Глава 7. Женская доля.
Исконно Русская женщина Матрёна Матвеевна Лаврова жила в этой жизни незаметно. Но стоило ей отлучиться куда – то, так сразу всё вокруг рушилось, буксовало, бездействовало. Семья голодная, скотина не кормлена, курева у мужа нет. Да собственно, куда ей исчезать – то? Ну, съездит в конце августа в столицу, купит детям обновы детям к школе, мешок баранок ванильных, да мешок пшена круглого и жёлтого. В больнице пару раз полежит. С аппендицитом раз, другой с воспалением лёгких. Остальное время дома, готовит, стирает, гладит, всю семью купает в оцинкованном корыте, корову доит, скотину кормит, поросятам еду на подтопке варит, с соседкой закадычной Матрёной Сыкиной переругивается по поводу неделимо - пограничной грядки картошки. Там тропинка – мужики в «Сельхозтехнику» по ней ходят, много лет не могут решить по чьей именно. Сыкина говорит, что по Лавровской, а Матвеевна убеждена в обратном. Они тут все Матрёны, справа ещё Лузина, а напротив Аршинина.
- Матвевна! - кричит через забор Лузина. – Тут твой кот нахальный опять к моей кошке заявился. И ходит, и ходит. Глаза наглые выпучит и ничего вокруг не видит. Котят будешь сама воспитывать, мне чужого не надо.
- А чего их воспитывать? Раздадим по добрым людям – кричит Лаврова. – Ты знаешь, у них завсегда красивые получаются, уж поди половина Яблочной ими обеспечена. Чего ты взволновалась? Пускай.
- Ну, тебе видней, так и знай, в мешке принесу.
- Матрёна Матвеевна! – толкнулась в калитку Аршинина. – Нынче ночью опять к нам – то в сад пацаны наведывались. Поди твои тоже участвовали. Как без них? Вот дед мой старый врежет им из Берданки в филейную часть солью. Ох, заслуженно будет.
- Нет, Матрёна, мои к Сыкиным повадились. У них же ружья нет и Иван – то ночью крепко спит – спокойно и подробно отвечает Матрёна Матвеевна. – Так что не обессудь, мои не виноваты. Нам чужой вины, тоже не надо.
- А чего это они к Сыкиным намастились? Им што тут посыпано – пришла на обед Матрёна Сыкина и подслушала краем уха. – У тебя вона клубника, но мои девочки к вам не забираются. Вот поймаем, в штаны крапивы напихаем, пущай почешутся поутру – не сдаётся другая соседка. – Свои посадите яблони. Может тогда угомонятся.
- Не, не поймаете, у них Костя завсегда на атасе – улыбается Лаврова. – Как заметит что, так кричит, – сыр, сыр, сыр!
- Почему сыр – то, а не колбаса, допустим? – удивилась соседка. – Фулюганы они. Хорошо хоть кусты не ломают.
- А я почём знаю, отчего сыр? Наверно так удобно им. А яблонек вон Витька откуда – то принёс, не видишь что ли? Насадил уже.
- Тут и видеть нечего, от Гореевых.
- Ну, что ж, хоть и от Гореевых.
Матрёна Матвеевна теперь абсолютно счастливая женщина. А что? Мужик не какой – то завалящий, а самый, что не на есть настоящий. Всем мужьям муж. Хоть тебе в работе, хоть на гулянке какой. Выпьет, чуть – чуть и песни поёт, про бродягу и серого ворона. Детишки от него истинные орлы. И рукастые, и умные. За Таисией, вон какая громадина ухаживает, Шарин – младший. Володя. Всё село завидует. А Витька за Гореевой Наташкой ни жив ни мёртв. Худенькая она, но учится отлично, на золотую медаль. Хотя конечно слово есть за неё сказать кому. Веское.
Живности полон двор, корова смирная, мухи не забодает. Молоко жирное, прямо сливки, а по вечерам, что бы выдоить подойника не хватает. Трудно конечно всё в порядке содержать, кто же говорит? Но ведь не потопаешь, так и не полопаешь. Матвей – младший мало по дому помогает Всё с механизмами копается. В отца. А Костя, последыш, никогда не отказывает, что тебе воды из колонки наносить в дом, что дров осенью, зимой и по – весне, что в магазин за хлебом сходить. Футболист заядлый, когда Гавриловка на Поповку режутся, он капитан.
