Натали

               
               
                (швейцарское происшествие без антракта)
Действующие лица:
Наталья.
Долгоруков.
  Лето 1868 года. Панорама Берна. Плеск речной волны. Кафе. За одним из столиков восседает мужчина лет пятидесяти, тучный, представительный – Петр Владимирович Долгоруков. Он пьет чай и читает газету. Рядом с ним, спиной к нему находится изящная, высокая брюнетка.
ДОЛГОРУКОВ (в сторону). Нет, вы только посмотрите, господа, что он пишет, этот негодяй и оборотень – Шура Герцен: «Читая этот чудовищный, неистовый, уголовный Carmen horrendum, надо иной раз невольно класть книгу, чтобы прийти в себя от ужаса и омерзения. Вы покидаете тут весь человеческий мир: это другие животные, другие гады, лишенные всего человеческого, кроме способности доносить, раболепствовать, красть и делать зло ближнему…И эти-то доносчики, сводники, ябедники, палачи, пытавшие друзей и родных…казнокрады, взяточники, изверги с мужиками, изверги с подчиненными составляют почву настоящих русских бар»…
  Чудовищный, неистовый…класть…Вот грамотей и лицемер. В глаза он восторгается и хлопает меня по плечу, говорит: «Ты лучший в мире публицист и журналист». Пользует тебя в своих газетах. А за глаза?..Ничего, пусть только теперь попробует обратиться за помощью, попросит статейку черкануть. Отбрею, так его отбрею. Спрашивается, кто помог ему с созданием «Вольной русской типографии» в Швейцарии, кто оформил его гражданство в этой стране и дал денег на издание его «Колокола»? Кто ему делал тиражи его «Колокольчика»? Кто? Конечно, я, князь Долгоруков. Всё тебе припомню, Шура, в порошок сотру. «Колокол» закрою сегодня же.
НАТАЛЬЯ. Простите, можно взглянуть?
ДОЛГОРУКОВ. Да, сударыня, конечно (протягивает газету Наталье). А? Как вам?
НАТАЛЬЯ. Подождите, дайте прочитать.
ДОЛГОРУКОВ. Конечно. Честь имею представиться. Долгоруков Петр Владимирович, князь.
НАТАЛЬЯ. Очень приятно. Кавалерова Ольга Сергеевна.
ДОЛГОРУКОВ. Кавалерова? Странно. Первый раз слышу. Вы проездом в Берне?
НАТАЛЬЯ. Да. А как вы догадались?
ДОЛГОРУКОВ. Появление такой красавицы здесь – это большое событие.
НАТАЛЬЯ. Спасибо.
ДОЛГОРУКОВ. Мы встречались с вами в Санкт-Петербурге?
НАТАЛЬЯ. Исключено.
ДОЛГОРУКОВ. Что вам заказать? Руководите мной, руководите. Вино, шампанское? Или что-нибудь покрепче? Есть жаркое также изумительное из индейки.
НАТАЛЬЯ. Благодарю, не надо ничего. Мне хотелось крепкого кофе без сахара. И я его уже пью.
ДОЛГОРУКОВ. Вот, пожалуйста, сыр швейцарский, самый лучший, шоколад. Угощайтесь.
НАТАЛЬЯ. Вот от сыра не откажусь.
ДОЛГОРУКОВ. И где же вы остановились в Берне?
НАТАЛЬЯ. Петр Владимирович, а вы слишком любопытны.
ДОЛГОРУКОВ. Виноват. Я прошу прощения.
НАТАЛЬЯ. Нисколько вы не изменились. Неисправимый светский шалун. Не зря мне говорили так про вас. Проказник.
ДОЛГОРУКОВ. Кто? Кто говорил вам это? Александр Герцен? Этот незаконнорожденный. Вы знаете, родился он в семье помещика Ивана Яковлева, происходившего от Андрея Кобылы, как и Романовы. А матерью его была шестнадцатилетняя немка Генриетта. Брак их не был оформлен и Шурка получил фамилию, придуманную отцом – Герцен. Что означает «сын сердца»
НАТАЛЬЯ. При чем здесь Герцен? Слава-то бежит впереди вас. И по России, и по Европе. Одни ваши парижские «Заметки о главных фамилиях России» чего стоят. Граф Альмагро.
ДОЛГОРУКОВ. Вы читали мои заметки?
НАТАЛЬЯ. Представьте себе, читала. И «Сказание о роде князей Долгоруковых», и «Российский родословный сборник», и двухтомник «Правда о России». И газеты «Будущность», «Правдивость». Так что, я ваша горячая поклонница.
ДОЛГОРУКОВ. Не может быть. Ольга Сергеевна, это же прямо бальзам мне на израненное сердце. Позвольте вашу ручку?
НАТАЛЬЯ (протягивает князю руку). Ваша система описания каждого рода просто восхитительна. Можно проследить историю любой ветви рода на протяжении нескольких веков. Вы – отец русской генеалогии.
