Лишь тех ждет истинный успех,
Кто не чурается утех.
Лишь тот работает умело,
Кто занят делом между делом.
Лишь та вещица и важна,
Которая нам не нужна.
Из записок Петрова.
Настоящий человек.
Петров родился в пятидесятые годы и прожил долгую жизнь. Детство мы опустим, поскольку было оно такое же, как и у большинства его сверстников: беззаботное, беспризорное и бесконечное.
Потом началась юность и о ней мы два слова скажем. Поскольку была юность у одних- одна, а у других- другая. И ничего выдающегося ни у одних, ни у других в юности не было. Это только потом, когда постарше стали, да полукавее, говорили: "Ах, юность!". И глаза закатывали.
Петрову нравились девушки. И беленькие, и черненькие. И серьезные, и хохотушки. Умные нравились чуть больше, чем глупые. Но и глупые нравились тоже. Нравились и полненькие и худышки. Разговорчивые и молчаливые. Во всех них он что-то видел. И его к ним тянуло.
Тянуть то тянуло, но не вытягивало. Смотреть он на них смотрел. Аж засматривался. Но дальше дело не шло. Он хотел девушек остановить, но они проходили мимо. Девушки казались гордыми и неприступными и непонятно было, с какой стороны к ним подходить. Стеснительность доставляла Петрову огромные страдания.
Но на самом деле, девушек останавливали. Даже самых гордых. К ним приступали. С ними шутили. Более того, водили на танцы, целовались, затаскивали в общежитскую комнату.
И шла живая жизнь. Даже в те пуританские времена шла жизнь. Раздавался смех, кто-то кого-то щекотал, к кому-то прижимался в темноте, ощущая сладкую заветную упругость. Товарищи по комнате деликатно уходили погулять. Все было хорошо. Но.. но с некоей излишней запальчивостью, преувеличениями и красноречивым трепом. С нервозностью, выдаваемой за страсть.
Такое славное чувство- любовь! Такое славное дело- любовь! Но, все, как-будто, наугад. И все, как-будто, из под полы.
Когда Петров стал старше и его стеснительность пошла на убыль, и дурман в голове осел, он сказал себе: "Нет! Что-то во всем нашем любовном хозяйстве есть не настоящее!"
Закончив институт, он, как все, стал работать. В Конструкторском бюро.
Какие замечательные люди там были! И какие добрые, и какие приветливые, и какие улыбчивые. И всегда были готовы помочь, объяснить, подсказать. Не люди, а золото. Только вот работы у этих золотых людей было мало. И особенно они не утруждались. Крепко и дружно сидели они в просторном, светлом помещении. Легко было понять -им хорошо вместе. А это- главное!
Конечно, чертили. Но без фанатизма. Конечно, копались в справочниках. Но без энтузиазма. Конечно, сдавали проекты. Но не очень понимали зачем эти проекты нужны. А в остальное время пили чай, ели торт, получали продуктовые заказы с копченым балыком и финским сервелатом, а главное- задушевно беседовали. И уж так задушевно, и о таких, бывало, высоких предметах, и о такой редкостной литературе, что и не выскажешь!
Поработав несколько в прекрасном коллективе, Петров незаметно из него ушел. И почему он оставил такую манну небесную, такую землю обетованную, такой, по сути, уже построенный коммунизм, он бы и сам ответить не смог. Поди ка объясни собственную глупость.
И пошел Петров прямой дорогой на завод. И на тот завод, который не в столичном городе. И не в какой-нибудь отдел: главного там технолога, или главного механика, или главного, тем паче, бухгалтера. Нет. Не туда он пошел, где можно посидеть и попить чай. Чаю он уже напился. И более чаю не хотел. Пошел он в народ. Иначе говоря, в производственный цех. И производил цех не ситро, не колбасу, а автомобильные шины. И народ там был простой и чумазый. Поскольку, не смотря на вытяжную вентиляцию, в воздухе висел мощный смог мелкой резиновой пыли.
Из Петрова получился хороший мастер. В скором времени он даже перевыполнил план. И начальник цеха Холин с желтым то ли от резиновой пыли, то ли от вчера излишне выпитого, объявил ему благодарность. Благодарность была приятна. Но еще более приятным было то,что рабочие звали его, молодого человека, по отчеству- "Петрович". И он их звал уважительно. И старался, чтобы у них всегда были заготовки и чтобы не простаивали они и, чтобы получали свои наивысше возможные триста двадцать рублей. Он впервые в жизни почувствовал себя взрослым мужчиной. И ему показалось, что он нашел настоящее дело.
Была зима. Раннее утро. У него смена. Но проснулся он слишком рано. В комнате воняло. Он подошел к окну и сначала услышал глухое урчание автомобильных моторов, а потом увидел три мощных МАЗа, которые перед выездом прогревались Переднее колесо одного из МАЗов застряло в снежном сугробе. 320-508- профессионально определил Петров размер покрышки.. Машины прогревались долго и упорно, и Петров уже вышел из подъезда, а они все прогревались и прогревались.
Петров сказал: "Мужики! Поимейте совесть!". Мужики лениво послали Петрова .Тот не обиделся.
Он был уже взрослый мужчина и совершенно не обиделся. Не обиделся, но задумался. До завода пешочком минут двадцать- пробежать в охотку и не заметишь. Но Петров, против обыкновения, шел медленно, не торопясь и скупо отзываясь на приветствия тех, кто его обгонял. Он думал. Что-то его зацепило и он не мог понять что. Подходя к проходной, он уже
нашел разгадку и не заходя в цех ломанулся в отдел кадров, где синей ученической ручкой написал заявление:
"Прошу уволить меня по важной причине. Петров"
Вот так Петров ушел из шинного завода.
Петров пришел в отдел народного образования и сказал, что хочет работать учителем в школе. "Да....- сказала ему заведующая РОНО многообразная женщина неопределенного возраста. Петров этого самого "Да.." будто и не услышал. Он сидел и смотрел твердо. " У Вас ведь не педагогическое образование,- сказала она, внимательно просматривая его трудовую книжку.(В документе было написано, что Петров- выпускник МИФИ, престижного технического ВУЗа.) Отправлю ка я его в четвертую школу -подумала заведующая. Подумала, но не отправила. Разговор получался слишком коротким. Ей хотелось поговорить и она решила не торопить события.
- К сожалению, в городе у нас вакансий математика нет,- с удовольствием соврала она.- Мы можем предложить работу в восьмилетней поселковой школе. В Хрипуново. Там нужен преподаватель черчения и физического воспитания.
Петров сделал то, чего председательша никак не ожидала. Он не стал спорить. Не стал возражать. Он согласился.
…Школа ждала Петрова. Более того, она его жаждала. Без него школе было не по себе и неуютно. Первый урок черчения он провел на "ура". Завуч школы, пришедшая на урок, чтобы оценить новичка, была в восторге: "Как Вы все доходчиво и понятно объясняете. У Вас прямо-таки талант!" Петров улыбался. Ему и самому понравилось. Он представил себя открывателем, педагогическим реформатором, эдаким вторым Сухомлинским. " Настоящее дело!- с удовольствием подумал он.
Но уже следующее занятие вернуло его с небес на землю. Он хорошо подготовился , все рассчитал, даже пару историй забавных решил рассказать. Истории должны были сблизить его с учениками. С одной стороны. А с другой- переключить внимание и на короткое время дать ученикам передышку. Он все хорошо продумал. Он уверенной походкой вошел в класс и стал рассказывать с легкостью и увлечением. Он замечательно рассказывал. Но, как будто в никуда. В классе шумели. Он мягко сделал замечание, но шум только увеличился. Он остановился и решил сделать Мхатовскую паузу, которая, как известно, эффективнее слов. Мхатовская пауза провалилась полностью. Никто не обращал на нового учителя никакого внимания. Он перестал рыпаться и провел занятие, делая вид, что "базар" ему совершенно не мешает.
"-Вы покричите на них! Попугайте! Стукните кулаком по столу!, -советовала сердобольная завуч. Петров внимательно выслушал, но решил по своему. Он решил ни на кого ни кричать и никого не заставлять.
Прошел месяц. Ни тпру, ни ну. Петров гнул свою линию, а ученики свою. Справедливости ради, скажем, что три ученика пытались что-то услышать и даже записать. Но крик стоял заметный и услышать ничего не удалось.
Нашла коса на камень. Чем бы завершилось противостояние- неизвестно. Однако чистый эксперимент провести не дали.
Директор в своем кабинете сказал так:
-Вы, Петров, хороший человек. Новатор. Но мы до Вас не доросли. Приходите лет через сто- в самую пору будет!
И руку ему пожал. И ушел Петров из школы.
И так Петров то приходил, то уходил. Пока не состарился.
А на старости лет купил маленький участок в дальнем Подмосковье с маленьким, но крепким домиком.
Неожиданно для самого себя он обнаружил, его призвание- садоводство. Никогда он садоводством не занимался и даже названий цветов почти не знал. Разве что ноготки, космеи да анютины глазки.
А тут сразу в одно лето все усвоил и сообразил.
..Поначалу, он посадил на грядках огурцы, да помидоры, которые не вызревали в здешнем климате и которые приходилось рвать зелеными и доводить до красноты под кроватью. Посадил он и зелень- лук, петрушку, кинзу.
И- не показалось. Лук, петрушка и кинза ему оказались не нужны.
А нужна ему была красота. И поздней осенью первого дачного сезона он это почувствовал совершенно отчетливо.
И на следующий год началась настоящая работа.
Петров, вытирая со лба пот, перекопал весь огород, и оставил только кусты смородины и крыжовника.
Всю ненужную огородную культуру: и картофель, и морковь,и огурцы, и кабачки он выкопал безжалостно. Все пошло в компостную яму.
Петров купил десять машин хорошей земли. Самосвал, поломав половину штакетника, засыпал весь участок ровными египетскими пирамидами.
Петров поехал в ближайший городок на рынок поискать работников и, оказалось, что никаких работников то и нету.(тогда еще не возникла эта среднеазиатская волна дешевой рабочей силы, а местные мужики предпочитали работе дешевую выпивку).
Петров призадумался.
Но призадумался ненадолго. Капля камень точит- подумал он и взяв тачку в три дня раскидал землю по участку ровным слоем. Да так ловко, что никакой работник бы не сравнился.
Он устроил вместо огорода газон. Да цветов кое-где насажал. Да так ладно, что участочек в год преобразился. Похорошел и даже, как будто вырос в размерах.