Вот только одна заноза в сердце сидит. Муж сначала в техникуме два года учился. Грыз гранит науки, за тридевять земель. Правда на каникулы приезжал. Теперь вот в председатели его наметили, в самую глухую деревню, в самое болото Мещёрское. Мочалы – так и называется. В райком уже вызывали. Он же отказать не может. Хорошо Котуков пока не отпускает. Упёрся рогом и ни в какую. Но до поры до времени видно. Как скажут партбилет на стол положить, так и согласится.
Сестра и братья по огромной стране разбежались. Сестра Кира в Москве, хорошо живёт, квартиры с напарником ремонтируют. Комната в центре города, напротив почти театра оперетты. По Столешникову переулку прямо на улицу Горького попадаешь. Костя, когда у неё летом гостит, бегает туда на угол за мороженым. Правда своих детишек ей бог не сподобил, так она племянников любит. Одиннадцать их у неё. Брат Матвей в Орехово – Зуево остановился. Тоже хорошо живёт. Двое детишек нажил, девонька и мальчик. А братья Николай и Федот, аж в Ростовскую область укатили. Миллерово называется. Дома саманные построили. Живут. У Федота аж три парня. Один другого кряжистее. А у Николая две красавицы. Давайте считать: получается четыре девчонки и семь парней. Выходит Таисия самая старшая из них.
- Матрёна Матвеевна! – как всегда шумно ворвалась в дом подруга, Сашка
Пирогова. Медсестра она в Потаповской больнице. – Ты чего дома – то сидишь? Там в сельмаге ситец под яйца дают. За каждый метр аж пять штук. Занять к тебе прикатила. Дашь?
- Конечно. Сколь много надо?
- Двадцать штук. Сама – то будешь покупать?
- Буду, Таисии платье летнее сошью.
В те времена просто всё было. Вот хочешь ситчику купить на платье или блузку плати деньги по ценнику, но…за каждый метр неси, пожалуйста, пять яичек куриных государству. А нет дома курочек, то ходи в старом. Или вот как Шурка Пирогова, занимай у подружек. У той испокон века не было во дворе живности. Зачем? Вот бегает, допустим по селу, уколы кому – то ставит. Чем народ деревенский может отблагодарить? Правильно, яичками, кусочком сала или красной морковкой. Она не берёт, но попробуй откажись. Обида на всю жизнь, или ещё чего хуже. Или вот подоила хозяйка в полдник кормилицу – корову, пришла домой, а сборщик уже следом тут как тут. Сдавай два литра государству. Правда, денежку хилую платят. Пять копеек литр. Ребятишкам на кино. В дневной сеанс два билета.
- Мать, проголодался я – явился на обед муж. – Чего Шурка – то прибегала? Говорят Николай Константинович её болеет сильно. Жалко мужика, он же моложе меня, поди,
- Поправится. Жена медсестра, уколы и примочки всякие на дому ставит. Ситец в сельмаге дают на яйца, Пять штук за метр. Хочу взять метров пять. Пусть лежит – доложила она.
- Возьми поболе, есть яйца – то?
- Есть, сегодня восемнадцать штук набрала свежих. Гнёзд понаделали везде. Ищешь – ищешь. Бестолковые куры, где не уследишь, так они нанесут с десяток и садятся высиживать.
Она любила кормить его. Муж в еде не прихотливый, ест не много. Щей с мясом похлебает, да молока наведёт с сахаром. Вечером придёт, снова чего – то похватает со стола и сыт. Курит, курит, курит. А утром кааашляяяет, уж так заразительно. Сил нет. Ругают его все за табачище, вот и младший Матвей пристрастился. Пока не схвачен на месте преступления, но подкашливает уже. Прямая улика. Хотя не пойман, не вор. Было время, табак сам растил. Не было в магазинах, ни под яйца, ни без них. Теперь хоть сигареты есть. «Прима».
- У Борьки Иванова вчерась вторая девка родилась. Жена – то у него не наша, Ивана Михайловича Косорукова дочь. Хорошо живут. По три рубля собираем ему на пелёнки – доложил муж.
- Хорошо. Возьми в шкафу. Знаешь где.
