Леночка часто висела в воздухе рядом со мной, и собака лаяла на нее где-то встык между старым хозяйским советским ковром и побеленным потолком, прямо над моим диваном. Иногда она была рядом со мной на кухне - в стыке между старыми пожелтевшими обоями и потолком, а иногда - в прихожей. Иногда и на балконе. В общем - везде, в любом месте над головой, на моей съемной квартире.
Я знала, что это она и не пугалась. Собака заходилась лаем неистово, дико ощетинившись. И каждый приступ этого ее лая начинался для меня совершенно неожиданно. В то же самое время я думала о том, что хотела увидеть ее: как она смотрит, что она делает и возможно... что она думает, мне хотелось бы знать. Точно для себя я понимала, что Леночка рядом со мной, или приходит ко мне часто именно потому, что я люблю ее как сестру. По сути, она была для меня той сестрой, которой у меня никогда не было. Я очень мечтала о сестре. Все свое детство. Мне казалось, что сестра будет моей половинкой и частью моей души. Вот..., такое свойство нашла я в Лене.
Из всех вещей, которые раздавали ее родители, кроме нательного и нижнего, которое ее отец сжег за гаражами на окраине поселка, в том числе и из множества вещей, которые дарила ей я со своего плеча и новых, я выбрала костюм. Который покупала Лена на седьмом километре - простенький, ширпотребовский, синтетический костюм из платья-футляра и пиджачка с короткими рукавами и патиками на них, закрепленными пуговичками. Это были такие светло-ментоловые тона с белой клеточкой. Мне эти цвета никогда не были любимыми, и не особо мне подходили. Но видя себя в этом костюме в зеркале, я видела Лену. В этом костюме.
В то субботнее утро начинался знаменательный день. Я должна была проснуться и поздравить любимого человека с днем рождения, и поздравить новую подругу с днем рождения тоже. У них был день рождения в один день. В то утро, примерно с восьми, у меня намечалось свидание с ним - он должен был приехать ко мне. А вечером я должна была пойти к своей подруге и праздновать в ее компании ее день рождения. У меня был заготовлен подарок - импортная фирменная футболка и конверт, в красивом подарочном пакете. Мой любимый человек подарки от меня не принимал, хотя бы потому, что ему пришлось бы как -то объяснять их происхождение перед своей женой. Я уже запомнила для себя, что бесполезно ему дарить что-либо, ведь это все перекочевывало к его отцу. И каждый раз, когда я узнавала об этом, мне было по-детски больно и по-детски обидно от того, что выбираемые мной так тщательно подарки ему, всегда передаривались. Не знаю, понимал ли он, как это мне..., но вероятно, он давал мне возможность просто совершать это действо с мыслью о нем.
В то утро я проснулась от телефонного звонка ровно в семь утра. И подойдя к модному зеленому телефону с прозрачным диском и белыми цифрами на черном круге, я сняла трубку и услышала голос мамы.
- Только не волнуйся, Оксана, - говорила мама, - Оксаночка, только... не волнуйся, прошу тебя, послушай, Лена умерла.
Я слушала голос мамы. И информация не входила в мою голову. Не входила никак. Мама знала, как я люблю Лену, и понимала, какой это для меня удар. Я начала внезапно плакать навзрыд, прижимая к уху гладкую зеленую пластмассу трубки.
- ... Как, как умерла.., - спрашивала я.
- Ее убил бывший муж.
И в то время, пока я то рыдала, то так же внезапно затихала, она что-то говорила еще.
- Сегодня похороны. В два часа, - сказала мама. - Лена погибла два дня назад. Я специально не говорила тебе, чтобы ты приехала уже на похороны, и не извелась там за эти два дня.
После этого звонка, совсем скоро, приехал мой любимый человек. Застал меня в шоковом состоянии. И отвез на автостанцию. Лена жила в провинции, откуда судьба вывела меня, неожиданно для меня в этот город. Перед рейсом мы зашли в кафе, и он заказал мне порцию красивого мороженного. В креманке на белом пломбире поблескивали карамель и какие-то орешки. Но... оно не лезло мне в горло. Я отстраненно курила, пила кофе. И была отравленной неизвестным мне ранее событием: некогда живой человек ушел в другой мир, и моя связь с ним оказалась разорванной. Безвозвратно. Вот что не дает понимание, хотя все ясно. Но непонятно все же, что происходит на другом конце нашей прижизненной связи: то ли от меня в пустоту тянется и обрывается где-то в пространстве невидимый канат. А то ли еще что… И вот это непонятное, невыразимое чувство делает все ощущения в теле, в душе, в каждой клетке - абсолютно-абсолютно отвратительным. Несовместимым с жизнью. Словно отравление, конца которому нет.