Были устроены две круглые клумбы с разными хвойниками, а по краям клумбы- низкие цветочки. И еще кое-что сделал и кое-что посадил, сам не зная почему. И вышло славно.
Однажды Петров возвращался из города на моторе и таксист, остановившись у забора( размять ноги), засмотрелся на газон.
-Да,- протянул он задумчиво и снял засаленную кепку. Впечатление полученное им было необыкновенным и непонятным. Наконец, он широко улыбнулся и пожал Петрову руку.
И, продолжив вслух беззвучный разговор, сказал:
-А то посадят черт знает что! Первый раз вижу настоящего человека.!
Лес.
Петров посадил газон, разбил цветник и на время затаился.
Он притих и отдыхал от трудов праведных.
Особенно любил он посидеть ввечеру, развалившись на стуле и посматривая вдаль
А вид, надо прямо сказать, того стоил. Пейзаж открывался живописный.
Участок был с заметным уклоном вниз и все дачные участочки за ним оказывались еще ниже. И своими теплицами да сараями не мешали смотреть вдаль.
Слева под легким ветерком колыхались две высокие березы. Правее и дальше, уже на том берегу Вольги темнели сосны и ели . Но темнели не мрачно и не сплошным фронтом, как в Тверской или Смоленской области. А помягче и повеселее.
Петров надолго задумывался и только поздневечерняя прохлада прерывала на время его неторопливые думы.
И то сказать, пока он работал думать и созерцать было некогда. А надо было действовать. И спешить.
А теперь ему и действовать было не надо и спешить не надо.
И на время Петров заскучал. У него началась легкая ломка. Какая бывает у школьных учителей на пенсии, или у заводского начальства средней руки. Тоже на пенсии.
К заслуженному отдыху приыкают постепенно.
Петров отложил на время размышления и навел порядок в доме. И в сарае сделал полки для инструмента.
Ручной труд подействовал благотворно. Петров с радостью стал осваиваться с неспешной дачной жизнью.
Для разнообразия и из любопытства он решил исследовать близлежашую территорию. И подошел к делу основательно.
Начать он решил с леса.
Купил компас, резиновые сапоги, удобную и крепкую ветровку, да кепку.
И наладился в поход поутру.
Соседкина собака Нюрка с удовольствием облаяла Петрова и Петров про себя отметил, что с собакой надо подружиться. Но попозже. Не сейчас.
Вышла Вера, соседка, в платке и с желанием поболтать.
-В лес что ли, сосед ?
-Похожу- односложно ответил Петров, как бы показывая, что нет у него настроения лясы точить.
-Ага!- сказала Вера с воодушевлением,-не хочешь разговаривать?
-Я, Вера, поговорю. На обратном пути. А сейчас спешу"
-А ты не спеши. Лес никуда не убежит. А я тебе про грибное место расскажу.
Петров навострил уши.
-А здесь есть грибы?- спросил он заинтересованно.
-Э, мил человек! Да прорва!!
"Грибов прорва?-не поверил Петров.
-А то- Вера важно подбоченилась- Спустишься к реке. Вдоль реки дойдешь до мостка. А там влево. И вдоль болота пойдешь до полянки. Там и ищи.
Петров не поверил. Но сердце его затрепетало. Детство Петрова прошло в степной полосе. Где и лесов мало, а уж грибов да ягод нет вовсе.
...С пакетом грибов( как раз на жареху) Петров сидел на поваленной сосне и грелся на солнышке. Полянка была замечательная. Мягкая, ласковая, как будто придуманная неординарным художником.
Петров прошел верст десять, чуть не заблудился в валежнике и болоте, но благодаря компасу вышел таки, усталый и потный на видную сквозную полянку. Впереди расстилалось садовое товарищество и, неподалеку, скрытый прибрежными домами, приютился его теперь родной домик.
Петров почувствовал, как его переполняет благодарность судьбе, которая на старости лет смилостивилась над ним и привела его в этот благодатный край. Полный грибов и ягод, солнечного света, быстрой речки, бабочек-капустниц, лосиных мух, кабанов, зайцев, клещей и совсем не страшных, как оказалось, змей. В край, где живет соседка Вера, собака Звон и еще много "окающего" народа, с которым ему еще только предстоит познакомиться, а может и подружиться.
Но об этой стороне Петровской жизни мы расскажем в следующий раз. Дабы не испытывать терпение многоуважаемого читателя.
Родник. Из дневника Петрова.
Когда в доме кончалась вода, я брал четыре больших пластиковых бутыли и шел на родник. Раньше я возил воду в тележке, но со временем тележка пришла в упадок, пооблезла краска с нее , тронуло ржавчиной колеса и она(тележка) стала на ухабах нашей дороги скрипеть и греметь, как погремушка. И я приладился возить воду на велосипеде. Оказалось- очень удобно.
Повесишь на одну ручку две бутыли и на другую ручку две бутыли. И- вперед. Когда дорога идет с горки, я садился на велосипед. Когда в гору, я шел рядом с ним и вез его рядом с собой. Так дело и шло.
Раньше дома на дачах имели только номера, а названия улицы никакого не было. Садовое товарищество «Березка», дом номер такой -то. Вот был адрес. Но с некоторых пор все улочки как- то обозначили. Названия придумали. И замечательные. Сиреневая, Сосновая, Дачная, Черемуховая, Садовая, Березовая. А наша улица называлась Просторная. Понятно, что Березовая, Черемуховая назывались так не потому, что на одной улице росла исключительно черемуха, а на другой -одни только березы. Росло везде одинаково. И черемуха была, и березы. И просторной Просторная улица не являлась. А была лишь чуть шире остальных узких улочек.
Все сошлись на том, что дачи наши после того стали краше.
Когда я проходил мимо дома нашей соседки Веры, выскакивал пёс по имени Звон и начинал лаять. Звон меня хорошо знал, мы с ним давно приятельствовали. Иногда я с ним беседовал и даже гладил по шерсти. А тут он сделалавид, что знать меня не знает и лаял вовсю. А я ей говорю:
-Да что ты, Звон, с цепи сорвался? Ты что разлаялся?- И Звон затихал. Тявкнув пару раз, затихал. И смотрел на меня взглядом, как будто извиняющимся. Дескать, ты на меня не обижайся. Надо ж хозяйке показать, что я дело знаю .
Я и не обижался. Я понимал. И махал Звону рукой.
Звон, успокоенный, виляя хвостом, уходил в свою конуру. А я шел дальше.
Было два пути на родник. Один по улице вдоль Вериного дома. Не живописный, но короткий. А другой путь - мимо пустыря и по берегу реки до мосточка. А там через мосточек к роднику.
С мостом нашим всегда были незадачи. Одно время мост подвесной рушился. Порвался один из тросов. И накренился мосток так, что ходить по нему было опасно. Несколько лет балансировали жители, рискуя свалиться в реку и, в конце концов, собрали деньги и решили построить новый мост. Надо отдать должное нашей председательше: мостик соорудили хороший. Металлический. И по виду красив и очень удобен и крепок.
У родника, не смотря на воскресный день, никого не было. Обычно, в воскресенье у родника людно. Приходится ждать своей очереди. Но это-то и хорошо: очередь. Можно неспешно и без повода поговорить о том, о сем. Кто повстречал змею, кто поймал клеща, а кто заблудился в болоте. Истории были разные. Непритязательные. Но в живописном местечке около родника все разговоры звучали уместно. Они были столь же уместны, как гул ветра и негромкое пение птиц на пригорке.
А сегодня никого не было. Что, впрочем, тоже было хорошо.
. Когда я возвращался с родника живописным маршрутом, по левую руку от меня были дачные дома, а по правую- речка Вольга. Я шел по тропке и вдыхал воздух знакомый мне с детства. Он пах свежей травой и горячим песком.
С Вольги тянуло водой, осокой, корягами. Берега обильно поросли кустарником- не подойти. Но впереди наметился просвет и вскоре я вышел на ровное свободное пространство.
От одного из домов до самой реки трава была скошена.
Ближе к реке посажены маленькие березки в человеческий рост. Ближе к ограде дома- кусты смородины.
У дома стоял голый по пояс мужик и присматривался. Подойдя, я поздоровался. Здравствуйте. Мужик энергично кивнул головой, ничего не сказал, а только поманил рукой .Подойди, дескать. Я подошел.
Мужчина был худощав, рус и обветрен . Крепкое загорелое тело у горла стягивал кружок пластыря.
-Привет,- просипел мужик, прижимая палец к пластырю. Можно было подумать, что он застудил горло.- Я вижу ты мимо нашего дома по грибы ходишь.
-Хожу- подтвердил я.
И как?- спросил он.
-Нет ничего,- посетовал я.
-Как же, -прошептал мужик,- молодые подберезовики на болоте пошли. Я тебе расскажу.
И он дал мне ориентир. От известной всем полянки на взгорье идти вглубь. Сначала по тропке влево, а потом на высокую засохшую сосну. Там и найдешь- закивал он мне.
-Спасибо-, сказал я.
Я шел не спеша и думал о незнакомом мне мужике.
Как он славно все устроил около своего дома. Просторно, чистенько, аккуратно. И никакое дачное правление не нужно ему, чтобы устроить жизнь разумно.
У пригорка тропка подходила совсем близко к реке. К воде вели мостки и около железных стояков коричневую торфяную воду закручивало штопором. И в теплый день я садился прямо на траву и смотрел. Сначала на реку, а затем, когда мысли мои напрочь уносились в никуда, смотрел вдаль.
Потом я вставал и брел в горку мимо больших берез, с которых в весеннюю пору соседка Вера собирала березовый сок. Вера жила на дачах круглый год и у нее все шло в дело. Из березового сока она готовила замечательный квас и угощала соседей, среди которых был и я. Угощение ее хотя было и не безвозмездное( все ее чем-нибудь отдаривали и она эти мелкие подарки ожидала), но давалось от всей души.
Вечером я сидел на участочке и подмерзал. Дачи находились в низине и в иные ночи было заметно холоднее, чем в поселке. В начале июня доходило и до заморозков.
Я укутался в зимнюю куртку и сидел посреди газона, посматривая, как красное солнце горит на горизонте последним холодным блеском. Воздух был чист необычайно, хоть закатывай его в бутылки и продавай в супермаркете.
Мысли лениво брели, ни на чем не останавливаясь. На душе было покойно. Как встарь.
…Некоторое время назад дачи мне надоели изрядно. От сбора ягод и грибов у меня болела спина, от чрезмерной вечерней влажности ломило кости, от шумных соседей было никак не спрятаться.. Кроме того, мне хотелось новизны. Глаза мои не хотели второй десяток лет видеть одни и те же картины.