Муж ушёл, а она задумалась. У колонки, за калиткой о чём – то судачили соседки. Какой – то мужик прошёл мимо, поздоровывался с ними. Ветер за окном тихонько шебаршил листьями деревьев, в унисон с попискиванием воробьёв. Нелёгкая у неё жизнь, но счастливая. Дети подрастают. Жалко, что вскоре начнут упархивать из родного гнезда. Вон Полина школу уже готова заканчивать, в Медицинский мечтает, Витя на подходе. С Наташей в Рязань учиться собирается, она в Педагогический, он в Сельскохозяйственный. Матвей, тот помоложе, пока никуда не метит. А Костя вот ещё на коленях сидит.
Одним мужчиной всю жизнь был у неё муж. Любила она его, такого неразговорчивого и хмурого временами. Когда в самый разгар войны, её пришёл сватать знатный бригадир, она вначале растерялась. Но после молодость взяла своё. И вот теперь, по прошествии многих лет, она не строила никаких планов без него. Они как бы срослись друг с другом и были единым целом. Нет, это целое иногда и скандалило, одна половина на другую. Но вроде как добродушно и бутафорно. Он ещё после улыбнётся по - доброму и перекурит это дело. А она и так знала, что у них всё в порядке.
Вот и нынче настала очередь большой покупки. Накопили, наконец, на кровать с матрасом и приёмник с проигрывателем. Кровать красивая, с никелированными спинками, и такими же блестящими набалдашниками. А про приёмник и говорить особо нечего - длинные волны, средние волны и короткие, УКВ. Грампластинки тридцать три оборота, и семьдесят шесть. Уже в Раймаге оплатили, и сегодня Матвей обещался привезти. Машину в «Сельхозтехнике» дадут. А через один день явилась в дом Шурка Пирогова, и прямо с порога сообщила:
- Больше и видеться с вами не хочу, ноги моей никогда в этом доме не будет! Ишь ты – разбогатели! Капиталисты! Богатеи!
- Шура, да ты что? – опешила Матрёна Матвеевна. – Да мы два года копили с Гаврилычем, на белом хлебе экономили. Люди вон телевизоры уже покупают, хоккей смотрят. Двадцатый век на улице поди, и крепостное право уж сто лет как отменили напрочь.
- Без новой кровати вам поди плохо спалось! Бока отлежали! – не могла угомониться гостья. – Приёмник они купили, Америку будете слушать! Я вот ещё сообщу куда надо. Пусть к вам придут - приедут комиссары, проверят вашу рацию, верно сообщения через пластинки передавать будете. Диверсанты. Богатство у них!
- Шура, да угомонись ты, пожалуйста – чуть не смеялась хозяйка. – Чего на тебя накатило – то?
А та шомором выскочила за дверь, вдоль улицы Яблочной пылит, пухлыми руками размахивает. Потом скрылась в Минаевым проулке, где их общая подруга Маруська Минаева живёт, Валерки Марина – Костиного друга бабка. Матрёна Матвеевна уже делами домашними занялась, когда та явилась восвояси. Обняла её за талию и на ухо:
- У меня старая пластинка ведь есть – «Амурские волны». Давай принесу, послушаем вместе. Ты на меня не обижайся, это я завидую так – как ни в чём ни бывало рассудила Шура. – Знаешь, чего про библиотекаря нашего говорят? Хоть стой, хоть падай.
- Про Николая Ивановича Федорина, что ли?
- Про него.
- Чего же?
- Будто он, этот самый Федорин, ко мне, Шурке Пироговой, по ночам в гости ходит. Это с одной – то ногой? Да у него протез на всё село скрипит. Он шаг, а уже все знают. Нюрка его ко мне с претензиями приходила. Думаешь, я не испугалась совсем? Мы же с ним в кружке клубном в новой пьесе вместе играем. Но это не даёт решительно никакого повода. Там и Володька Сорокин и Юрка Зябликов второстепенные роли играют.
- Николай Иванович хороший библиотекарь, у него порядок, книжка к книжке стоят, мои ребята все записаны туда, читают и всегда вовремя сдают обратно – покачала головой хозяйка. – Не обращай внимания, языки они без костей, и мелят и мелят.
- Ну, тогда пошла я.
- Иди. Пластинку приноси.
Вечер наступил исключительно майский – сиреневый. Огромные коричневые жуки с неумолчным жужжанием целенаправленно летели к берёзе напротив. Там их было уже столько, что я не могу описать этого обычным пером. Листьев не стало видно совсем. Ствол берёзовый, а крона исключительно коричневая. И шевелится. Внизу суетились пацаны, шестиклинными кепками пытались пленить красавцев. Иногда получалось, и тогда пленника ждал пустой спичечный коробок. Плачь не плачь, скреби не скреби, а не выберешься. Все четыре соседки собрались нынче на лавке Аршининой, грызли семечки.
