Как, вы не знаете Хуана Миро и, больше того, никогда о нём не слышали?
Не может быть, чтобы вам не был известен этот великий каталонский художник-абстракционист и сюрреалист, проживший долгую и до последнего дня плодотворную (в полезности чего я стала с некоторых пор сомневаться) девяностолетнюю жизнь и написавший более трёх тысяч картин! Впрочем, и я оказалась бы среди вас, не произойди в нашей стране великие реформы, приведшие народ к повсеместному любованию пустыми полками магазинов, благодаря «мудрой» политике государства и государя.
Итак, мы в начале девяностых и у нас, как говаривала моя мама про то, что у меня в голове, повсюду «торричеллиева (то бишь, полная) пустота». Горбачёв, перестройка, открытость, конец железному занавесу — наконец-то весь мир нас полюбил или, во всяком случае, стал нам сочувствовать и не просто понимающе кивать головой и всплескивать руками, а реально помогать выжить, присылая еду, одежду и обувь. Иностранцы стали у нас чаще бывать и убеждаться, что люди-то мы нормальные. Даже неплохие.
Повезло и мне обзавестись друзьями из Швейцарии, приложившими огромные усилия к решению сложной медицинской проблемы, не ограничившись, правда, этим, а приславшими еще и потрясающую посылку с невиданными вещами немыслимых расцветок. Одна вещь, дорогая мне как память и не только, до сих пор пребывает в теплой компании (в прямом и переносном смысле) моих шерстяных свитеров (см. полка № 3, второй свитер снизу).
Описать его трудно, но второго такого, во всяком случае в России, нет — нечто абстрактно-удивительное, яркое, с ног на голову перевёрнутое. Изображение на тыльной стороне не дублирует фасад, разве что стиль и краски те же. Никакой сопроводительной записки к нему не прилагалось, а посему его биографию я узнала много позже, в конце девяностых, когда о его происхождении мне поведала дочь, отучившаяся во Флориде и невзначай посетившая Метрополитен-музей, побывав в Нью-Йорке.
Вернувшись оттуда и посмотрев на уже знакомый ей свитер другими глазами, она воскликнула: «Мама, а ты знаешь, какой шедевр ты вот так просто таскаешь? Это же Хуан Миро, а картину эту под названием “Мальчик и собака” я видела в Метрополитене!»
«Ну, дела, — подумала я. — Надо дать ход этому открытию…»
Понятно, что отныне Хуан Миро становится моим любимым художником. Обидно только, что, глядя на него на мне, никто не реагирует узнаванием и радостно-удивлённым восклицанием.
Всё же однажды моё терпение было вознаграждено и заветная мечта реализована: совершенно случайно, буквально проходя мимо, читаю, что в корпусе Бенуа Русского музея выставка работ Хуана Миро. Как я готовилась к походу
в музей! Нетрудно догадаться, что я не раздумывая натянула любимый свитер, подобрала соответствующие по стилю серёжки из своей объёмистой коллекции и вся из себя направила стопы на канал Грибоедова, предчувствуя всенародное узнавание, радостно-удивлённые возгласы и неизбежное переключение внимания публики с картин на меня, что казалось вполне закономерным.
Лишь придя в музей и прочитав афиши повнимательнее, я поняла, что будут выставлены только скульптуры, да к тому же поздние. Я бы добавила, когда он уже был в состоянии полного маразма, прости господи. Перехожу из зала в зал, где стоят какие-то немыслимые железяки, с завидной регулярностью называемые «Женщина и птица». М-да… Немногочисленные зрители взирают на выставленные «мировые шедевры» с тем же, что и у меня, выражением лиц.
Но уйти, не поплакавшись хоть кому-нибудь в жилетку, я не могла. В последнем зале я излила душу смотрительнице. Она с глубочайшим вниманием и интересом выслушала поведанную ей историю и искренне разделила мою фрустрацию по поводу того, что придётся идти домой неузнанной, так сказать, не солоно хлебавши.
Наконец, когда я выразила готовность встать прямо здесь и сейчас на любую подставочку и экспонировать картину настоящего, прославленного Миро, а не черт знает что!, она была готова сбегать куда-то и раздобыть пьедестал для демонстрации. При этом я заметила, что готова это сделать, как сейчас говорят, совершенно бесплатно.
Выговорившись, мы расстались друзьями, и я направилась к выходу под равнодушными взглядами горстки оставшихся посетителей. Но в соседнем зале моё внимание привлекли двое совершенно очаровательных мальчишек лет 10–12 с чудными, умными мордашками и пышными белокурыми шевелюрами. Вместе с папой они стояли у немыслимой железной оглобли, рядом с которой лежал чёрно-белый футбольный мяч с недостающей заплатой, короче говоря, с дырой, которая, забегая вперед, и навела меня на высказанную позже мысль. Естественно, «произведение искусства» называлось «Женщина и птица». Казалось бы, называется и называется. Но нет, мальчишкам хотелось знать, где женщина, а где, извиняюсь, птица. Ну, я и сказала, что думала… Правда, без подробностей: раздала роли и всё.
Тут папа, не менее очаровательный, чем дети, глядя на мой свитер, понимающе-вопросительно посмотрел на меня и улыбнулся. Моя реакция после всего пережитого не заставила себя долго ждать: я бросилась ему на шею под удивлённые детские взгляды. Потом мы перевели эмоции на понятный детям язык и разговорившись, мило поболтали. Папочка, конечно, работает в Академии художеств — поэтому и он, и детишки здесь. Было видно, что мальчишкам не хотелось со мной расставаться, и, когда, попрощавшись, я уже направилась к выходу, младшенький меня догнал и, смущаясь, почему-то спросил, где я работаю. Вот и всё.
Уже несколько лет я проделываю в аудитории один и тот же трюк. Когда в учебнике мы доходим до текста о современном искусстве и в нём упоминается Хуан Миро, в этот день я всегда надеваю «Мальчика и собаку». А дальше идёт примерно такой диалог со студентами:
— Вы когда-нибудь видели картины Миро?
— Нет. Никогда. И не слышали о таком.
— Да бросьте. Одну картину-то вы наверняка видели.
— Да нет же!
Тут я развожу руки, и они любуются настоящей, достойной восхищения картиной на моей груди.
— Тогда смотрите, пока у вас есть возможность.
С той поры ежегодно неуклонно растёт число почитателей этого всемирно известного художника, ни единого полотна которого нет даже в Эрмитаже…