Я уже собирался продать поднадоевшую дачу. Но, к счастью, опомнился.
Что это я!- подумалось мне -да нигде и никогда не найду я такой красоты.
Разве видел я в своей жизни места столь благодатные и чистые?!
Радость от того, что я вовремя спохватился, наполнила меня.
Дачные истории.
Хотя я каждый год на даче всякий мусор выбрасываю, от того вещей не становится меньше. Поразительно, откуда они берутся. И почему война с лишними вещами никогда не заканчивается победой.
Взять сарай. Он невелик. Но вещей в нем великое множество. В основном железок. Для них(для железок) я в самом торце сарая устроил от пола до потолка полки. И все они, полки забиты под завязку.
-Как бороться с железяками,- задавался я вопросом. И не мог ответить. Но однажды, осенью, когда уже вернулись с дачи, вечерком, я сидел в кресле и давал своим мыслям свободу плыть куда заблагорассудится. И мне вдруг пришло в голову, что если у меня спросят, а перечисли ка,Юрок, все что лежит у тебя в шкафу или, к примеру в кухонном столе, то я много не наговорю. А и вспоминать буду неохотно. А спроси меня про дачный сарай я такого нарасскажу, что выйдет не меньше «Анны Карениной». И все отчетливо увижу в памяти и даже пальцами как будто почувствую.
Может не надо мне с ними бороться?! –спросил я себя,- может они мне нужны. Даже если и в дело не пойдут. А?
На следующий год на даче я уже не корил себя лишнего за лишние вещи. А как у меня выбрасывалось само, так я и выбрасывал.
И совесть меня больше не мучила.
*
Когда я купил дачу ,на ней росла картошка, огромные кабачки и огурцы. Хозяйка с гордостью показывала богатство, нажитое, так сказать, непосильным трудом. Показывая, она глядела на меня вопросительно, не понимая почему я так сдержанно себя веду. И не восхищаюсь. Я и хотел бы восхититься, но природная немогота к явной лжи меня удерживала. Мне не нужна была картошка, я не имел никакого желания разводить кабачки и делать из него варенье, на чем особо настаивала говорливая хозяйка. И без огурцов мог прожить очень даже. Хозяйка чуть сникла и потеряла запал, решив, что покупатель никчемный. И замолчала. А я смотрел вовсе не на сотки. Я смотрел вдаль. И вид, открывавшегося леса, веселого живого, говорливого меня окончательно убедил.
-Да- сказал я,- хорошо.
Так бодро началась моя дачная жизнь.. Купив дачу, я прежде всего надумал выбросить хлам. Как-то ржавые водопроводные трубы, битое стекло стыдливо и неумело спрятанное за компостной ямой, прогнившие сваленные у забора доски с торчащими наружу огромными ржавыми гвоздями, старый полиэтилен чуть засыпанный землей вдоль границы с соседским участком. А главное- я снес уродливый покосившийся забор, отделявший участок от дороги. И понемногу стал сокращать посадки. Сначала я выкопал и не засеял половину картофеля, и полностью отказался от кабачков. На следующий год отказался от части огурцов, обнаружив, что для салата мне хватает двух трех кустов. А закрывать огурцы в трехлитровые банки, как это делало садовое сообщество я не собирался. На следующий год я выкопал все, что оставили прежние хозяева. Посадил хвойники и цветы, а остальное пространство засеял газоном.
*
Я упорно отказывался ставить забор.
Стали забегать ребятишки. Помяли газон, пообломали ветки смородины, пошумели. И убежали.
Бог с ними. Подумал я.
Заехала машина. Легковушка. И решила на свободном пространстве развернуться. Заехала на мои сотки, нещадно придавив газон, и умчалась вдаль. Но доброхоты мне донесли. И стали смотреть, что будет. Но ничего не было. Я ругаться не пошел. Хотя и знал, что доброхоты не соврали. И злоумышленником был сосед через два дома. Встретив его через некоторое время, попросил его разворачиваться в другом месте. Если он может. И с улыбкой продолжил разговор о грибных местах в охотхозяйстве.
Мужик, покраснел как рак и отошел. Он обиделся. И со мной некоторое время не разговаривал. Но разворачиваться на газоне перестал.
Как то забрались на участок две коровы. Пощипали травки и ушли. Сроду тут коров не ходило. И вдруг зашли. А Вера и говорит- смотри Семеныч у тебя коровы по участку ходят. Ставь забор. Живо!
Но я Веру проигнорировал. И она на меня тоже обиделась. Смотрела хмуро. Но через три дня смотреть хмуро ей надоело и она похаживала как всегда бодро и весело.
Прошло два месяца. Коровы больше не заходили. Детишки не забегали. А сосед не разворачивался.
А через улицу ,неизвестный герой засадил участок газоном и снес подчистую весь свой забор.
А Вера смирилась.
Кот и Звон.
Спросите у городского жителя чем отличается дачная или деревенская жизнь от городской, он запоет вам песню о чистом воздухе, здоровой физической работе, свежих яйцах, парном молоке и пр. и пр.
Молоко и яйца, конечно, хорошо. Но не это главное.
Главное то, что в деревне начинаешь понимать: на свете кроме нас есть много других живых существ. Как-то кошек, собак, коров, лошадей, змей и насекомых.
Так думал Петров, развалясь на стуле и посматривая на незнакомого кота, который важно и по-хозяйски пересекал угол его газона.
Кот был вальяжен, нетороплив и самоуверен и Петров на минуту усомнился- ему ли принадлежит участок в шесть полновесных соток.
Ему или коту?
Так и не разрешив сей философский вопрос, Петров заметил, что роса сошла и можно двигать.
.Петров привык каждый день ходить в лес. И без лесных прогулок день казался ему пресным.
Так и сегодня вышел он в путь бодрой упругой походкой. Но не тут то было. На дороге стояла Вера и, как-будто, именно его поджидала.
-Собака пропала,- объяснила она,- сын с ней в лес ходил. Вчера. А она еще щенок. Убежала. Он кричал, кричал и без толку.
Ты ведь в лес идешь? Покличь ее. Звон ее зовут.
- А что за порода?"
- Бог весть. Не породистая. Покличь.
Петров опешил. Вот те на. Где это он звона кликать будет?
"-Ладно,- сказал он. И пошел.
...Возвращался домой Петров уже в сумерках, и вдруг увидел у забора движущуюся тень.
Он присмотрелся- собака хоть и рослая- щенок. Увидев, что Петров остановился у Вериной калитки, она подбежала, завиляла хвостом, заскулила жалобно и заискивающе.
-Да это же Верин Звон!- догадался Петров.- Сам прибежал."
Петров подергал калитку. Закрыта. И стал дожидаться Веру.
Вскоре и она подошла. Заохала, запричитала.
"-И какой же ты, молодец. Моего Звона нашел. И что бы я без тебя делала!
-Да не находил я. Он сам прибежал. А я его только увидел.
- Чего это ты говоришь! Что значит сам пришел? Не придумывай!
Это ты, ты, благодетель, его нашел.
-Батюшки мои! -снова запричитала она счастливо.
...Вечером Петров смущенно пил чай с Вериным подношением, яблочным пирогом.
Вера не поверила в его версию о пришедшей самостоятельно собаке и превозносила Петрова до небес на каждом дачном углу.
Огородники.
Давно прошли те времена, когда дачный урожай служил для дачника подспорьем и поддержкой.
Ныне с голоду не умрешь. И надрываться на ниве никакой необходимости нет. Но выработанная за десятилетия привычка дает о себе знать, И ничем ее не выкорчевать.
Половина дачников по-прежнему смачивает обильным потом не слишком плодородную землю. Сажают картошку, капусту, морковь, свеклу, кабачки и зелень: лук, укроп, петрушку, салат и кое-что из нового: базилик, кинзу и пр.
Слишком ревностные по-прежнему ставят новые или поддерживают в рабочем состоянии старые теплицы. Маленькие участочки от того еще более скукоживаются и теряют вид.
Но зато вырастает славный урожай огурцов и помидоров. Причем, каждый овощ обходится огороднику значительно дороже( ведь надо удобрить землю, вставить разбитые за год стекла, полить, проветрить теплицу), чем если бы он купил его на базаре.
А сколько надо полоть, рыхлить, опрыскивать! И слов никаких не найти!
Но год за годом и полется, и опрыскивается, и поливается.
Чудаки, которые отказались от огородничества и засеяли участки газоном, поначалу были в меньшинстве и подвергались насмешкам и за глаза, и в глаза. Но с каждым годом "бездельников" становилось все больше и больше. И теперь уже на огородников посматривали сверху вниз.
Время, однако, смягчило противоречия и две группировки зажили мирно и всяк по-своему.
В огородах, если призадуматься, не было никакого безумия.
Посильный труд на земле делал жизнь осмысленной в гораздо большей степени, чем урожай сам по себе и уж тем более деньги, которые за него(за урожай) можно было выручить.
В то же время, и приверженцы газонов и цветников не сидели сложа руки.
Настоящая красота, как оказалось, требовала немалого труда. Более того, она требовала и немало денег. Которые смело и похвально выбрасывались на воздух ради простора и красоты.
Радость поутру.
Маленький автобус, поднимая пыль, подкатил к конечной остановке.
Несколько бабусь, кряхтя под тяжестью баулов, спустились по крутым автобусным ступенькам.
Жарило изрядно. В глуби павильона парень с девушкой лузгали семечки, сплевывая прямо на пол.
Петров не прочь был передохнуть в тенечке под бетонной крышей, но передумал и подхватив защитного цвета рюкзачок, смело нырнул в июльский зной.
Рыночная площадь за супермаркетом пустовала. В рыночный день тут бойко шла торговля китайским товаром и ивановским текстилем. По средам била жизнь, невесть откуда взявшаяся, и так же неожиданно, как приходила, исчезала к обеденному жару.
Петров покупал на рынке мед у вежливого, но не заискивающего волгоградского пасечника. Мед был вкуса простого и со слабым стойким запахом.
Он пересек площадь, с удовольствием погружаясь в чистый пахучий владимирский воздух. Бабки пошли к поселку, Петрову было с ними не по пути. Он шел через Еськино, тоже пустое и незамыленым взглядом впитывал Еськинские, столь любимые за простоту и соразмерность дома, и раздваивался.
Безусловную радость будто что-то омрачало. А что именно понять он не мог. Даже лоб его наморщился от мысленного усилия.