- Жуков – то в этом годе сколько, пруд пруди – выплюнула шелуху Лузина – Наверное, к хорошему урожаю. Отсеялись, говорят, славно. Тракторов и сеялок хватало. Спасибо Матвею Гавриловичу – в мастерских теперь порядок. Мужики говорят на работу ходить охота. Зарплаты хорошие. Матвей Морчков своей Валентине на каракулевую шубу наковал.
- Горячее производство – торопливо откликнулась Лузина. – Вот тока, поди в ночь тёмную уж не куёт жарко - то, молот не подымается.
- Ха – ха – ха – затряслись в смехе бабы, отчего даже матёрые жуки на берёзе притихли. Некоторые из них, которые слабонервные даже упали вниз, прямо в растопыренные шестиклинки.
- Лишь бы войны не было – вздохнула отсмеявшись Сыкина. – Упаси бог.
В вечернем небе пролетел не оборачиваясь на редкие звёзды майский самолёт. Бабы как по команде подняли лица вверх, посмотрели. Подтянули покрепче узлы платочков под подбородком. Из - за горизонта вынырнул на простор последний сегодняшний луч солнца. И вслед за ним первый комар, заходя со стороны речки, хитровато начал готовить превентивный удар по тем, кто не успел спрятаться. Хотя, честно говоря, в этом году армия кровопийцев значительно оскудела. Толи у них там мор какой прошёл, толи ещё какая оказия приключилась.
- А мне сестра Кира из Москвы крем в тюбике от этих комаров прислала, помажешь кое – где и готово, кверху лапки – доложила Лаврова. – В Москве всё есть, до нас только не доходит. Везти что ли не на чем?
- Помажешь нас? – спросила Сыкина.
- Завтра.
Назавтра был дождь. Сначала с утра заморосило. К обеду сильнее закапало, а уж к вечеру закипело всё вокруг. За две минуты набухли огромные лужи и долбившие их сверху струи воды поднимали белую пену. Плохо плававшие жуки прятались под ветви, листья, друг под друга. Шумел тревожным шумом бывший барский сад и непоколебимые грачи сели смирно в свои дырявые гнёзда. А потом ударил гром и огромная шаровая молния поплыла вдоль Егоровки. Сделала первую остановку под берёзой с майскими жуками, может так статься даже подремала чуть – чуть. Снялась и отправилась дальше. У белокаменного сарая потолкалась носом о его шершавые стены. Начала разбег. Разогнавшись прилично, запрыгнула на водонапорную башню, затихла. Минут через несколько от деревянной крыши преднамеренно потянуло гарью. Но пожарник – дождь раскинув руки – лапы мигом затушил всё, будто не было.
- Ложку надо в форточку выкинуть, тогда может затихнет – суетилась у окна Матрёна Матвеевна. – Костя неси из кухни. Знаешь где.
Вскоре ложка была брошена в форточку и ливень послушавшись народных примет, мигом начал ослабевать. Пригнали стадо и насквозь мокрая корова замычала у калитки. Потом пришли лишившиеся причёсок овцы, мимо них, не заинтересовавшись, проследовали дальше оба Борьки. Сегодня у них другие пассии. От земли шёл благодатный пар. Шлёпая лапами и раскачиваясь из сторону в сторону двинулись в направлении огромных луж упитанные утки. Уж будет нынче плавание и ныряние. У природы ведь нет плохой погоды.
- Пойду ложку искать – вздохнул Константин. – Так скоро щи черпать нечем будет. Впереди лето, а ливней будет множество, и что всякий раз ложками отстреливаться?
- Иди, сынок, найди.
Неожиданно заговорил репродуктор, висевший на стене у окна. Передавали районные последние известия. Всё как всегда. Перевыполнили, поля засеяли, кукуруза растёт. И только в самом конце сообщили, что в Потапово сегодня для показа доставлен новый художественный фильм.
- Мам, дай двадцать копеек, на вечерний сеанс – тут как тут сын. – Мы с Мариным сходим.
- Да ему бабка и не даст на билет – откликнулась мать, ещё подумав, что и остальные дети попросят, а Витька в двойном размере, вот тебе и рубль. – Так никакой бюджет не выдержит. Но выдернула из кошелька нужную монету:
- На.