ДОЛГОРУКОВ (целует руку Наталье). Именно так, дорогая, отец генеалогии, отец. Ну вот скажите мне, а разве есть в моих работах вымысел?    
НАТАЛЬЯ. А если даже есть, так он идёт на пользу. Да и что считать вымыслом? Например, по Нарышкиным. Фамилия Нарышкин действительно происходит от слова «ярыжка», что означает низший чин в полиции времён Петра Алексеевича. Или история Артемия Волынского, она ведь вполне достоверна. Волынский был умница, но мстительный и алчный человек. Он так ненавидел немецкую клику и лично Бирона. Поэтому, естественно, Бирон с ним жестоко расправился. А Воронцовы так и есть «нувориши» с фамильными чертами. Они все чванливы и глупы.
ДОЛГОРУКОВ. Не в бровь, а в глаз! Покойник-то, фельдмаршал Михаил Семёнович Воронцов и на дуэль меня вызывал, и судился со мной. Вот чудак, чего ерепенился. Не от старомосковских бояр ведь произошёл. И ничего я у него не вымогал, ни копеечки. Он сам подсунул в моё письмо записку на французском языке с просьбой заплатить пятьдесят тысяч рублей. Небеса теперь всех нас уравняют. Всех. И фельдмаршала, и журналиста. Привилегированных холопов в стране холопства всеобщего, Ольга Сергеевна. Людей, приговорённых служить всю жизнь, людей, которых били кнутом на конюшне и принародно наказывали розгами, нельзя называть аристократами. Вы согласны со мной?
НАТАЛЬЯ. Согласна. И Долгоруковых?
ДОЛГОРУКОВ. Конечно! А чем они лучше? Ради собственного обогащения и наслаждения жизнью мои предки не заботились ни о правах, ни о достоинствах других людей. Хотя наш род тоже происходит от Рюриковичей, он даже более знатен, чем род Романовых.
Но, чего греха таить, Долгоруковы тратили жизни свои, например, на борьбу с четой Меньшиковых. И в конце  концов добились ссылки ближайшего сподвижника Петра и его смерти…Да, они мои предки. Но им тоже доставалось. Во времена Анны Иоанновны был упразднен Верховный Тайный Совет, в который входил князь Иван Алексеевич Долгоруков. В старые времена он был фаворитом юного Петра. Так вот эта сладкая парочка Анна Иоанновна с Бироном отправили князя в ссылку, в Сибирь, в Берёзов, где он скончался на дыбе.
НАТАЛЬЯ. Ясно, Долгоруковы – страдальцы. А все Романовы незаконнорожденные.
ДОЛГОРУКОВ. Так точно, сударыня, и царствующие, и нецарствующие – все они не законно рождены или плоды адюльтера: и сам Петр Великий, и его дочери от Екатерины Первой, и дочери Иоанна пятого, и Петра третьего. А уж Павел первый, самозваный сын Екатерины второй и Салтыкова, вообще чухонский младенец, поскольку мертворожденного ребенка грешницы Екатерины тут же подменили первым попавшимся новорожденным.
НАТАЛЬЯ. Надо же. Да вы как будто там присутствовали.
ДОЛГОРУКОВ. По сути, так оно и есть. Я знаю русскую генеалогию буквально по минутам. История ведь началась с подлога патриарха Филарета, когда мелкие дворяне продались ему за право иметь крепостных. Он тогда и уничтожил собственную грамоту 1613 года вместе со статьями об ограничении государственной власти и распорядился составить новую, где этих статей не было в помине. Так что, грамота, хранящаяся в архиве Москвы, не является оригиналом, поэтому Романовы взошли на трон через подлог. А дальше – и пошло, и поехало под откос.
НАТАЛЬЯ. Браво, Петр Владимирович.
ДОЛГОРУКОВ. Вы дворянского рода, Ольга Сергеевна?
НАТАЛЬЯ. Я? Естественно.
ДОЛГОРУКОВ. Кавалерова, Кавалерова…А из какой губернии?
НАТАЛЬЯ. А вот не скажу. Да и стыдно признаваться. Глухая провинция.
ДОЛГОРУКОВ. Не из Вятской ли сторонки?
НАТАЛЬЯ. Нет. Но, насколько мне известно, в Вятке вас надолго запомнили. Вы ведь в ссылке там были?
ДОЛГОРУКОВ. Всё знает красавица. В ссылке, в ссылке.
НАТАЛЬЯ. Это правда, что вы там накормили собачатиной вятского губернатора и его свиту?
ДОЛГОРУКОВ. Ага, на прощание. Я даже собственного, любимого дога Гарди ради этого дела не пожалел. Уминали они мои пироги за обе щёки. Оленька, это была комедия высшей пробы. Я потом им шкуру Гарди показал.
НАТАЛЬЯ. Не побили вас?
ДОЛГОРУКОВ. Нет, не догнали они меня. Ускакал я. Это взяточники, пробы негде ставить. Всё прогнило в романовском королевстве. 
НАТАЛЬЯ. А здесь?
ДОЛГОРУКОВ. Здесь как в раю. Особенно, в Ривьере, на Женевском озере, в Мантрё. Бывали там?
НАТАЛЬЯ. Конечно.
ДОЛГОРУКОВ. Это само сочетание, да? Контраст. Пальмы, виноградники, лебеди…И Альпы чудные напротив тебя. Альпы! Сказка. А на какой улице вы жили в Матрё?
НАТАЛЬЯ. Петр Владимирович, это уже похоже на допрос.
ДОЛГОРУКОВ. Нет, так хочется узнать, где ступала нога красавицы?
НАТАЛЬЯ. Да везде.
ДОЛГОРУКОВ. Значит, в Мантрё вы не были. А признайтесь, вас подослали ко мне? Вы – агент третьего отделения. А? расколол я вас?
НАТАЛЬЯ (поднимается с места). Ну знаете ли, это слишком. Всё, Петр Владимирович, мне пора. Приятно было с вами познакомиться и пообщаться.
ДОЛГОРУКОВ. Ольга Сергеевна, помилуйте, я сейчас встану на колени перед вами. Только не уходите. Ради бога, простите меня старика, полоумного князя. Ведь доносчики и шпионы вокруг.
НАТАЛЬЯ. А говорите: рай.
ДОЛГОРУКОВ. Достают меня, Оленька, здесь, достают, шепчутся, шипят за спиной, руки не подают, и будто бы не узнают, проходят мимо. Судите сами, царь-государь Николай Павлович ненавидел меня и сынок его Александр Николаевич ненавидит меня теперь люто. После выхода в Париже книги «Правда о России» мне присылали официальный вызов из третьего отделения за подписью моего кузена Василия Долгорукова. А я им фотографию свою в ответ отправил с припиской: «Можете эту фотографию сослать в Вятку или Нерчинск, по вашему выбору, а сам я – уж извините – в руки вашей полиции не попадусь и ей меня не поймать».
НАТАЛЬЯ. Слышала, вас лишили княжеского титула, прав, и состояния.
ДОЛГОРУКОВ. Да плевать хотел я на Сенат российский. И на вечное изгнание! Да мне всего дороже, например, ваш суд. Суд прекрасной дамы. Я-то ведь ему Александру Николаевичу, как человеку, такие предлагал проекты реформ! И промышленности, и сельского хозяйства, и политического переустройства. Если бы он хотя бы к одному проекту прислушался, внедрил его. Да мы бы Запад оставили в хвосте. А он их все в помойную корзину бросил. Мстительный сынок-то оказался.
  Ничего, пусть только тронет моего Володеньку в России. Я тогда такое про него опубликую здесь! Он мигом с трона слетит верх тормашками. Так и передайте ему.
НАТАЛЬЯ. Кому? Петр Владимирович, вы забываетесь.
ДОЛГОРУКОВ. Это я образно, образно, Ольга Сергеевна. Накипело в душе, здесь в Швейцарии. Понимаете?
НАТАЛЬЯ. Понимаю.
ДОЛГОРУКОВ. Они забывают, холопы Александра Николаевича, из какого я рода. Из рода самих Долгоруковых, сломить нас невозможно. Они придушили в Париже на двадцать пятом номере мою газету «Будущность», но я восстал из пепла. Появились номера «Будильника», «Правдивого», потом «Листка». Они и их прикрыли, царские агенты. Верьте, выйдут новые газеты. Только вот поправлюсь в Берне и снова в бой.
НАТАЛЬЯ. От чего же вы здесь лечитесь, князь?
ДОЛГОРУКОВ. От тоски и одиночества. А ещё…(охает, хватается за сердце).
НАТАЛЬЯ. Что такое, Петр Владимирович?   
ДОЛГОРУКОВ. Сердце прострелило, больно. Колет, колет…мне нужно принять лекарство, оно дома. Скорее.
НАТАЛЬЯ. Вам помочь?
ДОЛГОРУКОВ. Здесь рядом, Оленька (с трудом поднимается, опираясь на трость).
НАТАЛЬЯ. Я провожу вас.
ДОЛГОРУКОВ. Буду очень признателен, Ольга Сергеевна.
НАТАЛЬЯ (подхватывает князя под руку). Давайте потихонечку.
ДОЛГОРУКОВ. Спасибо. Берн теперь захлебнется в сплетнях и пошлейших заголовках..
НАТАЛЬЯ. Почему?
ДОЛГОРУКОВ. Новость-то какая: «Долгорукову, наконец, стало плохо». Или «Князь в объятьях красавицы».
НАТАЛЬЯ. Так уж и в объятьях?
ДОЛГОРУКОВ. Они всё придумают, преувеличат, эти ушлые, милейшие швейцарцы. Они фантазёры редкостные. Как мне надоели их фальшивые улыбки до ушей, лицемерие. Оленька, как я хочу обратно в Россию, в Санкт-Петербург. Пешком бы ушёл.
