Кадзуо Ишигуро. Ноктюрн

Kazuo Ishiguro. Nocturne
[from “Nocturnes” collection / из сборника «Ноктюрны»]
© Kazuo Ishiguro, 2009
© Александр Андреев, 2022, перевод
* Переводчик сердечно благодарит Павла Юрьевича Брохина за музыкальное сопровождение русского текста.



Ещё позавчера мы с Линди Гарднер жили дверь в дверь. Ну конечно, вы думаете, раз мы с Линди Гарднер соседи, то живу я в Беверли-Хиллз, какой-нибудь кинопродюсер, или артист, или музыкант. Ну да, музыкант. Но хоть и играл с парочкой исполнителей, о которых вы могли слышать, к высшей лиге вы бы меня не причислили. Мой менеджер, Брэдли Стивенсон, который довольно долго был мне хорошим (по-своему) другом, утверждает, будто у меня есть всё, чтобы играть в высшей лиге. И не просто сессионным музыкантом для высшей лиги, но звездой высшей лиги. Неправда, будто саксофонисты уже не становятся звёздами, говорит он и твердит свои несколько имён. Маркус Лайтфут. Сильвио Таррентини. Они все джазмены, говорю я ему. «А ты кто, если не джазмен?» – отвечает он. Но джазменом я остаюсь только в сокровенных мечтах. В реальном мире – когда у меня лицо не перебинтовано сверху донизу, как вот сейчас – я просто тенор, перебивающийся случайными заказами, которого нередко зовут то на студийную работу, то подменить временно отсутствующего участника группы. Когда им нужен поп, я играю поп. Ритм-н-блюз? Отлично. Реклама автомобилей, тема для приёма гостей в студии ток-шоу – сделаю. Джазмен я сейчас только в своей кабинке.

Я бы, конечно, играл в жилой комнате, но при строительстве нашего дома экономили на всём, так что соседи со всего подъезда накатали бы коллективную жалобу. Поэтому пришлось переделать самую маленькую комнату в репетиционную. Она не больше чулана – туда можно затолкать офисное кресло, вот и всё, – но я устроил там звукоизоляцию из монтажной пены, яичных поддонов и старых дутых конвертов, которые мой менеджер Брэдли пачками рассылал из офиса. Хелен, моя жена, пока ещё жила со мной, видя, как я направляюсь туда с саксом, смеялась и говорила «ты будто в туалет идёшь», и иногда я так себя и чувствовал. То есть сидел в сумрачной, лишённой воздуха кабинке, занимаясь личным делом, которое никого не интересует.

Вы уже поняли, что Линда Гарднер никогда не жила в квартире рядом с той, о которой я толкую. И она не из тех соседей, что начинали барабанить в дверь, стоило мне заиграть, не укрывшись в кабинке. Назвав её соседкой, я имел в виду другое. Сейчас объясню.

Ещё позавчера Линда Гарднер обитала в соседнем номере этого роскошного отеля, и, как и у меня, лицо её было перебинтовано сверху донизу. Конечно, у Линди большой удобный дом неподалёку и платная прислуга, так что доктор Борис отпустил её домой. На самом деле, с чисто медицинской точки зрения, она могла выписаться раньше, но были, очевидно, и другие факторы. Прежде всего, ей было бы непросто укрыться в собственном доме от камер и собирающих слухи журналистов. Больше того, сильно подозреваю, что звёздная репутация доктора Бориса держится на не вполне законных методах, и именно поэтому он прячет своих пациентов на засекреченном этаже отеля, куда закрыт доступ обслуживающему персоналу и гостям, и строго-настрого наказывает им выходить из номера только в случае крайней необходимости. Если заглянуть за эту вуаль, за неделю можно увидеть больше знаменитостей, чем за месяц в «Шато Мармонт».

Так как же такой, как я, оказался среди всех этих звёзд и миллионеров, чтобы лицо моё исправлял крутейший мужик в городе? Кажется, всё началось с моего менеджера Брэдли, который сам не очень-то из высшей лиги и похож на Джорджа Клуни не больше меня. Впервые он упомянул об этом несколько лет назад, словно в шутку, но потом с каждым разом становился всё более серьёзным. Если коротко, он говорил, что я уродлив. И только моё уродство отделяет меня от высшей лиги.

«Посмотри на Маркуса Лайтфута, – говорил он. – Посмотри на Криса Бугоски. Или на Таррентини. Хоть у кого-нибудь из них есть такой особый звук, как у тебя? Нет. Есть у них твоя нежность? Твоё предвидение? Хотя бы половина твоей техники? Нет. Но они выглядят как надо, и для них все двери открыты».

«А как насчёт Билли Фогеля? – не сдавался я. – Он страшен, как смертный грех, но в полном порядке».

«Билли уродина, да. Но он сексуален, такой уродливый плохой парень. А ты, Стив, ты… Ты скучно уродлив, уродлив как неудачник. Уродлив, но не так, как надо. Слушай, тебе никогда не приходило в голову чуточку заняться собой? В хирургическом смысле, я хочу сказать?»

Вернувшись домой, я рассказал всё Хелен, потому что думал, что ей это покажется столь же смешным, как и мне. И поначалу, конечно же, мы хорошенько посмеялись над Брэдли. Затем Хелен подошла, обняла меня и сказала, что для неё я самый красивый парень во вселенной. Затем отступила на шаг и замолчала, я спросил её, что не так, а она ответила: всё нормально. Затем сказала, что возможно, ну, просто возможно, в словах Брэдли что-то есть. Возможно, мне и впрямь стоит подумать о том, чтобы чуточку над собой поработать.

«И нечего на меня пялиться! – воскликнула она. – Все так делают. А тебе для работы нужно. Кто хочет быть крутым водилой, идёт и покупает себе крутую тачку. С тобой точно так же!»

Но в тот момент я об этом больше не думал, хоть и начал привыкать к тому, что «уродлив как неудачник». Прежде всего, у меня не было денег. Больше того, в тот самый момент, когда Хелен заговорила о крутом водиле, наши долги составляли девять с половиной тысяч долларов. Типичная Хелен. Прекрасный человек во многих отношениях, но способный начисто забыть о нашем финансовом положении и начать планировать новые грандиозные траты – вот вам Хелен до мозга костей.

И даже если оставить в стороне денежный вопрос, мне совершенно не улыбалось, что кто-то будет меня резать. У меня со всем таким плоховато. Однажды, ещё в самом начале наших отношений с Хелен, она позвала меня на пробежку. Стояло морозное зимнее утро, да и бегать я никогда не бегал, но был сильно увлечён и мечтал произвести впечатление. И вот мы бегаем по парку, я держусь в её темпе, и вдруг моя туфля врезается в какую-то чертовски твёрдую хрень, торчащую из земли. Я почувствовал боль в ноге, причём не слишком сильную, но, когда снял кроссовку и носок и увидел, как ноготь большого пальца поднялся над мясом, словно отдавая гитлеровский салют, меня стошнило, и я бухнулся в обморок. Уж такой я есть. Так что сами понимаете, операция на лице меня не прельщала.

К тому же, естественно, это было делом принципа. Ну да, я уже говорил, что за творческое целомудрие не сражаюсь. Играю любую ерунду, лишь бы платили. Но это было предложение другого рода, а немного гордости у меня оставалось. Брэдли верно говорит: по таланту мне в городе равных мало. Но казалось, будто сейчас это уже ничего не значит. Потому что сейчас важен медийный образ, важно, как ты продаёшься, в каких ты журналах и телешоу, на каких вечеринках бываешь и с кем обедаешь. Меня от этого тошнило. Я музыкант, нафига мне все эти игры? Почему я не могу просто играть свою музыку так хорошо, как умею, и становиться всё лучше, пусть хотя бы только в своей кабинке, и, может, в один прекрасный день, ну вдруг, настоящие любители музыки услышат меня и оценят мой труд. Какое мне дело до пластических хирургов?

Поначалу Хелен вроде бы разделяла мой взгляд, и какое-то время тема не всплывала. Ну, то есть до того момента, когда она позвонила из Сиэтла и сообщила, что бросает меня и переезжает к Крису Прендергесту, знакомому ещё со старших классов, владеющему сейчас сетью популярных закусочных по всему Вашингтону. За последние годы встречал я этого Прендергеста несколько раз, он даже на ужин к нам заходил, но ничего подозрительного вроде не было. «Вся эта звукоизоляция в твоей кабинке, – сказал как-то Брэдли. – Это штука обоюдоострая». Видимо, он прав.

Но я не собираюсь тут размусоливать о Хелен и Прендергесте, хочу только объяснить их роль в том, что я оказался здесь. Возможно, вы думаете, что я поехал на побережье, обрушился на счастливую парочку, и пластическая хирургия стала необходимой в результате мужских разборок с моим соперником. Романтично, но нет, всё было не так.

А было так, что через пару недель после того звонка Хелен заехала организовать перевозку своих вещей. Она с грустью глядела по сторонам – в конце концов, мы были здесь вполне счастливы. Я всё думал, она вот-вот расплачется, но нет, она просто собирала вещи в аккуратные стопочки. Через день-другой за ними приедут, сказала она. Я отправился в кабинку с тенором в руке, и тут она взглянула на меня и тихо сказала:

– Стив, пожалуйста. Не сейчас. Нам надо поговорить.

– О чём нам говорить?

– Стив, ради бога.

Положил я саксофон обратно в футляр, мы пошли в нашу маленькую кухню и сели за стол друг напротив друга. Тут она мне всё и выложила.

Её решение бесповоротно. Она счастлива с Прендергестом, к которому неровно дышит ещё со школы. Но ей неловко из-за того, что она бросила меня, да ещё на непростом этапе моей карьеры. Так что она обо всём подумала, поговорила со своим новым парнем, и тому тоже стало меня жалко. И, видимо, он сказал что-то вроде: «Очень плохо, что Стиву приходится платить за наше счастье». И вот их предложение. Прендергест хочет заплатить за то, чтобы моё лицо подправил лучший хирург в городе. – Да, точно, – подтвердила она, когда я тупо посмотрел на неё. – Именно так. До последнего пенни. Все больничные счета, восстановление, всё-всё. Лучший хирург в городе. – Как только моё лицо приведут в порядок, сказала она, ничто меня не остановит. Я сразу взлечу на вершину, разве я могу потерпеть неудачу, с моим-то талантом?

– Стив, ну что ты на меня уставился? Это суперпредложение. Кто знает, не передумает ли он через полгода. Скажи «да» прямо сейчас, и окажешь сам себе огромную услугу. Всего несколько недель неудобств, а потом раз! До самых звёзд и выше!

Через пятнадцать минут, уходя, она спросила уже куда резче: – Значит, так? Значит, ты будешь счастлив играть в своём чуланчике всю оставшуюся жизнь? Значит, тебе просто нравится быть таким тупым неудачником? – И ушла.

На другой день я зашёл в офис Брэдли узнать, нет ли чего для меня, и мимоходом рассказал про вчерашнее, рассчитывая посмеяться вместе с ним. Но он даже не улыбнулся.

– Этот парень богат? И хочет нанять тебе крутого хирурга? Может, он договорится с Креспо. Или даже с Борисом.

