ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
- Всё в порядке? – обмирая от тревоги, спросила Стелла. Она лежала на кушетке во врачебном кабинете. Врач средних лет с крупными каштановыми кудрями сидела к Стелле спиной, пока обрабатывала данные многофункционального диагностического аппарата, а потом жестом пригласила Стеллу сесть рядом.
- На этом уровне исследования – всё хорошо. Никаких серьезных патологий я не вижу. Таких берут в космонавты.
На экране плод с огромной головой и лобастым личиком подносил ко рту то одну ручку, то другую и бойко толкался.
- Видите, тренируется в гидрокосмосе. Я, благодаря вам, профессионально расту. Первый раз у меня пациентка-неотеник.
- Тогда, может быть, вы поможете мне. Может быть, вы знаете врачей, которым уже доводилось иметь дело с женщиной-неотеником.
- Что вы имеете в виду?
Стелле стало трудно говорить. Ее бросило в жар.
- Я родилась неполных 26 лет назад в результате кесарева сечения. Моя мать попала в аварию с катером, и ее спасти не смогли. Я совсем недавно узнала об этом, и теперь ищу людей, которые могли бы рассказать мне хоть что-то.
Врач участливо выслушала ее.
- Я вам очень сочувствую. Я поговорю со старшими коллегами.
Стелла долго ждала ответа. Спустя две недели хотела уже напомнить о себе, но врач ее опередила. Анестезиолога, уже в то время пожилого человека, не было в живых. Ассистентка уволилась со скандалом и переселилась в Новую Москву. Связи с ней потеряны. Пожилая акушерка по-прежнему работала в больнице. Она отказалась дать свои «координаты», но собеседница Стеллы, зачем-то заговорщицки понизив голос, сказала, когда можно встретить акушерку на проходной.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
- Мои милые ученики, - Ренар, по своему обыкновению, вещал, одетый в белое кимоно, и с банданой на голове. Он лгал, лишь продолжая играть роль божества и Учителя. Говорил Ренар честно. – Эта наша встреча – последняя. Я ухожу туда, откуда явился – к звездам. Я покидаю вас с тяжелым чувством. Для вас самих будет лучше, если вы всё забудете. Я явился сюда преждевременно. Мое учение вам не на пользу.
- Но… почему вы так считаете? – выговорила «полторы Моники».
- Почему я так считаю? – переспросил Ренар, и не ласково, как обычно, а язвительно. – Потому, что вы, мои ученики, уже сейчас мои злейшие враги. И, что еще страшнее, я – ваш злейший враг (10). Дальше будет только хуже. Вас удивляют мои слова? Сейчас я поясню. Давно известно: у врагов и рьяных приверженцев или любителей того или иного явления взгляды на это явление одинаковые. Различия заметные, но поверхностные, а сходство неявное, но глубинное. Простейший пример: развратники и моралисты-кликуши одинаково смотрят на эрос. Для тех и для других это грязь, просто одним грязь нравится, другим - нет.
- Служивый-дурак хуже врага, - брякнул кто-то.
- Заметьте, не я это сказал, - улыбнулся Ренар. – Я никого из присутствующих не считаю дураками. Я ценю и глубоко уважаю каждого из вас, и тем мне больнее. Вы слушали меня, разинув рты. Никто из вас ни разу не взялся спорить со мной. Никто не задал мне ни одного каверзного или неудобного вопроса. Более того – не задали ни одного вопроса по существу. Я имею в виду, такие вопросы, которые позволяли бы развить Учение. Никто из вас ни разу не засмеялся, даже не хмыкнул. Но человек ДОЛЖЕН смеяться над всем, что дорого лично ему. Ведь реальной ценности наших взглядов, святынь, чувств, жизни и здоровья мы не знаем и не можем знать. Юмор – одна из немногих духовных сил, оберегающих людей от фанатизма. У одной моей знакомой был запущенный рак. Опухоль на шее. Так эта женщина, одной ногой стоя в могиле, говорила, что у нее раковая шейка. Неужели вы, практически здоровые, свободные, в безопасности и комфорте не нашли в моих словесах ничего забавного!? Вы считаете мое учение идеальным и законченным? Нет, оно не ЗАВЕРШЕННО, - Ренар усмехнулся. – Вот видите. Я оговорился. Я, его создатель, не совершенен, и учение мое не совершенно и не завершено. То, что существует в моей голове относится к тому, что существует в ваших, как живое существо к окаменелости. Подменить ваше мышление и восприятие своими я бы не смог – к большому счастью. Но исковеркать – да, и это стало бы моим преступлением. А еще подумайте: каково приходится человеку, которого слушают, разинув рты и чьи слова считают законом? Это отсутствие права на ошибку, это неподъемная ответственность, это соблазны. Да еще какие! Две биологини, которые прибежали сюда и устроили тарарам, угоднее высшим силам, чем вы. Потому что они, как умеют, ищут правду. Философы – друзья бессмертных. Так что – прочь отсюда! Никакого наказания, никаких репрессий не будет. Обещаю. Для вас самих будет лучше, если вы никому не расскажете о своем позоре.
Люди не тронулись с мест.
- Я сказал – прочь! – тихо повторил Ренар с гневом.
Только после этого люди стали подниматься и потекли к выходу.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Маленькая акушерка с каре седых кудрей и хмурым взглядом, остановилась, когда ее окликнула молодая светлая женщина.
- Добрый день, - улыбнулась она. – Вы меня не узнаете?
- Нет, - честно сказала акушерка.
- А, между тем, двадцать пять лет назад вы спасли меня. Я неотеник. Моя мать разбилась на катере. Вы делали ей кесарево сечение. Потом меня удочерили.
Сначала глаза пожилой женщины лучились ласковой улыбкой, но вдруг стали холодными и пустыми. Она поджала губы.
- Мне про вас говорили. Что вам нужно?
Стелла потерялась и задала единственный вопрос:
- Сколько кораблей участвовало в аварии?
- Понятия не имею! Сюда привезли только женщину. Я не стану говорить с вами об этом!
- Из-за тайны удочерения? – глухо спросила Стелла.
- Из-за тайны удочерения, - неожиданно обрадовалась акушерка.
Стелла поникла и съежилась. Пожилая женщина смягчилась и погладила Стеллу по плечу.
- В жизни всё бывает. Твоя НАСТОЯЩАЯ мать – та, которая растила. Люби ее и береги.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Под дверью комнаты виднелась полоска света. Рэма рванула на себя незапертую дверь. Стелла, очень бледная, сидела на своей кровати.
- Ты вернулась…
Рэма не могла справиться со своим голосом, и сама не знала, как прозвучали ее слова.
- Нет. Я не вернулась
- Чем тебе помочь?
- Мне нужна правда, - выговорила Стелла и уставилась в пол.
Рэма села напротив Стеллы.
- Где ты живешь?
- Сколько катеров участвовало в аварии!? – Стелла впилась в лицо Рэмы светящимся болью взглядом.
- Один! – выпалила Рэма.
- Я так и знала, - горько усмехнулась Стелла. – Скажи правду хоть первый раз в жизни! Это нелегко, конечно, но ты попытайся.
- Стелла, ну зачем ты ерничаешь!?
- А что мне остается!? Твой коллега клятвенно заверил меня, что катер был ОДИН. В администрации мне отказались дать справку, сославшись на тайну удочерения. Для меня самой это уже не тайна, но они боятся суда. Они люди маленькие и подневольные. Я нашла акушерку – она сказала, что видела только женщину. Допустим. Я ходила и в обычную больницу несколько дней подряд. Там со мной никто не стал разговаривать. Вопрос: если и вправду моя мать одна была виновата в аварии, то зачем тебе понадобилось говорить мне про второй корабль?! - Из бескровного лицо Стеллы стало клюквенным, глаза опухли и казались огромными. – Если ты скажешь, что хотела обелить мою мать, я поверю!
- Обелить? – переспросила Рэма.
- Ну, внушить мне, что она не виновата.
- Стелла, - пробормотала Рэма. – Нет. Там было ДВА катера. Мне проще было бы настаивать, что один. Но нет. И во втором сидел какой-то сопляк, то ли пьяный вдребезги, то ли, как у вас говорят, удолбанный. Чей-то сынок или племянничек. Катер был модели «Альбатрос».
Стелла кивнула. Рэма продолжала:
- Меня вызывали к следователю. Он взял с меня подписку о неразглашении. Поэтому я не могла рассказать тебе об этом. Меня больше не вызывали ни к следователю, ни в суд. И меня это, признаюсь, совсем не расстраивало. У меня была на руках маленькая ты, и дел было невпроворот.
- Насколько я знаю, подписка о неразглашении дается до закрытия дела. Все сроки давно истекли. Ты не помнишь, как звали следователя?
Рэма помотала головой.
- Фамилию точно не помню. Имя какое-то металлическое. Висмут, не Висмут… Скажи мне, Стелла, зачем тебе всё это понадобилось!? – с горечью произнесла Рэма.
- Как это – зачем? Я хочу знать, кто я, знать мои настоящие связи с людьми и всем этим миром, а не жить в мирке, который для меня придумала ты. У меня есть родственники. Такие же лживые и грязные, как я. Они, конечно, не станут общаться со мной, но нам всем нужно знать, что мы существуем.
- Я была для тебя матерью. И я ею остаюсь. Даже сейчас, когда ты меня предаешь.
- Я предаю!?
- Ты говоришь о женщине, которую в глаза не видела, «моя мать», а я заботилась о тебе всю жизнь.
- Эта женщина, скорее всего, любила меня. А ты всегда держала в уме, что я – враг и чужак. Ты мной, в сущности, просто попользовалась.
- Я очень растерялась и испугалась, - негромко сказала Рэма. – Я была неправа. Но ведь до этого у нас было двадцать пять лет. Прости меня.
- Не могу, - глухо выговорила Стелла. – Конечно, я тоже люблю тебя. Конечно, я обязана простить. Но не могу, и еще долго не смогу. Всю жизнь я тебе доверяла. Всю жизнь была уверена, что ты от меня не отступишься. Больше всего на свете я ненавидела и ненавижу ложь. И вдруг – такое…
- Мне было очень страшно сказать тебе об этом, - никогда ещё Рэма не говорила искренне и честнее. – Я боялась, что однажды в ссоре ты бросишь мне «Ты мне не мать!». И потом, далеко не всегда люди хотят выяснять правду о себе.
- Это когда у них есть выбор. Для этого нужно хотя бы знать о незнании.