Конечно, дома многое потеряли за последние годы. Часть из них стала расти, как на дрожжах, пристраиваться, перестраиваться, распухать без всякого смысла и пропорции.
И еще. На смену невысоким заборчикам из штакетника пришли высоченные ограждения из фуксийного цвета металлического профиля.
Железо резало глаз и вызывало стойкое желание сказать его обладателю недоброе словцо.
Народ богател, а красота уходила.
Парадоксально и печально, как ни посмотри.
-А ну ка, песню нам пропой веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер..- завел Петров для бодрости, спугнув двух упитанных кур и вызвав недовольство местного петуха. Он бы пел и дальше, и громче, и с завываниями, но вдали появилась женщина на велосипеде и, проехав мимо, улыбнулась и кивнула, как старому знакомому.
Петров кивнул в ответ и продолжил уже тише.
-Моря и страны ты обшарил все на свете...
В конце деревни от улицы отделялась прибитая тропка и вилась вдоль живой, журчащей внизу Вольги.
Петров присел на пригорке под ракитой и стал смотреть вдаль.
Необыкновенно легкая плывущая Ивановская церковь так и притягивала взгляд.
..Вечером, переделав дела по дому, Петров сидел на крыльце и пил чай в удобном кресле.
Участок его располагался на возвышенности и с него хорошо был виден и лес за рекой, и огромное закатное солнце. Легкие розово-серые облачка, легче перьев завораживали и так бы Петров и смотрел на них, и смотрел.
Душа его как-то размякла и стало ей одновременно и хорошо, и больно. Больно сладкой забытой болью.
Верхушки высоких сосен оторачивали край неба и с каждой секундой будто подбавлялось в краски черной туши. Время остановилось и наступил покой.
Он начисто забыл и фуксийный забор и свое недолгое недовольство.
...Вздрогнув, Петров открыл глаза.. То ли он задремал, то ли горизонт загипнотизировал его.
Тряхнув головой, он допил чай и стал энергично махать руками, прогоняя наваждение. А заодно отгоняя распоясавшихся комаров.
Солнце давно зашло, вышел желтый месяц и Большая медведица уже приступила к своему межпланетному дежурству.
-Странно,- сам себе сказал Петров.
И он стал думать о природе. Причем не о природе вообще, а о местной, мягкой прилипчивой и близкой человеку природе Владимирской области.
И на душе у него стало легко и хорошо.
Утро было замечательным. Такое бывает только в замечательных краях под Владимиром, в самый замечательный летний месяц июль.
Роса сверкала на газоне, пели невидимые птицы, солнце нежаркое мягко грело.
И невозможно было представить в это утро человека несчастного или грустного или озабоченного жизненными невзгодами.
Природа смело утверждала- жизнь хороша и проблем никаких нет. И Петров искренне с ней( с природой) соглашался.
И не только Петров соглашался, но и спящий в этот утренний час Феденька тоже соглашался, поскольку хотя он и спал, но во сне улыбался.
И Петров решил не будить товарища.
Он выбрал дорогу на Перново. Справа от него тянулись ряды огромных сосен. Пахло хвоей.
Вдруг сильно запахло липой. Этот запах перебивал и запах зеленой травы и сосновый запах. Как будто шел Петров не по лесной дороге, а по липовой аллее.
Но лип не было. А запах был. И Петров глазами стал искать липу. И нашел таки. Чуть в стороне, около последних низинных дачных домов стояла сплошь усыпанная цветами липа. И трудно было поверить, что одно дерево запахом пересиливало и березы, и сосны, и высокую траву, и даже цветущий шиповник.
Дорога уходила вниз и в самой низине путь пересекал темно-коричневый, почти черный от торфа ручей. Он брал начало в глубине леса и устремлялся к быстрой Вольге. Проходя перекинутый через ручей мосток, Петров увидел в воде быстрое движение. Уж - догадался он. Было видно желтое кольцо у шеи.
Сегодняшняя прогулка и утренний свет, и бьющая изо всех щелей радость смыли неосознанное вчерашнее раздражение.
Вокруг были лишь лес, солнце, запах липы, шорох листвы.
Придя домой, он застал проснувшегося Феденьку и наговорил тому добрых слов, а Феденька по простоте души признался, что обманывал Петрова. И приехал на дачу вовсе не по любви к ней, и не с целью заплатить за свет, а в желании отдохнуть от семейной жизни.
"Моя жена- замечательный человек,- говорил он, вздыхая. Я люблю ее и другой жены мне не надо. Но хочется, порой и от нее отдохнуть.
Я, знаешь ли, долго об этом думал. И считаю, что жена моя, хотя никогда в том не признается, тоже с удовольствием от меня отдохнет"
Последние слова очень развеселили Петрова.
"Ай да, Федя. Ай да философ!- засмеялся он.
Звон.
Петров возвращался из Москвы, где у него были важные дела.
Городской шум и излишняя резвость людей его утомили.
Люди многое стремились сделать и много всего успевали сделать, и думалось, после их усилий, миру ничего другого не останется, как измениться к лучшему. Преобразиться самым невероятным образом.
Но мир не менялся к лучшему и не преображался. Мир оставался прежним. А если и менялся, то в непонятную, тревожащую Петрова сторону.
Петров вышел на небольшой станции и с удовольствием ощутил после вагонной духоты свежий порыв ветра. Казалось, намечается дождь. Солнце скрылось за небольшой тучкой. Пахло отцветающей сиренью и травой.
Старенький китайский автобус подхватил немногих местных жителей.
Петров осмотрелся. Две пожилые женщины, два худощавых подростка: парень и девушка, худой небритый мужчина в возрасте. Ничего необычного.
Впрочем, после получасовой тряски по проселочной дороге Петров эту самую необычность ощутил. Пассажиры автобуса сидели, развалясь и не порываясь. Как будто были готовы ехать ещё и ещё . И сколько надо безо всякого
неудобства и нетерпения.
Ни у кого в руках не было телефонов, никто не слал эсэмесок с важными сообщениями. Потому что важных сообщений никаких не было на линии Покров- Вольгинский.
Парень обыденно чмокнул девушку в щеку и вышел на одной из совершенно пустых остановок.
Петров расслабился и развалился. Он вдруг почувствовал себя вполне местным.
... Подходя к дому, Петров увидел соседского Вериного Звона.
Вера в последний год сдала и стала чудаковата. Ходила, как тень и наводила на Звона тоску.
Веселье Звону проявлять было неудобно и он, в знак солидарности с хозяйкой грустил.
Так и сегодня, осмотрев Петрова внимательным взглядом он никак чувств своих не проявил. Хотя собачьей памятью, хорошо помнил, как Петров его, заблудившегося щенка, выручил и спас.
Звон напомнил Петрову соседского мальчишку. Как же его звали? Евдоким. Чудное такое имя.
Евдоким был сдержан и молчалив исключительно в силу обстоятельств. А не в силу замкнутого характера.
Занятые родители ходить не ходили, а только бегали. И отмахивались от пацана, как от назойливой мухи.
Мальчишка понял- единственное, что он может сделать хорошего- не проявлять назойливость. И он не проявлял.
Петров не сразу в мальчишке разобрался. Но что-то уловил.
И всегда останавливался поговорить.
"-Как тебя одноклассники зовут,- ласковым голосом спрашивал Петров.
-А никак - смущался мальчик.
-Как же- никак. Как нибудь да зовут?- настаивал Петров.
"..."
-Ну хорошо. А учительница тебя как зовет?
-Кима,- чуть слышно отозвался он.
-Можно я тебя буду так звать?
-Зовите - шёпотом отозвался мальчик.
-Вот и отлично, Кима! Не вешай нос! Ну, пока
-Пока,- отозвался мальчик.
-Всё хорошо?- спросил Петров, заметив легкое движение на лице мальчика.
-Всё хорошо.
-А всё-таки? Говори, я тебя не съем.
-А вы никому не скажете?
-Что ж, я! Трепач что ли? - обиделся Петров
-Ладно,- подтвердил мальчик, что, дескать не трепач,- мальчишки меня зовут очкарик!
-Вот!- добавил он, как будто раскрыл смертельную тайну.
-Да?- удивился Петров. Потом, как бы взвесив словцо добавил- окарик-хорошее слово. Мне нравится.
-Нравится? Что здесь может нравиться! Они дразнятся!
-Гм- задумался Петров, согласившись с аргументом.
-Хочешь совет?
-Хочу.
-Не обращай внимания. Не показывай виду,- Петров взял мальчика за плечи и чуть встряхнул: -И бровью не поведи!
Мальчишка ожил, заулыбался и серьезно сказал: "Большое спасибо!"
…Звон- по характеру был тот же самый простодушный мальчуган.
-Звон, какой же ты молодец!- и Петров гладил его пока собака не начала вилять хвостом.
Январь на даче.
Поздний вечер. За окном льет и льет. Темно. Ничего не видно.
В доме натоплено изрядно. Даже и душно.
Как там водосток? Выдерживает ли?
В прошлую зиму заметно протекало под дом. Водосток перекрутило от снежного давления и на стыках потекло.
Но не сейчас же в ливень холодный да в темень идти смотреть. Навернешься, да и рухнешь в самую лужу.
Завтра схожу. Думаю я. И ставлю на плиту чайник
. На подоконнике в кухне осталось чуть волгоградского меда. Очень даже приличный мед. Пыльцой пахнет. Согревает.
...Выбирал , выбирал подходящий для поездки денек. И выбрал! Январский ливень!
Сидишь в дому, как сыч. Наружу и нос не высунешь.
А в дому- сырость. Два дня прогревать надо.
Постепенно наваливается истома. Я долго сижу у окна в оцепенении.
Потом ныряю в прогретую электрической простыней постель и сладко засыпаю.
Утром- стук в дверь. Вера стучится. Соседка через дом.
И в такую рань. Темно еще.
Накинув халат, иду открывать.
-Что случилось?
Вера докладывает дачные новости, как будто я ее тут охранником поставил и требую отчета.
Она рассказывает подробно. Суть рассказа в том, что все хорошо. Дом стоит. Ельники укутаны( и зачем в теплую зиму я их укутывал?- сопреют!)
Я угощаю гостью чаем с конфетами и медом.
Вера говорит без умолку о неизвестных мне особах. О чьих то мужьях, сыновьях, любовницах.
Вера съедает все конфеты и уходит. С Богом!
На даче мало народу. С десяток разве по разным концам наберется. Не более.
И не виден он, этот десяток. А сидят по домам в тепле.
Два-три ходока совершают моцион, проходят и по нашей улице Просторной.