Перед отъездом я умыла себя из бутылки с минералкой. Начиналось лето, было утрене-прохладно, но мне не хватало какой-то непонятной связи с реальностью. Не знаю, зачем я это сделала. И весь путь, практически не мигая, глядя то в окно, то перед собой, я крутила в мозгу одно и то же. Лена, Лена, Леночка. Как ? Лена... Всего пару недель назад мы сидели на ее маленькой кухоньке и пили чай. Я подарила заказанную ею на день рождения тушь, с улыбкой она говорила, что жаль, что меня не было. И что так неплохо они посидели, так неплохо. Что ... Она пила чай, прижимая пальцем ложку в чашке, и я всегда смеялась с этого, ведь как это мило, как мило... Вспоминала, как на пороге мы обнялись с приходом моим, и прощаясь. Раньше, в детстве, мы не обнимались. А тут..., то ли мы стали взрослеть..., но тогда мне даже лестно было, господи, мы обнялись... И как она умерла, думала я? Как он ее...? Мне отчетливо виделся нож, торчащий из ее груди. И выпучив глаза в мелькание придорожных посадок, я мучительно сжималась внутри, холодея. Леночка, как же ты мучилась, боже... Это же нож, это же боль. Бедная моя... Когда я вышла из автобуса, меня встретила моя мама, и я думала, что заплачу у нее на плече. Но этого не произошло. Мы обнялись и молча пошли домой. Я должна была переодеться в черное платье, которое подарила некогда маме. Чтобы пойти на похороны.
Ленино вспухшее лицо, с ярко-желто-синими с багрецой пятнами на шее, удивляло меня своим объемом от подбородка и до щек, оно казалось почти квадратным. Никогда я не видала такого. И все равно, она была красива. И любима. Когда я вошла в комнату, вокруг было несколько моих одноклассниц. Я присела на освобожденный мне стул… Затем, вдруг, я встала и подошла к Лене, посмотрела на нее, как-то глупо вглядываясь непонятно для чего, и не понимая смысла вообще в своих движениях. Лена была неподвижна. Это была Она – та, что недавно смеялась и прижимала пальцем ложечку в чашке чая. Она была тут. А там – уже все закончилось… Я опять вернулась, присела на стул. Я удивлялась и стыдилась, что не плачу. А просто сижу и смотрю на ее профиль. Неужели мне все равно? И почему я не понимаю себя, думалось мне… Я была в ступоре.
Так я не попала на день рождения к своей городской подруге. И не провела день с любимым человеком. Лена забрала меня от них в их дни рождения на свои похороны. Потому, что из-за встречи с ними я не попала на день рождения к ней всего три недели назад. Это было очень метко! Это было очень красиво с ее стороны… Потому что в день рождения Лены, ленясь ехать к ней посреди недели и планируя всего спустя три дня увидеться с нею в ближайший выходной, я придумала предлог. Реальный предлог: мне нужно было закончить курсовую. Я сказала ей: посмотрим, я не знаю, как получится. Но…, в тот день у меня возникло свидание с тем, часы до свиданий с которым я считала. А после уже было бы поздно ехать. Да и…, этот будничный день выпадал на мою новую традицию. После свидания ко мне, уже по темноте, пришла Яна. У нас была традиция в то время: встречаться в определенный день недели с пивом. И с копченой рыбой. Поговаривали уже тогда, что рыба та коптится не по-настоящему, и вредна для человека, если уж быть с собою честными. Странная это была традиция: мы брали очень много пива. И все, что мы делали – это пили пиво, курили и ели рыбу. Было вкусно. Наверное, я наелась и пива, и рыбы за то время, так что теперь абсолютно прохладно смотрю на эти яства. Лена же, в то же время, как я пила здесь с Яной пиво и оживленно болтала, в своей небольшой компании, в провинции, ждала меня за арендованным столиком местного ресторана весь вечер. До самого закрытия. И моя тарелка с угощениями ждала меня нетронутой. Потом мне сказали, что… Лена, уже выпившая, в конце этого вечера плакала над моей тарелкой. Плакала потому, что меня не было в ее день рождения, а ее жизнь… катилась в затяжную депрессию. Личные отношения не складывались. Муж, с которым она развелась, и с которым жила в одной квартире, не хотел съезжать. Квартира, которую они получили, создав семью