Матрёна Матвеевна была довольна и тем, как послушно подрастают её дети, как может она выделить им разово целый рубль на кино, что вот скоро придёт с работы хозяин. Покашляет, посмотрит заголовки в свежей «Правде» и выйдет во двор, справно делать свои неотложные мужские дела. Больше всего он любил колоть свежераспиленные берёзовые чурбаки. Разденется до неизменной синенькой майки и с глубоким придыханием вонзит острый топор в самый лоб очередного бревна. Чурбак ухнет всем своим берёзовым телом и послушно распадётся пополам. Потом его ещё пополам и ещё. На втором месте укладка их в штабель. Все сучки и неровности подрубит и плотно друг к другу. Не было такого случая, чтоб развалилась кладка. Никогда. Вон Сыкин по четыре раза за зиму перекладывает.
- Матвевна! – кричит из – за забора Лузина. - Вы там живы? Видала, какой шар по улице жарился? Я до смерти испугалась, Господи прости! Аж две ложки в форточку извела, теперь в траве и не сыщешь. Жуки половину с дерева попадали, плавают теперь в луже. И смех и грех.
- Жалко.
Не удалось ей, в конце самом двадцатых, начале тридцатых, прошлого революционного столетия, получить более – менее хорошее образование. Всего лишь школа – четырёхлетка была в их родном селе, да изба – читальня, с покосившимся набок крыльцом. Вот и писала теперь иногда с ошибками и с детьми задачки не решала. Те сами друг – другу помогали, а уж Костю учили всем скопом. Наперебой. Но газеты читала, письма писала, хотя в основном этим делом занимался муж. Теперь главная её задача дать детям высшее образование. Вот Таисия школу заканчивает, в Педагогический институт собралась, в Москву, учителем хочет быть. Раньше хотела врачом. А следом и другие упорхнут.
- Мама, я пришёл – явился домой Виктор. – Вот это дождь! Мы с Наташкой насквозь промокли. Какое – то свечение над Яблочной было. С той стороны видно. Аж, сияло всё как северное сияние. Ух, здорово, жалко нас Александр Ильич из – под яблони выгнал. Говорит в грозу под плодовым деревом нельзя прятаться, опасно.
- В грозу везде опасно.
С чьим – то велосипедом под мышкой, пришлёпал по грязи Матвейка. К самому ужину. Впереди его важно прошествовали наплававшиеся вдосталь утки. Во дворе всех встречал напыщенный, но явно не умевший плавать, величиной со взрослую овцу, индюк. Куры – то те ложатся, под присмотром петуха, рано. Чуть солнце за горизонт, они уже на насесте, голову спрячут под крыло и видят розовые сны. На заре, когда надо, петух прокукарекает изрядно голосисто и они выстраиваются в рядок, на утреннюю проверку. Он их пересчитает и доволен. Правда считать умеет только до шести. Оттого всегда и весёлый.
- Завтра в райком к обеду второй раз вызывают – как всегда после ужина закурил Матвей Гаврилович. – Как бы не приказали жёстко. Ну ты знаешь.
- Откажись хоть раз – то. Стукни по столу кулаком.
- Неудобно – вздохнул он. – Чего люди скажут.
- Поросята что – то плохо едят – сменила неудобную тему разговора Матрёна Тимофеевна. – У ребят валенки подносились, вот остригу овец, надо бы свалять всем. А уж Таисии новые сапоги справить, поступит в институт, не будет же по Москве в валенцах с галошами курсировать. Поди с улицы и в метро не пустят в деревенской обуви.
- Всё ты, мать, выдумываешь – добро посмотрел хозяин. – Наваляем хоть по две пары. И сапоги купим. Ты же знаешь.
- Знаю, а волнительно. Первая готовится из дома.
- Это другое дело – кашлянул он.
В райкоме ничего хорошего для семьи не сказали. Его там многие знали, и эти многие теперь спешно отводили глаза. Здоровывались и отходили в сторону. Секретарь его ждал.
- К осени, в Мочалах кресло председателя колхоза освободится – с места в карьер наседал первый. – Ещё с конца зимы есть мнение бюро Матвея Гавриловича Лаврова, то есть тебя, назначить. Мастерские теперь в полном порядке, пора помочь отстающим товарищам. Отговорки не принимаются.