Но нет среди них у меня друзей.
А есть лишь несколько знакомых.
Та же Вера, да Ольга Николаевна, да Ольги Николаевны приятельница, живущая так, что неделю в Москве- неделю на даче.
Да еще соседка Тоня. О которой, при случае расскажу подробнее а не сейчас дабы не сбиться с мысли.
Я приехал на дачу с несильной, но глубокой усталостью от московской жизни. С усталостью от одних и тех же комнат и парковых тропинок.
И еще от долгих лет тяжелой недушевной работы. Работы, в которой на минуты искренней радости приходились месяцы тесного, как не того размера рубашка, труда.
Труд приносил деньги, и всякий год откладывал я обретение свободы.
И, таки, ушел.
И сейчас ныло внутри.
Будто стала проходить заморозка и выступила боль. Боль, которая и не ожидалась.
Глупому ограниченному уму казалось так: стоит оставить нелюбимое дело и душа вмиг отдохнет, воспрянет и пойдет порхать птичкою.
Нет, не порхает. Полгода прошло, а все болит.
Вот и занесло в самую зиму меня на дачу.
Как все-таки хорошо и хрупко жить одному за городом в большом доме зимой!
В таком одиночестве и отшельничестве особенно отчетливо чувствуешь, насколько жизнь твоя была поверхностна и поспешна.
Ото всякого куска пытался откусить ,всякую дистанцию пробежать вскачь.
И ничего вокруг себя, вблизи себя не виделось.
А здесь на даче, темной январской ночью вещи выходят из своих углов и сусеков. И ты, как будто впервые после детства, начинаешь видеть их.
Дом мой- двухэтажный. Две комнаты и кухня внизу и, по крутой лестнице, еще одна комната- длинная и узкая.
Я лезу наверх, где еще сильнее тишина и одиночество. Крепкие, из досок-пятидесяток, ступени прочны, как и тридцать лет назад. Не скрипнут.
Головой открываю люк и забираюсь наверх.
Долгие годы в летние шумные месяцы находил я здесь временное убежище от любимых внуков и шумных домочадцев.
Верх обит устаревшей вагонкой. По одной из сторон- узкий мышиного цвета диван. Ближе к окну- письменный стол. За этим столом прошли лучшие минуты дачной жизни.
Цветущая яблоня стучала в окно и удивляла немыслимой роскошью наряда.
А сейчас черные ветки чуть покачиваются от ветра и приглашают в свой строгий и отрешенный мир.
Мир без тревог и суеты. Но и без надежд.
Солнце пробивается через шторы! Слепит глаза.
Где это я? Ах, на даче!
Волна радости и бодрости охватывает меня.
От ночных мыслей, так же как от ночного дождя, не осталось и следа.
Я вскакиваю с кровати и начинаю энергично махать руками. Природная бодрость передается и мне. Открываю форточку- воздух чист, как только в здешних краях может быть чист.
Влезаю в джинсы, накидываю куртку, натягиваю высокие теплые сапоги и выскакиваю на участок. С трудом пробираюсь к сараю(снег чуть не по колено).
В сарае- совковая лопата. Как снегоочистительная машина, разбрасываю снег от сарая, вдоль дома и до самой калитки. Пот прямо-таки течет!
Дорога, по счастью, очищена от снега. И можно гулять вдосталь.
Хорошо все-таки жить на одной улице с председателем садового товарищества. Пусть и с бывшим председателем.
Ольга Николаевна за долгие годы обросла нужными знакомствами. Теперь по ее звонку приезжает бульдозер и чистит улицу на всем ее протяжении.
Необыкновенная, немыслимая власть!
Я стою, опершись подбородком о лопату и впитываю чистейший недоступный городским жителям сосновый воздух.
Никого нет. Ни машина не проедет. Ни человек не пройдет. Просторно и радостно.
И солнце шпарит, как в конце февраля.
Земляника.
Начало июня- особая пора на дачах. Предчувствие ягод.
Первой начинает земляника. Самая сочная, самого изысканного вкуса ягода. Но и требующая для сбора немалого труда.
В прошлом году май был сухим, ветреным. Земля до самых поздних дней оставалась серо-зеленой. Трава выдалась редкая, чахлая. В земляничных местах не было видно даже малых кустиков.
Редкие энтузиасты набирали разве что стаканчик мелкой суховатой ягоды. Которая была бледной тенью настоящей земляники.
Но Петров не унывал. Он, как в сборщике ягод, был в себе уверен.
-Никуда она от меня не денется, -говорил он про себя. Хотя вслух таких слов не произносил, не желая прослыть хвастуном.
Пол дня он рыскал по лесу, как гончая. Земляничных мест было шесть-семь. И покрутившись у шестого, он таки отыскал.
Место это считалось у знатоков малоперспективным. Года три ничем оно не радовало и у многих вовсе из памяти стерлось. У многих, но не у Петрова.
От заброшенной лесной дороги вверх и влево тянулась тропка и в низине, рядом с густыми кустами схоронился небольшой участочек с редкими ягодами.
Мимо них можно было бы и пройти, не теряя даром время. Но можно было и задержаться. И Петров задержался. И не зря. Трава здесь была гуще и зеленее, и наклонившись можно было увидеть уже и не редкие, сочные ягоды.
Просматривая понизу, можно было следовать за земляникой дальше и дальше и небольшое ведерко споро наполнялось и пахло необыкновенно.
Петров присел на валежник и вытер выступивший пот. Он выбрал самые спелые пупырчатые ягоды, которые сами таяли во рту и которые он никогда бы не нашел, если бы поленился наклониться, если бы засомневался на минуту.
Ему вдруг пришло в голову, что и в жизни так.
Если не наклонишься, если не проявишь терпения, то и не приоткроет тебе природа свою маленькую, но щедрую полянку.
Кончается июнь. Жарко. Самая лучшая пора для земляники. Сколько ее ни уродилось, сейчас она самая ароматная.
Поутру шагает Петров бодрым шагом в обязательный лесной поход.
Не рано. Чтобы роса чуть сошла.
Но и не поздно. Чтоб не в жару.
И видит через дорогу Клаву, полную пожилую женщину в синей косынке, которая окучивает картошку.
Он громким бодрым голосом кричит соседке "Здрасьте" и идет дальше.
С некоторых пор трудящиеся женщины стали здороваться с Петровым не без приветливости.
А и то. Петров ходит в лес регулярно, как на работу.
Вот и поляна земляничная.
Только успевай поворачиваться. Пот льется рекой, но и остановиться никак нельзя. Азарт!
Полным полно ведерко.
Дальше уже через край.
Петров достает притороченную за поясом бутылку воды и жадно пьет.
Летают бабочки капустницы. Сквозь рыжую хвою пробивается набирающее силу летнее солнце.
Присев на влажное трухлявое бревно, он с удовлетворением посматривает на полянку.
Мыслей в голове никаких.
На обратном пути он видит всю ту же соседку Клаву. И все с той же тяпкой. Петров в знак солидарности машет ей рукой.
В 2008 году рядом с охотхозяйством вырубили лес. Получилась вырубка, и на ней вскоре выросла отменная малина, а чуть дальше от дороги, вверх по склону, мелкая, но обильная земляника.
Сборщики ягод не сразу сориентировались. И первые года два Петров обходил щедрые владения в гордом одиночестве.
Идти до охотхозяйства не близко и часть пути по лесной дороге, по которой нет-нет да проезжают машины.
По утреннему холодку идти легко и приятно. А уж по тропинке и вовсе замечательно. Искрятся капельки росы на траве, солнце не жарит. А ноги идут сами. Только поспевай за ними.
Вот и вырубка. Ягода поначалу прячется и не лезет под ноги. Но вскоре красный земляничный цвет перебарывает зеленый и не дает выпрямиться. Впрочем, ягода мелкая и корзинка наполняется не без усилия.
Охотхозяйство- территория, на которой в недолгую пору разрешена охота.
Приезжают на широких черных машинах высокие начальники и можно слышать гулкие выстрелы их дорогих ружей. Стреляют по большей части кабанов.
От дороги- ответвление. И шлагбаум, пропускающий только особые машины.
Впрочем, сборщикам шлагбаум не мешает, они обходят его по лесу стороной.
Тех же, кто идет прямо останавливает строгий голос невидимого охранника. Дескать, стой!
Но народ, ставши посвободнее, не робеет : А что ты сделаешь? А почему нельзя? А где написано.
Охранник грозится прийти и разобраться.
Веселый сборщик за словом в карман не лезет.
Не имеете права. Я милицию вызову.
В охотхозяйстве помимо кабанов водятся зайцы, лоси. А, главное, грибов и ягод не счесть.
Вернемся к землянике. Если обогнуть шлагбаум и пройти по дороге чуть вверх и повернуть от дороги влево, в лес, то можно набрать совсем иной урожай.
Под высокой травой ягоды величиной с клубнику.
Не такие сладкие, как на вырубке, но сочные, богатого вкуса.
С первого взгляда ягод не видно вовсе, но корзинка наполняется гораздо быстрее, чем на вырубке.
Разная бывает земляника. И в разных местах растет. И, если и есть порядок, то он сочетается для ягоды с немалой свободой. Как будто хочет она сказать человеку- как хочу, так и расту!
И свободу земляника себе предоставляет не только в выборе места. Но и во времени.
Каждый год у нее свои новости. То вдруг щедрое место на следующий год делается скудным. А другое место даже и три года подряд радует человека.
Поди тут разберись.
Петров, любитель олицетворить природу, придавать ей смысл и тут не остался в стороне.
Он подумал. Как ловко природа устроила! Как она замечательно чередует старое и новое.
Какой пример для человека.
Ведь секрет счастливой жизни только в том и состоит, чтобы чередовались в ней новое и старое.
И в эпоху перемен жить плохо. Так утверждали древние китайцы.
И во времена застоя- не лучше. Так со знанием дела скажем мы.
С этими счастливыми мыслями Петров отмахал половину обратной дороги, не замечая, как целый рой слепней вился над мокрой от пота головой.
Из задумчивости его вывел сигнал большой черной машины. Водитель просил продать корзинку ягод.
-Подставляйте ладони- я насыплю. А продавать- не продаю!
Уединение.
В октябре Петров окончательно перебрался на дачу.
..С городом его ничего не связывало и он сгорал от нетерпения. Как бы только уехать. Вот я бы тогда...
Что тогда, впрочем, он и сам не знал. Но предвкушал и томился.
Однако, прожив и октябрь, и ноябрь, да и декабрь тоже, опешил. И приостановился в недоумении.
