В середине октября 1984-го к нам в Седьмую роту прибыло пополнение: сержанты Мухамедгалиев Марат, Соломин Александр, санинструктор сержант Андреев Евгений (направлен к нам вместо демобилизованного Баратова), младший сержант Машарипов Улюкбек. С сержантами прибыли несколько рядовых: Раджабов Камил, Едуш Геннадий, Борисов, Бердияров и два брата близнеца по фамилии Дрижерук.
В день прибытия молодого пополнения в расположении роты находились лишь старшина прапорщик Зюзин, каптёрщик Герасимович, дежурный по роте «тоись-я» и три дневальных. Остальная рота воевала в горах за Пятнадцатым постом. Наших решили прокатить туда вертолётами. Душманы почему-то заметили приближающееся авиашоу, выкатили ДШК и запендюрили по нашим со всей дури. Одной вертушке в хвост попала крупнокалиберная пуля, разбила кронштейн, на котором держался задний винт. Из трёх болтов крепления кронштейна остался только один. На самых тоненьких сопельках винт удержался и не отлетел. Если бы задний винт отлетел, то вертушка начала бы крутиться вокруг своей оси. Что там получилось бы в конце концов – неизвестно, но точно ничего хорошего. По большому счёту нашим пацанам в тот день очень повезло.
Молодому пополнению тоже повезло, что они прибыли в Руху в столь счастливый день. Это было очень хорошо для них, что рота ушла на боевой выход. Давно известно, что самые поганые вещи в нашей жизни доставляют нам не горы, не Руха. Самые поганые жизненные эпизоды в связаны с тем, что вытворяют люди по отношению друг к другу. Все знали, что в Сороковой армии с дедовщиной дела обстояли нехорошо, а тут рота ушла со всеми «дедами» из расположения, а «молодые» пришли. В любом случае стало меньше поводов для конфликтов и огорчений. Молодому бойцу хватало отрицательных эмоций с самого первого дня службы. Его, молодого и красивого, выдернули из гражданской жизни, заставили рано подниматься, много работать физически. Несколько месяцев подряд его строили, ровняли, смирняли, гоняли, нехорошо кормили, давили ему на психику, а затем затолкали в вертолёт и отвезли в жопу мира, в Афган. Блин, за что?
Одна мысль о прибытии в Афганистан наталкивала на нехорошие переживания, а тут ещё плюс ко всему оказалось, что во многих подразделениях, дислоцированных на территории ДРА, неуставные отношения, то есть «дедовщина», приняли какие-то чудовищные, изощрённые формы. Любой солдатик, прибывший в Афган раньше, чем «молодой» из пополнения, считал своим долгом «защемить», унизить, пнуть, что-нибудь «отжать» в свою пользу лишь потому, что считал себя старшим по призыву. А значит, имеющим моральное право чуть ли не распорядиться жизнью «молодого» по своему усмотрению.
Бойца, который успел немного повоевать в Афгане, видно было за километр даже в ночном тумане и со спины. Его отличало от вновь прибывшего «молодого» всё, в первую очередь выражение лица.
От постоянных прогулок по горам рожи у нас у всех сделались – не приведи Господь! У бойца, который много ходит на боевые, у него с физиономией происходит то же самое, что у спортсмена, который много выступает в ринге. От ударов по бровям у спортсменов-контактников получаются «сечки» (рассечения), обминаются уши, разбиваются губы. Смотришь на такой портрет и сразу «догоняешь» мысль о профессиональной принадлежности человека. То же самое произошло с портретами наших пацанов. У старого состава рожи стали наглые, борзые, именно про них сложена поговорка: морда просит кирпича.
На фотографии наши горные стрелки. С голым пузом Камил, с поднятой рукой Володя Четыров, в черной куртке стоит Бахтиёр Сафаров. Сидя расположились Ваня Терещенко и Миша Мампель.
За всю мою воинскую службу у меня никогда не возникало желания издеваться над молодыми бойцами. Причин тому было несколько.
Во-первых, меня призвали в армию из университетского общежития. В нём я жил среди культурных, умственно развитых, одарённых юношей и девушек, отобранных из всей БССР. Мы помогали друг другу в учебе, делились конспектами, едой, питьём (пивом и вином), одеждой, обувью. Те, кто были физически сильней, никогда не чмырили своих товарищей, они сдавали за них зачёты по физкультуре. Мне очень нравилась такая атмосфера дружбы и взаимопомощи. Перейти в отношения «дедовщины» мне было мерзко и неприемлемо.
Во-вторых, я помнил свои низменные ощущения, когда меня везли невесть куда, навстречу не пойми чему. Раз я помнил свои ощущения, значит я понимал, насколько плохо и неуверенно чувствовали себя молодые бойцы. Как можно сделать гадость человеку, которому и без тебя хреново? Надо быть конченым моральным уродом, чтобы захотеть «дотоптать» человека, «додушить» его. Соответственно, у меня не возникало таких низменных желаний.