НАТАЛЬЯ. Кто же виноват.
ДОЛГОРУКОВ. Последнее время мне снится Невский, Исакий, наши мостики через каналы Невы, Зимний дворец. Я поеду умирать в Россию.
НАТАЛЬЯ. Вам ещё жить и жить.
ДОЛГОРУКОВ. Нет, сегодня – один из последних моих дней. Это я остро чувствую. И он послал мне вас, редкую красавицу. Я так благодарен судьбе.
НАТАЛЬЯ. Успокойтесь. Примите сейчас лекарство и будете жить.
ДОЛГОРУКОВ. Оля, всё проиграно в дым. У меня нет ни семьи, ни Отечества. И Герцен…я думал, что он настоящий друг, а он грязью облил меня. Пушкин точно говорил: «Что дружба? Легкий пыл похмелья».
НАТАЛЬЯ. И он же написал: «И в жизни сей мне будет утешенье: мой скромный дар и счастие друзей».
ДОЛГОРУКОВ. Да, какой поэт был! Не чета оставшимся писакам. Глыба.
Чья мысль восторгом угадала,
Постигла тайну красоты?
Чья кисть, о небо, означала
Сии небесные черты?...   А? Каков?


- Дом Долгорукова. Бросается в глаза обилие икон, книг и старинных портретов. Появляются князь и Наталья.-
ДОЛГОРУКОВ. Вы спасли меня, Ольга Сергеевна, ангел мой (жадно пьет из баночки настойку, а затем растягивается на кушетке). Проходите, чувствуйте себя как дома.
НАТАЛЬЯ. Вам полегче стало?
ДОЛГОРУКОВ. Да, значительно, значительно.
НАТАЛЬЯ. А где прислуга ваша?
ДОДЛГОРУКОВ. Отпустил я всех домой на выходные. Меньше расходов, да и устаю от прислуги. Они добры, трудолюбивы, но уж очень ограничены, прости господи. Их не интересует ничего: ни природа, ни история. Только франки, франки, франки на уме!
НАТАЛЬЯ (рассматривает портреты на стенах). Это ваш сын?
ДОЛГОРУКОВ. Да, Володенька мой. Он был на днях у меня, приезжал из России. Такой чистый и наивный. Он ещё ребёнок, хотя учится на доктора психиатрии.
НАТАЛЬЯ. А жена ваша, Ольга Дмитриевна? Почему я здесь её не вижу?
ДОЛГОРУКОВ. Была жена и вышла вся. А вы разве знакомы с ней?
НАТАЛЬЯ. Я видела её однажды в приёмной Леонтия Васильевича Дубельта. Княжна была с подбитым глазом, и в слезах.
ДОЛГОРУКОВ. Позвольте, в приёмной какого Дубельта? Начальника третьего отделения? И что она там делала? И, главное, что вы там делали?
НАТАЛЬЯ. Она приходила жаловаться на вас. Вы её в очередной раз поколотили.
ДОЛГОРУКОВ. Вздор, я её пальцем никогда не трогал. Она сама блудливая, как кошка, путается с кем нипопадя. Это проучил её новый старый ухажёр. Так вы-то как там оказались?
НАТАЛЬЯ. Леонтий Васильевич был моим свёкром.
ДОЛГОРУКОВ. То есть? Нет, не может быть. Получается, что Михаил Дубельт, флигель-адъютант, ваш муж. Так, значит, вы – Наталья Александровна, младшая дочь Пушкина.
НАТАЛЬЯ. Да! Только Дубельт – мой бывший муж.
ДОЛГОРУКОВ. Вот оно что. Поразительно. Вам удалось с ним всё-таки развестись?
НАТАЛЬЯ (кивает). Удалось. Поздравьте меня, этой весной я отмучилась. Это после пятнадцати лет брака с извергом и сумасшедшим.
ДОЛГОРУКОВ. Поздравляю с освобождением. Он же известный заядлый картежник, промотал всё своё состояние.
НАТАЛЬЯ. Промотал вместе с моим приданым, а это двадцать восемь тысяч серебром.
ДОЛГОРУКОВ. Говорят, он ревновал вас бешено.
НАТАЛЬЯ. Случалось и такое. С кулаками налетал. Слава богу, всё это позади. Хочу забыть об этом страшном сне. Да и сама виновата. Мать не послушалась в своё время. А она предупреждала, была категорически против моего брака с Дубельтом. Переживала за меня. В общем, добавила я ей седых волос.
ДОЛГОРУКОВ. Она вас называла: бесёнок Таша.
НАТАЛЬЯ. Откуда вы знаете?
ДОЛГОРУКОВ. Слухи, Наташенька. В Берне все слухи и сплетни пересекаются. А уж то, что касается младшей дочери Пушкина.
НАТАЛЬЯ. И что же говорят здесь про меня?
ДОЛГОРУКОВ. Что скоро вы обвенчаетесь с принцем Николаем Нассауским, а точнее через одиннадцать дней в Женеве.
НАТАЛЬЯ. Вот это точность!
ДОЛГОРУКОВ. Говорят, что вам уже пожалован титул графини фон Меренберг. Так называется крепость – родовое владение принцев Нассау.
НАТАЛЬЯ. Что ж, память вам не изменяет.   
ДОЛГОРУКОВ. Однако, ловко вы меня облапошили, ловко, Ольга Сергеевна. Поздравляю (допивает содержимое банки с настойкой). Это немногим удается, уверяю вас.
НАТАЛЬЯ. Так стараемся, князь, стараемся.
ДОЛГОРУКОВ. Хотя я изначально чувствовал подвох. В вас много пушкинского, да и от Натальи Николаевны, прекраснейшей из женщин, тоже вам передалось очарование и обаяние. А что случилось с ней? Она так быстро нас покинула.
НАТАЛЬЯ. Маменька болела, последнее время сдала особенно. Лёгкие были слабыми. Она лечилась в Ницце, на Лазурном берегу, лечилась. Но не долечилась, соскучилась по детям, вернулась в Санкт-Петербург. И тут её ещё позвали в Москву на крестины внука Александра. И никто не смог удержать её от рокового шага. Был ноябрь, и по дороге обратно в Петербург она заболела воспалением легких, слегла. Сутки боролась с недугом, но тщетно. Так крестины обернулись смертью.
ДОЛГОРУКОВ. Очень жаль. Небесное создание. Все были поголовно влюблены в неё. Она царила на балах. Признаюсь вам, что я посещал балы только ради неё.
НАТАЛЬЯ. И разводили пальцы рожками за спиной моего отца. 
ДОЛГОРУКОВ. Я? С чего вы взяли? Да и кто я такой был? Так, шалопай двадцатилетний. Он – великий, русский поэт, гордость нации. У меня собраны все издания его сочинений. Не здесь, в другом доме, там, где архив. Это лучший в мире поэт…
Дар случайный, дар напрасный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
НАТАЛЬЯ. Но ведь изображали рожки, князь, за его спиной! Признайтесь!
ДОЛГОРУКОВ. Изображал, Наташенька. Каюсь. Зависть – стадное чувство. Да и как не завидовать: всё ему – и слава первого поэта, милость государя и жена – Мадонна, чистейшей прелести чистейший образец. Батюшка ваш не был красавцем, надо признаться: и ростом небольшой. Он не любил стоять на балах рядом с Натальей Николаевной, он был на голову ниже её. Имел престранные манеры: отращивал длинные ногти на руках и грыз их постоянно.
НАТАЛЬЯ (громко смеётся). Грыз. И что из этого?
ДОЛГОРУКОВ. Вот, он точно также смеялся как вы, Наталья Александровна. Громко и заразительно. Самый младший чин придворный – чин камер-юнкера был для него унизителен.
НАТАЛЬЯ. Да, но это всё лучше, чем быть разжалованным из камер-пажей в пажи. С волчьим билетом закончить Пажеский корпус. Не правда ли?
ДОЛГОРУКОВ. Браво, графиня, два - ноль в вашу пользу. Я обожаю проигрывать умным, красивым  женщинам.
НАТАЛЬЯ. Так что же случилось, князь? Вы из самого знатного рода Рюриковичей, вас ожидала блестящая карьера. И вдруг…
ДОЛГОРУКОВ. Понимаете, сложный возраст – пятнадцать лет. Я хулиганил, вызывал всех подряд на дуэль точно так же, как и лицеист Александр Сергеевич.
НАТАЛЬЯ. Вот только не надо сравнивать. Царскосельский лицей и корпус Пажеский – это как небо и земля. Кого же вы там оскорбили, князь?
ДОЛГОРУКОВ. Я? Никого. Я был испуганным, хромым ребёнком в очках. Это они постоянно издевались надо мной, дразнили: хромоножка и очкарик. И однажды я не выдержал, сорвался, бил их лыжной палкой, чем попало.
НАТАЛЬЯ. Князю Гагарину тоже досталось?
ДОЛГОРУКОВ. Ване? Нет, он жил в ту пору в Москве, учился в университете. Потом его дядя Григорий Иванович забрал Ивана в Мюнхен, в свою дипломатическую миссию. И только в тридцать шестом году он оказался в Петербурге. Был пожалован камер-юнкером при Министерстве иностранных дел, как и ваш великий отец.
НАТАЛЬЯ. И вы сошлись с Гагариным, как лед и пламень.
ДОЛГОРУКОВ. Да, мы крепко подружились.
НАТАЛЬЯ. Крепче некуда. И жили в одном доме на Миллионной улице, и грелись с ним в одной постели.
ДОЛГОРУКОВ. Это грязные сплетни, Наталья Александровна, происки врагов-завистников. У нас с ним духовная связь навсегда. Да мы с ним спорили все ночи напролет о философии Шеллинга и Чаадаева, об истории и религии.
НАТАЛЬЯ. Это в двадцать-то лет? Когда ветер в голове и грешные мысли?
ДОЛГОРУКОВ. Не верите? Милая моя, вот икона Спасителя. Перед ней клянусь вам (крестится). Не было ничего подобного.
НАТАЛЬЯ. Тут же и сердце прошло у вас. Вы большой артист, князь, лицедей.
ДОЛГОРУКОВ. У меня все Ванины сочинения собраны (показывает графине книги). Это его шеститомник «Теологические, философские и исторические исследования», книга «Примат апостола Петра и богослужебные книги Русской Церкви». А за это сочинение его не простили на Родине. «Россия, станет ли она католической». Как и меня, лишили Ваню всех сословий, прав, приговорили к изгнанию.
НАТАЛЬЯ. В монашество подался князь Гагарин, грехи замаливать.
ДОЛГОРУКОВ. Нет, это было вполне закономерно, осознанно. Так получилось, что в тридцать восьмом году скончался его дядя и Ваню перевели младшим секретарем в посольство, в Париж. Он оказался в осином, французском гнезде католиков. Каждый день он посещал салон своей дальней родственницы – ярой католички Софьи Свечиной. И в конце концов вступил в орден иезуитов, стал монахом по имени Ксаверий. Был потом рукоположен в священники, создал в Париже Кирилло-Мефодьевское общество.
НАТАЛЬЯ. Потрясающе. Он и сейчас священнодействует в Париже?
ДОЛГОРУКОВ. Да, вернулся в него из Иерусалима после приступов подагры. Жаркий климат ему противопоказен.
НАТАЛЬЯ. Бог он шельму метит.
ДОЛГОРУКОВ. Вы его совсем не знаете. Он – добрый, деликатный человек.
НАТАЛЬЯ. В отличии от вас.
ДОЛГОРУКОВ. О, да, я – монстр, князь тьмы. 
НАТАЛЬЯ. А Луи Геккерн, Жорж Дантес? Достойнейшие люди?
ДОЛГОРУКОВ. О, это два отпетых, грязных негодяя.
НАТАЛЬЯ. Что же вы так, о друзьях своих и сподвижниках отзываетесь. Ай-яй-яй.
ДОЛГОРУКОВ. Каких ещё друзьях? Да помилуйте, Наталья Александровна. Будь проклят тот день и час, когда эта парочка сошла с корабля «Николай Первый» на санкт-петербургскую землю. Голландский посланник, потерявший голову от юного корнета и сам юный корнет. Они стоили и стоят друг друга: мастера интриги, травли и разврата
НАТАЛЬЯ. Так кто же он на самом деле, наш убийца Дантес? Незаконнорожденный? Пассивный гомосексуалист? Вот только правду мне скажите.
ДОЛГОРУКОВ. Жорж, пассивный он, пассивный. Геккерн купил его с потрохами, усыновил. И это при живом отце.
НАТАЛЬЯ. Какая гадость.
ДОЛГОРУКОВ. Усыновил-то противозаконно при попустительстве Николая Павловича и голландских правителей.
НАТАЛЬЯ. Может быть, в этом был замысел государя?
ДОЛГОРУКОВ. Навряд ли. Александра Сергеевича, простите, царь итак держал на коротком поводке – был личным цензором его произведений. И Наталья Николаевна была украшением светских балов, двора.
НАТАЛЬЯ. Царь ведь тоже волочился за ней. Мимо окон наших на Мойке специально проезжал. А потом спрашивал у матери на балу: почему у неё шторы всегда опущены?.. Какое его было собачье дело?
ДОЛГОРУКОВ. Было такое – гарем при себе держал, православный наш, гарем из податливых фрейлин. Но матушка ваша – ангел, она чиста перед Богом.
НАТАЛЬЯ. А вы, Петр Владимирович, чисты?
ДОЛГОРУКОВ. В каком смысле?
НАТАЛЬЯ (достает из сумочки бумаги). Вот в каком. Это ваша работа, князь?
ДОЛГОРУКОВ. Что это? (берет в руки документы). О, боже мой. Когда же это кончится?
НАТАЛЬЯ. Что именно?
ДОЛЛГОРУКОВ. Эти обидные, чудовищные обвинения. Я этого пасквиля не писал. Ни я, ни Гагарин не имеем к нему ни малейшего отношения. Эта клевета была запущена Николаем Павловичем специально, это низкая месть мне. За что? За мои честные сочинения, за мою правду об истории России. Понимаете?
НАТАЛЬЯ. Не понимаю. Это ваш почерк, князь. Я отдавала эту мерзость на экспертизу в Париже вместе с образцами почерков: и вашего, и Геккерна, и Дантеса, и Гагарина. И вот одно из заключений: «Пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1836 года написаны несомненно собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым».Слышите? Собственноручно.
ДОЛГОРУКОВ. Это подлейшая ошибка. Это явный след третьего отделения. С единственной целью – очернить меня в ваших глазах, Наталья Александровна, в глазах дочери великого русского поэта.
НАТАЛЬЯ. И стиль-то ваш, Петр Владимирович, этой гнусности. Вот послушайте ещё раз... Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л.Нарышкина, единогласно избрали господина Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И.Борх.» (4 ноября 1836 года).
Какое тончайшее знание истории. И всем досталось разом – и царю, и Нарышкиным, и Борху. Всех вы зацепили своей злобой и сарказмом.
ДОЛГОРУКОВ. Нет, вы заблуждаетесь, графиня. Это всё Луи Геккерн – подлая каналья. Его стиль! Писали его слуги!
НАТАЛЬЯ. А слуги его – князья Гагарин и Долгоруков.
ДОЛГОРУКОВ. Вздор, Наталья Александровна. Кто внушил вам этот вздор? Ведь батюшка ваш Александр Сергеевич сразу вычислил автора диплома рогоносцев. Он понял, что это старый Геккерн. А написать могла Идалия Полетика, коварная и низкая особа.
НАТАЛЬЯ. Не отправляйте меня по ложному следу! Полетика.
ДОЛГОРУКОВ. Идалия была без ума от Дантеса. Что угодно могла сделать ради него. Вот и матушку вашу вызвала тогда к себе домой с подлым умыслом. Наталья Николаевна приехала, а тут Дантес как черт из табакерки вылез из темной комнаты, лавелас-кавалергард. Он же не привык к отказам дамским, был готов на всё, лишь бы только овладеть красавицей. Пистолет достал, грозился застрелиться. Наталья Николаевна не ожидала такого натиска, естественно, замешкалась. Хорошо, что младшая сестра Полетики проснулась, вышла к гостям и спасла положение. Наталья Николаевна тут же ретировалась, уехала.
НАТАЛЬЯ. Откуда же такая осведомленность, князь? Не отпирайтесь. Вы и с Полетикой крепко дружили.
ДОЛГОРУКОВ. Нет, просто это обсуждалось во всех салонах и будуарах Санкт-Петербурга.
НАТАЛЬЯ. Отец, отец…поэтому он был печален и подавлен, не спал по ночам.
ДОЛГОРУКОВ. А долги, они тоже терзали его.
НАТАЛЬЯ. Но больше всего пасквиль ваш. Вот уж удар так удар в самое сердце. Так сколько вам заплатил Геккерн за эту услугу?
ДОЛГОРУКОВ. Какую услугу?
НАТАЛЬЯ. Составление и рассылку подметных писем.
ДОЛГОРУКОВ. Вы опять за своё, графиня. Обработали, я вижу, вас на славу, капитально.
НАТАЛЬЯ. Мать всегда была уверена, что автор этой подлости – вы. Не сомневается и друг отца – Сергей Александрович Соболевский.
ДОЛГОРУКОВ. Наталье Николаевне всё простительно. От горя её разум помутился. Она и слегла тогда в лихорадке. У неё были сильнейшие судорги ног. Её не было на отпевании мужа в Конюшенной церкви. Не смогла она поехать в Святогорский монастырь, чтобы похоронить Александра Сергеевича. Поехал Тургенев вместо неё. Она стала набожной и мнительной.
НАТАЛЬЯ. Да вы как будто жили в нашей семье. Прямо демон какой-то.
ДОЛГОРУКОВ. Потому что Пушкин – это часть русской истории, её слава и гордость, бриллиант. Что же до друзей его? Да не было у Александра Сергеевича настоящих друзей. Соболевский – сноб, эгоист до мозга костей, развратник, неприличность с головы до ног. Сам Пушкин называл его Фальстафом, чудовищем, безалаберным байбаком. Разве можно ему верить? Заявляет всем сегодня: «Если б я был тогда в Санкт-Петербурге, а не в Париже, то я бы предотвратил дуэль моего лучшего друга Пушкина. В крайнем случае, пуля Дантеса встретила бы мою грудь». Трепится, впрочем, как всегда.
НАТАЛЬЯ. Почему же трепится? Остановил же он дуэль отца с Фёдором Толстым, а потом и с Соломирским.
ДОЛГОРУКОВ. Всё это сомнительно, раздуто. А Вяземский? Тоже хорош гусь. Вместо помощи вдове в тот момент, когда она осталась без гроша в кармане в Михайловском. Что он сделал? Он начал неприлично волочиться за ней, досаждал пошлыми письмами.
НАТАЛЬЯ. Влюбился человек.
ДОЛГОРУКОВ. Вот кто мог бы всё предотвратить – Вяземский. У него же на глазах всё это происходило – казарменные шутки, намёки Дантеса, козни старого Геккерна. А Петр заигрывал со всеми: и нашим, и вашим угодить старался. Вдобавок разрыдался так картинно на ступенях Конюшенной церкви на отпевании Александра Сергеевича. Нет, таких друзей врагу не пожелаешь.
