Михаил Осипович МЕНЬШИКОВ (1859 - 1918)
НЕИСТОЩИМОЕ БЫТИЕ
(Рождественская тема)
«Всматривайся в предмет. Еще всматривайся! Продолжай всматриваться напряженно, не уставая, и если ты человек талантливый, то ты наконец увидишь нечто новое. Ты непременно сделаешь открытие, никем еще не подмеченное, что и составляет сущность искусства и науки».
Так учили великие мастера, например, Флобер своего ученика Мопассана. Если бы люди не ленились всматриваться в тайну жизни, она перестала бы быть для них тайной. Если бы вдумывались в смерть, то и поняли бы ее. Если бы искали Бога как следует, то и нашли бы Его. Древние люди добросовестно искали все это и находили. Некоторые из них успели даже переложить свое сверхчувственное познание на человеческий язык, ныне полузабытый. Переложение в этой области возможно не с большей степенью совершенства, чем перевод пушкинской лирики на самоедский язык.
Не поражает ли вас то, что последний великий человек умер, не оставив в наследство нам ни одной сколько-нибудь ценной мысли о жизни и божестве? Напечатанное в «Русском Богатстве» письмо Толстого на эту тему не дает даже намека на разрешение угнетающей человечество тайны. Но не следует отчаиваться. Бесчисленные изобретатели с гениальным умом сходили в могилу один за другим, не натолкнувшись на такие простые вещи, как паровая машина, телеграф, электрическая лампочка. В области философии природы возможны неожиданные откровения, и их сделают, может быть, даже не слишком сильные умы. Важно только, чтобы сложилось повышенное внимание к этой области. Если в силу тех или иных причин разум нескольких поколений сосредоточивается на какой-нибудь задаче, и устанавливается давление в эту сторону, то совершается как бы прорыв в глубь природы, и оттуда начинает блистать новый свет. Райдер Хаггард предсказывает, что к концу этого столетия мы будем иметь относительно так называемого «загробного мира» столь же точные сведения, какие удалось собрать в области материальной. Сказать прямо, что никакого загробного мира нет, никакого божества, никакого чуда, никакой тайны бытия – сказать все это не трудно, но успокоиться на этом едва ли могут даже крайние отрицатели.
Бессмертны мы или не бессмертны? Мне кажется, точное разрешение этого вопроса может разрабатываться в трех направлениях. Нужно пытаться расшифровать то, что говорили о жизни и смерти великие вероучители и мыслители в роде Канта. Мне кажется, ученые профессора очень плохо понимают таких мудрецов. Насколько это понимание нелегко, показывает попытка разгадать Канта со стороны даже такого блестящего гения, как Шопенгауэр. Дело в том, что исключительные мудрецы, вникая в дух природы, начинают думать как бы на сверхчеловеческом языке, для нас непонятном. При огромном однако упорстве, я думаю, тут можно все-таки найти ключ к шифру и сделать открытия неожиданные, которые поразили бы многих.
Затем обещает чрезвычайно много интересного хорошо поставленное изучение психологии, особенно сравнительной психологии рас и человеческих типов. Наконец, неисчерпаемый материал должно дать более глубокое наблюдение природы вообще и одушевленной – в частности.
Давно замечено, что животное ближе к тайне бытия, чем мы. Эмерсон отмечает высокое спокойствие природы сравнительно с мятежным человеческим духом. И живой мир, и растительный, и минеральный как бы уже знают то, что знает Бог, и за будущее не тревожатся. У некоторых животных подмечены удивительные инстинкты, до сих пор необъяснимые. Вороны, например, летят за военными отрядами в предчувствии трупов. Акулы начинают преследовать корабль перед покойником. Мыши выбираются из здания, которому угрожает пожар. Обследованы ли с научной точностью явления этого рода? Достаточно ли обдуманы они? Установить вполне бесспорно предвидение хотя бы некоторых животных и растений имело бы огромную философскую важность. Если есть предвидение, то его нельзя объяснить иначе как тем, что мы одновременно живем и в настоящем, и в будущем, переживая его чаще всего вне сознания. Вышеназванные животные очевидно не соображают, но они ясно видят будущее, еще не наступившее. Они – ясновидцы. Они находятся как бы в том состоянии an und f;r sich, которое называется чувствовать вне времени и пространства, вне человеческих (по Канту) форм познавания. Акула подобно Сведенборгу, Сведенборг подобно мыши – хоть смутно, но действительно чувствуют далекое и еще не наступившее. В самом себе, говорят философы, мир не расчленен, и бытие его во времени и пространстве едино. Утверждение это кажется крайне странным для наивного, не философского понимания, однако мудрецы имеют же какие-то данные, притом повелительные, рассуждать так, а не иначе. Ум наивный не может мыслить пространства более, чем трех измерений. Математики же признают многомерные пространства. Нам следует хвататься за эти крохотные едва уловимые кончики каких-то умственных нитей, связывающих ограниченное человеческое сознание с вечным сущим.