Желанный дачный покой не был хорош. И не был он желанен уже.
Петров, привыкнув к городскому темпу, к запалу и запарке никак не мог перестроиться и угомониться.
Все срывался с места и бежал. И потом только соображал, что бежать ему никуда не надо.
Долгие годы страдал он излишнего общества.
И вот- пожалуйста. Никакого тебе люда. Прямо таки пустынь!
О, возрадуйся угнетенная душа!
Но душа не хотела радоваться.
-Что тебе еще?- спрашивал Петров у души.
Душа, потупившись, молчала.
Так они некоторое время оба и молчали.
А Петров стал думать. Он думал и день, и неделю и ничего не придумал.
Ну так- так так. Как устроено так устроено.
Он потянулся к гитаре для поднятия духа. И громко запел.
-Вот!- обрадовался Петров про себя, обнаружив как говаривал Вудхауз, у темной тучки золотистую подкладку.,- можно петь. Во весь голос. Голосить.
И никто не помешает. Никто тебе не указ.
Петров был любитель попеть. А в городе ему приходилось сдерживаться, утишать голос. Что, как сейчас говорят, его напрягало.
Однажды он забылся, разошелся, снизу прибежала соседка Рая и, сверкая глазами заявила, что тут ему не итальянская опера.
-Боже мой,- сказал Петров про себя.
Теперь никто не мог ему помешать и испортить обедню.
Он остался один.
Но в бочке меда не без ложки дегтя.
Перед переездом порвалась струна. Третья. И купить новую было негде.
Вы пробовали играть без струны? Нет? И не пробуйте.
Но коли струны нет, куда деваться? С другой то стороны.
Куда деваться, когда хочется петь? Нет не так. Слово хочется не подходит. Петрову не особо и хотелось. Но, как-будто какая внешняя сила настойчиво его толкала:" Пой, дескать!"
Петров и пел. Сначала тихо, потом громче, а затем и совсем громко.
Петровская гитара имела свою историю.
Он тогда набрал учеников сверх меры (Петров преподавал математику). Опрометчиво набрал. А поскольку вполсилы работать не мог, то страдал. Он утратил равновесие, расстроил сон. Но отказаться посреди учебного года, бросить учеников никак не мог. Надо было искать выход.
И Петров этот самый выход нашел. Он не пожалел денег и купил немецкую шестиструнную гитару. Которая должна была восстановить утраченное равновесие.
С ней бы он и попел, и повыл, и покривлялся. И построил бы морды.
И гитара не подкачала. В тот раз она выручила его и спасла. И он впредь не допускал более таких педагогических ошибок. А гитаре был признателен и испытывал в дальнейшем самые нежные чувства.
И уж конечно, было бы настоящим свинством с его стороны бросить инструмент в тяжелый для него(инструмента) час.
Петров приспособился играть без струны. И так ловко играл, что нечуткое ухо могло бы ничего не заметить.
Голос звучал, гитара пела, а ложка дегтя начисто отсутствовала.
Ранним утром Петров решил прогуляться по улице Просторной с тем, чтобы свернув влево оказаться на улице Березовой. И не то, чтобы улица Просторная была так хороша и широка, а улица Березовая особенно живописна. Вовсе нет. Но эти две улицы чистились грейдером и идти по ним было ходко.
У Вериного дома мирно сидели давний приятель пёс по имени Звон, и недавно подобранный Верой, но уже освоившийся кот. Имя кота было неизвестно и даже Вера сама была в затруднении.
Звон равнодушно посмотрел на Петрова и отвел взгляд. Конечно, он узнал Петрова, не мог не узнать. Но сделал вид, будто незнаком.
Дескать, иди, иди своей дорогой. Не отсвечивай. Косточку ты мне не приносишь. По шерсти не гладишь. Добрых слов не говоришь.
А что рукой машешь, то что мне твоя рука.
Петров огорчился. Он считал Звона приятелем, а тот обиделся.
Петрову больно было смотреть на равнодушного Звона и он перевел взгляд на кота.
-Ну и откормила тебя Вера. Какой гладкий, да довольный. И спать, видно, горазд.
Петров все-таки помахал рукой. И не только Звону, но и коту.
И потопал к мостку, чтобы выйти уже на лесной простор.
И вот на тебе! Чуть вдали вразвалочку, как подвыпившие мушкетеры, шествовали три кота.
" Сколько же вас развелось!, - подумал Петров не без удовольствия.
Он чуть повеселел и уже бодрым шагом подошел к реке. Дачи кончились, дорога за мостком вела вверх. Петров по щиколотку в снегу добрался до самой верхней точки, откуда все окрестности были видны, как на ладони.
По правую руку расположился маленький и уютный поселок Вольгинский.
Улицы здесь чистые. Пьяные поутру не шляются. Всё чин чином, спокойненько.
Даже и жить можно
А всё потому, что в семидесятые строился Вольгинский, как научный городок, в котором создавали что-то такое секретное, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Назло и зависть врагам-империалистам.
В годы перестройки секретные планы рассыпались, как карточный домик. А городок остался.
Тихий, аккуратный, расположенный в самой что ни на есть живописной части Владимирской области( умели конспираторы выбирать. Надо отдать им должное)
В семидесятые годы решили потрафить местному населению и выделили землю под садовое товарищество. Места были, конечно, живописны, но земля хуже и не придумаешь. Как будто специально выбирали. Болото. Лес, который надо выкорчевывать, комары, слепни, змеи.
Но застоявшийся народ и тому был рад. Он оживился, задвигался, загорелся стал откуда то, невесть откуда, доставать цемент, щебень гравий и плохонькие доски.
Стали делить участки- кому четыре, кому шесть соток. Ругаться, спорить, пить водку с устатку.
Короче, началась настоящая живая жизнь.
Домики возникали как будто из ничего. Стандартные, маленькие, ничего сверх разрешенных размеров. Но склАдные и веселенькие.
Сажали картошку. Кусты крыжовника, смородины(особенно почему-то красной).
Доставали в питомниках за большие деньги саженцы яблонь и груш. Копали, строгали, пололи, сбивали, обшивали, утепляли..
В девяностые всё переменилось. На дачах, как и везде, царила бедность и растерянность. Домики продавали. А участки хирели и по лету зарастали одуванчиками и лебедой.
Но в нулевые народ стал богатеть. И кое- кто возвернулся к дачам. Но уже не к прежним курятникам. А с размахом, с несколькими этажами и высоченными каменными заборами. Многие не рассчитали. И бросили начатое, так и не достроив. Надкусили, а проглотить не могли.
А иные и построились. А жить -не зажили.. Заскучали.
Дачная жизнь- на любителя. И новые русские, попарившись в рубленой баньке, отведав шашлыков, сели в свои длинные машины и, бросив дома, ринулись назад в город.
Именно в те годы купил Петров маленькую, но крепко слаженную дачку.
И незадорого. Больших денег никогда у него не водилось.
..Сейчас Петров стоял на краю обрыва и всматривался вдаль.
Повалил густой снег. Стало задувать. Щеки пощипывало. Но Петров стоял, будто не замечая. Почти дикая сиротская красота открывалась внизу. Дачи едва просматривались за густым снегом. И казались серыми и маленькими.
Тугие высокие сосны угрожающе скрипели. Река. сплошь засыпанная снегом ,почти не была видна.
Ветер усиливался, а Петров все стоял и смотрел не в силах оторваться от этого вида.
Как будто сиротство, которое жило в нем долгие годы и не подавало голоса, вдруг вынырнуло из ниоткуда и захлестнуло его сладкой болью. Ему хотелось слиться со стихией, раствориться в этой некрасивой угрожающей природе. Он почувствовал, что именно она близка и сродственна ему.
Он сильно затряс головой, чтобы отмахнуться от наваждения. И быстро пошел вниз.
Подходя к дому, он опять заприметил Звона. Кота уже не было, а Звон поднявшись с подстилки, беспокойно бегал вдоль забора.
Петров протянул через штакетник руку и Звон, подбежав, стал тыркаться в нее мордой, прыгать, скакать. Тянуться вверх на задних лапах. Петров гладил шерсть, морду. А Звон скакал от радости и блаженства.
Петров говорил ласковые бессмысленные слова и как будто уговаривал друга.
Мир был восстановлен.
Зимний день.
По вечерам на дачах тишина.
Нет ни молодежи веселой, ни хулиганов пьяных, ни даже сторонников здорового образа жизни- бегунов.
Жизнь идет по другим законам.
Редкие окошки светятся ровным светом. Ровным и таинственным. Ибо и тени не промелькнет за окном и звука не услышится.
Жизнь идет тихая и незаметная.
Она не делится на дни недели. На будни и воскресенья, на праздники и каникулы.
На часы и минуты.
Если и есть деление- то легкое.
Светает. Ясный день. Сумерки. Ночь.
Что же, что же длится здесь непрерывным потоком?
Какие виды, впечатления, звуки, запахи. Какие чувства, мысли, радости, огорчения?
Сегодня давайте поговорим о видах.
Утром просыпаешься- смотришь в окно. Вчерашняя метель по окна завалила дом.
Плавные сугробы, как огромные волны залили собой сад. Чуть видны кусты черной смородины. Ветки ее белым белы от снега.
Снег пушист, им придавлены соседские крыши, как будто шапка надвинута на брови.
Выйдешь за дверь- провалишься по пояс.
Надо снег чистить.
Если бульдозер сегодня приедет и очистит от снега нашу улицу, то как славно будет в морозный день пройтись.
Кровь бежит по жилам, пар изо рта, ноги сами несут и не могут остановиться.
А вот и лес. Пять минут и лес.
Какая красота. Диво дивное. Сверкает, искрится на соснах снег. И сами сосны полны чистоты и благородства. И хочется взять немного их чистоты и благородства для себя.
И хранить долго и лелеять, ибо где их еще найдешь?
А если хочется тебе простора, то иди вдоль Вольги по рыхлой дороге до самого Ивановского. Ветер будет леденить щеки, забираться под шарф, сбивать с ног.
Но не свернешь назад. Только вперед извилистым путем до самого моста. И по нему вверх до Ивановской церкви. И с высотки посмотреть вниз на реку и далее на деревню Еськино, которая сегодня никакая ни деревня Еськино, а таинственная заснеженная страна. И если пойдешь к ней, если доберешься в такой мороз, то откроет она тебе тайну и смысл твоей короткой жизни.
И не будешь ты больше ни мучиться, ни сомневаться.
