Ремонт каждый переживает по-своему. Кто-то впадает в эйфорию, кто-то в депрессию…
Наши же коты перестали отправлять естественные надобности. То есть, питаться они продолжили - на пятёрочку, а вот остальным, увы, неудовлетворительно.
По три раза на день, отбросив шпатель и кисточку, я грохался на колени пред их лотками, готовый целовать песок, по которому они ходили.
Но паскуды эти не ходили, поэтому я не целовал, а лишь чах, как Кощей над златом, вручную просеивая наполнитель и недоумевая, что же вынудило мурчащую братию так наотмашь отречься от основной своей кошачьей сущности: арабская речь, камнепад, стук отбойника или всё-таки излишки свежего воздуха?
Дело в том, что пять суток мы прожили без окон и дверей, и шерстяные негодники надышались тем воздухом до одури. Отчего, забившись под шконки в своих узилищах, выли выпью при любой попытке их оттуда выколупать, и отбивались, как последние спартанцы.
Внезапная свобода так размашисто шарахнула в их и без того отбитые мозги, что в них неожиданно взыграл Стокгольмский синдром, и в стремлении пережить ненастье эти засранцы не только превратились в спартанцев, но и записались в стоики, перейдя в экономно-накопительный режим.
И они это всё, внутри себя, так впечатляюще накапливали, что я то и дело разражался криками: «Это невозможно! Немыслимо! Это противоречит основным законам физики!». Поскольку корм-то таял, а наполнитель, увы, не наполнялся.
Иными словами, бывшие засранцы, а ныне спартанцы, напрочь похерили закон сохранения материи, и Ломоносов от такого впал бы в крайнее изумление, если говорить не по-русски.
Однако не зря же бытует мнение, что когда Всевышний закрывает один вход, Он непременно открывает следующий.
Вот и коты, как только нам вставили окна и двери, тоже мгновенно нам вставили. То есть, распахнули всё своё плотно сжатое, разверзнув хляби и сряби!
И вот когда ту плотину прорвало, и долгожданное благо, заглушая камнепад и стук перфоратора, хлынуло на нас, как из рога изобилия, мы, а точнее, я – их главный старатель-кладоискатель, впал в откровенную истерику.
«Это невозможно! - принялся орать я. - Немыслимо! Это противоречит основным законам физики!»
Потому как три раза на день, отбросив шпатель и кисточку, грохался на колени перед их лотками, и уже не чах, просеивая, а пыхтел, выуживая на свет самородки такой величины, какие под силу лишь шахтёрам и мамонтам.
И в итоге Стокгольмский синдром обернулся Хельсинским.
То бишь, уже не они, а я оказался у котов в заложниках и, всё чаще поглядывая на мастерок, всерьёз подумывал: а не зацементировать ли мне ту золотоносную жилу? Не наложить ли на те уста печать вечного забвения?!
Но слава богу и царю Соломону, сказавшему: «проходит всё, пройдёт и это», всё, действительно, прошло.
Однако окошки с тех пор мы приоткрываем узенько-узенько, а в дверку проскальзываем спешно и аккуратненько, дабы, не дай бог, спартанцам чего не померещилось.