Жил-поживал в нашем микрорайоне мужичок в возрасте ранней восковой спелости. Звали его Пепе. Не подумайте, что он был из Бразилии или Кубы. Просто когда-то он был Павел Павлович, потом стал Пал Палыч, а последние лет пять, как на пенсию вышел, ПеПе. Во внешности примечательного, чего-нибудь этакого, не наблюдалось. Лишь иногда проскальзывали в разговоре властные нотки и еще реже забористая ненормативная лексика, выдававшие в нем бывшего прораба.
Компанейским назвать его было невозможно, но посидеть с мужиками и попить пивка на веранде бара «Счастливая вобла» (в обиходе – СВ) он себе позволял.
И вот, как-то раз, Пепе проходил мимо нашей компании, мирно беседующей на международные темы и попутно наслаждающейся нефильтрованным «Жигулевским». В пакете, который он нес с собой, отчетливо просматривались восхитительные силуэты двух бутылок. Учитывая это многообещающее обстоятельство, мы предложили ему поучаствовать в дегустации пенного напитка и обсуждении очередных антироссийских санкций. Пепе ответил резко отрицательно. Но загадочно:
- Трезвый глаз видит правду!
Пока мы пытались сообразить, хотел ли он обидеть нас или «СВ», или может мы что-то недослышали , Пепе умчался, как скоростная электричка. Рассматривали мы разные версии до позднего вечера. После пятой кружки, когда подступило философское настроение, сошлись, что он все-таки умную вещь сказал. Только не в то время, и не в том месте.
В следующую субботу мы опять собрались в «СВ». Вспомнили его загадочную фразу. Посмотрели на нашу «СВ» пока еще трезвыми глазами и согласились, что она напоминает не комфортный вагон «СВ», а скорее ветхую плацкарту. Не успели еще по первой пропустить, как появился Пепе и прямиком к нам. Вынул из пакета бутылку, не поверите, самогона шотландского. Литровую. На стол поставил, крышечку свинтил, чтоб не сомневались, налил.
Ну, мы его, простили, слова худого не сказали. Ведь доказал он, что человек хороший, не жлоб. Перешли опять к ток-шоу. Посудачили про загадочную немецкую душу, что никак не разберется, отказываться ли от нашего трубопровода и мерзнуть, или, забыв про гордость, пользоваться нашим газом и барыши наваривать на его перепродаже своим соседям.
Однако, под занавес совсем размягчели. И «СВ» наш оказался совсем неплохим и, вообще, пришли к единому мнению, что жизнь – штука хорошая. Чуть ли не комплименты говорить стали в адрес Пепе. Философские видения, навеянные его изречением, озвучили. А он отмалчивался, головой только крутил. А под занавес снова выдал:
- А подвыпивший глаз видит сказку!
И умчался. Теперь уже как морской буксир, покачивающийся на волнах.
Мы потом не раз возвращались к этой глазной теме. Сошлись, что Пепе сказал мало, но смачно, как говаривал когда-то Беня Крик. Чего уж там рассуждать, когда после пивка все вокруг становится краше, добрее, сердце готово весь мир, за исключением Чубайса, полюбить. С Чеховым стали ровнять, пока Прищепка (это прозвище он понятно, за что получил – за то, что всегда ко всему цеплялся) не ляпнул:
- Краткость – сестра таланта, но не талант.
Позавидовал, наверное, новой славе Пепе. Но тоже ведь сказал верно.
Пару месяцев Прищепка в «СВ» не показывался.
Наступили холода. А в мелкоморосящую погоду пиво и половины удовольствия, какое в 40 градусную жару от него получаешь, не дает. Настроение почти никакое. И тут появился Прищепка. В сером костюме, который носил, когда был аудитором, единственное, что без галстука.
И, как когда-то Пепе, из пакета достает, будучи патриотом нашей экономики, литровую бутылку водки.
Потеплело у нас на душе. А Прищепка продолжил свою двухмесячной давности мысль:
- Хорошая сказка не должна быть краткой. И каждому доброму человеку по силам ее продлить!
Ну, мы и продлили!
Правда, на следующее утро наши драгоценные половинки оказались «родными сестрами». Все, как под копирку, заставили нас пообещать в дальнейшем воздержаться от участия в таких длинных сказках, которые волшебно начинаются, а заканчиваются ужасами.