- Да не могу я – попробовал возмутиться Лавров. – Сколько можно, жена не молодеет, тяжело ей одной. Дети растут, как справиться? Маленькие – и заботы маленькие, а уж большие – и заботы большие. Кто в институт, кто жениться собирается, кто в армию. Нет, не согласен я в корне, вычёркивайте из списка разом, и пошёл я.
- Пойдёшь – пойдёшь – пообещал первый секретарь. – Партбилет только на стол выложишь. А ты как думал? Государство тебя учило, дом новый выделило, зарплату хорошую платит. Тут нет никакой возможности идти против течения. Возглавишь, Гаврилыч, тут дело решённое. Что такое, все не в ногу, один ты в ногу. Оппортунист.
- Хоть супруге пока не говорите, пусть не знает до самого конца.
- Вот это разговор другой, согласен с условием.
Филимон Андреевич Чалов, первый секретарь районного комитета партии, слыл в округе человеком до глубины костей номенклатурным. Мог погладить по шерсти, предлагая розовые дали, а мог жесточайшим образом заставить человека принимать его условия. Высокий ростом, брюшко имел роскошное, оттого казался крупным. Блестящая, отражавшая солнечные блики лысина, во весь затылок, ботинки сорок шестого размера. Ему бы дивизией командовать, приказы приказывать, впереди на лихом коне. Жалел Лаврова, но там наверху жалость была не в почёте, оттого вертикаль власти была крепка.
Матвей Гаврилович ехал обратно грустный и расстроенный донельзя. Снова не смог отказаться, а не хочется совсем, обжились тут, дети выросли, достаток стал появляться. И вот опять прямо в лоб обухом, перед женой чувствует вину, ведь всё одно к одному и помощница главная в Москву засобиралась, а от ребят помощь поскуднЕе и легче будет. До дома сразу не прошёл, заглянул к Котукову.
Тот нахмуренный сидел в своём директорском кабинете, теребил за уголок бумагу на подпись. Когда Лавров зашёл он перевернул её пазухой вверх.
- Николай Алексеевич, ты меня извини, опять туда вызывали – показал вверх Лавров. – Боюсь, после уборки зерна и картошки придётся нам расстаться до лучших времён.
- Да я в курсе – кашлянул директор. – Партбилетом грозились? Меня пугали, только я пуганый, в танке горел. Но против лома нет приёма.
- Особенно если тот летит на бреющем полёте, со свистом – нахмурился Матвей Гаврилович. – Только успевай уворачиваться.
Матрёна чувствовала своей женской логикой приближающиеся перемены. Самым трудным было решение отпустить дочь в столицу. Правда, сестра Кира с удовольствием готова её принять, но всё же. Молоденькая девчушка совсем, а там парни сами себе на уме. Не успеешь оглянуться. Упаси бог. Чуть успокаивало то, что надо ещё поступить. Сдать экзамены. В прошлом году там конкурс был о-го-го, четыре с половиной человека на место. Но главное Матвей, скрывает от неё, что – то. Ох, скрывает.
- Матвевна! – как всегда напрямую, через неделю выпалила явившаяся Пирогова. – Федорин сказал твоего – то в Мочалы назначают, бумаги все подписаны. Там колхоз имени Клары Цеткин, в прошлом году два ведра картошки накопали и ящик моркови. Молоко от четырёх коров не знают куда девать, надои пять литров на одну, чуть живую корову. Председатель пьяный печать на пасху потерял. Зато бабы все холостые. Разведёнки и вдовые.
- Шурка, хватит тебе и так тошно мне по ночам.
Пока шло жаркое лето про осень не думали. Но она осень – то настала с дождями и заморозками по ночам. Долго тянулась. Гораздо дольше, чем лето. А под первый снег и произошли глобальные изменения в семье Лавровых. Таисия очаровала приёмную комиссию знаниями полученными в Потаповской средней школе № 41. К сентябрю и окунулась в студенческую среду. Москва. А отец ночами скрипел зубами в Мочалах. Хорошо ещё мотоцикл выделили и в выходные и праздники разрешили быть дома, с семьёй. С бешенной овцы, хоть шерсти клок.
Морозы в начале зимы крепчали, а снега почти совсем не было. Лужи и грязь сковало крепчайшим образом, лёд и огромные гранитные куски земли. Выдолбленные тракторами колеи промёрзли насквозь. У колонки бабы не собирались, скользко и опасность получить открытый перелом была реальна и правдоподобна.
