Почему город, давший мне жизнь, чуть было не лишил меня её?»
Это город Львов, красавец. Обстоятельства, вынудившие нашу семью покинуть его, были описаны ранее. По окончании Политеха и выйдя замуж за львовянина, моя сестра прочно в нём обосновалась на долгие годы. Но неожиданно город оказался не милостив, и ей пришлось его покинуть с горечью и болью в сердце, как и шикарную, огромную квартиру в центре Львова, квартиру, которая так и стоит взаперти и одиночестве больше десяти лет. О надвигавшихся безрадостных для нас переменах можно было судить уже в середине восьмидесятых годов, глядя на трамвайные вагоны, в окнах которых «западэнци» размахивали жовто-блакытными флагами. И ещё — как бы вскользь задаваемый сестрой вопрос, есть ли у меня раскладушка. Гораздо позже я поняла, откуда ветер дул…
И, наконец, описываемое, как бы и не случившееся, событие, оставившее тяжёлый и горький след в душе. Круг замкнулся: город дал понять, что нам с ним лучше не пересекаться…
Я любила бывать во Львове, ходить по извилистым улочкам, когда заранее не знаешь, что тебя вдалеке ждёт: монастыри, соборы, соборы, монастыри… А названия-то: монастырь кармелиток, францисканцев, бенедиктинцев и т. д. От одних названий дух захватывает, а ты стоишь перед этими махинами и чувствуешь себя маленькой хлебной крошкой… Башня Корнякта, семейный склеп — часовня Боимов, Доминиканский собор, Армянская церковь… А роскошный собор Святой Магдалины, наш, можно сказать, придворный концертный зал, куда мы регулярно бегали на органные концерты! А несравненное Лычаковское кладбище со старинными мраморными склепами и надгробиями высочайшего мастерства и вкуса! А Оперный театр, построенный по образцу Венского, а знаменитый памятник поэту Адаму Мицкевичу! Пора остановиться, а то бумаги не хватит…
И вот вся эта красота от нас отвернулась по воле власть предержащих — обидно и горько. Да, и повторять не устану! Кроме памятников старины, сохранившихся исключительно благодаря позднему приходу атеизма в этот город и толщине стен соборов, Львов славен своей чистотой: достаточно сказать, что конкурс на самое чистое окно там проводится ежемесячно. Правда, не знаю, создало ли новое время новые традиции.
А теперь — несколько штрихов к портрету Львова, вернее, его мэшканцив, то есть жителей, под названием «На заре нэзалэжности». Помню, в советские восьмидесятые годы можно было зайти в магазин за покупкой, но упаси тебя бог говорить по-русски — продавщицы будут увлечённо болтать о своём, о девичьем, обращая на тебя ровно ноль внимания. Следующий мой приезд состоялся уже после приобретения долгожданной, желанной независимости, от провозглашения которой, к сожалению, покупательная способность населения отнюдь не выросла, а гривна была такой же смехотворной валютой, как одно время белорусские «зайчики» (это при том, что рубль тоже никогда не был особо твёрдой валютой, во всяком случае, после 1914 года!).
Так вот: захожу в магазин и, умея свободно изъясняться украинскою мовою, из принципа говорю по-русски. И тут, как по мановению волшебной палочки, сбегаются продавцы и, нутром чуя мою покупательную способность, начинают
наперебой предлагать продукты и товары. Приятно, хоть и пустячок. Но в воздухе действительно ощущается ликование и радость, особенно заметные на лицах молодежи. Запомнился страшный снегопад, обрушившийся на город. Улицы мгновенно завалило снегом — не пройти, не проехать. Вдруг из всех магазинов и магазинчиков вдоль центральной улицы вывалилось столько красивой, весёлой молодежи с мётлами и лопатами! В мгновение ока они лихо сгребли с тротуара снег, который тут же превратился в весёлые ручейки, бегущие вдоль дороги. Всё это они проделали с такой легкостью, азартом и весельем, что я даже позавидовала.
А ещё было очень смешно слышать вновь придуманные корявые украинские эквиваленты русских слов для обозначения предметов, появившихся в быту львовян в советское время. Я хотела купить сестре пылесос, но юнцы в универмаге упорно делали вид, что не понимают, о чем речь, пока один из них, наконец, взвесив все за и против и не желая упустить шанс хоть что-то заработать, приволок, наконец, пылесос и гордо спросил: «Можэ, Вам порохотяг трэба?» Неудивительно, что эта калька меня здорово позабавила. По-моему, ему самому было смешно.
Гуляя по знаменитому бульвару, тянущемуся от Оперного театра до памятника Мицкевичу, я разговорилась с очень элегантным, что свойственно всем пожилым мужчинам Львова, господином в костюме-тройке. Он спросил, откуда я. Из России, был ответ. Нет, из какого города? Если из Петербурга или Москвы, это не есть Россия, потому что остальная часть страны живёт совсем не так, как жители столиц. И когда речь зашла о недавно приобретённой независимости, он сказал то, что было трудно тогда, двадцать пять лет назад, опровергнуть: «Вот мы и не хотим жить так, как живет Ваша страна».
А вот и заключительный удар от земляков, от которого можно было и не оправиться.
С сестрой и дочкой отправляемся в знаменитый театр украинской драмы имени Заньковецкой, где дают оперетту западноукраинского композитора, который, как мы потом узнали, за свои сепаратистские взгляды был не в чести в советское время.
Большой зал полон, хорошая музыка, прекрасные украинские голоса. Неожиданно главный герой в широких красных атласных шароварах и сорочке-вышиванке останавливается подбоченясь на авансцене и с вызовом, который, казалось бы, уже не актуален — чай, середина девяностых годов на дворе — бросает в зал популистский националистический клич. Как сейчас помню: «А москалив мы былы и быты будэмо». Что тут началось! Весь зал повскакивал с мест, бурно аплодируя, выражая свое единение и согласие с провозглашённым призывом.
И только трое остались молча сидеть, втянув головы в плечи, стараясь казаться незаметными. Это был единственный момент в моей жизни, когда я испытала животный страх быть растерзанной толпой. Пронесло.
Больше во Львове мне бывать не приходилось. Пока. На жаль. Но надежды не утрачиваю всё равно.
Да и что это я город во всём виню? Всё происшедшее и происходящее с ним по сей день — не его вина, а его беда. Но он выше всей нашей мелкой человеческой суеты — в прямом и переносном смысле.
Живи, моя родина, живи и здравствуй…