В-третьих, я являлся заместителем командира второго горнострелкового взвода старшего лейтенанта Рогачёва А.П. А Рогачёв чётко сказал: - «Пинать и чмырить солдата – это не самоцель». Заместитель Рогачёва не мог позволить себе то, что запретил прямой и непосредственный начальник. Как грицца - каков поп, таков приход. Мне не к лицу было проявлять «дедовство» по отношению к тем, кто прибыл в мой взвод «только с вертушки». Поэтому я не проявлял, перезнакомился с вновь прибывшими пацанами, постарался настроить их на нормальную службу. Основным аргументом моих настраиваний была мысль: - «А ты сам возьми миномёт, залезь на гору и попробуй оттуда попасть в кого-нибудь. По Рухе малёха стреляют, ну дык на то и война, чтоб стрелять. Главное, чтобы не попали. А ты башкой думай, как под выстрелы не подставляться».
В общем, хорошо «склалось» стечение обстоятельств, при котором пополнение прибыло в Руху, а наш основной состав из Рухи уехал на вертолётах погулять по горам. Молодые бойцы и сержанты получили возможность осмотреться, переночевать несколько ночей в жутких средневековых ослятниках. Люди немного привыкли к необычной (мягко говоря) обстановке, смирились со своей солдатской долей. На эту адаптацию судьбина выделила неделю времени.
В один из тех замечательных семи дней я дежурил изо всех сил, стоял посреди двора нашей роты, курил вонючую «Донскую» сигарету. В этот трогательный момент ко мне подошёл младший сержант Машарипов Улюкбек, тронул меня за рукав с повязкой «Дежурный».
- Димыч, а?
Поскольку Машарипов обратился ко мне не по уставу, я ответил ему в том же духе:
- Чё?
- Называй меня просто Толик, пожалуйста.
- А чем тебе твоё имя не нравится?
- О'lik – это по-нашему «покойник». Мой имя О'lik-бек получается «Покойник-барин». – Машарипов провёл грустным взглядом по закрывавшим горизонт жутким громадинам гор Гиндукуш. – Мне в такой обстановка нравится имя «Т’олик».
После слов Машарипова про покойника-барина я чуть не поперхнулся собственным бычком. Однако, нашел в себе силы не подъегоривать пацана. Выдавил из себя сквозь спазмы в горле:
- Как скажешь, брат-джан. Человека зовут так, как он сам своё имя произносит.
- Хоп, ДБЗ. – Ответил Т’олик.
Слово «хоп» в Афгане пацаны произносили вместо таджикского слова «хуб» (хубасти), это обозначает «хорошо». Слово «ДБЗ» обозначало «до-ба-зарились».
В полном охренении от разговора с «Толиком» я затеялся выяснять по какой причине родители присваивали своим детишкам такие кощунственные эпитеты. Например, имя Хораз в переводе с узбекского на русский обозначает «петух». За что родители своего мальчугана сразу, с самого рождения, записали в петухи? Пацаны из Узбекистана рассказали мне в кратком историческом экскурсе, что всемирно известное наследие ЮНЕСКО, город-герой Хорезм, назвали Хорезмом за то, что в старину в нём проживало много настоящих, нормальных, человеческих петухов. Они все дружно по утрам очень красиво пели, из-за этого всяк, едущий или идущий, за три троллейбусные остановки мог чётко распознать своё местоположение чуть ли в Джи-пи-эс координатах. Из этого я должен был сделать вывод, что имя Хораз – это красивое, полезное имя. Далее оказалось, что ещё одно красивое и полезное имя Баходир обозначает «огурец». Я попытался проследить логику, по которой узбекские родители давали имена своим сыновьям, начал задавать наводящие вопросы. Выяснил, что прерогатива присваивать имена принадлежала их отцам. По утру узбекский батя выходил на улицу, проводил взглядом по сторонам. Первое, что попадало в поле зрения, то и делалось имечком для сынули. Не сложно догадаться, что первым попалось на глаза бате Камила Раджапова. Очевидно, что дорогу ему перебежал драмодер, а может даже бактриан. Потому что Камил – это по-узбекски верблюд.
В моём босоногом, безмятежном детстве воспитатели детского садика обучили меня петь патриотическую песню «Широка страна моя родная». Как все мальчики и девочки, я бездумно горлопанил её на музыкальных занятиях, не попадал в ноты. Мне не могло прийти в голову, насколько, в самом деле, огромная у нас Страна, насколько много в ней проживает народностей, насколько сильно отличаются друг от друга языковые группы у этих народностей, традиции и уклады жизни.
В армии я получил возможность воочию убедиться в величии и разнообразии моей Родины. В моей роте служили пацаны из всех регионов Союза. При этом мы были очень дружным воинским коллективом. Объединяла нас всех Родина и великий, могучий русский язык. Очень многие «нерусские» военнослужащие, как солдаты, так и офицеры, просили называть их русскими именами. Не все, но многие. Например, Ахмеда Алиева называли его настоящим именем, а Гакила Хайретдинова называли Геной. Улюкбека Машарипова называли Толиком, а Камила Раджапобва – Камилом. Не существовало каких-то догматов насчёт имён или запретов на языки. Официальным языком общения в армии был русский, а внутри подразделений никто никому не мешал разговаривать на любом языке. Разговаривай на каком хочешь, главное, чтобы тебя понимали товарищи. У нас был настоящий Интернационал. Пока мы были едины, мы были непобедимы.