- Блины хочу испечь, отец приедет – ближе к вечеру позвала Костю мать. - За ступой надо к Мулиным сходить. Пшено потолку. Верка обещала. Пойдёшь со мной?
- Схожу конечно
На улице было темно. Чуть включенная луна и несколько бледных звёздочек почти совсем не освещали землю. Идти довольно далеко, сначала на задворки по бывшим картофельным участкам, а после в проулок и на другую улицу. Там ещё темнее. Скользко. Шли тихо – тихо, поскрипывая калошами на валенках. Вон уже и дом Мулиных виден. И тут она упала. Элементарно поскользнувшись. Всё тело мгновенно, не найдя точки поддержки, распласталось сначала в воздухе, а следом и рухнув на промёрзшую твердь. Головой прямо об лёд замёрзшей лужи. Неприятный треск чего – то раскалывающегося повис в тишине. Следом где – то совсем близко надрывно завыла собака. Матрёна лежала не шевелившись. Лишь только нога поскребла по льду.
- Мамочка! – закричал Константин, пытаясь поднять её. – Помогите, кто ни будь. Эй, люди!
Хлопнула дверь ближнего дома и полураздетый мужик выскочил из сеней на крыльцо. А в подслеповатое окно, тесно приплюснув нос к стеклу, смотрела баба в клетчатом полушалке. Разворачиваясь в тесном хлеву мукнула сонная корова, впереди у неё ночь.
- Ну что там? – крикнул с разбега мужик. – Все живы?
- Мамка моя головой об лёд ударилась, прямо треск пошёл, но крови вроде нет – откликнулся ему Костя.
- Вы чьи будете? – не узнал во мгле мужик. – С другой улицы?
- Лавровы мы.
- А чего тут? По такому катку ходите, хороший хозяин собаку не выгоняет.
- К Мулиным шли, за ступой. Пшена потолочь, отец на блины приедет.
- Аааа.
Мужик был крупный и оттого ему ничего не стоило приподнять Матрёну Матвеевну и посадить на месте падения. Та тихо – тихо застонала и открыла глаза. Потом приподняла правую руку и просунула её под пуховый платок. Потёрла там и высунула ладонь обратно. Пальцы были сухие и не окровавленные. Видимо это громко затрещал не выдержавший удара лёд, что раскололся под её затылком. Попыталась встать, что с первого раза у неё не получилось. Подождала
минуту и повторила попытку. На этот раз получилось значительно лучше. И она пошатнувшись встала на ноги.
- Стойте здесь, я схожу за ступой к соседям. Ты малец донесёшь?
- Донесу.
Отцу самым вечером не сказали про происшествие. А он и не заметил ничего. Матрёна старалась быть весёлой, но голова кружилась сильно. Больше сидела. Дети и муку изготовили и тесто. Она только подсказывала, как добросовестный шеф – повар. Виктор на лету схватывал. Матвейка, что есть силы долбил пестом по дну ступы. Костя вертелся под ногами. Но уж жарила сама, превозмогая тошноту. Блины подпрыгивали от жару на сковороде, румянили свои бока, становились масляно – ноздрястыми. Матвей Гаврилович ел с аппетитом, запивал молоком. Закуривал, но снова присаживался к столу. Хватило всем.
Так и жила она простая Русская баба, абсолютно счастливая в этой жизни. Ночью слушала завывание метели за стеной. В простенке копошились особенные Лавровские мыши. Засыпая слышала, как воровато возвращался кот от Лузиных. С чувством выполненного долга шёл под крылец, до самого утра. Пока хозяйка позёвывая не откроет скрипучую дверь. Тогда уж рот не открывай, между ногами, шомором на кухню и затаиться.
Длинными зимними вечерами пряла на прялке шерсть. Вязала варежки перчатки, носки. Вспоминала детство, любимую мамочку и отца сгинувшего в кровавой мясорубке военного лихолетья. Пруд вспоминала возле отчего дома, сестру и трёх братьев.
Она была счастлива. Тем неизбывным счастьем, которое есть только у Русских женщин. Муж, послушные дети, справное хозяйство и вечная мечта, что бы войны никогда не было. Светит луна в ближнее окошко, да кто – то у колонки наливает в ведро ледяную воду. Пахнет цветами и ночью. Кажется время остановилось. А может не кажется?