- А если бы ты случайно, в каком-нибудь кругу болтнула, кто ты, и это стало бы всем известно?
Стелла произнесла очень горько:
- Так или иначе мне предстояло узнать, кто я. Я где-то слышала поговорку: «Правда – нож. Умный берет за рукоять, глупый за лезвие». Правда – действительно нож. Ты могла подать его мне рукоятью вперед, но вместо этого ударила.
Рэма не могла ни слова выговорить в ответ. Стелла поднялась и бесшумно вышла.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
- История, я бы сказала, отвратительно банальная, но мне от этого не легче. Итак, столкнулись два катера. Единственные люди, которые были поблизости – моя приемная мать и ее товарищ, с которыми я уже говорила. И там должны были быть камеры. Камеры. Вот об этом я теперь всё время думаю.
- С «Альбатросом» немного проще, чем со всем остальным, - медленно произнес Мэлор. Стелла сидела, уронив руки на колени.
Стелла и Мэлор отправились в конец Четвертого луча. Здесь был обычный выход из метро, станция кольцевой железной дороги, а позади нее - пустырь, очень похожий на тот, где Стелла и Мара не так давно искали Асю. Дальше – ощетиненный спиралью колючей проволоки бетонный забор. Камеры могли быть в метро, на станции и на заборе. Стелла и Мэлор понимали, что шансы ничтожны. Мэлор честно говорил, что он – либо Козлевич и Кулибин в одном лице, либо технонекромант – в зависимости от возраста собеседника. Весело болтая, он рассказывал, что ему нужны детали из старых систем видеонаблюдения. Тех, что были в ходу лет 25-30 назад. Конечно, технический парк обновляется, старое оборудование уничтожают, но ведь случаются в жизни чудеса…
На станции метро Мэлору и Стелле ответили, что за прошедшие годы камеры меняли два-три раза. В кирпичной будке у забора охранник, занимавший ее почти полностью, пригрозил любителям техники милицией. Так судьба привела их к обшарпанной двери на железнодорожной платформе. Им открыла немолодая флегматичная женщина с отвисшими щеками. Дворник в третий раз спел песенку о своей любви к старой технике.
- Камера на своем месте висит. Работаю здесь 35 лет, а она всё висит. Один только раз стекло меняли, когда мальчишки разбили.
- А монитор, процессор?
Женщина показала – в углу, между ее столом и стеной стоял громоздкий белый ящик. Возглас восторга Мэлора перешел в изумленный свист. Процессор оказался ровесником купола. Работница станции отдала процессор на растерзание, даже нашла набор отвёрток. Она очень любила «башковитую» молодежь. Только забрать процессор с собой не разрешила: инвентарный номер на нем был, и женщина не без оснований опасалась, что однажды от нее потребуют предъявить это чудо техники. Внутри процессор оказался набит серыми хлопьями пыли. У Стеллы и Мэлора сразу зачесалось между пальцами. Дворник осторожно извлек накопитель, выглядевший, как небольшая черная карточка два на два сантиметра. В отличие от многих полуистлевших или ржавых деталей, он был в неплохом состоянии. Уже в дворницкой Мэлору и Стелле стало ясно, что судьба над ними посмеялась: да, они нашли накопитель, но, чтобы прочитать то, что было на нем записано, требовался исправный компьютер или хотя бы «читалка» того же поколения или чуть новее.
Мэлору удалось выяснить, кому из партийных руководителей планеты 25 лет назад полагались служебные катера. Всего на Кибальчиче в то время было пять «Альбатросов-2». Дворник занимался незаконными поисками, Стелла вела законные: в официальной социальной сети Стелла нашла трех из пяти тогдашних бонз, которым полагались «Альбатросы», но не смогла узнать ничего нужного ей ни об этих людях, ни об их родственниках, что, конечно, было бы еще более интересно.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Серый давным-давно списанный планетолет ожидал пуска на стартовом столе. Продуктовые и медицинские укладки, запчасти и оборудование уже находились в грузовом отсеке. В день старта «Профессора Заварихина» Мара пообещала мужу помочь и прилетела в институт вместе с ним, на его катере. Тихоходцев пошел вниз, Моника сказала, что присоединится чуть позже. На крышу института опустился старый немного облупившийся ярко-желтый катер. Знакомая Монике полная молодая женщина вылезла из противоперегрузочного костюма, как линяющее насекомое из старых покровов, бросила его на кресло. Оставшись одна на крыше, Моника подбежала к желтому катеру и сбросила шифр замка. Едва полукруглая крыша катера поднялась, Моника схватила костюм и быстро утащила к себе – рассудила, что он может пригодиться. Комбинезон был как будто специально для нее сшит. К шее и запястьям Моника прикрепила датчики состояния пилота.
Моника вела катер, чуть позади другого, серебристого, к концу третьего луча. Монику дразнила переходящая в азарт надежда. Монике предстояло пройти через систему шлюзов и оказаться в транспортном отсеке «Профессора Заварихина». Сразу после этого, Моника бросилась бы из транспортного отсека в головной, и вручную запустила планетолет. Расстояние до Новой Москвы чуть больше, чем до Изумрудной Планеты. Серебристый катер вскоре опустился на крышу дома. Неожиданно Моника поморщилась от неприятного звука из динамиков.
- Катер номер М-170518 на снижение!
С улиц, как черные блестящие мухи, поднялись беспилотники. Они выстроились по бокам и позади от катера. Моника перевела катер на ручное управление, открыла «Настройки» бортового компьютера, пропустила несколько предупреждений и в одну из строк ввела значение, которого не могло быть. Стоило ей ткнуть кончиком пальца кнопку «Да», на экране стали вращаться песочные часы. Моника вновь поморщилась от треска в динамиках, а затем ровный баритон произнес:
- Говорит генерал-полковник милиции Вольфрам Суханов. В ваших интересах сдаться добровольно и сотрудничать со следствием.
- Хе-хе. Имейте в виду, что связь со мной возможна только по радио, - сказала Моника не без ехидства. – Катер полностью на ручном управлении. Вся электроника зависла.
- Как это – зависла!?
- Я сама ее подвесила.
Сказав это, Моника громко включила радио. Оно ловило только две волны, на одной вещали об успехах народного хозяйства, а на другой заканчивалась песня XX века о летчиках-героях, которые пожертвовали собой и отвели неисправный самолет от города. А Моника теперь сделала нечто обратное – повела катер к центру города. Там его точно не стали бы сбивать. В первую очередь ей нужно было оторваться от дронов, во вторую – посадить катер и выскочить из него. Заглядывать дальше не имело смысла.
- В эфире «Голоса Земли» - программа, посвященная старинной музыке.
Вольфрам сидел, наклонившись своим худым, очень моложавым лицом с тонкими резкими чертами почти к самому монитору и сощурив маленькие ледяные глаза. Его помощнику, молодому милицейскому офицеру, оставалось только смотреть в стриженый, серый от седины затылок Суханова.
По радио рассказывали историю песни «Comin' in on a Wing and a Prayer» и включили ее перевод – «Песенку бомбардировщиков».
Над Площадью Ленина Моника закричала, надрывно и отчаянно:
- Я в штопоре!
Катер, вращаясь вокруг своей оси, полетел по спирали вниз. Люди на площади кричали. Многие бросились врассыпную, кто-то наоборот остолбенел – этих пытались утянуть прочь. Вольфрам вполголоса ругнулся, его помощник ничего не расслышал, зато расслышала Моника, и сердце у нее подпрыгнуло.
- Штопор управляемый, - выговорил Вольфрам и медленно выпрямился.
- Ну конечно, управляемый, - невозмутимо ответило меццо из колонок его компьютера.
Два беспилотника застыли в воздухе, и Вольфрам увидел в двух окнах программы песочные часы.
- Я не дамся вам живой! – сказала Моника холодно, почти торжественно. – Если вы сейчас не посадите дроны, я направлю катер в здание!
Моника осмотрелась, сбалансировала катер и увеличила скорость. Катер несся на зеленоватые стекла Дворца Науки и Культуры. Возле самых стекол катер сделал петлю: пролетел некоторое время вверх, перевернулся в воздухе и оказался позади еще двух беспилотников. Один из них вышел из строя и начал медленно снижаться, как и было нужно Монике, но еще один через мгновение устремился за катером. Над Проспектом Первого Луча она сделала кобру: катер встал на хвост, чуть не запрокидываясь назад, что и вправду напоминало движения кобры. Катер пролетел низко над проспектом.
Повсюду на разные голоса завывала сигнализация.
Катер набирал высоту, уличные шумы становились всё тише и глуше. Только в кабине что-то пронзительно пищало. Моника, морщась, оглядывалась. Пищала система мониторинга состояния пилота – частота сердечных сокращений, давление... На значения Монике даже смотреть не хотелось.
- Орет, как адский кот, - сказала Моника, отключила систему и сделала радио еще громче.
- Моника, ну что? – осведомился Вольфрам.
В ответ Моника пропела:
- Бак пробит, хвост горит, и машина летит на лживом слове и на одном крыле!
Некоторое время Вольфрам и младший чин слышали только дыхание Моники: громкие короткие вдохи и протяжные тяжелые выдохи.
«Дыши! Дыши!» - кричал из глубин ее памяти голос инструктора из летной школы на Кулле. Тренировка в центрифуге. Моника, как могла, сжимала мышцы ног и живота. Брови ползли ей на глаза; нижние веки, углы глаз и щеки оттягивало вниз. С двух сторон начала сдвигаться темнота. Моника понимала, что поле зрения будет сужаться, пока не схлопнется, а за слепотой последует беспамятство.
«Дыши! Дыши!»
Когда катер набрал высоту, Моника часто заморгала и некоторое время сидела, запрокинув голову. Катер застыл в воздухе под самым сводом Купола, рядом с ним – последний беспилотник. Моника не добилась своего. Небо было серым и мутным, но по своему рукаву Моника поняла, что мир для нее начал выцветать. Она перезагрузила бортовой компьютер, но, едва он загрузился, на мониторе возникли песочные часы. Катер оставался на ручном управлении. Ближайшая посадочная площадка была на крыше гостиницы. Морщась и встряхивая головой, Моника нажала на несколько клавиш на приборной панели.
- Гостиница «Астронавт»!? – выдохнула Моника, и через некоторое время услышала в ответ писклявый девичий голос:
- Слушаю.
- Запрашиваю аварийную посадку. Катер М-170518.
Динамики молчали несколько затяжных секунд.
- Подождите.
Моника судорожно дышала.
- Послушайте. Посадка аварийная. Катер неисправен. Мне плохо. Если я сейчас потеряю сознание, катер рухнет или врежется во что-нибудь!
- Мне нужно переговорить…
- Будьте вы прокляты!
Моника осмотрела приборную панель. Кнопки «Приводнение» на ней то ли не было, то ли Моника в ужасном состоянии смотрела и не видела. Конструкция катера была такова, что удар о воду не должен был быть слишком сильным. Этими мыслями Моника пыталась унять режущий страх, снижаясь к блестящей, туго изогнутой реке в чешуе мелких волн. Небо, крыши в отдалении, три высотки, деревья, набережная – всё в ровном красном тумане. Уже у самой воды Монике пришлось сделать последний рывок вверх. Из-за изгиба реки на нее неслось маленькое суденышко. Два испуганных лица. Крики. Катер приводнился, не задев суденышко, и застыл у самого берега.
Набережную оцепили. Катер М-170518 ненамного заполнился водой. Из динамиков продолжала нестись какая-то развеселая музыка: гудели духовые и взвизгивали скрипки. Моника была без сознания, иззелена-бледная, не похожая на себя. Когда ее на носилках поместили в медицинский катер, то заметили, что она что-то крепко сжимала в кулаке. Вольфрам наклонился к самому лицу Моники, с усилием разжимая ее пальцы своими.
- Гори в аду, с..а!
Вольфрам вырвал из ее руки маленький, красиво вышитый мешочек. В порядке обыска саше тотчас вскрыли. Вольфрам вытряхнул на свою ладонь несколько тяжелых металлических шариков.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Моника очнулась совершенно разбитой. Она была вне опасности, но без помощи медсестер не могла даже дойти до уборной. Монику тошнило и шатало. Неподъемная мутная голова была как будто набита мокрой ватой. Боль от ушибов, полученных при посадке, гуляла по всему телу. Моника почти ничего не ела; более того, запах щей, в урочное время разносившийся по больнице, был для Моники отдельным мучением. Палата находилась на верхнем этаже больницы, у дверей дежурила охрана. Моника не противилась лечению, но и понемногу наступавшие улучшения ее не радовали. Душевное состояние было хуже всех болей и дурноты. Моника не хотела верить, что это – конец, но верить приходилось. Дальше – суд и тюрьма, может быть, на Луне, может быть, где-то еще. Даже если кто-то где-то и получил её сигнал, то едва ли найдет ее в советском изоляторе, тюрьме, лагере. Да и станет ли искать и рисковать, вытаскивая ее оттуда. Вероятность освобождения стремилась к нулю.
«Авиашоу» над головами людей было, конечно, худшим поступком в жизни Моники. Однажды она расплакалась в голос от стыда. В этот момент в палату вошла молодая медсестра с вечно перекошенным губастым лицом. Из двух медсестер, приходивших к Монике, эта была настроена враждебно, то и дело огрызалась и грубила. Она замахнулась на Монику, хотя и без явного намерения ударить.
Прошло еще два дня, и отношение угрюмой медсестры к Монике изменилось так внезапно и резко, что Монике стало чуть не страшно. Теперь медсестра улыбалась, была вежлива и предупредительна, но без нарочитости и подобострастия. Моника не находила этому объяснения, и ей было интересно, чем кончится дело.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Стелла поливала цветы. Очередь дошла и до сансивьеры в чайной. И вдруг Стеллу как будто ошпарило. Она поспешно переставила кашпо на пол, сфотографировала черную коробку, на которой больше двух десятков земных лет стоял тот или иной цветок, и отправила фотографию Мэлору с вопросом «Это - то самое?». Почти сразу пришел ответ: «Да. Где ты его нашла?». Разбитый монитор от этого компьютера Моника видела в удивительной комнате. Стелле удалось благополучно вынести из института процессор и отвезти его в дворницкую. Монитор у Мэлора был.
- Ну, если рванет или загорится… - сказал Мэлор и нажал на кнопку включения. Не рвануло и не загорелось, компьютер очень долго просыпался после многолетнего сна. К счастью для Мэлора и Стеллы, записи с камеры были в образцовом порядке. Быстро нашли день, предшествовавший дате рождения Стеллы. Девять часов вечера. В темном небе появилось две пары огней. Одна двигалась ровно, другая шаталась и прыгала. Очертания воздушных катеров были пусть и слабо, но различимы, и можно было понять, что по правилам летел крошечный одноместный, что называется «женский» катер, а плясал и заваливался «Альбатрос» в два раза больше. Пары огней сблизились почти мгновенно, маленький катер метнулся вверх, «Альбатрос» тоже. Стелла вскрикнула и схватилась за лицо.
- Верх и низ перепутал, придурок! – сказал Мэлор в воздух.
У Стеллы внутри бился ребенок.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Вскоре случилось несчастье. Мэлор засиделся у приятелей, отправился домой, пошатываясь, и заснул на остановке. Его затолкали в милицейский катер. В отделении молодой человек скончался, как написали в заключении, от кровоизлияния в мозг.
Через три дня Стелла ехала в морг. Она была в странном состоянии. Чувства обострились, всё казалось бесконечно прекрасным, и от всего было больно. Поезд летел в прозрачном тоннеле мимо городского сада, мимо белых яблонь, которые Мэлор больше не увидит.
На прощание пришло больше людей, чем сам Мэлор мог бы ожидать. Ещё через несколько земных суток на Кибальчич должен был прилететь отец Мэлора – забрать урну. Заря рыдала в голос. Стелла не могла заплакать. Увидев покойного, она вскрикнула и отшатнулась: всё его лицо было размозжено и разворочено. Но и без этого Мэлор не был больше похож на себя: желтая кожа обтянула лобную кость и скулы. Жизнь – это динамика и самоупорядочение, а Мэлор, холодный и восковой, теперь находился в мире неподвижности и распада. Мира, где всё противоположно миру живых, и потому враждебно. Стелле представлялось, что смерть – это ненасытное НИЧТО, которое ломится во все двери, затекает во все щели. У нее нет ни настоящего имени, ни облика. А люди пытаются поставить заслон, противопоставляя ей образы жизни.
Зачем живым понадобилось раскладывать гвоздики у мертвого на животе и на ногах!?
У гроба приятно пахло, но этот сладкий запах сделался для Стеллы омерзительным и страшным.
Стелла несколько раз сфотографировала умершего.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Искра и Стелла полулежали в постелях, у каждой на лице голубоватые отсветы от дисплеев. Искра хихикала. Стелла, печатая, чуть не плакала.
«Уважаемые члены редакционной коллегии!» - так она начала письмо в редакцию газеты «Правда». В письме Стелла рассказала о своем рождении, о странных препятствиях, с которыми столкнулась в своих поисках, о друге, без которого эти поиски были бы не возможны, и его гибели. Да, Мэлор и Стелла были исключены из комсомола и вообще грешны. Да, неотеников не любят, и на это есть причины. Да, мертвых нельзя оживить…
- Стелла! – окликнула ее Искра, услышав сдавленные рыдания. – Что с тобой?
Стелла вытирала слезы, чтобы не попали на коммуникатор. Искра села к Стелле на краешек кровати.
...Но Стелла просит о помощи не для себя, а для всех жителей Кибальчича. Стелла сделала всё, что могла, и очень просит журналистов «Правды», у которых больше возможностей, провести свое расследование.
«Прикрепляю три файла: видео с камеры наружного наблюдения, фотографию погибшего и заключение о его смерти».
Назавтра Стелле прислали ответ из редакции, что письмо получено, но больше ничего не происходило. Стелла снова обращалась в редакцию – ей снова обещали помощь, но просили понять и подождать.
«Я ничего не понимаю. Отказ, как и согласие может быть вежливым! Зачем «кормить людей завтраками», заведомо не собираясь помочь? Зачем подводить?!».
Искра твердила, что нужно написать самому генсеку СССП. Стелла отвечала, что для веры в доброго царя, наследственного монарха, который теоретически может быть этаким «счастливым принцем», больше оснований, чем для веры в доброго генсека. Хотя царь и вправду не так страшен, как его псари…
Главный редактор «Правды» переслал письмо Стеллы своему давнему приятелю – Вольфраму Суханову. Некоторые журналисты всерьез решили заняться этим делом. Редактор не возражал, но нагрузил их работой, которую нужно было закончить «вчера».
Вольфрам проклял всё на свете: эта единственная камера… Кто мог предвидеть… О гибели молодого человека Вольфрам ничего не знал, поскольку и не стремился знать.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Тихоходцев сидел на покрышке от шасси, внутри наполненной землей; на клумбе не росло ничего, кроме таблички «Цветы не рвать». Он побывал в распивочной и теперь честно пытался встать и пойти домой. Неожиданно он вздрогнул всем телом. Возле желтого катера Тихоходцев увидел Мару – спиной к нему, в дешевом пальто, в юбке ниже колен. Волосы были убраны под кепку. Тихоходцева бросило вперед, к ней.
- Ма-а-ара!
Ульяна, быстро обернулась: рядом с ней стоял Тихоходцев, растерянный и в непотребном виде.
- Велеор Владленович, - сказала Ульяна с сочувствием и укоризной, - ну что же вы!?
- Прошу пардон, - выговорил Тихоходцев, сделал два шага и рухнул. Ульяна помогла ему подняться и ухватиться за ее шею одной рукой, а другую его руку вытянула вперед. Так, «вальсируя», они подошли к катеру, Ульяна усадила Тихоходцева на заднее сидение и спросила у него адрес. Тихоходцев смог ответить правильно.
- Меня гонят из партии за утрату бдительности, - выговорил он. – По делу пока прохожу как свидетель. А дальше… Меня не пускают к жене в больницу. Они говорят, что моей женой она считаться не может. Ну и что! Мне этот обман в тыщу раз дороже всей этой чертовой действительности! Никто не делал меня таким счастливым, как ОНА! Я люблю ЕЁ больше всего на свете!
Если бы Моника сейчас услышала его, возможно, отнеслась бы к нему с большим сочувствием и меньшим отвращением.
Так же вытягивая вперед руку Тихоходцева, Ульяна довела его до квартиры. Дверь им открыла Гертруда. Ульяне стало очень неловко, и она не придумала ничего остроумнее, чем спросить:
- Ваше?