А после оторвешься взглядом, наткнешься на прохожего в зимней шапке и пуховике, и убыстришь шаг.
Через узкие Ивановские улочки, невзрачные, никакие -вниз к лесу.Чуть заберешь влево, коснешься соснового леса рукой и к хутору.
И по центральной широкой хуторской улице.
Свободно, просторно. И дома благополучные не вздорные, не заброшенные.
Ходи, ходи. Иногда и человека встретишь. И шапку снимешь в приветствии.
Как будто остров какой заповедный в низине. Этот хутор.
Разговор.
Жара. Народ на дачах разделился на две части, или на два отряда(кому какое выражение больше нравится).
Одна часть- те, которые забились по домам и страдают. А на участки выползают разве что в ранний утренний час.
Они бурчат, жалуются, охают. И ждут, ждут, когда эта чертова "Сахара" кончится.
Другие же напротив. Рады. Они снимают пестрые разрисованные майки, показывая пузатые немолодые тела. И ходят по центральной улице важно, как хозяева жизни. Это про таких, как они написана гордая советская песня про "человека, который проходит, как хозяин" и который всегда готов "..насупить брови."
Одна часть дачников с другой мало стыкуется и пересекается. Но, в целом- жизнь идет. Мирно. По своим колеям.
Давайте посмотрим, что делают наши старые знакомцы.
Вот- Зоя Петровна. Напомню два слова про нее. Для тех, кто не читает Петровских историй.
Зоя Петровна сухонькая почти столетняя, но очень живая и деятельная старушка, которая острым глазом по старой привычке(она была ранее председателем садового товарищества) все осматривает и мотает на ус.
Она глуховата, по утрам шлет знакомым через улицу поздравления и приветы.
Сидит на крыльце среди цветов и рассады и шлет "смски".
Что-то ее давно не видно- думает Петров как-то по вечеру, дыша вечерней благодатной прохладой(он относится к первому отряду. И жару не выносит.)
-Надь. Что-то Зои Петровны не видно - кричит он через весь участок.
Надя, оставив на время разросшуюся хосту, моет неторопливо руки под старым умывальником. И неторопливо же подходит( она все делает неторопливо и потому успевает сделать прорву дел).
-Что ты кричишь?
-А я разве кричу?"
-И еще как кричишь!
-Гм..- задумывается Петров.
Он сидит на газоне, на красном стуле и, рискуя завалиться назад, раскачивается на задних ножках. Вопрос представляется ему интересным и достойным размышления. Оживленно взглянув на Надю,он размышляет.
"-А хочешь знать, почему я кричу?
-Нет, не хочу,- не интересуется занятАя Надя.
-А все- таки?
-Чего ты пристал?
-А ты ответь.
-Вот навязался на мою голову. Лучше бы цветы полил.
-Цветы я полью. А ты не уходи от ответа.
-Ладно. По глупости.
-Что по глупости?
-Кричишь по глупости.
-Ну..-взвешивая ответ рассуждает Петров- Можно, конечно и так сказать. Может и по глупости. А ты садись, садись на стул..
-Вот раньше я был человек занятой и зажатый. В рамках себя держал.
Надя посмотрела на Петрова с недоумением.
-Ходил, как по струнке. Туда-сюда, туда-сюда.
Петров посмотрел вдаль с неожиданной тоской.
-И знаешь, как въелось- жуть! Ничего с собой не могу поделать. Туда-сюда, туда-сюда!
-Это ты к чему, Петрович, говоришь?
-А к тому, чтобы ты поняла. Кричу я от свободы. Ей, ей от свободы!
-.А теперь слушай, свободный человек. Знаешь, что учудила наша Зоя Петровна?
-Откуда мне знать?
-А я тебе расскажу.
-Волосы покрасила?
-Тьфу ты!
-А ты не спрашивай. Откуда мне знать, что с ней случилось.
-Вот именно. Откуда тебе знать. Страшно далек ты от народа.
-Ох как далек! И не говори. Впрочем, не отклоняйся от темы. Выкладывай.
-Представляешь, она прививку сделала!
-И что?
-Как что? Сколько ей лет?
-Да,- согласился Петров,- посмотришь и не скажешь.
-Что не скажешь?
-Современная женщина!
-Вот тебе и современная. Кто ж в девяноста лет прививку делает! Да и на что ей прививка. У нас, чай, не Москва. Народу раз два и обчелся.А ей вынь да положь прививаться. Вот и допрививалась.
Сначала ноги отказали. Совсем слегла. Боли сильные. По ночам не спит.
Дочери ее выручили. По врачам возили, капельницы ставили, уколы делали.
Чуть очухалась. И пошла вторую прививку делать. И что ты думаешь?
-А что мне думать?
-Теперь руки отказали. Не подымаются. Я уж к ней заглядывала, воды принести и что подать. Без слез не взглянешь. Жалко."
И Надя неожиданно прослезилась.
-Пусть она у меня ночью хвойник выкопала, а жалко.
-Ну хоть жива она, наконец? -не выдержал Петров.
-Жива. Уже ковыляет по улице. Слава богу.
Пойма.
Спешу сообщить заинтересованному читателю, что Зоя Петровна после прививки пришла в себя.
(см. рассказ Из жизни Петрова "Разговор")
Не далее, как вчера Петров видел: она, ранняя пташка,худая, словно первоклассник, в желтой маечке и коротких шортах, вышагивает неплохим шагом по Просторной улице.
-Да!- думает Петров.
Вечером- опять она. Везет на велосипеде четыре пятилитровых бутыли воды с родника. Безо всякого усилия везет.
Попробуйте. Только без усилия.
И вообще, женщины, иногда поражают. Не узнАешь про них- не поверишь.
Вот- Клава.
Через дорогу.
Тучная, тяжелая- с утра до вечера на огороде.
Одной картошки- четыре сотки.
Каждый день полет и поливает, поливает и полет.
Два года, как сломала ногу. Тяжелый перелом.
Сделали операцию. Какую-то железку вставили. А ей за семьдесят.
Опираясь на костыль, еле ходит.
И, опираясь на тот же костыль, полет и поливает, поливает и полет.
С утра до вечера.
В жару и в холод.
А, когда утром Петров кричит." Привет, Клава!", она не просто отзывается, а отвечает добродушно-весело.
И поди пойми, откуда эта веселость берется. И где она рождается.
Не так давно Петров освоил новый пешеходный маршрут.
Раньше он все в лес, да в лес. По грибы, по ягоды.
А захотелось на старости лет просто так. Без цели. И там, где просторнее.
И нашлось такое местечко. Просторное. Одно единственное такое.
Если идти от дач на Еськино, то как пройдешь большой гудящий трансформатор, окажешься под сенью высоченных сосен. Дорога берет чуть вниз и сплошь усыпана ржавыми иголками и шишками. И в самый жар- здесь благодатная прохлада.
По правую руку- заросли лесной малины, крапива, подорожник, щавель.
Тропка ныряет вверх, вниз пока не выведет к ручью, через который перекинут древесный настил. Вода журчит, пенится и весело устремляется прямо к Вольге.
А вот и Еськино. И знаменитый, старинный, конца девятнадцатого века дом.
Причудливо усеянный резными наличниками, оконными створками..
В доме давно никто не живет, он настолько ветхий, что вот-вот рухнет. Но давняя красота еще держится.
Чем-то этот дом напоминает Петрову Зои Петровны лицо. Такое же изрезанное.
Далее дорога расширяется и расходится. Влево- вдоль Еськино- и до самого поселка. А вправо- вниз- к реке. С заливным лугом и чудесным степным запахом, который оттеняет речная свежесть.
Здесь тусовки тех, кто помоложе. И Петров, устав от героических женщин любуется тут молодыми телами и лицами.
Молодежь чинно пьет вино рядом с навороченными тачками, играет в карты или бадминтон и весело гогочет.
Порой проедут на крутых мотоциклах, выбрасывая вонючий дым, лихая парочка в коже и шлемах. И стоят у реки, лениво покуривая.
Малые дети под присмотром бабок и нянек плещутся и радостно взвизгивают.
И- вид.Есть куда посмотреть. И влево, и вправо взгляд не натыкается а скользит ровно.
Особенно вечером хорошо. От земли, волнами идет желанная прохлада, а сверху- еще жар. Звуки приглушенные. Если посмотреть вправо и вдаль, на самом верху- Ивановская церковь.
И когда возвращаешься домой, испытываешь невольное умиротворение.
И эти дети, эта молодежь, про которую все знаешь, не можешь к старости не знать. Что красота и привлекательность ее лишь красота и привлекательность молодости. И она до поры. И через время и следа от нее не останется.
Но мысль эта сегодня для Петрова не горчит.
Он вдруг впервые понимает, до него доходит,- что молодость- есть молодость и дальнейшей жизнью, как бы она(жизнь) ни сложилась- не отменяется и не умаляется.
Что если она хороша- то хороша и есть.
Скважина.
Снега за зиму выпало столько, что никакая весна не возьмет.
Сугробы несметные, вальяжные, уверенные в себе.
Приходи март, приходи апрель- куда там!
И блестело, переливалось на мартовском солнце безбрежное пространство. Уходило за горизонт в леса до самого Мурома.
Разве ж возьмешь?
Ан нет! Права, права народная мудрость. Капля камень точит.
И капали капли с крыши, и лились ручейками в водосток и убавлялся снежный мир день ото дня, день ото дня.
Только по ночам возвращались некрепкие морозы, покусывая да напоминая, но не делая погоды.
Весна!
И Петров так думал поутру, подымаясь с постели- весна!
Но думал он не поэтически, а в узко практической плоскости.
Ему надоела зимняя нехватка воды.
За питьевой то ходили на родник и в самый мороз. А по хозяйству- снег топили.
Не натопишься.
Надо было насос запускать. И скважину разрабатывать, которую на зиму консервировали.
Тонкое дело. Насос капризен и каждую весну демонстрировал характер. Чихал, ворчал, воздух невесть где подтягивал.
Редкие дачные мужики разделились во мнении.
Одни говорили скважина нехороша. Заиливается, забивается. И надо весной воду вовнутрь накачивать.
Другие не соглашались. Нормальная скважина- говорили они.
А надо насос сменить. Насос нехорош.
Но Петров поступил по своему.
К насосу он привык. И со скважиной свыкся.
И не хотел менять ни того, ни другого.
Разложил на тряпице два разводных ключа, отвертку, пассатижи, лейку с острым носиком, чтоб воду в насос заливать. И мелочь, хоть и незначительную, но необходимую: лен, прокладки резиновые разные, хомуты для затягивания шланга, тюбик масла машинного.