НАТАЛЬЯ. И Клементий Осипович Россет, получивший анонимное письмо в двойном конверте, тоже узнал ваш почерк, князь. Да и адрес на конверте был настолько подробным, что в этом мог быть замешан человек, не раз бывавший в его доме. Вы, князь!
ДОЛГОРУКОВ. Это гнуснейший поклёп. К Россету шли и пешие, и конные.
НАТАЛЬЯ. Купил вас Геккерн, вы и рады были услужить ему. Особую бумагу взяли у Гагарина. Да он ведь рядом с вами был в момент написания, Гагарин – то.
ДОЛГОРУКОВ. Наталья, вы жестоко ошибаетесь. Кофе без сахара на вас плохо действует.
НАТАЛЬЯ. Сочиняли эту дрянь и гоготали с Гагариным во всё горло. Только его потом совесть замучила и наверное терзает до сих пор. Он даже веру православную поменял, стал католиком – иезуитом. А с вас как с гуся вода.
ДОЛГОРУКОВ. У вас бурная фантазия, как у батюшки.
НАТАЛЬЯ. И почтовое отделение, с которого посылалась эта мерзость, находилось рядом с вашим домом на Миллионной улице.
ДОЛГОРУКОВ. Нет там никакого почтового отделения и не было никогда…Я догадываюсь, это всё Соболевский. Это он вас так настроил, хмырь болотный. Он ответит мне за клевету. Я его вызову на дуэль. Мы будем тоже стреляться на Черной речке. Посмотрим, какой он герой.
НАТАЛЬЯ. Я вам более скажу: ваш друг Гагарин признался Сергею Александровичу Соблевскому во всём.
ДОЛГОРУКОВ. В чём признался-то этот кретин?
НАТАЛЬЯ. На следующий день после того, как моя мать бежала из дома Полетики, Геккерн прислал за вами карету. В этой карете он и ждал вас, заказал вам пасквиль. Вернувшись на Миллионную, за бутылкой-другой вина вы рассказали обо всём Гагарину и взяли его в долю. Потом вы сочинили текст и на дипломатической бумаге Гагарина тиражировали эту гадость.
ДОЛГОРУКОВ. Бред, бред. Соболевскй – шизофреник.
НАТАЛЬЯ. Имейте мужество: сознайтесь, очистите душу.
ДОЛГОРУКОВ. Наталья Александровна, вот перед Спасителем я вам…я вам…(пытается перекреститься, но хватается за сердце).
НАТАЛЬЯ. Довольно притворяться, князь.
ДОЛГОРУКОВ. Я не притворяюсь. Мне действительно надо принять лекарство. Пожалуйста…там наверху в шкафчике…скорее…
НАТАЛЬЯ. Сначала я хочу услышать правду.
ДОЛГОРУКОВ. Правду…да, вы правы, бес попутал меня тогда. Этот Геккерн, старый дьявол, он заговорил меня и загипнотизировал. Да и шалопаи мы были, двадцатилетние. Не понимали, что такое Пушкин. Какой это колосс! Дураки, Крылова больше почитали, квашню-баснописца. Леса не видели за деревьями.
НАТАЛЬЯ. Сколько вам заплатил Геккерн?
ДОЛГОРУКОВ. Он мне ничего не заплатил.
НАТАЛЬЯ. Чтобы Петр Долгоруков и сделал что-то просто так! Свежо предание.
ДОЛГОРУКОВ. Немного заплатил он. Сто рублей – одно письмо.
НАТАЛЬЯ. А писем сколько было?
ДОЛГОРУКОВ. Я не помню.
НАТАЛЬЯ. Вот она цена ваша – сто рублей.
ДОЛГОРУКОВ. Прости, Наташенька, но только пасквиль, он же ни при чём. Дуэль вашего отца с Дантесом была неизбежна. Жорж был по уши влюблён в Наталью Николаевну. И ничего с собой не мог поделать. Ради неё женился на Екатерине Николаевне, тётке вашей. А на поединке вёл себя достойно. Мать ваша тоже увлеклась им, если уж начистоту.
НАТАЛЬЯ. Нет! Молчите лучше, негодяй. Не говорите то, чего не знаете. Мать до конца своих дней любила отца. Каждый год в пятницу, а это день его кончины, она постилась, запиралась от всех в своей комнате и молилась. Она задыхалась без него. Говорила: «Ничто не заменит пустоту на сердце, что оставляет любовь».
ДОЛГОРУКОВ. Подайте лекарство, пожалуйста.
НАТАЛЬЯ. Бог подаст. Если он с вами, в чём я глубоко сомневаюсь.
ДОЛГОРУКОВ. Это очень жестоко…очень…
НАТАЛЬЯ. Прощайте, князь (уходит).
ДОЛГОРУКОВ. Натали…Наташенька…послушайте, не уходите…нет…будь всё, будь всё… (сползает с кресла вниз, теряет силы, замертво растягивается на полу).