Гертруда театрально всмотрелась в сына, кивнула «Наше!», и очень грубо потащила Тихоходцева в комнату. Почти сразу женщина вернулась.
- Даже не думайте, что я вас отпущу без чая.
Ульяна должна была догадаться, что приглашение попить чаю – это извинение Тихоходцевой за себя, за сына и мужа. Ульяна, разумеется, не догадалась и немного попятилась.
- Нет-нет, спасибо.
- Как вам угодно, - обиделась Тихоходцева.
«Ах так! Я еще перед тобой унижаться буду!».
Ульяна вежливо попрощалась и сбежала вниз по лестнице.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Наутро Тихоходцев, рыдая в голос, рассказывал сестре и матери о катастрофе, в которой вся семья оказалась по его вине. Он ожидал слез, ругани и страшных обвинений, и был поражен, когда мать и Ася стали утешать его.
- Комсомол – дерьмо, - твердо сказала Ася. – Честным людям там не место. Если меня оттуда исключат, я буду очень рада.
- И что ты тогда будешь делать? – удивилась Гертруда.
- Стану дворничихой. Самые интересные люди теперь становятся дворниками, - с уверенностью сказала Ася. Это было так странно, что Гертруда даже не стала возражать. Она просчитывала – как ликвидировать эту катастрофу.
Дети Тихоходцевой очень любили, когда она надевала все ордена и медали. Тогда Велеор и Ася забывали все ссоры и молча, восхищенно любовались. У Тихоходцевой-старшей сохранились старые связи. И вот, надев строгий элегантный костюм и весь «иконостас», она премило щебетала с нужными людьми по видеосвязи. Один из них пригасил ее в гости. Гертруда вернулась из гостей не совсем твердой походкой, но очень довольная.
Ей удалось отвести беду, но Тихоходцев был очень плох. Гертруда боялась, что он сопьется, но, к счастью, он понял, что алкоголь ему не помогал. Отвращение к собственной работе стало нестерпимым. Тихоходцев не выходил из своего кабинета, на упреки руководства в небрежности Велеору было наплевать. Он был опустошен и раздавлен. Всё напоминало ему о Маре – места, предметы, звуки, запахи – и всё причиняло боль.
«Как это пережить!?» - ответ на этот беспомощный вопрос находился сам собой: жизнь продолжалась. Велеор не смог возненавидеть Мару, кем бы она ни была. Десять раз на дню ругал и проклинал ее, десять раз - желал ей освобождения и счастья.
Соседи по коммунальной квартире проводили Ульяну в новую жизнь и пожелали встретить ново-москвича с пропиской. Стелла лежала на сохранении. В лаборатории осталась одна Искра.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
- Пойдемте на процедуры, - сказала губастая медсестра.
Из коридора больницы, где их сопровождали конвойные, Моника и медсестра зашли в процедурный кабинет.
- Подождем минуты три-пять, - чуть слышно сказала женщина Монике. Никакие процедуры она Монике не делала, и вскоре выглянула в коридор. – Идемте.
Медсестра повела Монику через дверь с табличкой «Запасный выход» на узкую лестницу. Мелькнули бело-синие стены и серые пыльные ступени с бордовыми полосами по краям. Прошли еще один узкий коридор с низким потолком. Последний подъем – по гудящим темно-зеленым металлическим ступеням к расчерченному прямоугольнику серого неба. Женщины оказались на крыше больницы, на взлетно-посадочной площадке, где в два ряда стояли медицинские катера. Моника смотрела на них шальным взглядом и не могла двинуться с места. Вдруг ее затошнило, и из глаз брызнули слезы.
- Подождите, - пробормотала Моника.
- Вы боитесь лететь? – спросила медсестра с тревогой и сочувствием.
- Ничего, - ответила Моника и выпрямилась.
«Я здесь хозяйка, а не страх!».
Но ступни как будто приросли к покрытию площадки.
- Ну! – чуть слышно крикнула сама себе Моника и вошла в катер вслед за медсестрой. Та сказала Монике лечь на носилки и пристегнуться. Протянула женщине маленькое махровое полотенце морковного цвета, чтобы Моника могла закрыть себе глаза. Сначала Моника так и сделала, но затем стащила его с лица. Ей было спокойнее, если она могла видеть всё, что происходило. Полет Моника перенесла легче, чем ожидала. Медсестра вела катер на небольшой высоте и очень плавно. Она посадила катер на крыше жилого дома. Официально это был вылет по вызову, оказавшемуся ложным. На крыше их ждала Астра Швецова в своем катере, и Моника пересела в него. Так Моника оказалась в однокомнатной квартире, доставшейся Астре по завещанию какой-то дальней родственницы.
Астра сразу принялась хлопотать, но старалась делать это как можно менее навязчиво. Она дала Монике новую ночную рубашку и черный домашний халат, по покрою напоминавший кимоно. Вообще в немногочисленных украшениях обыкновенной квартиры чувствовалась тоска по Японии. Некоторое время Моника лежала на диване и боролась с желанием почувствовать себя свободной. Предложение пообедать приняла с большим энтузиазмом. За обедом болтали о пустяках. Астра смущалась и мялась, но, наконец, решилась:
- Пожалуйста, простите Ренара и примите его. Он очень страдает.
- Страдает? – озорно переспросила Моника и со злодейским видом потерла руки. – Это хорошо!
Астра улыбнулась.
Ренар появился поздно вечером. Моника лежала на диване в комнате. Моника поспешно села, Ренар опустился рядом с ней и обнял, но она застыла в его руках. Затем приставила руку к шее.
- Я пыталась улететь на «Профессоре Заварихине». Для этого я сделала дубликат ключа, принадлежавшего моему мужу. С помощью этого ключа можно было попасть на космодром. Но теперь у меня нет ни ключа, ни катера. Медальона с импактитом тоже. Я сказала тебе всё, что знала. Сказала с рукой у горла. Я смертельно устала. Я очень плохо себя чувствую. Что тебе ещё нужно!?
- Да мне ничего от тебя и не нужно, - пробормотал Ренар. - Неужели ты думаешь, что я вытащил тебя только для того, чтобы что-то у тебя вызнать?
Моника пожала плечами.
- Как же ты с таким гадом играла все эти годы?
- Любовь зла, - невозмутимо отреагировала Моника и горько усмехнулась. – Сколько я должна тебе заплатить, чтобы больше никогда не видеть и не слышать?
- Всех сокровищ вселенной не хватит, - весело ответил Ренар, но ему вдруг как будто резануло по внутренностям. – Давай продолжим Игру. Как будто ничего не было.
- Так не бывает…
- А мы будем первыми. Ни на кого, кроме тебя, больше смотреть не хочу!
Моника сидела с надменным непроницаемым лицом, откинувшись на спинку дивана, сцепив руки на коленях. Только слева на груди чуть дергалась пола халата. Ренар заметил это, и одновременно почувствовал ликование, стыд и сочувствие. Он приник лицом к лицу Моники, сжал ее в объятиях, гладил, целовал. Моника не противилась, но и лаской на ласку не отвечала. Она понимала, что ей вряд ли хватит душевных сил прогнать Ренара, но была готова к любой его будущей гнусности.
«Это и есть Игра» - думалось ей.
Наконец он разомкнул объятия, и сел рядом и заметил:
- Ты очень похудела.
- На тебя невозможно угодить. Полнею – плохо, худею – опять плохо.
- Хорошо, что похудела, – искренне возразил Ренар. - Но лучше бы не так.
- Еще и не так!
- Должен тебя кое-о-чем предупредить, - сказал он и встал с дивана. - Мы с тобой не просто доили этот Мир. Мы - благородные разбойники, прогрессоры и миссионеры. Мы хотели принести людям свободу и возможность проявлять инициативу. А что касается моей божественности – на Кулле принято обожествлять тех, кто достигает исключительных успехов в каком-либо деле.
- А-а, - пропела Моника.
Ренар пошел на кухню за чаем, и, пока он там чем-то звенел и громыхал, Моника сидела с закрытыми глазами. Его слова кое-что объясняли, но далеко не всё. Монике было очень интересно: как Ренар заколдовал Астру? Почему мышь рискует свободой и жизнью ради двух лисиц? Ведь Астра и ей подобные неглупы и образованны. Что могло быть общего у богатого деляги-афериста с бедными честными труженицами? Не могли же они не понимать, что «враг моего врага не всегда мой друг». Нет, ничего дьявольски тонкого и хитрого Ренар не творил. Дело было в представлениях самой Астры, ее страхах, собственных и унаследованных, и в мучительном стыде за эти страхи. Она не была героиней и считала себя трусихой. Ренар и Моника не боялись того, чего боялась Астра. Они, играючи, весело и изящно уводили из-под чьего-то носа деньги, которых «простые люди» все равно никогда бы не увидели. Кроме того, Астра знала, что Ренар мог быть добрым. Он спас ее сестру. Это – факт.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Ренар и Моника рассказали друг другу обо всем, что происходило с ними за последнее время. Ренар рассказал о Мэлоре с его радиостанцией. Теперь у Моники были знания, как получить доступ к локальной сети космодрома, а у Ренара – оборудование. Только лететь Моника пока что не могла из-за травм. На «Грейс» не было пассажирского отсека.
Ренар решил показать Монике фотографии с квартирника, которые ему когда-то прислал покойный Дворник, и, наконец, самому их посмотреть. Фотографии были красивыми, живыми, обычная квартирка казалась уютным волшебным миром, но внимание Моники и Ренара почти сразу привлекло другое: на всех фотографиях со вспышкой зрачок левого глаза Ренара получился белесым. Это – один из признаков ретинобластомы.
- Я не хочу тебя пугать, - осторожно произнесла Моника. Ренар позеленел, но ему удалось мужественно улыбнуться.
Моника уткнулась лицом в его плечо и разрыдалась. Ренар, совершенно растерявшись, принялся ее утешать. Моника плакала долго, обхватывая и сжимая его обеими руками. Она всё ему простила. В душе остались только любовь и страх за Ренара.
«Что хочешь делай. С кем хочешь трахайся. Только живи! Только живи!».
- Пойти к врачу – то же, что пойти в милицию, - подумала Моника вслух.
Ренар махнул рукой: «И так бесполезно».
- Ты должен улететь отсюда.
- А ты?
- Улечу потом.
- Я никуда не полечу без тебя.
- Болван.
- Я не дикарь, чтобы принимать жертвы.
- Это не жертва, - спокойно ответила Моника. – Это нужно мне. Я не перенесу твою смерть. Ещё поведешься ТАМ с отцом Плюхи, будете ночами шататься по моей комнате и обсуждать мой ужасный характер и целлюлит на заднице.
- На том и этом свете я буду говорить о тебе только хорошее, - ответил Ренар серьезно и искренне. Пошутить и улыбнуться не удалось. - Объясни, как устроена эта адская машина, а дальше я справлюсь.
Весь вечер Моника и Ренар просидели на кухне, что-то чертили на бумажках и сжигали их в большой керамической миске. Никому прежде Моника не рассказывала, как устроен ее корабль, как открыть его люки. Для нее была невыносима мысль, что эта помощь могла обернуться для Ренара либо быстрой гибелью, либо неволей, означавшей медленное и мучительное умирание. Но страх Моники точно не помог бы им.
- «Грейс» стоит на резервной посадочной площадке. Она была готова к взлету. Баки полные. Продуктовая укладка в морозилке. В аптечке всё годное.
В настройках автоматики космодрома изменилось лишь одно значение, но к стартовому комплексу №2 установщик покатил вместо грузового корабля изящную белую «Грейс». Работники ЦУПа перекрикивались, перебегали с места на место – кнопки, ответственные за управление СК №2 не действовали. Перезагрузка не помогала. А затем в главном зале ЦУПа отключилось электричество. Взлет «Грейс» отслеживали с чердака заброшенного дома на окраине.
Кабина катера была герметично закрыта. Кислород поступал в маску, почти впившуюся краями в бледное и мокрое от пота лицо Ренара, когда он ждал открытия шлюза в узком пространстве в конце третьего луча. Но вскоре Ренар увидел на пусковом столе готовый к вертикальному взлету белый, металлически блестящий корабль с черной полосой по краю крыльев. На крыльях имя «Grace O'Malley» и красно-синий флаг с аксолотлем-уроборосом. Транспортный люк был открыт, но, стоило катеру с Ренаром оказаться внутри, закрылся.
- Я в корабле! – громко сказал Ренар.
- Воздух должен поступить в течение минуты, - ответила ему Моника. - И быстро – в головной отсек.
Так и произошло. Ренар видел это по светящимся табло. В головном отсеке под креслом и вправду оказалось два скафандра. Ренар быстро надел тот, что предназначался ему. Под «Грейс» заклубились дым и пламя, опорные фермы и кабель-мачты отклонились от нее, и вскоре корабль скрылся из вида в черном звездном небе. Через короткое время Моника и Ренар в последний раз обменялись радиосигналами. Только после этого Моника почувствовала, что обессилена. Спускаясь по лестнице с выбитыми окнами и открывая дверь, она не была уверена, что в следующее мгновение будет жива и свободна. Страх стал понемногу оставлять Монику только через несколько дней.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
В положенное время Стелла с большой сумкой, набитой всем необходимым, приехала в родильный дом. Врачи обращались с роженицами, женщинами разных возрастов и судеб, очень тактично и бережно. Роды у Стеллы начались на следующий день. Стелла долго терпела, но всё же начала кричать от боли. Наконец Стелле поднесли к самому лицу кричащий комок, заляпанный серой жидкостью. Страшненькую и умилительную синеглазку с рыжеватыми, длинными для младенца волосиками крепко держали руки в розовых перчатках.
- Кто это? – строго спросила акушерка.
- Это моя дочка, - проговорила измученная Стелла. – Её зовут Искра.
Ребенка, по традициям, не менявшимся с XX века, унесли. У Стеллы и крошечной Искры не было заветных сорока минут после родов.
Стелла оказалась в числе тех счастливых женщин, которым в материнстве открывается добрая истина о себе и других. Стелла позвонила Рэме, опередив ее лишь на мгновение. Они заплакали, простили друг друга и воссоединились.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Дзефа Лавренова, директриса психиатрической больницы, еще молодая, очень энергичная, стильно подстриженная темноволосая женщина разговаривала с обритой наголо пациенткой. Она была истощенной и бледной до прозрачности, но с заметным животом – молодая женщина родила две недели назад. Она утопала в грубой и потертой казенной пижаме, на лице и руках краснели свежие ссадины.
- Можешь грозить судом, сколько хочешь, - сказала Дзефа. – Тебе известно, что ты лишена дееспособности?
- Как это? – проговорила Стелла.
- Заочно.
- Неужели депрессия и тревожное расстройство – достаточные основания для лишения дееспособности?
- Депрессия? Тревожное? – усмехнулась Дзефа. – Да нет, у тебя кое-что посерьезнее. Вот тебе решение суда. И не вздумай устроить здесь то же, что в роддоме.
Дзефа протянула Стелле распечатку. Листы бумаги плясали в руках у Стеллы. На бумаге остались влажные следы от ее пальцев.
- Ну что, - осведомилась Дзефа. – Будешь в суд подавать? Ну, может, хоть в милицию позвонишь? А, нет? – Дзефа смерила Стеллу пронизывающим тяжелым взглядом. – Имей в виду: я здесь всё про вас знаю. Я наблюдаю за каждым из вас.
Стелла не заплакала. Все ее мысли были об освобождении и о дочери. Стелла испытывала боль, говорила, ходила – живому человеку трудно поверить, что он уничтожен.
Стелле вспомнились последние минуты ее прежней, настоящей жизни. Утром последнего дня перед выпиской в палату привезли тележку, в которой, как поленья, лежали спеленатые младенцы. Они оглушительно вопили. Единоличное меньшинство крепко спало. Медсестра раздала пятерых младенцев соседкам Стеллы.
- А где моя!? – вскрикнула Стелла.
Только сейчас Стелле стало окончательно ясно, что произошло. Ей за глаза поставили диагноз «сутяжно-паранойяльное развитие личности». Документ об этом пришел в роддом вместе с решением об изъятии ребенка. С большим трудом Рэме удалось добиться, чтобы внучку отдали ей, а не в дом малютки. Стеллу принудительно отправили на Луну. Теперь лишили и дееспособности.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Стелла уже знала чуть не каждую плитку пола на втором этаже. В палатах стояли только койки, никакой другой мебели, даже прикроватных тумбочек, не было. На Луну привозили больных не только с Кибальчича, но и с некоторых других планет. Больница была переполнена. Некоторые пациенты ночевали в коридоре в инвалидных креслах. Для Стеллы койка нашлась, но Стелла сама, добровольно поменялась местами с молодой женщиной по имени Лора. Стелла думала, что ей будет лучше из ночи в ночь спать пусть и сидя, но в относительном одиночестве, а не в палате, где каждая из четырех женщин боролась с болезнью и побочными эффектами лекарств. В этом кресле у Стеллы затекала и мучительно болела спина.
Мимо прошла медсестра Гвоздика Кравчун - огромная, пухлая и квадратная, как подушка. Стеллу обожгло страхом. Кроме Гвоздики Стелла боялась еще двух санитаров, Вила и Ревдита. Несмотря на различия в чертах лиц, из-за их одинакового тупого и злобного выражения, эти двое были похожи, как братья. Оба с татуировками. У обоих – уголовное прошлое.
Стелла энергично прополоскала в воде с моющим средством большую прокисшую тряпку. Руки Стеллы были как будто в красных перчатках; разъеденная сухая кожа трескалась. Это была трудотерапия. Оплата не предполагалась.
Гвоздика, в тот день дежурная, заняла свое место на посту. Из палаты вышла Лора. Стелла продолжала мыть пол и искоса наблюдала, как Лора сутулясь, подошла к посту и осторожно спросила:
- Скажите, пожалуйста, нельзя ли мне связаться с Кибальчичем?
- Нельзя! - протрубила в ответ Гвоздика. – Не видишь, я дело делаю?!
- Я подходила к вам час назад, - не отступала Лора. – Вы сказали мне подойти попозже. Я бы ни в коем случае не стала вас беспокоить, но мне не вернули коммуникатор.
- Пошла вон!
Лора вскинулась, но сразу поникла, отошла в сторону и заплакала.
Стелла приставила швабру к стене и подошла к посту.
- Мы имеем право на общение с родными, - сказала она. – Мы пациенты больницы, а не заключенные в тюрьме!
- Пасть свою закрой. Ты вообще – никто.
- Да. Я никто, - спокойно ответила Стелла. – Но Лора вменяема, дееспособна и имеет право на общение либо по личному коммуникатору в установленные часы в присутствии персонала, либо по стационарному коммуникатору на посту.
Стелла наизусть знала «Правила внутреннего распорядка» больницы и вела тихую войну с персоналом, включая ее величество Дзефу. Лора схватила Стеллу за руку и потащила в палату.
Лору отправили на Луну, как и Стеллу, сразу из родильного дома. Лору сразила послеродовая депрессия; женщина могла погибнуть. Сейчас Лоре было уже намного лучше. Ее трудотерапия состояла в обслуживании автоматических швейных машинок, которые шили длинные черные мешки с молниями. Лора не сомневалась, что муж теперь оставит ее. Она сама собиралась предложить ему развод, чтобы избавить от тяжелого выбора и не бросать на мужа тень. Но Лору мучил другой страх, что ей не дадут видеться с ребенком. Этот страх жег ее, выворачивал, вгрызался во внутренности. Лоре было нужно поговорить с мужем по коммуникатору и услышать голос маленького сына.
- Ты с ума сошла! – шепотом закричала Лора на Стеллу. – Ты же лезешь чудовищу в пасть!
- Да. И пусть оно подавится!
Лора усмехнулась.
- Схряпает и не заметит. Отправят на первый этаж. Ты знаешь, что на первом этаже!?
- Боксы. Меня первое время держали в боксе.
Лора махнула рукой:
- Фигня твои боксы…
- Но ведь ты здесь не по решению суда. Выпишись!
- Дзефа меня не выпишет. - Лора с силой сжала свои виски. – Я отсюда выйду только в мешке собственного пошива ногами вперед.
- Это депрессия. Не верь ей! – горячо сказала Стелла. – Она врет! Плесни холодной воды на лицо.
Этот способ снимать приступы тревоги Стелле когда-то посоветовал отец Дамира, но она не была уверена, что это поможет Лоре. Стелла и Лора вместе отправились в туалет, общий для мужчин и женщин, где между унитазами не было перегородок, а были только металлические поручни. Там же курили и болтали медики и санитары обоего пола. Дождались, когда от раковины, шаркая, отойдет старушка в пропахшем мочой халате. Лора пустила воду, и, когда она достаточно протекла и стала ледяной, плеснула себе на лицо полную пригоршню.
Стелла вернулась к ведру и швабре. С Гвоздикой беседовала Дзефа, и она заметила Стеллу. Она вежливо и прохладно поздоровалась.
- Здравствуй, Стеллочка, - сказала Дзефа с медовой улыбкой. – Я же говорила тебе вести себя хорошо. Я же говорила, что знаю всё о каждом из вас. Что я за каждым из вас наблюдаю.
- Если я что-то плохо помыла, то готова исправить свою оплошность, - спокойно сказала Стелла, глядя Дзефе прямо в лицо.
- Пионерка, - фыркнула Дзефа. – Тимуровка. Идем! В этот раз я тебе только кое-что покажу.
Дзефа больно сжала руку Стеллы и повела ее по коридору, вниз по лестнице и снова в коридор. Там пахло, как в общественном туалете, но намного сильнее, и к этой вони примешивались запахи лекарств и щей. Дзефа открыла первую же дверь и с силой втолкнула Стеллу в палату. За спиной Стеллы лязгнул замок. Зловоние было невыносимым. Три кровати в два ряда. В первую очередь Стелла увидела неподвижную иссохшую старушку с крючковатым носом. На кровати напротив лежал мальчик с тупым напряженным выражением неподвижного лица. В старину таких называли дурачками. Пепельно-русые жидкие волосы росли клочьями. Одеяло валялось на полу. Было видно, что колени ребенка шире похожих на палки бедер и икр.
- Развяжите меня! – завизжала женщина на дальней кровати у стены. – Я больше не буду!
На втором этаже у пациентов под кроватями или в углу лежали сумки с личными вещами. Здесь не было и этого. Голые стены. Окно без шторок.
«Какое там кукушкино гнездо…»
- Князева! – позвала Дзефа.
Стелла, вопреки своим же ожиданиям, не выбежала, а медленно вышла в коридор.
- Еще хоть раз вякнешь – окажешься здесь. Поняла!?
- Поняла, - чуть слышно проронила Стелла.
На втором этаже Стелла снова принялась мыть пол. Ее окликнул по имени мужской голос. Обернувшись, Стелла вскрикнула и отшатнулась, но ей почти сразу стало стыдно своего испуга. Человек, которого она увидела, давно привык и не к такому, и не обиделся. Казалось, что его лицо обтянуто мятой желтоватой пленкой: перекошенное, покрытое морщинами и шрамами. Нос очень короткий и будто растянутый, подбородок почти отсутствовал. Левого глаза не было, от левого уха осталась небольшая часть. Человек сильно хромал. На клетчатой рубашке медаль «Золотая Звезда». Борца Новикова здесь называли дядей Борей, Боряном и даже Борянчиком. Стелла уже была о нем наслышана, и знала, что ему можно было доверять. Он отвел Стеллу в маленькое подсобное помещение со столом, обитым старой клеенкой, и вскипятил чаю.
- Мне про тебя рассказала Лора. Хочешь, я с Дзефой поговорю, чтобы тебя в крематорий и колумбарий отпустили работать?
- В крематорий и колумбарий? – переспросила Стелла, и едва не засмеялась: ей вспомнилось не прощание с Мэлором, а «Золотой теленок».
- Главным образом пыль вытирать и полы мыть. Похороны с церемонией у нас редко бывают. Кто у нас тут на Луне живет: сироты, больные, одинокие старички, сидельцы и персонал. Пепел из печей выгребать тебе не позволят. Это ответственное дело.
Случалось, что некоторые люди, оказавшись на Луне, «циркулировали» по разным учреждениям.
- Только вот зарплату тебе вряд ли будут платить, - виновато сказал дядя Боря. – Единственное, что хорошо: сможешь оставаться одна, и народец тихий.
Это было и вправду очень хорошее предложение, но все мысли Стеллы были о другом. Она спросила Борца, знает ли он о ребенке на первом этаже. Да, но это был не мальчик, а девушка восемнадцати лет. Ее звали Юнна. Шесть земных месяцев назад ее перевели из детского дома в психоневрологический интернат. Многим было удобно считать таких людей, как Юнна, «растениями». Но однажды Борец попробовал показать Юнне мультфильм на своем коммуникаторе – по глазам было видно, что она оживилась. У нее никогда не было ничего своего, она даже не знала, что «Юнна» - это ее имя, но были люди, к которым она привязалась. Эта глубоко больная, умственно отсталая девушка была живым человеком и жестоко страдала. Здоровый взрослый заболеет, если его вдруг без объяснений перевезти куда-то, ничего не позволить взять с собой, оторвать от всех знакомых, и поселить на раскладушке в коридоре. Обычно такие, как Юнна, не проживали в психоневрологическом интернате больше полугода. Почему-то сейчас ее отправили сюда, в больницу. Юнна была истощена: ела она очень медленно, а у медсестер не было времени долго ее кормить. А кроме того, лежачим старались давать как можно меньше еды и воды – чтобы меньше расходовать подгузники, которые были в дефиците.
Стелла навела Борца на рассказы о себе самом. Третьекурсником инженерного института Борец отправился на Щорс ликвидировать катастрофу. Все его товарищи погибли, Борца спас только случай. Врачи почти не надеялись, что он выживет, но Борец выжил и был награжден Золотой Звездой. По возвращении домой его отчислили из института и не восстановили ни на четвертый, ни на третий курс: Борец потерял слишком много времени, и программа изменилась. Настоящее объяснение ему кто-то из деканата, взбеленившись, как будто выплюнул в лицо: отчислили, чтобы вид не портил и людей не пугал. Медаль до сих пор была единственной защитой Борца – без нее даже выходить из дома было опасно. Его выгоняли из столовых, высаживали из транспорта, крыли матом, пытались ударить… Разумеется, так поступали не все. Борец твердил это раз за разом: «Не все! Не все! Не все!», чтобы не озвереть и не сойти с ума.
- Но почему вам не напечатали новую кожу и глаз? – чуть не вскрикнула Стелла.
- Так это сколько денег надо. Сил и средств. Сочли нецелесообразным.
Борец смог найти работу только здесь, на Луне. Он занимался ремонтом, при необходимости водил катера всех учреждений Луны.
За время жизни на Луне Борец усыновил трех детдомовцев. У всех них были психиатрические диагнозы, поставленные людьми, в глаза не видевшими этих детей и не сказавшими с ними ни слова. Это давало право на кое-какие выплаты, но делало усыновление почти невозможным. Ребятки были не умственно-отсталыми, а запущенными и несчастными. Борец спас их, а они, сами того не зная, спасли его. Без «двух бандитов и одной разбойницы» Борец спился бы или покончил с собой. Сыновья уже выросли, жили и работали на Кибальчиче и в Новой Москве. Младшая дочь – с отцом, и Дзефа помогла ему найти врачей, которые сняли «нарисованные» диагнозы.
Стелла дала Борцу контакты Тихоходцева, чтобы Борец, если захочет, мог найти Гертруду.
Поздним вечером, перед сном Стелла и Лора вновь увиделись. Лора валилась с ног от усталости и действия лекарств, но первый раз за всё это время Стелла увидела улыбку в глазах подруги: Борец дал ей своей коммуникатор, и Лора поговорила с мужем. Он пришел в ужас от ее рассказов и обещал при первой же возможности вылететь за ней на Луну. О разводе и слышать не хотел. Дал жене послушать голос ребенка – пока еще несложное гуление и скрип.
Экскурсия в преисподнюю дала не только тот эффект, на который рассчитывала Дзефа. Стелла почти сразу смиренно попросила позволить ей в порядке трудотерапии ухаживать за Юнной. Дзефа великодушно разрешила. Дядя Боря где-то разжился старым черным халатом и пятью перчатками и отдал их Стелле. До этого вместо перчаток Стелла надевала на руки пакеты.
Муж Лоры и вправду очень скоро прилетел за ней и добился ее выписки. Стелла рассказала им, где принимает отец Дамира. Стелла ликовала, но не могла избавиться от грусти и тревоги: Стелла осталась одна.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
Драя пол у двери ординаторской, Стелла услышала, как Дзефа громко разговаривала по видеосвязи. Отвечал женский голос, который Стелла тотчас узнала, несмотря на искажение и помехи, хотя и не могла расслышать слова.
- Нет. Мы не выпускаем ее гулять. Нет. Я не могу ее выписать, и вы не можете ее забрать. Она опасна для себя и окружающих. Она не идет на контакт, но при этом крайне агрессивна…
Стелла бросилась к двери, подергала за ручку и принялась колотить в дверь кулаками и кричать. К Стелле почти сразу подскочил кто-то из санитаров, то ли Вил, то ли Ревдит, скрутил ее и заломил ей руки. По лицу Стеллы текли слезы. Санитар повел Стеллу в конец коридора, в мягкую комнату. Через некоторое время туда пришла Гвоздика, сделала Стелле инъекцию в вену и потащила на первый этаж.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Кибальчич облетели ошеломительные новости. Певица Селестина вступила в коммунистическую партию. Песни Селестины очень понравились генеральному секретарю компартии СССП. Селестина летит с концертом на Кибальчич. Многие были уверены, что это шутка или «утка», даже когда об этом рассказали по радио.
Прошло совсем немного времени, и на космодроме Кибальчича опустился планетолет Селестины «Eagle». Гостью встречало всё руководство планеты. К правительственному катеру ее вел Вольфрам Суханов. Селестина оказалась выше среднего роста, совсем не полной, скорее плотной, с высокой грудью и относительно тонкой талией. Крупное круглое лицо с широкими скулами и небольшим подбородком. Густые волосы рассыпались по плечам. Звезду поселили в одном из лучших номеров «Астронавта» и первым делом повезли на Завод по сборке сверхмощных двигателей. Глава Кибальчича, первый секретарь планетарного комитета КПСС, невысокий, с круглой плешивой головой, без умолку вещал о местных достижениях. Селестине показали цеха, оборудование, продукцию и живого передовика производства. Это был Ким. Ему хотелось провалиться сквозь землю: явление всего руководства планеты и всамделишной Селестины, которая без акцента говорила по-русски – это было слишком много для Кима. Директор завода продемонстрировал Селестине график кумулятивных продаж советских сверхмощных двигателей и ещё какие-то «цифры» - очень красивые, греющие душу, но без указания погрешностей. Селестина не удержалась и хмыкнула, а Вольфрам безуспешно сверкал глазами и мечтал шикнуть на директора: «Идиот! Не позорься! Она же всё понимает!». И Вольфрама, и Селестину когда-то учили распознавать статистические фокусы. Там же, на заводе, Селестина дала импровизированный концерт для рабочих в каком-то огромном техническом помещении. Она исполнила несколько народных песен из разных стран Земли в новой аранжировке. После этого некто из самодеятельности под гитару спел веселую песню про ударников.
Официальный концерт Селестины должен был состояться в Доме Культуры. Звукооператор Вемир ожидал встречи с Селестиной одновременно с восторгом и тревогой, но и то, и другое оказалось напрасным. В Селестине, выдержанной и вежливой, не было ни капли капризности и высокомерия, но она оказалась очень требовательной, а требования были оправданы. К стыду Вемира, в ДК оборудование и установленные на нем программы были не только устаревшими, но и несовместимыми с техникой, которую Селестина привезла с собой.
Селестина в художественно потертых штанах и в футболке со смешной совой стояла на сцене и сыграла на гитаре знакомую некоторым мелодию.
- У меня звук уходит! – громко сказала Селестина.
Снова заиграла. Между тем перед сценой собрались люди: высокий молодой человек с бородкой клинышком, двое подростков - мальчик в кожаной жилетке и девочка со скрипкой в футляре, здоровенный парень, которого Селестина вчера видела на заводе и маленькая кудрявая девушка. Селестина сыграла акустическую версию «Кинцуги» полностью. Все собравшиеся зааплодировали. Аплодировали и Ким, и Нонна. Селестина кивнула им всем, но была вынуждена сказать Вемиру, сидевшему в глубине зала:
- Беда со звуком.
ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ
Рэму ввели в небольшой кабинет с тяжелыми портьерами и массивным столом с зеленым центром. Человек, которого Рэма видела один раз, а теперь узнала, поднялся ей навстречу и жестом пригласил сесть. Милиционерка, сопровождавшая Рэму, вышла.
- Как внучка?
- Спасибо. Хорошо, - сдержанно ответила Рэма и попыталась улыбнуться.
- Сначала Стелла Князева терроризировала редакцию «Правды» письмами и звонками, теперь это славное дело продолжаете вы, Искра Клименко и еще какие-то люди. Но все-таки расследованием уголовных дел должна заниматься милиция, а не гражданские – будь то журналисты или близкие потерпевших. И ещё, пожалуйста, имейте в виду, что жалобы с пометкой «Не направлять в администрацию Кибальчича» именно туда и пересылают. Поведение вашей дочери объяснимо, если вспомнить о ее диагнозе. Сутяжно-паранойяльное развитие личности - это серьезный диагноз. Эта болезнь лечится тяжело и медленно. Нет оснований рассчитывать на скорую выписку. Вы жалуетесь, что вам не дает покоя опека. Я понимаю вас, как никто, но и вы поймите. Где лучше воспитываться советскому ребенку: в благополучной, относительно молодой семье, хоть и приемной, в окружении, где никто не будет знать о диагнозе его кровной матери, или… Это первое. Второе: власти должны защищать покой граждан, от буйного безумия в том числе.
Рэма сидела неподвижно. У нее стучало в висках, и ноги были будто во льду. Суханов продолжал:
- Но, насколько мне известно, в советской психиатрии до сих пор сохраняется противостояние двух школ, и медики Ленинградской школы часто снимают диагнозы, поставленные коллегами из Московской. Так исторически сложилось, что психиатры из клиники на спутнике принадлежат к Московской школе. Я могу предпринять определенные шаги, чтобы Стеллу осмотрел один титулованный доктор из Ленинградской. А вы, со своей стороны, можете помочь следствию.
- Да-да, - проговорила Рэма. – Я сделаю всё, что потребуется.
- Мне необходим тот накопитель из системы видеонаблюдения.
- Я готова прислать вам эту запись или отдать ее на карте памяти.
- Нет, - возразил Вольфрам, чуть повысив голос. – Нужен оригинал. Он у вас или у Клименко?
- Понимаю, - глухо произнесла Рэма. – У меня.
- Сейчас я сам отвезу вас домой, и вы в катере отдадите мне карточку. А через неделю, в 12.00 на Космической-пассажирской встречайте поезд от челнока с Луны.
Вольфрам, выйдя из-за стола, со сдержанной галантностью подал Рэме руку, довел женщину до служебного катера «Альбатрос-5» и усадил на заднее сидение. Когда Вольфрам взял маленькую черную карточку с ладони Рэмы, ей сильно сдавило виски.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Селестина выступала одна. Ее длинное серебристое платье расцвечивали софиты. Своей очереди ожидали две арфы, терменвокс, гитара, скрипка и инструменты, которые большинство собравшихся видело и слышало впервые. Селестина, как шаманка, поднималась в Верхний мир и сходила в Нижний мир, чтобы вернуть кого-то к жизни. Музыка и слова проходили через нее, а она направляла их. Но это священнодействие сама Селестина не переоценивала: она старалась мыслить рационально и даже саше с собой не носила. Менялись ее движения, менялся взор, Селестина начинала новую песню и уводила собравшихся в другие времена и другие места.
Чем ближе была Моника к освобождению, тем сильнее становилась тревога. Едва концерт закончился, Моника бросилась за сцену. Селестина ждала мать, очень волнуясь.
- Пропустите, - сказала она дюжему охраннику.
Взяв Монику за руку сильной мягкой рукой, Селестина отвела ее в гримерку.
- Ну здравствуй, Селестина из машины, - сказала Моника.
Они стиснули друг друга в объятиях и расплакались.
Вскоре мать и дочь снова обнялись в кают-компании «Eagle», представлявшей собой почти сбывшуюся мечту Циолковского. Здесь были привинченные к полу стол и удобные кресла, а на стенах постеры с концертов Селестины и ее портрет в виде британской кошки.
- Не пущу, - прошептала Селестина, когда ей показалось, что Моника размыкала объятия. Наконец, женщины отпустили друг друга.
- Ты вступила в партию? – осведомилась Моника.
Селестина вывернулась, согнула ногу и посмотрела на подошву.
- Где? Нет, конечно, я вступила в партию. Это было единственным способом легально попасть на Кибальчич. Я была на Изумрудной планете, там хорошая студия, и получила твой сигнал.
Моника рассказала Селестине, что хочет помочь некоторым людям. Вскоре после старта Селестина связалась с Вольфрамом и сообщила ему, что намерена посетить психиатрическую клинику на Луне.
- Это невозможно, - сказал Вольфрам. – Это закрытое медицинское учреждение.
- Я посещала больницы в самых разных Мирах как волонтерка и благотворитель, и никто мне в этом не отказывал.
- У нас, в Красном мире, необходимость в благотворительности отпала.
- Это прекрасно. Тогда мне тем более хотелось бы увидеть советскую клинику, чтобы перенять опыт, и посмотреть, как у вас решаются некоторые проблемы.
В ответ Вольфрам улыбнулся. Селестина заговорила на языке неотеников:
- Я – любимая певица вашего генерального секретаря. Либо я сейчас побываю у вас в психушке, либо туда нагрянет инспекция.
- Простите? – учтиво переспросил Вольфрам. Ему понадобилась вся его выдержка. - Говорите, пожалуйста, по-русски или по-английски. Я вас не понимаю.
- Это я так, подумала вслух, - беспечно сказала Селестина.
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
«Где я!?»
Стена с длинной косой трещиной. Белый потолок с двумя лампами. Одна не горела, другая мигала и стрекотала. Стелле было нестерпимо страшно, всё тело сводили судороги, и что-то давило на грудь. Хуже всего было оттого, что Стелла не могла понять, где сон, где явь. Легко верилось, что это – одно из множества видений. Жгло кожу. В желудке резало, но после того, как Стеллу в последний раз покормили каким-то пустым овощным бульоном, ее тотчас вырвало на пол, и она получила затрещину от Гвоздики - огромной, огромной, раза в три больше самой Стеллы.
«Я на Луне, в психушке».
Это – явь.
«Где мои ноги? Сколько у меня левых ног?».
По острой боли можно было понять, где низ живота. Ночью в палату приходили Вил, Ревдит и мужчина, которого Стелла прежде не встречала. Их интересовали, конечно, не старушки с деменцией и не Юнна. Стелла приподнялась немного. Койка Юнны пустовала, матрац был свернут. Может быть, Юнну вернули в интернат. Может быть, она умерла.
Стелле не хватало воздуха. Кто-то ходил по палате. Стоны, бормотание. Это – явь. Стелла, наконец, смогла перевернуться на бок. Прежде кто-то очень грамотно нарисовал маркером на синей стене космический корабль. Наверное, надеялся когда-нибудь улететь с Луны. Стелле стало больно от страшной злости на этот рисунок. Зачем ее дразнили надеждой на свободу!?
Локтевые сгибы и запястья Стеллы были в желтых и черно-синюшных пятнах. От лекарств, которые ей вводили в лошадиных дозах, Стелла, случалось, проваливалась в забытье больше, чем на земные сутки.
Скорее всего, явью был и голос Дзефы за стеной, хотя интонации были странными: она отрывисто и гневно что-то выкрикивала. Через пару минут выяснилось, что Стелле не померещилось: Дзефа влетела к ним в палату, страшная, как всполошенная гарпия.
- Значит, так, - выдохнула Дзефа и повторила песенку, спетую уже чуть не всем пациентам. Через несколько часов сюда придет певица Селестина. Да-да. Та самая. Неотеники – не люди. Они – наши враги. От них всё зло. Если она войдет – не смейте с ней разговаривать. Кто с ней заговорит – предатель родины! Живьем отправлю в крематорий! Никто не дознается и не доищется! Я всё про вас знаю! Я наблюдаю за каждым из вас!
Стелле даже стало интересно: какие еще угрозы и пытки-казни способна измыслить эта темноволосая голова? Но разве это возможно: Селестина – здесь? Снова пришла медсестра и Стелла уже не сопротивлялась, когда ей сделали укол в вену.
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
Селестина ходила по больнице в сопровождении директрисы, стройной и энергичной брюнетки. При появлении Селестины пациенты застывали с таким выражением лиц, будто увидели призрака. Никто из обитателей образцово-показательного второго этажа не издал ни звука. Селестина, не показывая этого, всматривалась в них, искала Стеллу и не находила. Заграничной звезде вдруг понадобилось увидеть первый этаж. Лежачих. Буйных. Невменяемых. Недееспособных. Дзефа отвела Селестину в ординаторскую и прямо спросила, зачем Селестине на первый этаж. Это, в конце концов, опасно.
- Я знаю, что одна из пациенток вашей больницы – женщина-неотеник. Ее зовут Стелла Князева. Я хочу забрать ее отсюда.
- Для меня это слишком рискованно.
- Назовите сумму в любой валюте – я переведу ее вам.
- И как я объясню, откуда у меня на счете деньги взялись?
- Ах да, - пробормотала Селестина. Она дольше, чем обычно, снимала свои изящные золотые серьги: руки плохо слушались. Селестина положила серьги перед Дзефой. – Посмотрите на клейма. Вы всегда сможете выгодно продать эти серьги. Благо, теневая экономика в Союзе чувствует себя намного лучше, чем государственная.
- Для дружка и сережку из ушка, - Дзефа дернула углом рта.
Селестина попросила дать ей с собой небольшое количество лекарств, которые получала Стелла, чтобы у нее не было синдрома отмены. Дзефа отправила кому-то сообщение. У ее кабинета Селестину встретил одноглазый человек с искореженной кожей. Селестина сильно вздрогнула.
- Не бойтесь, - выговорил Борец.
- Мне разрешили погулять с Князевой.
Борец кивнул с выражением полного понимания. Он отвел Селестину на первый этаж, в палату, где Стелла неподвижно лежала на спине.
- Это они с ней такое сделали, - проговорил Борец упавшим голосом.
- Стелла! – позвала ее Селестина. – Стелла!
Стелла смотрела на Селестину пустым мутным взглядом. Борец подхватил невесомую Стеллу на руки и поспешил по коридору вместе с Селестиной. Он помог усадить Стеллу в катер. У Селестины язык был будто парализован от стыда и потрясения.
- Удачи! – сказал Борец и поспешил обратно к зданию больницы. Оттуда он отвез в крематорий длинный черный мешок. Он был набит мусором, но никому бы в голову не пришло расстегивать молнию. Мешок благополучно отправился в бывшую заводскую печь, где быстро и полностью сгорали человеческие кости.
Моника то ли громко вдохнула, то ли сдавленно вскрикнула, увидев Селестину со Стеллой на руках. Помогла уложить ее в кресло пассажирского отсека.
- Что с ней?!
- Она под тяжелыми препаратами.
Селестина кратко рассказала обо всем увиденном. Моника сидела, обхватив руками голову. Она думала, что всё это происходило на Луне и тогда, когда Моника могла, пусть и с риском для себя, вмешаться.
- Я думаю, эта больница – лишь часть огромной сети, - сказала Селестина. – Где-то так же, где-то еще хуже. Где-то лучше, но не благодаря системе, а вопреки.
“Eagle” уносился всё дальше от Кибальчича и его спутника. Селестина связалась с ЦУПом одного из купольных городов Изумрудной планеты, запросила посадку в расчетное время и договорилась о вызове врача, а затем пошла к Стелле. Она открыла глаза и, не поднимая головы с подушки кресла, смотрела на Селестину больным, но осмысленным взглядом.
- Я вам не мерещусь, - ласково улыбнулась Селестина.
- Даже если мерещитесь, - проговорила Стелла. – Это прекрасное видение.
Селестина помогла Стелле вымыться. В ночную рубашку, которую Селестина купила себе, но ни разу не надевала, могла бы поместиться вторая Стелла. Селестина развлекала Стеллу веселой болтовней, но зорко следила, чтобы больной не стало хуже.
Монике еще не верилось, что теперь она на свободе, что ей вновь доступны SpaceNet, ее богатство и всё, что можно на него купить. В первую очередь Моника позвонила Ренару. Ответили ей далеко не сразу.
- Ты меня слышишь?! – вскрикнула Моника.
- Ой! Я только что был на процедурах, - Ренар сидел на больничной койке, исхудавший и очень бледный, а один его глаз был под бинтами. - Йо-хо-хо и бутылка рома! – пропел Ренар и серьезно сказал. – Ты спасла меня.
- Ты всё ещё в больнице!?
- Мне недавно подсадили новую сетчатку.
Сейчас Ренар был уже вне опасности. Долгое время до звонка Моники он раздумывал, о чем рассказывать ей, о чем – нет. Он не сомневался, что скажет главное: она спасла его жизнь. Но нужно ли было мучить ее историями, насколько плохи были его дела: о том, что к моменту посадки на Изумрудной планете Ренар, что называется, горел, о метастазах по всему организму, о многочасовой операции. О том, как его чуть не отправила на тот свет не болезнь, а необычная реакция на одно из лекарств.
- Всё поймали в самом начале. Спасибо тебе еще раз. Тысячу раз спасибо!
- Врачей благодари! Это они тебя спасли.
- И ты тоже, - возразил Ренар. - Ты вырвалась оттуда!?
- Плюшка меня вытащила. К тебе приехать?
- Да у меня всё есть, - ответил Ренар, но без твёрдости в голосе.
- Я хочу перегнать «Грейс» к Сан Марино Нуово.
- Тогда конечно, прилетай, - Ренар улыбнулся такой теплой, прекрасной улыбкой, какой Моника прежде никогда у него не видела. - Передавай Плюшке мою благодарность за тебя и восторги верного поклонника.
Двое таяли от радости и обожания, не скрывали этого и посмеивались над собой и друг над другом.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
На станции «Космическая-пассажирская» Рэма сидела на скамейке, сжав вместе острые колени и вцепившись в ручки сумки. Рэму сильно знобило. Кроме нее на платформе не было никого. Большие красные цифры на станционных часах. 11.50, 11.53, 11.57. Рэма поднялась на ноги – на миг стало легче. Поезд показался из-за поворота, свистнул, через миг остановился у платформы. Из вагонов вышло несколько человек. Стеллы среди них не было. Скоро Рэма снова осталась на платформе одна. Запищал коммуникатор. Незнакомый номер.
- Управление МВД СССП по Третьему Лучу купольного города Кибальчич, – женщина, говорившая с Рэмой, старалась отчеканивать слова, но ее голос немного звенел. - Князева Рэма Ренатовна?
- Да. Это я.
- Ваша дочь, Стелла Рэмовна Князева, скоропостижно скончалась. Ее тело было кремировано в установленном порядке. Прах находится в колумбарии спутника.
Рэма, не чувствуя ног, отошла к заграждению платформы, вцепилась в него и оцепенела.
КОНЕЦ
27.07.19 - 02.05.20
Рощино – Санкт-Петербург
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) МИКРОТОМ, прибор для получения тонких срезов со специально обработанных кусочков органов и тканей растений или животных с целью последующей микроскопии (Большая Российская Энциклопедия)
(2) НЕОТЕНИЯ. В этой книге термин «неотения» употребляется как синоним педоморфоза (эволюционного изменения индивидуального развития организма, приводящего к сохранению у него во взрослом состоянии признаков более ранних стадий предкового онтогенеза (эмбриональных, личиночных, ювенильных)). (БРЭ, изменено)
(3) ИМПАКТИТ, изменённая в результате удара и взрыва метеорита горная порода (Горная энциклопедия).
(4) КРИСТАЛЛИЗАТОР, неглубокий стеклянный цилиндрический сосуд для кристаллизации. (Большой словарь иностранных слов).
(5) БИС¬СУС, белковый секрет затвердевающий при выделении и образующий прочные нити, с помощью которых двустворчатые моллюски прикрепляются к подводному предмету (БРЭ, изменено)
(6) Поведение Ренара описано по книге Я. Роуленда «Книга всеобъемлющих фактов о холодном чтении».
(7) ГЕНОМ. В молекулярной генетике геном – это совокупность последовательностей нуклеотидов в молекулах ДНК, свойственная каждой клетке особей данного вида; она содержит в себе как кодирующие последовательности, так и некодирующие. (БРЭ, изменено)
(8) См. Э. Фромм «Бегство от свободы» и В.С. Соловьев «Смысл любви»
(9) СЕКВЕНИРОВАНИЕ ДНК, определение последовательности нуклеотидов в молекуле ДНК. (БРЭ)
(10) Отсылка к произведению «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого» Ф. В. Ницше
ОСНОВНЫЕ ИСТОЧНИКИ
1. Роуленд Ян. Книга всеобъемлющих фактов о холодном чтении. (Ian Rowland “Full Facts Book of cold reading). - Mental Engineering Translates Group
2. Левитин Дэниел. Путеводитель по лжи: Критическое мышление в эпоху постправды / Перевод Ольги Терентьевой. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2018. — 272 с.
3. Figliozzi R. W., Chen F., Hsia S. V. New insights on thyroid hormone mediated regulation of herpesvirus infections //Cell & bioscience. – 2017. – Т. 7. – №. 1. – С. 1-7.
4. McLaughlin A. I. G., Milton R., Perry K. M. A. Toxic manifestations of osmium tetroxide //British journal of industrial medicine. – 1946. – Т. 3. – №. 3. – С. 183.
5. Специальный доклад Уполномоченного по правам человека в Томской области «О соблюдении прав лиц, страдающих психическими расстройствами, в Томской области» http://ombudsman.tomsk.ru/f/75/spetsialniydokladsayt.pdf.
6. https://lizaalert.org/gordost-rossii/
7. Как подготовить и провести комсомольское собрание http://vault.exmachina.ru/orkns/8/4/
8. Как лечат в Саратовской областной психиатрической больнице. https://vk.com/@fnvolga-kak-lechat-v-svyatoy-sofii-saratov
9. Квартирники в СССР http://20th.su/2014/10/31/kvartirniki-v-sssr/
10. Материалы группы «Научный скептицизм – против псевдонауки» https://vk.com/skepticism1
11. Википедия
12. «На нас делали бешеные деньги» Как власть в СССР запрещала рок-музыку и зарабатывала на ней миллионы https://lenta1.ru/articles/2019/05/28/stasnamin1/
13. Видео «Предельная перегрузка. CRASH ZONE. G-force limit” https://www.youtube.com/watch?v=WWF97gaDiDk
«Negative G torture» https://www.youtube.com/watch?v=aR-fA6OG21w
Испытание пилотов на перегрузки / Pilot overload testing https://www.youtube.com/watch?v=KzEXs1AJ-Pc
Centrifuge Training https://www.youtube.com/watch?v=kUscr9kSgYM
Перегрузка 9G Внутри Центрифуги. 9G Centrifuge Training. https://www.youtube.com/watch?v=JBIdHMyYBzs