Так что теперь уже и Брэдли рассказывал мне, что я обязан воспользоваться шансом, что, если я этого не сделаю, останусь неудачником на всю жизнь. Я ушёл из его офиса довольно злой, но в тот же день он перезвонил и продолжал талдычить своё. Если меня удерживает необходимость звонить, сказал он, если моя гордость не позволит мне снять телефонную трубку и сказать Хелен, да, пожалуйста, я именно этого и хочу, пожалуйста, пусть твой парень подпишет этот чек, если удерживает меня именно это, то он, Брэдли, будет счастлив провести все переговоры от моего имени. Я его послал и повесил трубку. Но через час он перезвонил снова. Сказал, что теперь он всё понял, и я просто глупец, если не понял сам.

– Хелен всё отлично спланировала. Представь себе её положение. Она тебя любит. Но появляться на публике с тобой таким, как ты сейчас, ей неловко. Ты непрезентабелен. Она хочет, чтобы ты что-то с этим сделал, но ты отказываешься. И что она тогда делает? Её следующий ход просто гениален. Исключительно тонок. Как профессиональный менеджер, я им просто восхищаюсь. Она уходит от тебя с этим парнем. Ну ладно, может, её действительно к нему всегда тянуло, но на самом деле она его совсем не любит. Уговаривает его оплатить тебе новое лицо. И когда ты исцелён, она возвращается, она изголодалась по твоему телу, ей не терпится показаться с тобой в ресторанах…

Тут я его прервал и заметил, что хотя за годы и привык к тем глубинам, на которые он готов пасть, лишь бы убедить сделать что-то для его профессиональной пользы, его новая затея находится на столь глубоком дне колодца, что солнечный свет туда не проникает, а дымящийся конский навоз замерзает за миг. И к вопросу о конском навозе: хотя я понимаю, что по роду его деятельности ему постоянно приходится это дерьмо разгребать, с его стороны было бы разумно выбирать такое, у которого был бы хоть малейший шанс привлечь меня на свою сторону за минуту-другую. И я снова повесил трубку.

Следующие несколько недель работы у меня было ещё меньше, чем обычно, и каждый раз, когда я звонил Брэдли узнать, нет ли чего, он отвечал что-то вроде «Трудно помочь человеку, который не хочет помочь себе сам». В конце концов я начал смотреть на дело более практично. От того факта, что мне нужно что-то есть, никуда не деться. И если после того, как я пройду через это, мою музыку сможет слушать больше народу, разве это плохо? А как насчёт моих планов возглавить в один прекрасный день собственную группу? Такое вообще возможно?

Наконец, недель через шесть после предложения Хелен, я мимоходом бросил Брэдли, что готов об этом подумать. Большего ему и не требовалось. Он бросился звонить и договариваться, орать в трубку и восторгаться. Надо отдать ему должное, он сдержал слово: всю организацию взял на себя, так что от меня не потребовалось ни одного унизительного разговора с Хелен, не говоря уж о Прендергесте. Порой Брэдли даже удавалось создать впечатление, что он ведёт переговоры для меня, что это мне есть что продавать. Но всё равно по нескольку раз на дню меня одолевали сомнения. В итоге всё случилось моментально. Брэдли позвонил и сказал, что у доктора Бориса внезапно отменилась операция, и я должен прибыть по такому-то адресу ровно в половине четвёртого пополудни с вещами. Возможно, в тот момент я ещё боролся с последними колебаниями, поскольку помню, как Брэдли кричал на меня в трубку, чтобы я собрался, что он сам за мной заедет, а потом меня везли по ветреным дорогам в большой дом на Голливудских холмах и делали общий наркоз, словно какому-нибудь персонажу Рэймонда Чандлера.

Через пару дней меня привезли сюда, в роскошный отель в Беверли-Хиллз, через чёрный ход под покровом тьмы, и прикатили в этот коридор, столь обособленный, что мы полностью отрезаны от обычной жизни отеля.



Всю первую неделю лицо страшно болело, а от избытка обезболивающих в крови меня постоянно подташнивало. Спать приходилось, прислонившись спиной к подушкам, из-за чего я вообще практически не спал, а поскольку больничная сестра настояла, чтобы в комнате было постоянно темно, я начисто утратил чувство времени. Но при всём при том в целом мне было совсем не так уж плохо. Меня переполняли бодрость и оптимизм. Я безгранично доверял доктору Борису – в конце концов, именно ему кинозвёзды безгранично доверяли свои карьеры. Более того, я знал, что помог ему создать настоящий шедевр; что, увидев моё лицо, лицо неудачника, он почувствовал, как в нём зашевелились его мощнейшие амбиции, вспомнил, почему вообще выбрал эту профессию, и вложил в меня всё, что мог, и даже больше. Когда бинты снимут, я увижу аккуратно вырубленное лицо, чуть брутальное, но не без нюансов. Парень с его репутацией, в конце концов, наверняка тщательно продумал потребности серьёзного джазового музыканта и никак не мог спутать их, скажем, с потребностями телеведущего. Он мог бы даже придать мне смутно тревожный облик, как у молодого Де Ниро, или как у Чета Бейкера до того, как его разрушили наркотики. Я думал об альбомах, которые выпущу, о составах, с которыми буду выступать. Я ликовал и не мог поверить, что совсем недавно сомневался, имеет ли это смысл.

Потом пришла вторая неделя, действие медикаментов кончилось, появились депрессия, чувства одиночества и ненужности. Медсестра, Грейси, теперь оставляла немного света, хоть и держала жалюзи до половины опущенными, и разрешила мне ходить по комнате в пижаме. Так что я ставил в проигрыватель «Банг и Олуфсен» диск за диском и ходил кругами по ковру, то и дело останавливаясь перед трюмо и разглядывая страшное перебинтованное чудовище, глядящее через дырки для глаз.

Именно тогда Грейси впервые сказала мне про Линди Гарднер в соседнем номере. Сообщи она об этом раньше, в моей эйфорической фазе, я был бы счастлив. Может, даже счёл бы это первым признаком ожидающей меня отныне гламурной жизни. Но в тот момент, когда я падал в пропасть, новость наполнила меня таким отвращением, что я почувствовал новый приступ тошноты. Если вы один из многочисленных почитателей Линди, заранее прошу прощения за то, что собираюсь сказать. Но факт тот, что всё самое низкое и отвратительное в мире воплощала для меня тогда именно Линди Гарднер: человек практически бесталанный – давайте посмотрим правде в глаза, она продемонстрировала неспособность играть, а о музыкальных способностях даже сама не заикалась, – но всё равно ухитрившийся стать знаменитостью, идущей нарасхват у телеканалов и глянцевых журналов, которым вечно позарез нужна её улыбающаяся физиономия. В начале года я проходил мимо книжного магазина, увидел длинную извивающуюся очередь и подумал, уж не Стивен ли Кинг приехал, а оказалось, это Линди подписывала свою недавно вышедшую, написанную за неё кем-то другим автобиографию. И как она этого достигла? Обычным путём, ясное дело. Нужные любовные истории, нужные свадьбы, нужные разводы. А как следствие – нужные журнальные обложки, нужные ток-шоу, затем всякие штучки вроде той, что она недавно вытворяла в эфире не помню какого канала, рассказывая, как правильно одеваться на первое свидание после развода, или что делать, если твой муж голубой, всё такое. То и дело заговаривают о её «звёздном статусе», но секрет этих чар достаточно прост. Кумулятивный эффект от появлений на телеэкране и глянцевых обложках, от всех фотоснимков на премьерах и вечеринках, под ручку с настоящими легендами. И вот она в соседнем номере, восстанавливается, как и я, после того как доктор Борис потрудился над её лицом. Никакая другая новость не могла бы столь ярко подчеркнуть всю глубину моего морального падения. Неделю назад я мог считать себя джазменом. Теперь я очередной аферист, позволивший кромсать своё лицо ради того, чтобы волочиться за вечными линди гарднер мира сего ради пустой славы.

Следующие несколько дней я пытался занять время чтением, но не мог сосредоточиться. Одни части моего лица под бинтами страшно пульсировали, другие адски чесались, меня поминутно бросало в жар и одолевали припадки клаустрофобии. Тянуло поиграть на саксе, и осознание, что ещё несколько недель я не смогу подвергать лицевые мышцы таким нагрузкам, окончательно вгоняло в уныние. В конце концов, я нашёл оптимальный способ проводить время до вечера – попеременно то прослушивать диски, то глядеть в ноты (я захватил с собой папку нот и нотные тетради, с которыми работал в своей кабинке) и импровизировать себе под нос.

В конце второй недели, когда мне чуть полегчало и физически, и морально, сестра, понимающе улыбаясь, протянула мне конверт со словами: «Ну, такое вы точно не каждый день получаете». Внутри лежал лист бумаги с логотипом отеля, и поскольку он сейчас передо мной, я приведу текст дословно.

«Грейси говорит, вам наскучила местная великосветская жизнь. Мне тоже. Может, заглянете? Пять часов вечера сегодня – не слишком рано для коктейлей? Д-р Б. говорит, никакого алкоголя, вам, наверное, то же самое. Так что, видимо, газировка и минералка. Ну его к чёрту! Приходите в пять, или моё сердце будет разбито. Линди Гарднер».

То ли потому, что к тому времени мне всё смертельно надоело; то ли потому, что настроение снова было на подъёме; то ли потому, что мысль поболтать о злоключениях с коллегой-заключённым казалась столь привлекательной; то ли у меня отсутствовал иммунитет к гламуру… Так или иначе, что бы я ни думал о Линди Гарднер, прочитав это, я почувствовал приятное возбуждение и сам не заметил, как уже просил Грейси передать Линди, что в пять обязательно буду.



Бинтов на Линди Гарднер было даже больше, чем на мне. Мне хоть оставили свободную макушку, откуда волосы торчали вверх, словно пальмы оазиса в пустыне. Но голову Линди Борис обмотал так, что она превратилась в кокосовый орех, с отверстиями только для глаз, носа и рта. Что стало с великолепной причёской блондинки, понятия не имею. Голос её, однако, вовсе не был сдавленным, как можно было ожидать, и я сразу узнал его по телепередачам.

– И как вам всё это? – спросила она. Когда я ответил, что не так уж плохо, она сказала: – Стив. Можно называть вас Стивом? Я знаю о вас всё от Грейси.

– Ох. Надеюсь, о плохом она умолчала.

– Ну, я знаю, что вы музыкант. И весьма многообещающий.

– Она вам так сказала?

– Стив, вы слишком напряжены. Пока вы со мной, можете расслабиться. Знаю, некоторые знаменитости обожают, когда люди рядом с ними напрягаются. Это помогает им чувствовать себя особенными. Терпеть этого не могу. Хочу, чтобы вы относились ко мне просто как к одному из друзей. Что вы говорили? Что вам всё не слишком мешает.

Её номер был заметно больше моего, и мы разместились в комнате отдыха. Мы сидели лицом друг к другу на одинаковых белых диванчиках, между нами стоял низкий кофейный столик из дымчатого стекла, сквозь который виднелась ножка из куска коряги. На столике рядом с ворохом глянцевых журналов стояла корзина с фруктами, с которой ещё не сняли целлофан. Как и у меня, у неё работал кондиционер (в бинтах становится жарко), а опущенные жалюзи защищали от вечернего солнца. Служанка принесла мне стакан воды и кофе, и то и другое с соломинками, как здесь полагалось сервировать всё, и сразу ушла.

Я сказал, что больше всего меня угнетает невозможность играть на саксе.

– Но вы же понимаете, почему Борис не разрешает, – сказала она. – Просто представьте. Дунете в свою трубу на день раньше, чем будете готовы – куски вашего лица по всей комнате разлетятся!

Ей это показалось очень смешным, и она махнула рукой, будто это я отмочил славную шутку, а она говорила: «Ну хватит, это уже слишком!» Я посмеялся вместе с ней и отпил немного кофе через соломинку. Потом она начала рассказывать про своих друзей, делавших в последнее время косметические операции, что они говорили, в какие смешные ситуации попадали. Упоминала она исключительно знаменитостей, либо жён и мужей звёзд.

– Значит, вы играете на саксофоне, – она резко сменила тему. – Хороший выбор. Чудесный инструмент. Знаете, что я говорю всем молодым саксофонистам? Я советую им послушать старых профессионалов. Знала я одного саксофониста, подающего надежды исполнителя вроде вас, так он очень редко слушал мастеров прошлого. Уэйна Шортера и вроде него. Я говорю ему, вы многому научитесь у старых мастеров. Может, они не потрясали основ, говорю, но старые профи крепко знали своё дело. Стив, не возражаете, если я поставлю вам кое-что? Показать, о чём я говорю?

– Нет, конечно. Но, миссис Гарднер…

– Пожалуйста, зовите меня Линди. Мы тут все равны.

– Хорошо. Линди. Я только хотел сказать, что уже не так уж молод. Мне скоро тридцать девять.

– Правда? Ну, всё равно молодой. Но вы правы, я думала, вы значительно моложе. С этими потрясающими масками от Бориса трудно сказать точно, так ведь? Со слов Грейси я поняла, что вы такой подающий надежды парнишка, и, возможно, родители оплатили вам операцию, чтобы вам было легче взлететь. Простите, я ошиблась.

– Грейси назвала меня «подающим надежды»?

– Не будьте к ней слишком строги. Она сказала, что вы музыкант, поэтому я спросила, как вас зовут. А когда я сказала, что имя мне не знакомо, она ответила: «Это потому, что он ещё подающий надежды». Вот и всё. Но послушайте, какая разница, сколько вам лет? У старых мастеров можно учиться всю жизнь. Хочу, чтобы вы это послушали. Думаю, вам будет интересно.

Она зашла в комнату и через мгновение появилась с диском в руках. – Вы оцените. Саксофон тут просто идеален.

У неё стояла такая же стереосистема «Банг и Олуфсен», что и у меня, и вскоре комнату наполнили пышные звуки струнных. Через несколько тактов вступил сонный тенор-саксофон, как у Бена Уэбстера, и повёл за собой оркестр. Если вы не очень в курсе, это легко можно спутать с одним из вступлений Нельсона Риддла к песням Синатры. Но зазвучавший в конце концов голос принадлежал Тони Гарднеру. Песенка (я её еле вспомнил) называлась, кажется, «Назад в Калвер-сити» – баллада, так и не ставшая популярной, больше её никто не играет. И всё время, пока Тони Гарднер пел, сакс шёл за ним, повторяя строчку за строчкой. На редкость предсказуемо и уж слишком сладенько.

Довольно скоро, однако, я перестал обращать внимание на музыку, поскольку передо мной оказалась Линди, словно в полусне, медленно танцующая под песню. Идеальная, стройная фигура, лёгкие и изящные движения – очевидно, её тела хирургия не коснулась. Её одеяние могло быть и ночной рубашкой, и вечерним платьем; другими словами, как бы медицинское и в то же время гламурное. И я пытался понять ещё кое-что. У меня было стойкое ощущение, что Линди недавно развелась с Тони Гарднером, но поскольку хуже меня в слухах шоу-бизнеса не разбирается никто, я уже начал думать, что ошибаюсь. Иначе почем она танцует, погрузившись в музыку и, очевидно, наслаждаясь?

Тони Гарднер на минутку замолчал, и после струнной интермедии началось фортепьянное соло. Тут показалось, что Линди возвращается на землю. Она перестала кружиться, выключила музыку пультом, затем подошла и села напротив меня.

– Разве это не чудесно? Понимаете, о чём я?

– Да, это было прекрасно, – ответил я, уже не до конца уверенный, что мы говорим только о саксофоне.

– Кстати, слух вас не подвёл.

– Простите?

– Певец. Именно тот, о ком вы подумали. То, что он уже не мой муж, не значит, что я не могу больше слушать его записи, так ведь?

– Нет, конечно же, нет.

– И саксофон чудесный. Понимаете теперь, почему я хотела, чтобы вы это послушали.

– Да, это было прекрасно.

– Стив, а можно раздобыть ваши записи? Я имею в виду те, где вы играете.

– Конечно. У меня даже в номере есть пара дисков.

– В следующий раз, дорогуша, обязательно приносите. Хочу послушать, как вы звучите. Договорились?

– Хорошо, главное, чтобы вы не заскучали.

– О нет, скучно мне не будет. Но надеюсь, вам не кажется, что я сую нос в чужие дела. Тони вечно говорил, что я всюду лезу, что мне надо просто оставить людей в покое, но знаете, мне кажется, он просто сноб. Многие знаменитости считают, что их должны интересовать только другие знаменитости. Я никогда такой не была. Я готова дружить с каждым. Да вот хоть Грейси. Мы подруги. И вся обслуга дома – мои друзья. Вы меня на вечеринках не видели. Все болтают друг с другом о своих последних фильмах или чём-то таком, и только я общаюсь с девушками, накрывающими столы, или с барменом. Я ведь не очень назойлива, как вы считаете?

– Нет, мне это вовсе не кажется назойливостью. Но послушайте, миссис Гарднер…

– Линди, прошу вас.

– Линди. Послушайте, с вами просто волшебно. Но от всех этих лекарств я безумно устаю. Думаю, мне пора прилечь на время.

– Ох, вам нехорошо?

– Ничего страшного. Просто лекарства.

– Ужас! Обязательно возвращайтесь, когда почувствуете себя лучше. И приносите записи, те, где вы играете. Договорились?

Мне пришлось её снова успокаивать, что всё было прекрасно, что я вернусь. Когда я уже выходил, она спросила:

– Стив, вы играете в шахматы? Я худший в мире игрок, но у меня самые красивые в мире шахматы. Мег Райан подарила на той неделе.



У себя в номере я взял из мини-бара кока-колу, сел за письменный стол и посмотрел в окно. Закат окрасил весь горизонт малиновым, мы находились довольно высоко, и внизу по шоссе двигались маленькие машины. Через несколько минут я позвонил Брэдли, и, хотя секретарь заставил меня повисеть на трубке, в конце концов он ответил.

– Как твоё лицо? – спросил он с тревогой, словно беспокоился о любимом домашнем питомце, оставленном на моё попечение.

– Откуда мне знать? Я всё ещё Человек-невидимка.

– Ты в порядке? Ты кажешься… подавленным.

– А я и чувствую себя подавленным. Всё было ошибкой с самого начала. Теперь я это вижу. Не сработает.

После короткой паузы он спросил: – Операция не удалась?

– Уверен, операция прошла отлично. Я про всё остальное, про то, что после. Про всю схему… Она не сработает так, как ты говорил. Мне нельзя было позволять тебе втянуть меня во всё это.

– Что с тобой? Похоже на депрессию. Чем тебя накачивают?

– Я в полном порядке. Больше того, мысли мои куда яснее, чем раньше. В этом-то и проблема. Теперь я это вижу. Твоя схема… Я вообще не должен был тебя слушать.

– Что за ерунда? Какая схема? Слушай, Стив, всё просто. Ты очень талантлив. Когда всё это закончится, ты будешь делать то же самое, что делал всегда. Сейчас ты просто устраняешь препятствие, вот и всё. Нет никакой схемы…

– Послушай, Брэдли, мне тут плохо. И не только физически. Я осознал, что я с собой делаю. Это ошибка, мне следовало уважать самого себя.

– Стив, откуда это всё? Что-то случилось?

– Да, чёрт возьми, случилось. Потому я и звоню, мне нужно, чтобы ты меня отсюда вытащил. Перевёз в другой отель.

– Другой отель? Да кто ты такой? Наследный принц Абдулла? Что, мать твою, не так с отелем?

– А то не так, что у меня в соседнем номере Линди Гарднер. И она пригласила меня к себе, и собирается ещё приглашать. Вот что не так!

– Линди Гарднер в соседнем номере?

– Слушай, ещё одного раза я не выдержу. Я только что у неё был, еле продержался. А теперь она заявляет, что мы должны с ней сыграть в шахматы Мег Райан…

– Стив, я не ослышался, твоя соседка Линди Гарднер? И вы проводите время вместе?

– Она поставила запись своего мужа! Да блин, кажется, у неё уже следующая играет. Вот до чего я дошёл. Вот это теперь мой уровень.

– Стив, постой, давай-ка с самого начала. Стив, заткнись на секунду, а потом объясни ещё раз. Объясни мне, как ты оказался вместе с Линди Гарднер.

Я немного остыл и вкратце рассказал, как Линди меня пригласила, и что было дальше.

– Ты ей не грубил? – спросил он, едва я закончил.

– Нет, не грубил. Но внутри у меня всё бурлило. Я туда не вернусь. Мне нужен другой отель.

– Стив, не нужен тебе никакой другой отель. Линди Гарднер? Она в бинтах, ты в бинтах. Она в соседнем номере. Стив, это фантастическая возможность.

– Ничего подобного, Брэдли. Это ад для ближнего круга. Шахматы Мег Райан, бог ты мой!

– Шахматы Мег Райан? Это что ещё за хрень? Каждая фигура похожа на Мег?

– И она хочет послушать, как я играю! Требует в следующий раз принести диски!

– Она хочет… Господи, Стив, ты даже бинты ещё не снял, а всё уже складывается в твою пользу. Она хочет послушать, как ты играешь?

– Прошу тебя, Брэдли, разберись со всем этим. Ну да, мне погано, я перенёс операцию, ты меня уговорил, потому что я был достаточно глуп, чтобы тебе поверить. Но я не обязан с этим мириться. Я не хочу провести ещё две недели в обществе Линди Гарднер. Я прошу тебя вытащить меня отсюда, срочно!

– Никуда я не буду тебя вытаскивать. Ты хоть понимаешь, насколько важная фигура Линди Гарднер? Знаешь, с какими людьми она накоротке? Что она может сделать для тебя одним звонком? Да, она развелась с Тони Гарднером. Но это ничего не меняет. Сможешь заполучить её в свою команду – перед твоим новым лицом все двери распахнутся. Пять секунд – и высшая лига.

– Никакой высшей лиги не будет, Брэдли, потому что я туда больше не пойду, и не надо мне никаких дверей, кроме тех, что открываются благодаря моей музыке. И я не верю тому, что ты говорил, не верю в эту чушь про схему…

– Думаю, тебе не стоит выражаться столь эмоционально. Я беспокоюсь о швах…

– Брэдли, очень скоро тебе вообще не придётся беспокоиться о моих швах, и знаешь почему? Я порву эту маску мумии, возьмусь пальцами за уголки рта и начну раздирать своё лицо во все стороны! Ты слышишь меня, Брэдли?

В трубке послышался вздох. Затем он произнёс: – Ладно, успокойся. Просто успокойся. Ты в последнее время в страшном напряжении. Это понятно. Не хочешь видеть Линди прямо сейчас, предпочитаешь смотреть, как золото проплывает мимо – отлично, я понимаю твой выбор. Но будь вежлив, хорошо? Извинись как следует. Не сжигай мосты.

*

После разговора с Брэдли мне заметно полегчало, и я неплохо провёл вечер – сперва посмотрел какое-то кино до середины, потом послушал Билла Эванса. Утром после завтрака заглянул доктор Борис с двумя медсёстрами и, кажется, остался доволен. Чуть позже, около одиннадцати, пришёл гость – барабанщик по имени Ли, с которым мы играли в студийной группе в Сан-Диего несколько лет назад. Брэдли, ведущий также дела Ли, надоумил его зайти.

Ли классный, я всегда рад его видеть. Он пробыл около часа, мы болтали об общих знакомых – кто в какой группе, кто подался в Канаду или Европу.

– Жалко, из старой команды многие разбежались, – посетовал он. – Сначала круто проводишь с ребятами время, потом оп – и не знаешь, кто где.

Он рассказал мне о своих новых проектах, мы посмеялись, вспоминая старые добрые времена в Сан-Диего. Уже собираясь уходить, он обронил:

– А как насчёт Джейка Марвела? Что думаешь? Странные дела творятся, правда?

– Ну да, странные, – согласился я. – Но, в конце концов, Джейк всегда был хорошим музыкантом. Вполне достойным.

– Да, но всё-таки странно. Помнишь тогдашнего Джейка? В Сан-Диего? Стив, ты мог сыграть одну ноту – его бы на неделю со сцены сдуло. А теперь гляньте-ка. Простая удача, или что это?

– Джейк всегда был славным парнем, – сказал я. – И на мой взгляд, когда любой саксофонист добивается признания, это хорошо.

– Признания, точно, – сказал Ли. – Да ещё в этом самом отеле. Дай-ка гляну, где-то тут было. – Он покопался в сумке и вытащил помятую «ЛА Уикли». – Точно, вот оно. Музыкальная премия Саймона и Уэсбери. Джазовый музыкант года. Джейк Марвел. Давай-ка глянем, где это будет? Завтра в бальном зале. Можешь просто спуститься по лестнице и поучаствовать в церемонии. – Он отложил газету и покачал головой. – Джейк Марвел. Джазовый музыкант года. Кто бы мог подумать, а, Стив?

– Думаю, по лестнице я не спущусь, – ответил я. – Но бокал за него подниму.

– Джейк Марвел, ну надо же. Что за хрень с этим миром творится?



Где-то через час после обеда позвонила Линди.

– Шахматы расставлены, дорогуша, – сказала она. – Готовы играть? Не говорите нет, я тут от скуки с ума схожу. О, и не забудьте диски. Так хочу послушать вашу игру, просто умираю.

Я положил трубку и сел на краю кровати, пытаясь понять, почему не сумел настоять на своём. Да что там настоять – не сделал и намёка на «нет». Может, просто бесхребетность. Или телефонные аргументы Брэдли оказались куда убедительнее, чем я сам думал. Но времени размышлять об этом уже не было, потому что надо было решать, какой из моих дисков её скорее впечатлит. Авангард – определённо нет, не пойдут и прошлогодние записи с электрофанковыми ребятами в Сан-Франциско. В конце концов я выбрал один-единственный диск, надел свежую рубашку, поверх накинул халат и постучался в соседнюю дверь.

*

На ней тоже был халат, но такой, какой можно надеть на кинопремьеру и не краснеть. Естественно, шахматы были уже расставлены на низком стеклянном столике, мы сели лицом друг к другу, как раньше, и начали играть. Может потому, что теперь нашлось занятие рукам, всё прошло куда спокойнее, чем в прошлый раз. Оказалось, что за игрой можно запросто болтать обо всём: о телешоу, о её любимых европейских городах, о китайской еде. Имён почти не называли, и она казалась гораздо спокойнее. В какой-то момент она сказала:

– Знаете, что я делаю, чтобы не сойти тут с ума? Это секрет! Я расскажу, но никому ни слова, даже Грейси, договорились? Я тут гуляю по ночам. Только внутри здания, но оно такое огромное, по нему можно ходить вечно. А ночью это просто потрясающе. Прошлой ночью я бродила, наверное, целый час! Требуется осторожность, персонал тут ходит постоянно, но меня не ловили ни разу. Только я что-нибудь слышу, как сразу убегаю и прячусь. Однажды уборщики меня почти заметили, но я уже была в тени! Это так возбуждает. Целый день ты в тюрьме, а так как будто совершенно свободен, просто чудесно. Как-нибудь ночью я возьму вас с собой, дорогуша. Покажу потрясающие места. Бары, рестораны, конференц-залы. Великолепный бальный зал. И там ни души, везде темно и пусто. Я обнаружила совершенно фантастическое место, вроде пентхауса, думаю, там будет президентский номер. Стройка в самом разгаре, но я его нашла и смогла туда войти, и пробыла там минут двадцать, полчаса, просто думая о том о сём. Эй, Стив, всё в порядке? Я могу взять вашего ферзя?

– Ох. Да, думаю, можете. Не заметил. Знаете, Линди, вы играете намного лучше, чем говорили. И что же мне теперь делать?

– А вот что. Поскольку вы гость, и, очевидно, увлеклись моим рассказом, я сделаю вид, что ничего не видела. Это ведь очень мило с моей стороны, да? Скажите, Стив, не помню, спрашивала ли вас об этом раньше. Вы женаты, да?

– Да, женат.

– И что она думает обо всём этом? Я хочу сказать, это же дорогое удовольствие. Это ж сколько пар обуви она могла бы купить за такие деньги.

– Она только за. Это вообще изначально её идея. Смотрите-ка, кто теперь невнимателен.

– О чёрт. Я всё-таки ужасный игрок. Простите меня, это, конечно, опять не моё дело, но она часто вас навещает?

– На самом деле сюда она не приходила. Но мы обо всём договорились ещё до того, как я сюда попал.

– Да?

Она выглядела озадаченной, поэтому я повторил: – Знаю, это может показаться странным, но мы решили, что так надо.

– Ясно. – И чуть погодя: – Так значит, никто вас здесь не навещает?

– Навещают, почему же. Да хоть сегодня утром. Заходил музыкант, с которым я когда-то играл.

– Правда? Хорошо. Знаете, дорогуша, я никогда не понимала, как ходят кони. Если увидите, что я делаю что-то странное, просто скажите, ладно? Я вовсе не пытаюсь вас надуть.

– Конечно. – Затем я добавил: – Парень, заходивший ко мне сегодня, рассказал новости. Довольно странные. Совпадение.

– Да?

– Несколько лет назад мы оба знали саксофониста в Сан-Диего по имени Джейк Марвел. Может, вы про него слышали. Сейчас он в высшей лиге. Но тогда, когда мы его знали, он был никем. Пустышкой. Показушником, можно сказать. Никогда не мог толком с клапанами разобраться. И в последнее время я слышал его не раз, и лучше он не стал. Но у него был прорыв, и сейчас на него мода. Клянусь вам, он ничуть не лучше, чем был, ни капли. И знаете, что за новости? Что этот самый парень, Джейк Марвел, завтра получит большую музыкальную награду, вот в этом самом отеле. Джазовый музыкант года. Это безумие, понимаете? Талантливых саксофонистов пруд пруди, а награждают Джейка.

Я с трудом остановился, поднял глаза от шахматной доски и выдавил из себя смешок. – Что поделаешь? – сказал я уже помягче.

Линди сидела прямо, пристально глядя на меня. – Ужасно. И этот парень, говорите, совсем никуда?

– Простите, меня, кажется, несколько занесло. Если они хотят наградить Джейка, почему бы нет?

– Но если он никудышный…

– Он не лучше и не хуже любого другого. Я просто заболтался. Простите, не обращайте на меня внимания.

– Кстати, хорошо, что напомнили, – сказала Линди. – Вы свою музыку не забыли?

Я указал на диск, лежавший рядом со мной на диване. – Не знаю, будет ли вам интересно. Вы не обязаны это слушать…

– Ну что вы, я обязательно, непременно послушаю. Дайте-ка взглянуть…

Я протянул ей диск. – С этой группой мы играли в Пасадене. Стандарты, старый свинг, немного босса-новы. Ничего особенного, принёс только потому, что вы просили.

Она изучала обложку компакт-диска, то поднося к самым глазам, то отводя подальше. – А вы на этом снимке есть? – Она снова поднесла её поближе. – Мне очень интересно, как вы выглядите. Или, точнее, как выглядели.

– Второй справа. В гавайской рубашке, с гладильной доской.

– Вот этот? – Она уставилась на диск, затем снова на меня. Потом сказала: – Да вы красавчик. – Но сказала тихо и не слишком уверенно. Я даже услышал определённую нотку жалости. Однако очень быстро она оживилась. – Отлично, давайте слушать!

Она направилась к Бангу и Олуфсену, и я подсказал: – Трек номер девять. «Ты так близка». Для меня он особенный.

– Итак, «Ты так близка».

Я выбрал этот трек после некоторых раздумий. Музыканты в той группе были отличные. У каждого из нас были свои амбиции, но мы собрались вместе с чётко определённой целью играть самый качественный мэйнстрим, который точно понравится пришедшей поужинать публике. Наша версия «Ты так близка», в которой мой саксофон звучал от начала до конца, не так уж далеко отступала от владений Тони Гарднера, но я всегда ей гордился. Вам может показаться, что уж эту песню вы точно слышали во всех возможных вариантах. Но всё же послушайте наш. Прислушайтесь, скажем, ко второму рефрену. Или к тому месту, где мы заканчиваем проигрыш, во время которого бэнд переходит от трезвучия третьей ступени к нонаккорду шестой, а я поднимаюсь по интервалам, которые вы сочли бы невозможными, и затем удерживаю сладчайший, нежнейший верхний си-бемоль. Мне кажется, там такие краски, такие страсти и сожаления, каких вы раньше не встречали.

Так что я был практически уверен, что этот трек заслужит одобрение Линди. И почти минуту она, похоже, наслаждалась услышанным. Запустив диск, она осталась стоять, и так же, как когда проигрывала мне запись своего мужа, начала мечтательно раскачиваться под медленный ритм. Но потом ритмичность в её движениях пропала, пока она не застыла спиной ко мне, чуть склонив голову вперёд, словно задумавшись. Поначалу я не счёл это дурным знаком. Только когда она присела, пока музыка ещё играла вовсю, я понял, что что-то пошло не так. Бинты, конечно, мешали увидеть выражение её лица, но то, как она свалилась на диван, словно напряжённый манекен, смотрелось не слишком приятно.

Когда трек закончился, я взял пульт и всё выключил. Довольно долго, по моим ощущениям, она полулежала неподвижно в неудобной позе. Затем чуть подтянулась и принялась вертеть в пальцах шахматную фигуру.

– Правда, очень мило, – сказала она. – Спасибо, что дали послушать. – Это прозвучало пустой формулой вежливости, что её, похоже, не беспокоило.

– Может, это просто не ваш стиль.

– Нет-нет, – теперь она говорила мрачно и тихо. – Всё очень мило. Спасибо, что дали послушать. – Она поставила фигуру на доску и закончила: – Ваш ход.

Я посмотрел на доску, пытаясь вспомнить, на чём мы остановились. Затем аккуратно спросил: – Возможно, именно эта песня пробудила у вас особые ассоциации?

Она посмотрела на меня, и за её бинтами я почувствовал злость. Но ответила она прежним спокойным голосом: – Песня? Никаких ассоциаций. Вообще никаких. – Неожиданно она засмеялась – коротким, недобрым смешком. – О, вы имеете в виду ассоциации с ним, с Тони? Нет-нет. Он это никогда не исполнял. Вы сыграли очень хорошо. По-настоящему профессионально.

– По-настоящему профессионально? И что это должно означать?

– Я хочу сказать… что это по-настоящему профессионально. Это комплимент.

– Профессионально? – Я встал, прошёл через всю комнату и вынул диск из проигрывателя.

– Вы чего беситесь? – Голос её оставался чужим и холодным. – Я сказала что-то не то? Прошу прощения. Я пыталась быть любезной.

Я вернулся к столику, вложил диск в коробку, но садиться не стал.

– Так что, играть заканчиваем? – спросила она.

– С вашего позволения, я бы хотел ещё кое-что сделать. Позвонить. С бумагами поработать.

– Из-за чего вы злитесь? Не понимаю.

– Я вообще не злюсь. Время идёт, вот и всё.

Она, наконец, встала проводить меня до двери, и мы попрощались, вяло пожав друг другу руки.

*

Я уже говорил, что распорядок моего сна после операции полетел к чертям. В тот вечер я внезапно быстро устал, лёг спать рано, крепко проспал несколько часов, затем посреди ночи проснулся, и снова заснуть уже не смог. Через какое-то время я встал и включил телевизор. Наткнувшись на фильм, который видел ещё ребёнком, я пододвинул кресло и досмотрел его до конца, убавив звук до минимума. Когда фильм закончился, я посмотрел, как пара проповедников орёт друг на друга перед забитой аудиторией. В целом я был доволен. Мне было уютно, весь мир казался далеко-далеко. Поэтому сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди, когда зазвонил телефон.

– Стив? Это вы? – Звонила Линди. Голос её звучал странно, и я подумал, уж не пьяна ли она.

– Да, это я.

– Я знаю, что поздно. Но проходила мимо и увидела свет под вашей дверью. Подумала, может, у вас проблемы со сном, как и у меня.

– Думаю, да. Трудно соблюдать режим.

– Да. Точно.

– Всё в порядке? – спросил я.

– Конечно. Всё хорошо. Просто замечательно.

Я уже понял, что она не пьяна, но что с ней не так, понять не мог. Может, она вообще ничего не принимала – просто на удивление бодра и, пожалуй, возбуждена чем-то, что собирается мне рассказать.

– Вы уверены, что всё в порядке? – переспросил я.

– Да, конечно, но… Послушайте, дорогуша, у меня тут есть кое-что, хочу вам это отдать.

– Да? И что бы это могло быть?

– Не скажу. Пусть это будет сюрприз.

– Звучит заманчиво. Я тогда зайду и заберу, скажем, после завтрака?

– Я надеялась, вы придёте и заберёте сейчас. Ну, эта штука здесь, вы не спите, я не сплю. Знаю, что поздно, но… Послушайте, Стив, по поводу того, что случилось. Чувствую, я должна вам всё объяснить.

– Забудьте. Неважно…

– Вы пришли в бешенство, потому что вам показалось, что мне не понравилась ваша музыка. Знаете, это не так. Всё наоборот, в точности наоборот. То, что вы мне поставили, ваша версия «Ты так близка». Я никак не могла выбросить её из головы. Нет, не то говорю, не из головы, из сердца. Я никак не могла выбросить её из своего сердца.

Я не знал, что сказать, и пока собирался с мыслями, она заговорила снова.

– Так вы придёте? Прямо сейчас? Я всё-всё-всё объясню. А самое главное… Нет-нет, не говорю. Сюрприз. Приходите и увидите. И диск снова приносите. Хорошо?



Она выхватила диск у меня из рук, едва я вошёл, словно у мальчишки-курьера, но потом схватила за руку и ввела внутрь. Надетая на Линди та же гламурная ночная рубашка выглядела уже не столь безупречно: одна сторона висела ниже другой, а к бинтам на затылке прицепился большой клубок ворса.

– Вы, видимо, вернулись с одной из своих ночных прогулок, – предположил я.

– Я так рада, что вы не спите. Не знаю, смогла бы я дождаться утра. Теперь слушайте, я уже говорила, у меня для вас сюрприз. Надеюсь, вам понравится, да, думаю, понравится. Но прежде всего я хочу, чтобы вы устроились поудобнее. Мы ещё раз послушаем вашу песню. Дайте-ка посмотрю номер трека…

Я сел на тот же диван, что и раньше, и смотрел, как она возится с техникой. Комната освещалась тускло, воздух приятно холодил. Затем из динамиков довольно громко разнеслась «Ты так близка».

– Вам не кажется, что мы можем кого-то разбудить?

– Пошли все к чёрту. Мы достаточно платим за пребывание здесь, это не наша проблема. Шшш! Слушайте, слушайте!

Она начала раскачиваться под музыку, как раньше, только на сей раз не остановилась после куплета. Казалось даже, она с каждым тактом всё глубже погружается в музыку, руками словно обнимая воображаемого партнёра. Когда музыка закончилась, она выключила её и замерла в дальнем углу спиной ко мне. По моим ощущениям, она так стояла очень долго, затем наконец направилась ко мне.

– Я просто не знаю, что сказать, – произнесла она. – Так тонко и возвышенно. Вы чудесный музыкант, чудесный. Вы гений.

– Ох, спасибо.

– Я поняла это с первого раза. Правда. Потому так и отреагировала. Притворялась, будто мне не понравилось, прикидывалась грубой. – Она села прямо передо мной и вздохнула. – Тони часто меня упрекал за это. Я так всегда делаю, похоже, это неисправимо. Стоит мне встретить человека, ну, по-настоящему талантливого, поцелованного богом, и ничего не могу с собой поделать, мой первый инстинкт – сделать то, что я сделала с вами. Прямо не знаю, думаю, это ревность. Знаете, такие женщины бывают, не слишком привлекательные. Появляется красавица, и они сразу её ненавидят, готовы глазки выцарапывать. Вот такая я, когда встречаю кого-то вроде вас. Особенно когда это неожиданно, вот как сегодня, и я не готова. Ну то есть, вот вы, сначала я думаю, вы просто один из толпы, а потом вдруг вы… ну, совсем другой. Понимаете, что я хочу сказать? Во всяком случае, я пытаюсь объяснить вам, почему вела себя так плохо. Вы имеете полное право на бешенство.

На миг между нами повисло ночное безмолвие. – Что ж, спасибо, – сказал я наконец. – Спасибо за объяснения.

Внезапно она встала. – А теперь сюрприз! Сидите, не двигайтесь.

Она вышла в соседнюю комнату, и я слышал, как она выдвигает и закрывает ящики. Вернувшись, она несла что-то перед собой обеими руками, но я не видел, что именно, потому что сверху она накинула шёлковый платок. В центре комнаты она остановилась.

– Стив, прошу вас подойти и получить это. Устроим церемонию.

Я был озадачен, но поднялся на ноги. Пока я шёл к ней, она стянула платок и протянула мне сверкающее медное украшение.

– Вы этого целиком и полностью заслуживаете. Поэтому приз ваш. Джазовый музыкант года. Может быть, всех времён. Поздравляю.

Она вложила его мне в руки и легонько поцеловала в щёку через бинты.

– Э, спасибо. Да, вот это сюрприз. Ух ты, а красиво. Что это? Крокодил?

– Крокодил? Да вы что! Это пара прелестных целующихся херувимчиков.

– Ах, да. Теперь вижу. Что ж, спасибо, Линди. Я просто не знаю, что сказать. Это действительно прекрасно.

– Крокодил!

– Простите. Просто этот парнишка так ногу вытянул. Но теперь вижу. Это действительно прекрасно.

– Что ж, это ваше. Вы это заслужили.

– Я тронут, Линди. Очень тронут. А что тут снизу написано? Я очки не взял.

– Написано «Джазовый музыкант года». Что ещё тут может быть написано?

– Так и написано?

– Конечно, так и написано.

Я вернулся к дивану, держа статуэтку, присел и задумался. – Скажите, Линди, – сказал я наконец. – Тот предмет, который вы мне сейчас дали. Не могли вы наткнуться на него во время одной из своих ночных прогулок?

– Конечно. Конечно, могла.

– Ясно. Но это ведь не настоящая награда? Не та, которую собираются вручить Джейку?

Несколько секунд Линди стояла неподвижно и молчала. Потом ответила:

– Конечно, настоящая. Какой смысл дарить вам старый мусор? Нам угрожала несправедливость, но теперь справедливость восторжествовала. Это единственное, что имеет значение. Эй, дорогуша, да ладно вам. Вы же знаете, что действительно её заслужили.

– Я благодарен вам за ваше мнение. Только вот… как-то это смахивает на кражу.

– На кражу? Разве вы не говорили, что парень никчёмный? Дутая знаменитость? А вы гений. Так кто у кого собирается красть?

– Линди, где именно вы нашли эту вещь?

Она пожала плечами. – Где-то. В одном из мест, куда заходила. Наверно, это можно назвать кабинетом.

– Сегодня? Вы взяли это сегодня?

– Конечно, я взяла это сегодня. Прошлой ночью я про вашу награду ничего не знала.

– Естественно, естественно. Значит, где-то час назад?

– Час назад. Может, два часа. Кто знает? Я гуляла там какое-то время. Заходила в свой президентский номер.

– Господи.

– Послушайте, кому какое дело? Что вы так волнуетесь? Потеряли эту – найдут другую. Может, у них таких целый шкаф. Я вручила вам то, чего вы достойны. Вы же не отвергнете мою награду, Стив?

– Я не отвергаю её, Линди. Чувства, честь, всё это я принимаю, я действительно счастлив. Но ведь это настоящий приз. Мы должны его вернуть. Нам нужно положить его в точности туда, где вы его взяли.

– Да хрен с ним! Кому какое дело?

– Линди, вы не продумали всё до конца. Что вы будете делать, когда всё обнаружится? Представляете, какой хай поднимет пресса? Слухи, скандал. Что скажет публика? Пойдёмте. Надо сделать всё прямо сейчас, пока народ не начал просыпаться. Покажите мне точное место, где вы это нашли.

Она вдруг стала похожа на получившего нагоняй ребёнка. Потом вздохнула и сказала: – Боюсь, вы правы, дорогуша.



Как только мы согласились отнести награду обратно, в Линде проснулся собственнический инстинкт, и она прижимала статуэтку к груди всю дорогу, пока мы пробирались по коридорам огромного спящего отеля. Она вела меня потайными лестницами и узкими коридорами, мимо кабинок саун и торговых автоматов. Мы не видели и не слышали ни души. Затем Линда шепнула: «Сюда!», мы толкнули тяжёлые двери и оказались в тёмном помещении.

Убедившись, что мы одни, я зажёг фонарик, захваченный в номере Линди, и посветил вокруг. Мы находились в бальном зале, хотя если бы нам захотелось потанцевать прямо сейчас, пришлось бы передвигать все обеденные столы, накрытые белыми скатертями, вместе со стульями. С центра потолка свисала затейливая люстра. В дальнем конце виднелась приподнятая сцена, видимо, достаточная для шоу средних масштабов, но сейчас скрытая занавесом. Посреди зала кто-то оставил стремянку, а у стенки – пылесос.

– Неплохая будет вечеринка, – сказала она. – Человек четыреста, пятьсот?

Я прошёл дальше и посветил ещё. – Возможно, здесь всё и случится. Здесь Джейка и наградят.

– Конечно, здесь. Там, где я нашла эту штуку, – она приподняла статуэтку, – были и другие. Лучший дебютант. Лучший ритм-н-блюзовый альбом года. Похоже, предстоит большое событие.

Теперь, когда глаза привыкли, я мог рассмотреть всё получше, хотя фонарик светил слабовато. И вдруг, стоя там и глядя на сцену, я на миг представил, как зал будет выглядеть позже. Представил нарядно одетую публику, представителей фирм звукозаписи, крутых промоутеров, звёзд шоу-бизнеса, смеющихся и расхваливающих друг друга; льстиво-искренние аплодисменты каждый раз, когда ведущий называет очередного спонсора; аплодисменты погромче, на сей раз с выкриками и радостью, когда к сцене идут лауреаты. Я представил на сцене Джейка Марвела с призом в руках и с той же самодовольной улыбочкой, с какой он принимал аплодисменты публики в Сан-Диего, отыграв своё соло.

– Может, мы вообще всё делаем неправильно, – буркнул я. – Может, не надо ничего возвращать. Может, надо выбросить это в мусор. Вместе со всеми остальными призами, которые вы там нашли.

– Да? – в голосе Линди прозвучало удивление. – Вы правда этого хотите, дорогуша?

– Нет, наверное, нет. Но ведь… тогда бы мы почувствовали какое-то удовлетворение, да? Все награды на свалке. Готов спорить, каждый из этих лауреатов – пустышка. Готов спорить, у них всех вместе таланта не хватит, чтоб на булочку от хот-дога намазать.

Я ожидал ответа Линди, но его не последовало. Когда она всё же заговорила, в её голосе появилась новая, более напряжённая нотка.

– Откуда вы знаете, может, кто-то из этих парней хорош? С чего вы решили, что ни один из них не заслуживает награды?

– Откуда я знаю? – На меня внезапно накатило раздражение. – С чего я решил? Сами подумайте. Жюри считает Джейка Марвела лучшим джазменом года. Так кого ещё они способны наградить?

– Но что вы о них знаете? Даже об этом самом Джейке. Откуда вы знаете, может, он пролил семь потов, чтобы подняться туда, куда поднялся.

– Это ещё что? Вы теперь фанатка Джейка?

– Я всего лишь высказала своё мнение.

– Ваше мнение? То есть это ваше мнение? Что ж, полагаю, удивляться тут нечему. Я как-то на секундочку забыл, кто вы.

– И что это должно означать, чёрт возьми? Как вы смеете так со мной разговаривать?

Я понял, что теряю контроль. – Ох, – сказал я быстро. – Меня занесло. Пойдёмте искать кабинет.

Линди молчала, я повернулся к ней, но из-за нехватки света не мог понять, что она думает.

– Линди, где кабинет? Надо найти.

В конце концов она указала статуэткой на угол зала, потом пошла среди столов, по-прежнему молча. Когда мы дошли, я на несколько секунд приложил ухо к двери, ничего не услышал и осторожно открыл.

Мы оказались в длинном узком помещении, расположенном, кажется, параллельно бальному залу. Местами горело слабое дежурное освещение, так что кое-как удавалось обойтись без фонарика. Очевидно, это был не нужный нам кабинет, а какая-то кухонно-вспомогательная зона. Вдоль обеих стен тянулись длинные столы, оставляя посередине достаточный проход, чтобы персонал мог придать блюдам окончательный вид.

Но Линди, видимо, узнала место и уверенно зашагала по проходу. Примерно на полпути она резко остановилась рассмотреть подносы с выпечкой по левую руку.

– Ух ты, печеньки! – Похоже, к ней вернулось душевное равновесие. – Как жаль, что всё под целлофаном. Умираю от голода. Глядите! Посмотрим-ка, что здесь.

Она сделала ещё пару шагов к высокой полукруглой крышке и приподняла её. – Посмотрите, дорогуша. Выглядит просто классно.

Она склонилась над жирной жареной индейкой. Но крышку не закрыла, а поставила рядом с птицей.

– Как думаете, если я ножку оторву, заметят?

– Думаю, заметят, Линди. Ну и хрен с ними.

– Крупный цыплёночек. Поможете мне справиться с ножкой?

– Конечно, почему нет?

– Отлично. Поехали.

Она протянула руку к индейке. Затем вдруг выпрямилась и повернулась ко мне.

– Так что же это должно было значить?

– Что именно?

– То, что вы сказали. Что нечему удивляться. Насчёт моего мнения. Это что такое вообще?

– Послушайте, я виноват. Не хотел вас обидеть. Просто мысли вслух, вот и всё.

– Мысли вслух? Тогда почему бы не подумать вслух ещё немного? Если я думаю, что кто-то из этих ребят может быть вполне достойным награды, почему вы считаете это смехотворным?

– Я просто пытался сказать, что иногда награждают случайных людей. Вот и всё. Но вам, наверное, виднее. Вы думаете, что это не так…

– Возможно, кто-то из этих парней трудился не покладая рук, чтобы пробиться наверх. И возможно, они заслуживают определённого признания. Беда с такими, как вы, в том, что раз Бог наградил вас каким-то даром, вы считаете, что вам теперь всё позволено. Что вы лучше всех прочих, что только вы заслуживаете передовиц. Вы не видите, как масса людей постоянно и тяжело трудится, выбивая себе место под солнцем…

– Так вы думаете, я не тружусь? Думаете, просто сижу на попе ровно? Да я потею, страдаю, в лепёшку расшибаюсь, лишь бы сделать что-то стоящее, что-то красивое, а кто в итоге добивается признания? Джейк Марвел! Это всё такие, как вы!

– Да как вы смеете! Какое отношение я имею ко всему этому? Это меня сегодня награждают? Меня хоть раз вообще хоть чем-то наградили? Ну хоть чем-нибудь, хоть в школе, хоть какой-нибудь сраной грамотой за пение или танцы или хоть за что-нибудь ещё? Нет! Ничем, мать их! И мне приходилось смотреть, как все вы, гады, выходите на сцену, получаете призы, и все родители хлопают…

– Никаких призов? Никаких призов??? Да посмотрите на себя! Кто тут знаменитость? У кого роскошные дома…

В этот момент щёлкнул выключатель, и мы уставились друг на друга под нестерпимо яркими огнями. Двое мужчин вошли с той же стороны, что и мы, и направлялись к нам. Ширина прохода с трудом, но позволяла им идти рядом. Один из них, крупный чёрный парень в униформе охранника отеля, сжимал в руке сначала показавшийся мне оружием радиотелефон. Рядом шагал невысокий белый мужчина в голубом костюме с прилизанными чёрными волосами. Ни один из них не выглядел особо почтительно. Они остановились в паре метров от нас, затем маленький вытащил из кармана удостоверение.

– Департамент полиции Лос-Анджелеса, Морган, – представился он.

– Добрый вечер, – ответил я.

Несколько мгновений коп и охранник продолжали молча нас разглядывать. Потом полицейский спросил:

– Проживаете в отеле?

– Да, – ответил я. – Проживаем.

Спиной я ощутил мягкую ткань ночной рубашки Линди. Потом она взяла меня за руку и встала рядом.

– Добрый вечер, офицер, – произнесла она сонным, медовым голосом, совсем не похожим на обычный.

– Добрый вечер, мэм, – ответил полицейский. – Есть ли у вас какая-то причина разгуливать тут в столь неподобающее время?

Мы начали отвечать одновременно, затем рассмеялись. Но никто из них не засмеялся и даже не улыбнулся.

– Мы не могли заснуть, – сказала Линди. – Поэтому решили походить.

– Походить. – Коп посмотрел вокруг в режущем глаза белом свете. – Может, поискать еду.

– Именно так, офицер! – Линди по-прежнему говорила чересчур наигранно. – Мы немного проголодались, уверена, с вами ночью такое тоже бывает.

– Видимо, служба доставки в номера не слишком хороша, – предположил коп.

– Увы, не слишком, – подтвердил я.

– Обычное дело, – сказал коп. – Стейки, пиццы, гамбургеры, трёхэтажные клубные сэндвичи. Я знаю, сам только что заказывал в круглосуточной доставке. Но думаю, вам такая пища не очень-то по душе.

– Вы же знаете, как бывает, офицер, – протянула Линди. – Просто весело. Весело пробраться вниз и немного откусить, знаете, немного запретного плода, как в детстве?

Ни в одном из них не было заметно ни малейшего признака потепления. Но полицейский сказал:

– Простите, что потревожили. Но вы же знаете, эти помещения для проживающих закрыты. А недавно тут пара вещей пропала.

– Правда?

– Да. Вы не видели этой ночью чего-нибудь странного или подозрительного?

Мы с Линди посмотрели друг на друга, после чего она решительно покачала головой.

– Нет, – ответил я. – Ничего странного мы не видели.

– Совсем ничего?

Охранник подошёл совсем близко, а теперь пытался протиснуться между нами и столами. Я понял, что он хочет проверить нас получше, может, посмотреть, не прячем ли мы чего на себе, пока его коллега втягивает в нас разговор.

– Нет, ничего, – сказал я. – Что конкретно вы имеете в виду?

– Подозрительных людей. Необычную активность.

– Вы хотите сказать, офицер, – в ужасе откликнулась Линди, – что кто-то вломился в номера?

– Не совсем, мэм. Но пропали некоторые ценные предметы.

Я почувствовал, как охранник у нас за спиной зашевелился.

– Так вот зачем вы здесь, с нами, – воскликнула Линди. – Чтобы защитить нас и наши вещи.

– Именно так, мэм. – Взгляд копа слегка переместился, и мне показалось, что он переглянулся с мужчиной позади нас. – Поэтому если увидите что-то странное, пожалуйста, сразу вызывайте охрану.

Казалось, разговор окончен, и полицейский уже подвинулся, пропуская нас. Я с облегчением сдвинулся с места, но тут Линди сказала:

– Думаю, нехорошо было с нашей стороны спускаться сюда поесть. Мы хотели немного попробовать вон того пирога, но потом подумали, может, он для особого случая, и некрасиво было бы так всё портить.

– У этого отеля хорошее обслуживание в номерах, – сказал полицейский. – Круглосуточно.

Я дёрнул Линди за рукав, но ей, похоже, уже овладела часто упоминаемая склонность преступников пофлиртовать с опасностью быть пойманными.

– Так вы сами недавно что-то заказывали, да, офицер?

– Именно.

– И было вкусно?

– Очень вкусно. Так что советую вам, уважаемые, поступать так же.

– Давайте уже позволим джентльменам выполнять свою работу, – попросил я, потянув её за руку. Но она словно приросла к месту.

– Офицер, можно у вас кое-что спросить? – не унималась Линди. – Вы не против?

– Попробуйте.

– Вот вы говорили, не видели ли мы чего-то странного. А вы сами что-то странное видели? Я про нас говорю.

– Не понимаю, о чём вы, мэм.

– О том, что у нас обоих лица полностью замотаны бинтами. Вы заметили?

Коп внимательно посмотрел на нас, словно стараясь удостовериться в справедливости последнего замечания. Потом сказал: – Конечно, заметил, мэм, да. Но не хотел переходить на личности.

– О, понимаю, – ответила Линди. И повернулась ко мне: – Как это предусмотрительно с его стороны.

– Пойдёмте, – сказал я и потянул её уже довольно сильно. Всю дорогу к выходу я чувствовал на своей спине два взгляда.



Бальный зал прошли внешне спокойно. Но стоило нам выйти за распахивающиеся двери, как мы поддались панике и чуть ли не побежали. Мы всё ещё держались за руки, поэтому то и дело спотыкались и сталкивались, пока Линди вела меня по зданию. Она втащила меня в служебный лифт, и только когда двери закрылись, и мы поехали вверх, она расслабилась, прислонилась спиной к металлической стене и издала странный звук, который я опознал не сразу – так звучал истерический хохот, прошедший сквозь бинты.

Когда мы вышли из лифта, она вновь взяла меня под руку. – Ну вот, мы в безопасности, – выдохнула она. – Теперь я хочу вам кое-что показать. Это нечто. Видите? – В руке она держала пластиковую карту. – Посмотрим, куда она нас доведёт.

С помощью карты она открыла сначала дверь с табличкой «Частная собственность», затем дверь с надписью «Опасно. Не входить». Мы оказались в помещении, пахнущем краской и штукатуркой. Со стен и с потолка свешивалась электропроводка, холодный пол был весь в брызгах и пятнах. Мы всё видели хорошо, поскольку одна из стен была полностью стеклянной – ни штор, ни жалюзи, – и уличное освещение разрисовывало комнату желтоватыми заплатками. Мы находились выше нашего собственного этажа: перед нами, словно с вертолёта, разворачивался вид на шоссе и окружающую территорию.

– Тут будет новый президентский номер, – объяснила Линди. – Обожаю сюда приходить. Тут пока ни выключателей, ни ковров. Но потихоньку складывается. Когда я только нашла его, не было вообще никакой отделки. Теперь сами видите. Даже диван уже привезли.

Посреди комнаты стояло что-то объёмное, полностью скрытое накидкой. Линди подошла, словно к старому знакомому, и устало плюхнулась.

– Есть у меня фантазия, – проговорила она, – но я притворяюсь, будто это правда. Этот номер строят специально для меня. Поэтому я должна быть здесь. Всё это потому, что мне помогают. Помогают построить моё будущее. Это помещение было сущим кошмаром. Но взгляните сейчас. Оно обретает форму. Оно будет крутым. – Она похлопала по накидке рядом с собой. – Присядьте, дорогуша, отдохните. Я совершенно измотана. Вы наверняка тоже.

Диван – или что там было под накидкой – оказался на удивление удобным, и стоило мне утонуть в нём, я ощутил, как на меня накатывают волны усталости.

– Мальчик мой, я засыпаю, – пробормотала Линди, и я ощутил плечом её вес. – Разве здесь не прекрасно? Я нашла ключ в двери, в самый первый раз.

Какое-то время мы молчали, и я чувствовал, как наваливается сон. Но тут я кое-что вспомнил.

– Эй, Линди.

– Ммм?

– Линди, а что с наградой?

– С наградой? Ах, да. Награда. Я её спрятала. Что ещё можно было сделать? Знаете, дорогуша, вы действительно заслужили эту награду. Надеюсь, для вас что-то значит то, что ночью я вручила её вам. Это была не просто блажь. Я думала об этом. Думала очень серьёзно. Не знаю, имеет ли это значение для вас. Не знаю, будете ли вы помнить об этом лет через десять, двадцать.

– Конечно, буду. Это значит для меня очень много. Но Линди, вы сказали, что спрятали её, но где? Где вы её спрятали?

– Ммм? – Она снова начала засыпать. – В единственном месте, в котором могла. Засунула в индейку.

– Засунули в индейку.

– Я однажды сделала в точности то же самое, когда мне было девять. Спрятала светящийся шарик сестры внутрь индейки. И сейчас это навело меня на мысль. Быстро я соображаю, да?

– Да уж. – Я ощущал смертельную усталость, но нужно было сосредоточиться. – Но Линди, хорошо ли вы спрятали? Вдруг полицейские уже нашли?

– Не думаю. Наружу ничего не торчало, если вы об этом. С чего бы им пришло в голову смотреть там? Я пихала её у себя за спиной, вот так. Пихала и пихала. Я не оборачивалась, потому что тогда эти ребята точно заинтересовались бы, что это я делаю. Это была не просто прихоть, знаете ли. Решение вручить вам награду. Я думала об этом, очень серьёзно. Очень надеюсь, что для вас это действительно что-то значит. Боже, мне нужно поспать.

Она начала сползать по мне и через секунду уже храпела. Беспокоясь о её швах, я аккуратно повернул её голову так, чтобы щека не давила мне на плечо. И начал сам отключаться.



Проснулся я мгновенно и увидел, как в большом окне перед нами занимается рассвет. Линди ещё крепко спала, поэтому я аккуратно от неё отодвинулся, встал и потянулся. Я подошёл к окну и посмотрел на бледное небо и на автомагистраль далеко внизу. О чём-то я думал, когда засыпал, и сейчас пытался вспомнить, о чём именно, но мои усталые мозги застилал туман. Затем вспомнил, подошёл к дивану и начал трясти Линди.

– Что такое? Что такое? Чего вы от меня хотите? – невнятно пробормотала она, не открывая глаз.

– Линди, – сказал я. – Награда. Мы забыли про награду.

– Я же уже сказала. Она в индейке.

– Хорошо, тогда слушайте. Копы, может, и не догадались заглянуть в индейку. Но рано или поздно кто-то обнаружит. Может, кто-то её уже режет.

– И что? Ну найдут её там. И что?

– Найдут, сообщат о важной находке. И тогда коп вспомнит нас. Вспомнит, что мы стояли рядом с индейкой.

Линди, кажется, начала просыпаться. – Да, – выговорила она. – Понимаю, о чём вы.

– Пока награда остаётся в индейке, они могут заподозрить нас в преступлении.

– Преступлении? Эй, что значит преступлении?

– Неважно, как это называется. Нам нужно вернуться и вытащить эту штуку из индейки. Неважно, где мы её потом оставим. Но оставлять её там, где она сейчас, нельзя.

– Дорогуша, вы уверены, что нам нужно всё это делать? Я так устала.

– Нужно, Линди. Оставим как есть – у вас будут проблемы. Представляю, какую историю раздует пресса.

Линди подумала, потом села чуть прямее и посмотрела на меня. – Ладно, – сказала она. – Пошли обратно.



Теперь в коридорах слышались и звуки уборки, и голоса, но нам удалось добраться до бального зала, никого не встретив. Кроме того, было посветлее, и Линди указала на информацию возле двойных дверей. Пластмассовые буквы складывались в вывеску: «Дж.А. Пул, уборка и завтраки».

– Неудивительно, что мы не нашли кабинет со всеми наградами, – заметил я. – Это не тот зал.

– Без разницы. То, что нам нужно, сейчас здесь.

Мы пересекли бальный зал, затем осторожно вошли в служебное помещение. Как и в прошлый раз, светили дежурные лампочки, а к их тусклому свету теперь добавлялось естественное освещение через вентиляционные окошки. Никого видно не было, но стоило мне взглянуть на столы с едой, сразу стало ясно, что у нас проблемы.

– Похоже, здесь кто-то был, – сказал я.

– Да. – Линди, осматриваясь на ходу, сделала несколько шагов по проходу. – Да. Похоже на то.

Все корзинки, подносы, коробки с пирожными, блюда с серебряными крышками, которые мы видели раньше, исчезли. Их места заняли равномерно расставленные аккуратные стопки тарелок и салфеток.

– Отлично, всю еду унесли, – констатировал я. – Вопрос: куда?

Линди прошла дальше по проходу, повернулась ко мне. – Помните, Стив, прошлый раз, до того, как пришли эти люди? Мы с вами спорили.

– Да, помню. Но зачем вспоминать? Я знаю, что был неправ.

– Правильно, давайте забудем. Так куда же делась индейка? – Она ещё поглядела вокруг. – Знаете, Стив? Ещё ребёнком я хотела стать танцовщицей и певицей. И я старалась и старалась, видит бог, я очень старалась, но люди только смеялись, и я думала, как же несправедлив этот мир. Но потом я подросла и поняла, что мир не так уж несправедлив. Что даже у таких, как я, неодарённых, всё равно есть шанс, они тоже могут найти место под солнцем, необязательно соглашаться быть просто публикой. Это непросто. Надо работать и работать, и не слушать, что говорят другие. Но шанс точно есть.

– Ну, кажется, вам всё удалось.

– Забавно, как всё в мире работает. Знаете, это было весьма прозорливо. Со стороны вашей жены, я хочу сказать. Посоветовать вам эту операцию.

– Давайте хоть её оставим в покое. Линди, вы знаете, куда ведёт этот путь? Вон там?

В дальнем углу комнаты, где заканчивались ряды столов, три ступеньки вели к зелёной двери.

– Почему бы нам не взглянуть? – предложила Линди.

Мы открыли дверь так же аккуратно, как предыдущую, и на какое-то время я полностью потерял способность ориентироваться. Было темно, хоть глаз выколи, и стоило мне повернуться, как я задевал обратную сторону занавеса или брезент. Линди, взявшая в руки фонарик и шедшая впереди, справлялась, кажется, получше. Потом я споткнулся и оказался в тёмном месте, где она ждала, светя себе под ноги.

– Я заметила, – прошептала она. – Вам не нравится говорить о ней. О вашей жене.

– Не совсем так, – прошептал я в ответ. – Где мы?

– И она вас не навещает.

– Это потому, что мы сейчас не совсем вместе. Раз уж вам так надо знать.

– Ох, простите. Я не хотела совать нос в ваши дела.

– Не хотели совать нос?!

– Эй, дорогуша, смотрите! Вот оно!

Лучом фонарика она указала на столик неподалёку. На его белой скатерти бок о бок стояли два серебристых купола.

Я подошёл к первому куполу и аккуратно его приподнял. Естественно, там оказалась жирная жареная индейка. Я нашёл отверстие и засунул туда палец.

– Там ничего нет, – сказал я.

– Залезайте глубже. Я хорошо пихала. Эти птицы крупнее, чем кажутся.

– Говорю вам, там ничего нет. Подержите фонарик вот так. Посмотрю в другой. – Я аккуратно снял крышку со второй индейки.

– Знаете, Стив, я думаю, зря вы так. Не надо стесняться говорить об этом.

– Говорить о чём?

– О том, что вы с женой разошлись.

– Я разве говорил, что мы разошлись? Я так говорил?

– Я думала…

– Я сказал, что мы не совсем вместе. Это не одно и то же.

– Звучит одинаково…

– Так вот, это не так. Это временно, мы просто решили попробовать. Эй, я что-то нашёл. Тут что-то есть. Это оно.

– Тогда, может, вытащите его оттуда, дорогуша?

– А я что, по-вашему, делаю? Боже, зачем было пихать так глубоко?

– Шшш! Там кто-то есть!

Поначалу трудно было сказать, сколько их там. Потом голос приблизился, и я понял, что это один человек, говорящий по мобильнику. И ещё я точно понял, где мы находимся. Я-то думал, что мы бродим закоулками за сценой, но на самом деле мы стояли на самой сцене, и только занавес передо мной отделял нас от бального зала. Значит, человек с мобильником шёл по бальному залу к сцене.