и родив дочку, была камнем преткновения. Не получалось ее обменять, продать, ничего. И Лена считала, что она с ребенком должна жить в этой квартире, что это ее право. Ее бывший муж считал, что он может приводить в свою комнату женщин. Он поставил замок на свою комнату, бывшую детскую. В то время, как Лена на свою комнату – большой зал – замок не ставила. И он считал себя вправе входить к ней, в том числе, когда Лена уже спала. Будучи пьяным, и пытаться добиться близости с нею. У Лены в головах ее дивана стояла тяжелая пластиковая советская выбивалка ковров. Которой она рассчитывала обороняться. Но как-то все не получалось это. То, что ее бывший пытается пугать ее, угрожая и сжимая пальцы на ее шее, мы знали уже давно. Синяки на ее шее мы видели неоднократно, и мы умоляли ее уйти к родителям. Но она была слишком смела. И, наверное, слишком в этом вопросе… не мыслившая стратегически. Один из таких приходов ее мужа закончился трагедией. Все, что он сделал в последний в ее жизни час, происходило в три часа ночи, с четверга на пятницу. Задушил. И как показал следственный эксперимент – воткнул зачем-то уже в бездыханную ее грудь кухонный нож из их кухонного же набора. Слава богу, что в эту ночь в квартире не было их пятилетней дочери, которую заблаговременно забрали на ночь к себе родители Лены. С раннего утра они планировали с Леной ехать на седьмой километр в Одессу. Утром ее отец пытался попасть к ним в квартиру, но не мог. На звонки в дверь он слышал внутри неясный шорох. Своим ключом замок не открывался. С балкона, выглядывая в полголовы из-за перил четвертого этажа, стоя там на коленях, смотрел бывший зять. Ленин папа смотрел на него с низу, из-под подъезда. В-общем…, все закончилось не очень.
Тогда-то я поняла, что же я видела в ночь с четверга на пятницу, в то время как Лена в провинции погибла. Посреди ночи я проснулась. Китайские часы с фосфорными знаками на циферблате, прямо напротив кровати и моих глаз, показывали три часа. И я увидела на соседнем диване желто-белую светящуюся фигуру, с неясными очертаниями. Я не знала, кто это. Фигура светилась чистым ярким светом, было ясно, что лежит человек. И для себя я почему-то решила, что это покойный муж хозяйки – решил засветиться, отметиться для чего-то тут. А может он спал там при жизни? Поскольку такие вещи для меня не в новинку, поскольку я многое я вижу и чувствую, хоть не все мне из этого нравится, из астрального плана, то…я встала обычно, включила свет, сходила в уборную, взяла сигарету и выкурила ее в форточку. После чего я, благополучно повернувшись на бок, уснула, не глядя на того, кто меня разбудил. Но на утро! На утро… той ночи я чувствовала глубочайшую тяжесть, господи, мне было невероятно плохо, словно отравлена, и жизнь не мила во всех возможных проявлениях. И ощущала я такую тяжесть, и ноги мои с трудом ходили, и я не понимала причины. Словно кандалы с гирями – Тянут ноги при каждом шаге. И ты не чувствуешь ног. Не можешь нормально ходить… Я не понимала причины, мне было ужасно плохо. С тех пор в своей жизни я стала наблюдать, что, когда мне становится невыносимо плохо по необъяснимой для меня причине, это означает какую-то трагедию. Потом часто я впоследствии понимала, о каких трагедиях шла речь. Так было и с Грузией летом, так было и с цунами в Японии, так было, и было, и было. Это чувствование не дает собой управлять. Словно какая-то невидимая часть меня – просто барометр, но не давления, а боли. Любого рода.
Когда у меня появился муж, у которого в юности умер брат, то на астральном плане я часто видела Лену и брата мужа. Они улыбались. Но не заговорщически, а так… светло, и так радостно! Я чувствовала в их улыбках и в их радости – радость за нас. Я не знала, свели ли они нас с мужем специально, или они радовались, когда мы уже сошлись… Но много позже, когда мы с мужем уже расстались, мне казалось, что Лена и Кирилл свели нас, для того чтобы… у меня, у нас появилась дочь. Вот такое смелое предположение. Не знаю, правда ли это, права ли я в своих предположениях. Не знаю.
Вернувшись с похорон, я не могла ночью выключить свет, потому что слишком насыщен был астральный план в то время, я слишком остро его чувствовала. И видела. Это неприятно. Ну просто от того, что, когда ты и они – как инопланетяне с разных планет, это может быть неприятно. Только и всего. Я слишком чувствовала и видела многое из того, чего не видят большинство физических людей. И, есть вероятность, что как-то несознательно-специально я погрузилась в этот план полностью. Есть у меня такое подозрение уже сейчас. И здесь на земле было только мое живое физическое тело. Перед собой и боковым зрением – везде я видела движение и движущиеся фигуры. Надо сказать, что движутся они совсем не так, как мы. Вот именно эта скорость, эта изменчивость, непривычная нашему глазу, может быть причиной того, что банальный страх, как инструмент и помощник животного эволюционного выживания, выбрасывает адреналин и говорит: беги! Но те, кому бежать некуда, часто просто сидят на одном месте, с включенным светом. Но обиднее всего тогда было от того, что я не воспринимала ни одного слова из читаемых параграфов, готовясь к экзаменам в институте. И впервые мне было все равно, как будет. В тот момент я так же думала о том, какой я могла показаться для окружающих людей, ведь я могла казаться сумасшедшей, разглядывая эти мельтешащие мутные, практически эфемерные фигуры. Я чувствовала, что Лена со мной рядом. Я знала это. Знала. Я чувствовала других существ, других духов разных планов. И я не могла спать с выключенным светом. Ровно два месяца. И почему-то я не могла есть, почему-то у еды не было вкуса. И казалось, что глотаешь бумагу, тарелку, дерево, клеенку, отраву, нечистоты. Так же, я не смогла сдать сессию.
О том, сколько времени я держала Лену подле себя, говорит тот факт, что у меня успел появиться пес, и успел вырасти до более, чем полутора лет. Потому, что питы начинают сочно, зычно лаять в случае необходимости далеко за год. И за полтора. Потом случилось, что я где-то вычитала, что нужно отпускать близких, что у них есть другие дела. И свое развитие. И что держать их здесь своей любовью и своей тоской…, своей привязанностью нельзя. Нужно отпускать. Мне было тяжело решиться на это, к тому времени я успела сродниться с ней в таком состоянии. Я разговаривала, я думала с ней. Это было так же естественно. Но мысль о том, что ей нужно двигаться дальше, в то время как я пока здесь, прочно засела во мне. И в один из дней я вынесла неимущим костюм, который оставался у меня от Лены. И, … поговорив с ней, пожелала ей доброго, светлого пути. Я попрощалась. Не веря уже, что получится отпустить. Прощалась, и просила двигаться дальше. Несколько раз еще после этого она мне приснилась. И это были мои самые счастливые сны, в которых мы встречались с нею где-то посреди насыщенной зелени оврагов, полян и сосен Сумщины, где я провела свое счастливое детство у маминых родителей. Лена шла по траве и цветам ко мне откуда-то издалека, улыбаясь. Я тоже шла к ней, но у меня получалось медленней, чем у нее. Мы подходили друг к другу и обнимались. Мы стояли, обнявшись так какое-то время, и я чувствовала себя такой счастливой! Счастливой я просыпалась. После этих снов. Собака перестала лаять на Лену, висевшую в воздухе. Лена ушла.
С тех пор прошло двадцать лет. Но боль, та боль, и не ее смерти, а моей ошибки, моей постыдной слабости, дурацкого выдуманного предлога, этой курсовой, этих встреч… моей эгоистичной ошибки до сих пор гложет. Знала ли ее душа…, возможно - да, что тот день рождения был ее последним, двадцатипятилетним? И поэтому ли плакала Лена над моей нетронутой тарелкой в ресторане?… Может быть. Я вспоминаю об этом очень часто. И, возможно, говорю все это и себе, и другим только для того, чтобы вы не пропускали дни рождения близких людей. Мы приходим каждый раз сюда, и нам даны определенные близкие люди здесь. Никто не знает, сколько мы будем здесь вместе.