Бессмертие, мне кажется, следует пытаться доказывать не в том смысле, что мы будем жить после смерти, а в том, что мы уже теперь живем в будущем, как и в прошлом. Если мы не ясно видим все будущее, как и все прошлое, то это происходит лишь от тесноты сознания: ведь и в настоящем мы в состоянии ощутить только бесконечно малую часть происходящего. Мы не знаем, что происходит сейчас не только в Австралии или на отдаленных мирах, но даже в соседней комнате, и даже в собственных наших легких или сердце. Нам доступны лишь некоторые из раздражений паутинной ткани серого вещества мозга, его весьма несовершенная реакция на мир. У разных людей и животных способность чувствовать настоящее весьма различна. Крайне различна и память о прошлом. Точно так же различна и способность жить в будущем: одни – почти ничего не предчувствуют, другие – предчувствуют многое, но смутно, третьи одарены ясновидением, позволяющим пророчествовать, «читать книгу судеб». Среди гадателей есть, конечно, множество шарлатанов, как и среди историков. Подобно историкам, гадатели очень часто бредят, выдают свои иллюзии за действительность. Но в смутной картине будущего, похожей на хаос, более тонкие оракулы иногда видят подлинные силуэты фактов, т.е. полную реальность будущего, уже расчлененного, вместимого в наше сознание.
Задумывались ли вы над горькой долей слепых и глухонемых? Они ничего не видят и не слышат: настоящее проходит мимо их сознания, как почти не существующее. Но ведь «настоящее» на самом-то деле существует: то же невидимое слепым солнце греет их, и тот же неслышимый мир поддерживает их бытие. Может быть, и прошлое, и будущее для нас только потому как бы не существуют, что у нас нет достаточных органов для их ощущения, сами же по себе они реальны и неразрывно с настоящим входят в жизнь. Сравнить это позвольте с путешествием. Вы проезжаете станцию, она в этот момент ваше настоящее. Вы ее проехали: она исчезла из области ваших чувств и сделалась прошлым. Но разве станция совсем исчезла? И будущая станция, которую вы еще не видите, - неужели она не существует только потому, что ваше зрение ее не достигает? И проеханные станции, и те, что впереди, на самом деле неотделимы от той точки, которую вы сейчас проезжаете, ибо составляют общий ваш путь. При более развитых чувствах вы ощущали бы всю дорогу со всеми ее станциями сразу. Ограниченная способность ощущения заставляет расчленять жизнь и переживать ее по очереди. Прошу читателя немножко остановиться на этом символе и извлечь из него все, что он подсказывает.
Вернемся к примитивам сознания – к животным и растениям. Растения, как говорят, тоже обладают известной психикой, и у некоторых из них тоже замечены зачатки ясновидения. Я не говорю об изумительных приспособлениях, о той прозорливости и тревоге, которые так красиво описал Метерлинк, поживший в обществе орхидей. Всякий садовод вам скажет о предчувствии растений – не у всех одинаковом, но несомненном. Весною, например, одни породы и даже особи не спешат распускаться, как бы угадывая заморозки. Другие, не обладающие тонким предвидением, бывают обмануты вешним солнцем и гибнут как слепые, идущие на огонь.
Не чудесно ли то, что акулы видят покойника, который еще не умер и может быть не собирается умереть? Эту способность акул, впрочем, следует поточнее проверить, как и наклонность собак выть перед покойником. Хотя подавляющее большинство смертей – неожиданны, однако удостоверены случаи ясного предчувствия смерти, предсказания даже дня и часа.
Позволю себе такую догадку. Может быть, в нас и всегда держится предчувствие, но бледное, исчезающее в сознании, как пламя спички в солнечном свете. У иных прозрение в будущее ярче, у иных слабее, но у всех оно немножко светит. Может быть, тут все дело в привычке и упражнении. Иные, заметив в себе бледный огонек предчувствия, обращают на него внимание и приучаются разглядывать его, другие – нет. Люди «духовного делания», аскеты и подвижники, достигают иногда поразительного развития прозорливости. Они какое-то из своих сознаний гасят, чтобы лучше видеть другим сознанием, более дальнозорким. Если ночью вы берете яркий фонарь в дорогу, то отлично видите все, что под ногами, но не видите того, что дальше этого маленького света. И днем многое не видно потому, что слишком светло. Маленькое наше солнце заслоняет лучами звездный мир. В области ограниченного и потому слишком яркого сознания мы не замечаем иных сознаний, не замечаем Бога.