Я шепнул Линди, чтобы она выключила фонарик, и стало темно. Она сказала мне в ухо: «Давайте выбираться», и я услышал скрип её шагов. Я ещё раз попытался вытащить статуэтку из индейки, но теперь я боялся шуметь, да и пальцы мои никак не могли ухватить добычу.

Голос становился всё ближе, и наконец я почувствовал, что парень уже прямо передо мной.

– …Это не моя проблема, Ларри. Нам нужны логотипы на всех меню. Мне всё равно, как ты это сделаешь. Отлично, тогда сделай сам. Да, сам сделай, сам принеси, мне всё равно, как ты это сделаешь. Они должны быть здесь сегодня утром, не позже семи тридцати. Они нужны нам здесь. Столы смотрятся хорошо. Столов достаточно, поверь мне. Хорошо. Я проверю. Ладно, ладно. Да. Проверю прямо сейчас.

На последних словах его голос переместился к одной из стен. Затем он, видимо, щёлкнул настенным выключателем, потому что прямо над моей головой ударил мощный луч света и раздался жужжащий звук, словно от кондиционера. Только я сразу сообразил, что жужжит не кондиционер, а открывающийся передо мною занавес.

Дважды за мою карьеру случалось так, что я на сцене, мне нужно играть соло, и вдруг я понимаю, что не знаю, с чего начать, в какой тональности, какие там вообще ноты. И оба раза я просто замирал, словно на стоп-кадре в кино, пока кто-то из других ребят не вступал, чтобы меня выручить. Всего дважды за два с лишним десятка лет профессиональных выступлений. Именно так я отреагировал на зажёгшийся надо мной свет и раздвигающийся занавес. Я замер. И, к собственному удивлению, почувствовал себя сторонним наблюдателем. Мне было просто любопытно, что я увижу, когда занавес откроется полностью.

Увидел я бальный зал, и с приподнятой сцены смог по достоинству оценить, какими ровными параллельными линиями шли столы до самой задней стенки. Яркое пятно надо мной несколько затеняло остальную часть помещения, но люстру и затейливый потолок было видно.

Человек с мобильником оказался грузным лысым парнем в светлом костюме и рубашке с расстёгнутым воротом. Включив свет, он, очевидно, сразу отошёл от стены, потому что уже практически поравнялся со мной. Телефон его был прижат к уху, и по выражению лица можно было предположить, что он внимательно слушает собеседника. Но, думаю, вряд ли, потому что смотрел он на меня. Он всё смотрел на меня, я смотрел на него, и так могло продолжаться вечно, если бы он не сказал в телефон, видимо, в ответ на вопрос, почему он надолго замолчал:

– Всё нормально. Всё в порядке. Это человек. – После паузы он продолжил: – Я подумал было, что-то другое. Но это человек. С забинтованной головой, в пижаме. Вот и всё, теперь вижу. Просто на руку у него надет цыплёнок или что-то такое.

Выпрямившись, я начал инстинктивно разводить руками. Правая рука всё ещё была по запястье внутри индейки, и её вес с грохотом обрушил всю конструкцию обратно. Но мне хотя бы уже незачем было прятаться, так что я со всех сил начал пытаться вырвать руку вместе со статуэткой. Тем временем мужчина продолжил телефонный разговор.

– Нет, точно так, как я сказал. А теперь снимает с себя цыплёнка. О, он что-то из него вытаскивает. Ух ты, приятель, это что? Крокодил?

Последний вопрос он задал мне с восхитительной беспечностью. Но статуэтка уже была у меня в руках, а индейка со стуком упала на пол. Поспешно скрываясь во тьме, я слышал, как мужчина говорит своему собеседнику:

– Почём я знаю? Какой-то фокус, наверное.



Как мы вернулись на наш этаж, не помню. Сходя со сцены, я вновь путался в занавесах, потом она тянула меня за руку. Затем мы мчались по отелю, уже не обращая внимания, сколько шума производим и видит ли нас кто-то. Где-то по дороге я бросил статуэтку на тележку для доставки еды возле чьей-то спальни, рядом с остатками ужина.

В номере мы плюхнулись на диван и рассмеялись. Мы смеялись, пока не упали друг на друга, затем она встала, подошла к окну и подняла жалюзи. Снаружи было уже светло, хоть утро выдалось пасмурным. Она отошла к бару смешать напитки – «самый сексуальный в мире безалкогольный коктейль» – и принесла мне стакан. Я думал, она сядет рядом, но она снова переместилась к окну и встала, посасывая коктейль.

– Вы ждёте этого, Стив? – спросила она чуть погодя. – Когда снимут бинты?

– Да. Думаю, да.

– Ещё на прошлой неделе я об этом не задумывалась. Это казалось так далеко. Но теперь осталось недолго.

– Верно, – подтвердил я. – Мне тоже недолго. – И тихо добавил: – Боже.

Она допила и выглянула в окно. Потом я услышал её голос: – Эй, дорогуша, что с вами?

– Всё нормально. Просто надо немного поспать, вот и всё.

Она продолжала смотреть на меня. – Да говорю же вам, Стив. Всё будет хорошо. Борис – лучший. Сами увидите.

– Угу.

– Да что с вами не так? Слушайте, у меня уже третий раз. Второй раз у Бориса. Всё будет отлично. Вы будете выглядеть замечательно, просто замечательно. И ваша карьера. Она прямо на взлёт пойдёт.

– Возможно.

– Никаких «возможно»! Это будет совсем другая история, вот увидите. Вы будете на обложках, вы будете на ТВ.

Я ничего не ответил.

– Эй, да очнитесь же! – Она сделала несколько шагов ко мне. – Не унывайте. Вы ведь больше не злитесь на меня? Какой классной командой мы были там, внизу! И скажу вам ещё кое-что. Отныне я в вашей команде. Вы гений, чёрт возьми, и я постараюсь, чтобы дела у вас шли отлично.

– Не сработает, Линди. – Я покачал головой. – Не сработает.

– Сработает, чёрт побери, ещё как. Я поговорю с людьми. Людьми, которые могут вам здорово помочь.

Я всё ещё качал головой. – Я вам очень признателен. Но всё бесполезно. Не сработает. И не могло сработать. Не надо было слушать Брэдли.

– Да бросьте вы. Я уже не замужем за Тони, но у меня всё ещё много друзей в городе.

– Конечно. Линди, я знаю. Но это всё бесполезно. Понимаете, Брэдли, мой менеджер, уговорил меня пойти на всё это. Я был идиотом, что его послушал, но ничего не мог поделать. Я тогда дошёл до ручки, а тут он со своей теорией. Он сказал, что это идея моей жены, Хелен. Что на самом деле она меня не бросила. Что всё это было частью схемы, которую она придумала. Она всё делала для меня, ради того, чтобы я мог сделать эту операцию. И когда бинты снимут, и у меня будет новое лицо, она вернётся, и всё снова будет хорошо. Вот что говорил Брэдли. Даже когда он это говорил, я знал, что это чушь, но что я мог поделать? Я хватался за соломинку. И Брэдли этим воспользовался, он такой, понимаете? Мерзавец. Думает только о бизнесе. И о высшей лиге. Какая ему разница, вернётся она или нет?

Я выдохся, и она долго молчала. Затем сказала:

– Послушайте меня, дорогуша. Надеюсь, ваша жена вернётся. Правда надеюсь. Но даже если не вернётся, вам просто нужно учиться смотреть на жизнь шире. Пусть она замечательный человек, но жизнь гораздо больше, чем любовь к одному человеку. Вы должны пройти через это, Стив. Такой человек, как вы, это не просто публика. Посмотрите на меня. Когда снимут бинты, разве я буду выглядеть, как двадцать лет назад? Не знаю. И я уже давно не была без мужа. Но я собираюсь выйти отсюда и попробовать. – Она подошла и потрепала меня по плечу. – Эй. Вы просто устали. Поспите, вам полегчает. Послушайте, Борис лучше всех. Он сделает всё в лучшем виде, для нас обоих. Вот увидите.

Я поставил стакан на столик и встал. – Наверное, вы правы. Борис лучший, наверняка. И внизу мы были хорошей командой.

– Внизу мы были отличной командой.

Я подался вперёд, положил руки ей на плечи и поцеловал в обе забинтованные щеки. – Вам самой надо хорошенько выспаться, – сказал я. – Я ещё приду, и мы поиграем в шахматы.



Но после того утра мы виделись нечасто. Когда я думал об этом позже, мне казалось, что той ночью было сказано что-то, за что мне, возможно, стоило извиниться или хотя бы объясниться. Но в тот момент, когда мы вернулись в её номер и вместе смеялись на диване, ворошить всё это заново не казалось необходимым и даже правильным. Когда мы тем утром расставались, мне казалось, что эта стадия для нас позади. Хотя я видел, как легко Линди переключается. Возможно, она вспомнила об этом позже и снова разозлилась на меня. Кто знает? В общем, в тот день я ждал её звонка, но не дождался ни тогда, ни назавтра. А через стену всё доносились записи Тони Гарднера, на полной громкости, одна за другой.

Когда я наконец зашёл, дня через четыре, она вела себя приветливо, но сдержанно. Как в первый раз, она много говорила о своих друзьях-знаменитостях – и ни слова о том, чтобы попросить их помочь моей карьере. Но мне было всё равно. Мы попробовали поиграть в шахматы, но её телефон постоянно звонил, и она уходила разговаривать в спальню.

Позавчера вечером она постучала в мою дверь и сообщила, что выписывается. Борис доволен её состоянием и согласился снять бинты в её собственном доме. Мы простились по-дружески, но казалось, что наше настоящее прощание состоялось раньше, в то утро после нашей шальной вылазки, когда я потянулся вперёд и поцеловал её в щёки.

Вот и вся история о том, как я был соседом Линди Гарднер. Желаю ей всего доброго. Что касается меня, вуаль с меня снимут только через шесть дней, и совсем не скоро я снова смогу трубить в свой рог. Но я уже привык к такой жизни, и время идёт незаметно. Вчера звонила Хелен, спрашивала, как дела, и сильно впечатлилась, услышав, что я познакомился с Линди Гарднер.

– Разве она не вышла снова замуж? – спросила она. А когда я обрисовал ей ситуацию, поправилась: – Ох, да. Видимо, я думала о ком-то другом. Ну, знаешь. Как там её…

Она долго болтала о всякой ерунде – о том, что видела по телевизору, о том, как к ней заходила подруга с ребёнком. Потом сказала, что Прендергест обо мне спрашивал, и голос её при этом стал заметно напряжённее. Я чуть было не сказал: «Что такое? Неужели я слышу нотку раздражения при упоминании любовника?» Но удержался. Просто попросил передать ему привет, и больше она его не упоминала. Возможно, мне вообще показалось. Насколько я понимаю, она просто хотела, чтобы я ещё раз сказал, как я ему благодарен.

Когда она собралась попрощаться, я сказал: «Я люблю тебя» – вскользь, между делом, как говорят супруге в конце телефонного разговора. После нескольких секунд молчания она ответила тем же, так же автоматически. И повесила трубку. Бог знает, что это значит. Теперь делать нечего, думаю, только ждать, когда бинты снимут. А что потом? Может, Линди права. Может, действительно надо смотреть на всё шире, и жизнь куда больше, чем любовь к одному человеку. Может, для меня это действительно поворотный пункт, и высшая лига уже ждёт. Может, она права.

*