И присел на минуту.
День задавался славный. Мягкий, с просветами. Самое то для работы.
Если бы Петров курил, он бы и закурил в безмыслии.
А тут осмотрелся и прислушался.
По улице шла, едва ковыляя, сморщенная, как гриб, Зоя Васильевна.
-Здрасьте!- закричал Петров что есть мочи. Но та не услышала поскольку была глуховата. Петров проводил ее взглядом до поворота с грустным чувством.
И тут послышался лай.
Лаял старый приятель Звон. Прохожих попугивал. Для порядку.
-Привет, привет- сказал ему Петров про себя.
От Звона мысли Петрова переметнулись невесть почему к внуку Тимофею.
Тимофей приезжал на каникулы и все каникулы просидел в доме. Шел дождь. И Тимофей развлекался с айфоном.
Раньше внук оставлял деда головастиков сторожить, чтоб те, превратившись в лягушек, не упрыгали.
А теперь он вырос и стал другой человек. Может и хороший и славный, но незнакомый для Петрова.
И Петров самую малость грустил.
..Поймав себя на грустных мыслях, Петров встрепенулся.
-Что это я?!- и вернулся к делу. К насосу.
Открутил болт на корпусе и стал лить в малое отверстие воду. Осторожно, но все одно расплескивая темную речную воду по полу сарая. Лил пока переливаться не стала.
Взял ключ разводной и стал болт закручивать. И надо было закрутить плотно. Так, чтобы воздух не подтравливало. И давление держалось нормально..
Петров высунул язык от усердия, но головка болта стесалась и не удавалось плотно закрутить. Ключ срывался так, что поцарапал руку.
Едва едва удалось зажать нормально.
Потом Петров аккуратно закрутил накидные гайки. Потряс пластиковые трубы рукой. Подергал. Прочно. Запустил.
Звук пошел ровный и бесплодный. Видно, что воду не захватывало.
Петров, чтоб заладилось несколько раз включал и выключал насос. Но не шло.
Надо было дать насосу время на раскачку.
Все одно не шло. Звук по высоте не менялся.
Неужели болт, гад эдакий, не затянулся. А другого то и нет.- подумал Петров.
Петров отошел от насоса, чтоб не нервировать его. И уселся на любимый красный стул, делая вид, что он ни при чем и только природою любуется.
Обхитрив машину, вдруг решительно поднялся, стрельнул острым глазом.
Накидная гайка у сгиба пластиковой трубы ему не показалась, Он взял паклю, вытянул из нее нить и плотно обмотал у основания и зажал хомутом намертво.
И включил. Насос, подумав с минуту, вдруг заурчал неровно, повысил тон, заметался и стало слышно как бурчит вперемежку с воздухом подземная вода.
-Ну и Петров! Ну и молодец!- похвалил Петров сам себя.
...Он лежал, бросив куртку на траву и задрав ноги, щурился на солнце.
Вода весело журчала, наполняя большую синюю бочку.
Подошел сосед, Афанасий.
-Ай да вода, Петрович! Журчит
-А то- радостно отозвался Петров.
-Смотри ка. Уж всклень налилось"
Петров встрепенулся.
-Всклень? Что за слово такое?
-А ты не слыхал?
-Не слыхал, Афанасий. Как это?
"Ну как? Как полная нальется. Доверху.
Петров попробовал словцо на зуб и удовлетворенно хмыкнул.
Афанасий ушел, пришел малец лет трех, не более.
А Петров как раз газон протыкал
-Что это вы делаете?- глаза у мальчика загорелись.
-Газон протыкаю. Чтоб трава дышала".
Малец заулыбался и долго стоял, глядя на Петрова восторженным взглядом.
...Ранним вечером Петров решил прошвырнуться. По Просторной улице на Центральную и к старой водокачке. А затем по тенистой улочке, примыкавшей одним краем к садовому товариществу, а другим к лесу. На самом углу строился дом. Огромный ребристый каркас его поражал почти корабельной величиной. Молодое дерево еще пахло, струилось, волновало.
-Идет, идет жизнь,- подумал Петров. Народ строится, едва заметно, но строится. И больше строится, чем продается.
А в выходные и вовсе жизнь идет. И внуков привозят снова и даже дети, самые неблизкие к дачам и те глаз кажут.
Легкая Петровская печаль прошла.
Лес по прежнему пах, прохаживалась с трудом неизменная Зоя Васильевна, носились с легкостью новые, пусть чужие, но и нечужие тоже внуки, журчала вода, встряхивался от неудач и ошейника резвый пес Звон.
Петров заулыбался и выразился про жизнь сочным Афанасьевским слогом:
"Всклень"!.
Пес по имени Звон.
Если от улицы Просторной свернуть налево в переулок, подняться вверх до фонаря, то дорога еще раз повернет и через два дома за забором можно увидеть средней величины пса по имени Звон. Звон- молодой пес. Худощавый и робкий. Но ужасно умный на вид. Если ему одеть очки и поместить на кафедру, то подумаешь, что профессор. Поэтому дачные женщины, которые охотно подкармливают расплодившихся кошек, относятся к нему с подозрением. И смотрят хмуро, а проходят быстро.
И никогда ни чем не угостят.
А Звон- вечно голодный. Как про сосну можно сказать- вечно зеленая, так Звон- вечно голодный.
А все от Веры. Его хозяйки. Бедной позабытой позаброшенной женщины, как она сама себя называет. Или-чудаковатой, как мягко зовут ее остальные.
Вера- как те полевые лилии, про которые говорит Христос и которые ни сеют, ни жнут. Вот и Вера такая- ни сеет, ни жнет. И говорит слабым тонким голоском.
А на самом то деле никакая не бедная. И денежки у нее водятся и силенки кой какие есть. Но она входит в образ и никто не протестует. Пусть себе.
А вот Звона жалко. Кормит его такими объедками, которых и в помойке не сыскать. И ругает. А он молодой, его хвалить надо.
А еще ему бегать до смерти хочется. Носиться, скакать, повизгивать...
А Вера его на цепь посадила. Такого молодого, да такого умного. Дескать, много прыгаешь у забора. Еще перепрыгнешь да убежишь.
Ты скажи! Разве ж он не поймёт? И будет сидеть тихо, бесшумно. Когда надо.
А недавно и вовсе взяла ошейник и по морде отхлестала. Ни за что ни про что.
Так что Звон и обиделся. Залез в конуру, лежит не высовывается. А как Вера подойдет- рычать начинает. Вера его схватила и из будки то потащила. А он ее за руку легонько цапнул.
Не больно цапнул, но Вера испугалась. И пошла к Петрову помощи просить.
Петров идет, а она сзади семенит и в глаза заглядывает.
- А ты, Петрович, не боишься?"
-А чего мне бояться?- удивился Петров.
-Ну ладно- успокоилась Вера.
Петров протянул руку в будку и стал поглаживать Звона да приговаривать.
-Какой ты, Звон, молодец. Красивый пес, умный, славный. Где еще такого найдешь.
Звон разомлел и стал повизгивать от удовольствия.
Вера слушала внимательно и со страхом.
-Смотри, Петрович, осторожно. Тяпнет, сволочь эдакая.
-Не тяпнет
- Возьми, телогрейку надень. А то куснет..
Звон понемногу стал выползать из будки. Вера протянула ошейник- надень.
-Ты не против, Звон ?- спросил Петров у пса.
Звон потихоньку вылез, не порываясь, вежливо встал и дал одеть себе ошейник.
Исключительно из уважения к тебе, как бы говорил он Петрову.
...Как-то в разговоре с Зоей Васильевной упомянул Петров про Звона и про тяжелую его участь.
-Ага,-сказала Зоя Васильевна.
В массах произошли невидимые переговоры, совещания, шушукания.
В результате жизнь пса круто переменилась к лучшему.
Вера стала его выгуливать, пусть и нечасто. А дачные женщины внесли Звона в свой опекунский реестр.
И обильно подкармливали.
И Петров, выходя на прогулку, брал с собой куриную котлету. И ласково поглаживал пса по голове.
А Звон, в благодарность, исполнял серию невиданных прыжков и виляний.
Ноябрьский день.
День был сереньким. (Каким еще он может быть в ноябре? ) Но не из худших.
У Еськино дорога разветвлялась на две и у самой развилки Петров остановился.
Из строящегося на пустыре дома звучала необычная азиатская,наверное, таджикская музыка. А наверху у фронтона расположились и сами строители за нехитрой трапезой. Фронтон закрыт прозрачной пленкой, которая не защищает ни от ноябрьского ветра, ни от постороннего глаза.
-Терпеливые,- подумал Петров уважительно.
И усмехнувшись на чуднУю музыку свернул вниз к Вольге.
Это был его утренний маршрут. Вдоль огромной речной дуги, по прибитой тропке до моста и вверх к Ивановской церкви.
В летние жаркие дни народ здесь купался, играл в карты, мчался на мотоциклах. И не какой-нибудь там народ, а молодой и живой. А сейчас пусто.
Ветер подул сильнее. Он всегда здесь дул. У реки. Покрывалась рябью коричневая от торфа вода. Гнулись прибрежные кусты, качались высоченные березы.
"Ладно- подумал Петров.
Летом ему нравился молодой народ. Осенью по душе была безлюдная пойма.
С некоторых пор, проходя мимо Ивановской церкви, он стал креститься.
Стоял недолго. Безо всякой мысли.
И шел дальше.
Иваново было пустынным. Ни души. Только лаяли надрывно за высокими заборами невидимые собаки. Да стояли вдоль кривой дороги пустые автомобили.
Пройдя безлюдное Иваново, Петров повернул вправо и, опять никого не встретив, почти вбежал в спасительный лес.
И отпустило. И сразу стало легче на душе. Знакомая исхоженная дорожка вела вниз. Воздух вмиг сделался другим- чистым, влажным, пахучим. Петров стал насвистывать и почти что приплясывать. Вдоль сбросивших листья зеленых прутиков черники, меж берез и сосен. И без намека на одиночество.
...Подходя к дому с радостью, как к уже родному существу, Петров задумался.
И он стал думать о скуке(все говорили скучно, скучно здесь жить.). И подумал он уверенно, а не так как раньше, вприкидку, робко.
-Нет!- подумал он,- не надо бояться скуки. И бежать от нее никуда не надо.
Если её переждешь, перетерпишь, присмотришься, откроется перед тобой другой мир.
О котором ты только в книжках читал. И который, что тут поделать, не приходит к человеку просто так, без правильного усилия.