Кстати сказать, - вот философское основание для нравственного долга борьбы с эгоизмом. Что такое эгоизм, как не ослепление своим «я»? Эгоизм в этом отношении действует, как бездарность, которая тоже представляет порабощение своему «я». Только гениальный дух в состоянии преодолеть оковы своей личности. Нужно быть художником, артистом, поэтом, чтобы суметь выбраться в соседнее, ближайшее бытие, разглядеть нечто вне себя и перевоплотить свое «я» в «не-я». Если вы бездарны в живописи, попробуйте подметить в природе те тонкости, что открыты художнику. Строго говоря, гений есть то же ясновидение, то же умение разглядеть далекое и еще не бывшее. Шекспир из XVII столетия разглядел Гамлета, свойственного более XIX в. Наполеон не сделал бы своих побед, если бы не предвидел их, и, может быть, он перестал побеждать потому, что предвидел поражения. Лютер не обнаружил бы своего упорства, если бы не предчувствовал успеха. Что такое вера фанатиков, как не ясновидение? Колумб открыл Новый Свет еще будучи в Европе. Все неистовства Грозного не объясняются ли тяжелым предчувствием великой смуты и крушения династии? Решимость Петра вести 20-летнюю войну не внушалась ли некоторым ясновидением о будущей славе России? Вообще все мы получаем силу жить не вследствие ли предчувствия возможности жизни? И самоубийцы не потому ли поканчивают с собою, что земное будущее их в бессознательном сношении сводится к нулю?
Не все замечают, что теперешняя жизнь есть в то же время и вечная жизнь. В самом деле, - если разобрать жизнь каждого из нас, то она почти сплошь наполнена тем, что бесконечное число раз повторялось в прошлом и повторится в будущем. Следовательно, переживая настоящее, мы в то же время переживаем и то, что было, и то, что будет. Мы тем же воздухом дышим, каким дышали люди сто тысяч лет тому назад и каким будут дышать отдаленнейшие потомки. Тот же видим свет, то же ощущаем тепло, почти ту же до мелочей встречаем земную обстановку, теми же биениями волнуется наше сердце. Ничего существенно нового мы не встретили бы до потопа, как и в тридцатом веке, если бы мы дожили до него. Так называемый человеческий прогресс вносит до смешного ничтожные перемены в жизнь. Не все ли в сущности равно, переноситься ли в пространстве на лошадях или на электро-моторах? Есть своя поэзия – переплыть океан на чудовищной «Мавритании», но не меньше поэзии было переехать пустыню на спине верблюда. Культура несколько обостряет органы чувств, но не создает новых. Сущность жизни остается всегда одна и та же, - она повторяется без конца и без перемены, и кто прожил год жизни, тот прожил вечность.
Чтобы свести задачу бытия к простейшему выражению, вообразите себе геометрическое тело, например, шар. Вот он живет сейчас, - это – его настоящее. Допустите же, что он разрушен. Не составляет ли иллюзию его разрушение? Ведь если бы он не был разрушен, то каждый момент будущего повторял бы с абсолютной точностью то, что уже было. Но если все возможное уже было пережито, если все исчерпано до дна, то в каждый момент своей жизни не вмещает ли шар все свое вечное бытие? Видимое разрушение (смерть) имеет ли силу над тем, что хотя бы однажды жило?
Если читателя, как я предчувствую, не удовлетворят метафизические доказательства бессмертия, то тем для него хуже. Оставаясь при наивном миросозерцании, человек подвержен несказанному ужасу смерти. Нет ничего мучительнее и позорнее этого страха. Еще в незапамятные времена – в глубинах Ирана и Индии, в Египте и Вавилоне великие мыслители боролись с представлением о смерти и находили высоко утешительные методы. Не только проповедовалось, но и понималось, т.е. искренно признавалось учение о вечном сущем, что неистребимо. Теперешнее интеллигентное мышление, вполне агностическое, представляет одичалую форму духа, вернувшегося к зачаточному состоянию. Жизнь признается только в настоящем, неинтересно прошлое и не существует будущее. Но это бедное настроение пройдет. Опять начнется культура сознания. Опять постепенно вдумчивые люди будут посвящать свои досуги наблюдению и размышлению над жизнью. Опять явятся метафизические и религиозные откровения, освещающие бытие. Опять станет всем казаться, что жизнь бессмертна.
Все опровержение бессмертия в бренности телесного нашего организма. Но ведь он – только оружие жизни, не более. Представьте, что разбита дорогая скрипка. Но жизнь ее ведь составляло не дерево и не струны, а музыка, не правда ли? Разбита скрипка, но музыка осталась. Она не замолкает, если бы даже остановилась рука, двигавшая смычком, и застыл мозг, переживавший звуки. Умирает музыкант – мелодия остается. Да и музыкант не умирает: первая пара влюбленных глаз докажут вам, что природа заботится о восстановлении даже праха. Но жизнь, касаясь праха, - выше его. Все прекрасное и святое, все величественное и нежное, ради чего хочется жить и с чем жаль расстаться, - все это само по себе вечно, как мировая твердь.
М. Меньшиков.
(«Новое Время». 1910. № 12497 (25 декабря/7 января 1911). С. 7).
Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой.