Когда озаряется лик судьбы…
Год назад ушёл из земной жизни Дмитрий Николаевич Тарасенко (1950 – 2021)…
Среди общей печали, из дружеского круга ушедшего прозвучали тогда вот эти слова: «Осознать утрату нам, кто знал его близко, ещё предстоит…Предстоит вспомнить всё и поведать об этой личности много чего поучительного…Слёзы высохнут, соль глаза не выест, но опалит. Кому надолго, кому навсегда…».
Слова эти выразили не только горечь общей утраты, но и внутреннее несмирение тех, кто был посвящён в неповторимый мир этого человека: ведь жестокости реки времён может противостоять только деятельная память о нём остающихся на земле – активная работа по осознанию масштаба его личности.
Размышление, представляемое здесь, родилось неизбывным желанием автора принять участие в поисках живительных истоков столь редкостно цельной личности, какой теперь всё отчётливее проявляется наш герой. Удивительно, но теперь и всё ранее известное о нём звучит в судьбинной тональности, точно по волошинской формуле: «когда гаснет лик живого человека, лик его судьбы вдруг озаряется».
У нас в Крыму Дмитрий Николаевич Тарасенко – личность небезызвестная: уже много лет стал неотменимым тот факт, что без его посредничества, как создателя беспрецедентной краеведческой библиотеки, встреча с Крымом любого современного туриста и паломника не обходится. На счету общепризнанного знатока крымской идентичности – более пятнадцати книг, стиль которых замечательно неповторим. В них выстроена настоящая панорама крымской реальности: без прикрас, но с подробными и эмоциональными информационными углублениями во времени и пространстве, в которых занимательное повествование опирается на научные исследования о заповедных ландшафтах Тавриды, о растительном и животном мире, о процессе всестороннего освоения Крымского полуострова… У читателя такое многослойное повествование создаёт впечатление, что автор, реально шествуя по обозначенному в названии маршруту и системно отмечая свои собственные впечатления, в то же время пытливо перекликается с теми, кто прошёл здесь ранее. Д.Н. Тарасенко называет свои книги справочниками и путеводителями, а специалисты-краеведы – «антологией природы и истории полуострова». Спрос на эти книги оригинального жанра настолько стабилен, что многие из них (например, «Южный берег Крыма» «Восточный Крым», «Весь Западный Крым», «Подземный Крым» и др.) не единожды переиздавались. Ни в одной стране мира создание такого количества ценных источников для познания отдельного региона было бы невозможно без грантов и сопровождающей поддержки культурных учреждений и издательств. Даже эти общеизвестные факты рождают убеждённость, что такой бескорыстный культурный подвиг по силам лишь незаурядной личности.
В высказываниях самого Дмитрия Николаевича не найти объяснения столь последовательного и плодотворного служения Крыму через литературу: скромность и скрытность его беспрецедентны. Так, в своей подробной «Автобиографии», предупредив читателей о якобы ординарности своего пути, он наметил в общих чертах лишь событийную канву жизни: родился в Черкассах, к школе семья переехала во Владимир, потом – в Крым; здесь, в Алуште и Ялте завершились школьные годы; учился в Симферопольском университете; работал сначала учителем, а потом…пожарным, сторожем, кочегаром, экскурсоводом… Наиболее подробно он остановился на том, как ему удалось преодолеть житейские рифы во время личного взросления и в годы перестройки, когда нужно было обеспечить выживание своей семьи. О роли Крыма в своей жизни – почти ничего. О творчестве – в общих чертах и очень скупо: вначале – ироничные замечания о своих «хулиганских стишках» и «зарифмованной чепухе», которые «на поэзию не тянут»; и лишь объясняя неожиданно предпринятое им «переодевание в робу» после престижной учительской профессии, он сообщил нечто важное и серьёзное: «Мне открывался новый, самый главный в жизни университет – работа над словом». Но, как будто испугавшись нечаянно прорвавшегося пафоса в оценке этой жизненной ситуации, тотчас нивелировал его ироничным пассажем: «Теперь, услышав, что мои книги “легко читаются”, спешу заверить: “Это потому, что я их легко пишу. Одной левой, под коньячок и телевизор!” Не все способны различить в моем ответе иронию: мало кто знает, чем я из года в год занимался в своих кочегарках, для чего хранил в шкафчике печатную машинку и откуда набирались у меня чемоданы исчерканных рукописей…». И лишь одна фраза в «Автобиографии» – о самом существе творчества, как его авторская самооценка: «О путешествиях по Крыму, о своих и чужих горных походах я с удовольствием пишу в последние пятнадцать лет, пишу информативно и субъективно, стараясь насытить каждую новую главу гормонами радости». Правда, в конце автор как бы напомнил читателям, что «биография каждого пишущего зашифрована в его творчестве; если проследить внимательно, её нетрудно вычислить и вывести на чистый лист». И сразу же, опять как бы убоявшись самовозвышения, добавил: «Только зачем? Лучше просто читать книги».
Ещё одно краткое, но очень важное признание о своей жизни Дмитрий Николаевич оставил в книге «Прыжок» (2003), посвящённой каскадёру, крымчанину Сергею Логачёву – одному из тех замечательных личностей, которых «манит не золото наград, но поиск неоткрытого и таинственного…». В книге подробно описан тернистый жизненный путь этого человека – от никому не известного бахчисарайского хулигана до генерального директора Московского клуба каскадёров и рекордсмена планеты в прыжках с высоты. Повествование в книге автор ведёт от первого лица. Это просто литературный приём, но сколько важного открывается нам в авторском объяснении использования такого приёма: «…при желании можно разглядеть в этом и некий особый смысл. Знакомя читателей с каскадёром, автор оживляет воспоминания о собственной молодости, в которой было много похожего, и видит нечто своё, далёкое, несбывшееся…». Изначально здесь вычитывалась некая неординарная сложность юношеских побуждений автора, которые, даже не сбываясь, обеспечивали высоту его жизненных ориентиров. Но весомость этих сведений сегодня возрастает кратно, потому что расширяет перспективу жизненного пути Дмитрия Тарасенко. Мы безошибочно понимаем, в чём косвенно признавался тогда автор: что его самость прорастала так же тяжело, как у героя книги, что она тоже оказалась сильнее обыденности, но смогла найти выход к высоким жизненным ценностям. В момент этого признания Дмитрий Николаевич был уже известен как увлечённый путешественник и писатель-краевед…
Но главное о жизни нашего героя, по праву верного друга, открыто и определённо вывел на «чистый лист» Валерий Митрохин. Ещё до общеизвестных литературных свершений Дмитрия Тарасенко прозвучало его провидческое заявление, что друг его «не писать не может, потому что литература – его судьба». Статья, в которой впервые речь зашла о судьбе Дмитрия Николаевича Тарасенко, была посвящена его 50-летию. Но, что очевидно, это была не юбилейная декларация, а доказательное рассуждение о неординарности и значительности постепенно проявлявшейся литературной фигуры на крымском культурном небосклоне, отличавшейся предельной скромностью и требовательностью к себе: «Он сознательно умалчивал себя. Бард, а со временем и краевед-публицист, никак не мог стать провинциалом. Он рос в семье просвещённых. Мать известный литературовед и педагог. Отец – замечательный поэт, старейшина среди крымского литературного “цеха”…Каково же было расти в тени столь мощной кроны! Однако не “живучесть” такого рода хочу поставить в заслугу Дмитрию Тарасенко. Разве мало того, что он питался…духовными соками, добытыми родовыми корнями?!... Он рано понял, что дело его не так просто. Стал писать рассказы, наверное, потому что не хотел быть вторым Тарасенко…А проза у него особенная. Назвать этот жанр краеведческой беллетристикой, значит лишь слегка сориентировать заинтересованного читателя…Наш герой обладает редкой способностью слить все свои знания природы, истории, географии полуострова с человеческой страстью к открытиям, патриотическим чувством к земле предков, придать всему этому сплаву добротную, а то изящную литературную форму… Но главное, в его чутком сердце, отзывающемся на самые тонкие вибрации жизни…помещается весь мир». Своим проникновенным рассуждением Валерий Митрохин не оставил читателям никаких сомнений в том, что у Дмитрия Тарасенко – сердце поэта, и этим объясняется его «редкая способность» столь чутко воспринимать многосложность крымского пространства. Парадоксальность этой заявки в том, что сам Дмитрий Николаевич поэтом себя не позиционировал (в начале пути была издана лишь одна его поэтическая книга «Короткий сон») и свой поэтический опыт он оценивал как незначительный. Однако история литературы полна свидетельств, что наиболее яркие творческие судьбы выстраиваются на парадоксальной основе…
И у нас тоже есть основания утверждать, что «особенная проза» Дмитрия Тарасенко выросла из глубины его поэтической мысли – способности осваивать сущностные смыслы действительности, видимые и тайные. Об этом красноречиво повествует один, мало кому известный, эпизод из его творческой биографии.
Когда-то давно, в 1980 году, он написал поэтическое произведение – венок сонетов «Найти свой мирный берег»*, – которое долгие годы таил от публикации. И вот сравнительно недавно Дмитрий Николаевич решился обнародовать это, можно сказать, потаённое произведение. Чтобы оценить важность повода обращения Дмитрия Тарасенко к сложной венкосонетной форме, нужно знать, что ни до, ни после этого единственного случая он не писал венков. Что же такое особенное хотел поэтически запечатлеть наш герой, обращаясь к столь эксклюзивному, в то время, способу изложения смыслов?..
Кратко об этом говорит сонет-магистрал:
Не беспросветен был мой путь земной,
Но трудно вспомнить что-нибудь дороже:
Гравюрных волн сиянье под луной,
Из пересохших водорослей ложе.
От катеров – рубин и изумруд,
Искрят, как звёзды, в море ноктилюки,
Под шорох волн уснуть нам не дают
Сердец, уже ответных, перестуки.
Наш первый киммерийский день погас,
Спит Меганом, дрожит луна в воде,
Померк свирепый профиль Карадага,
И только фены с гор ласкают нас…
Философ прав: кто всюду – тот нигде,
И я сдаюсь, я больше не бродяга.
Судя по итоговому смыслу сонета-магистрала, в момент создания венка поэт пребывал на том бытийном рубеже, когда человек способен преобразовать свой созерцательный опыт в чёткий путеводный принцип для дальнейшей жизни, когда общеизвестные философские афоризмы, пропущенные через личный опыт, могут превратиться в бесценные откровения. В ключе магистрала просвечивает высказывание «кто везде – тот нигде», которое, со времён римского стоика Сенеки (4-65 г.н.э.), имеет статус указующей формулы к обретению меры всех вещей. Очевидно, изначальный замысел поэта состоял в том, чтобы обозначить некий путь к новому рубежу в понимании смысла бытия: «Философ прав: кто всюду – тот нигде, и я сдаюсь, я больше не бродяга». Из магистрала ясно также, что этот путь пролегал в крымском пространстве, обрамлённом киммерийскими сигнальными образами Меганома и Карадага…Показательно, что в упрощённых идейных параметрах атеистической эпохи, в поисках глубинного русла своих крымских созерцаний Дмитрий Тарасенко, по традиции советских поэтов, обращался к античному философскому наследию. И вот, с первых строк, проявился особый интерес автора к этическому учению стоиков, основанному на принципах согласия с природой и стремлении к внутренней гармонии. Но кто бы мог подумать, прочитав лишь магистрал, в какой трогательный и веский эпос о созревании принципов миропонимания на крымском ландшафте развернётся этот едва намеченный замысел: «Все испытать – безумная пора / Гитарных струн, дорог и бездорожий!»; «Но трудно вспомнить что-нибудь дороже: / Платаны, виноградники, сады, / Тот дом и двор, где свой рассвет я прожил, / У солнцем позолоченной воды»; «Гравюрных волн сиянье под луной, / Тысячелетья кедров и секвой, / Как дар небесный, сердце принимало…»; «Так верилось в мой невозможный сон! / Настанет миг – взлечу, сорву удачу, / Она мне суждена, я обозначу / Свой поднебесный след…»; «Безгласно заплутаться во Вселенной, / Планету голубую потерять, / Забыть все беды, заново начать, / Найти свой мирный берег, свой уют… / Мечты, как счастья трудного подмена, / Под шорох волн уснуть нам не дают».
И как апофеоз молодой мечты: «Рискнем и мы взойти на Карадаг, / Вернёмся в лодке, вслед за Одиссеем, / Средь моря мировых житейских благ / Путь легендарный предпочесть посмеем…»
Звенящая правда пространного и искреннего венкосонетного высказывания Дмитрия Тарасенко в том, что его доминирующая тональность – изумление в созерцании Крыма – не отделена от чувственного контекста всей его молодой жизни, акцентированного на перетекании судьбы странника в судьбу двоих:
Но нам светло и странно: мы — вдвоём!
На валуны у волн садимся рядом,
Подарок Солнечной Долины пьём
И заедаем кислым виноградом.
Да будет ночь единственной в ночах!
Её созвездий знак да не остудят!
С неё отсчет судьбы своей начать,
Судьбы двоих. А дальше – будь что будет.
Перечитывая венок, понимаем, что эмоциональная сгущённость и кажущаяся неупорядоченность изложения – следствие того, что поэт постигал жизнь не в её обыденном течении, а в страстном общении с природой и людьми: «неискушённое начало юности» принимало крымскую данность не как простые природные реалии, а как «дар небесный». Романтически устроенное сердце стремилось к «невозможному сну» о некой абстрактной «удаче», ради своего «поднебесного следа»… И, как понимается, именно благодаря этой романтической восторженности, в душу поэта свободно проникали красота и мудрость родной земли: волны виделись «гравюрными», – то «позолоченными солнцем», то в «сиянье под луной», а ночные крики перелётных птиц метафизически отзывались думой о «быстротечности бега земных минут»…
И вот, сквозь токи этой романтической восторженности последовательно проявились первые веские знаки мудрости: «Довольно строить жизнь в преступной спешке…»; «Не век же терем строить на воде! / Философ прав: кто всюду – тот нигде».
Наблюдая это бликование смыслов, трудно не увидеть, как, сквозь испытания молодости, прорастало бытийное зерно судьбы лирического героя: дивная – тревожная и томительная – плоть Крыма и её чувственное переживание пробудили в его сердце зиждительную любовь к освоенному им миру. Поэт, вряд ли надуманно, изобразил крымское пространство буквально залитым светом: «сиянье волн», «небо, синей аквамарина», «дрожит луна в воде», «внезапный луч метеорита», «искрят, как звёзды, в море ноктилюки»…Но при этом он из сонета в сонет занят поиском некого своего, «Нового Света»: «Мечтанья лет безгрешных воплотятся, / Из темноты к тебе протянут руки – / Спеши навстречу, там твой Новый Свет!» Эта смысловая цепь венка – между световыми излучениями Крыма и своим «Светом» героя – замыкается ещё одной аллюзией из стоической философии Сенеки – о том, что, в конце концов, подлинное счастье создаётся не из внешних влияний, а из самого себя. Но теперь – в собственной формулировке: «Теперь, когда надежд на случай нет, тепло и свет – от самовозгоранья».
А ведь это, пожалуй, и есть то самое важное, что открыл для себя поэт: излучаемого Крымом света было так много, что включилась внутренняя энергия его молодой души. Здесь-то и замкнулась идейная цепь постижения стоической этики, заданная в магистрале формулой Сенеки об обретении меры всех вещей. Трудно ошибиться, что накопленные поэтом в страстном созерцании множественные излучения Крыма постепенно преобразовались во внутреннюю способность рождать свет, открывающий новые горизонты жизни. И вот в итоге венок сонетов уже видится нам панорамой метаморфозы: восторженное романтическое рассеяние героя трансформируется в деятельное бытийное сосредоточение («я больше не бродяга»). Картина внутреннего срастания с Крымом завершается осознанием той степени родства с ним, которая рождает готовность к трудному счастью созидания. Так, из чувственного восприятия дальнего света крымских картин, из синтеза всех внутренних сил поэта, пробудившихся этим созерцанием, он обрёл начало начал своей жизни – Крым, как меру всех вещей своего бытия.
И как понятны – через эту изначальную заданность исходных идейных и эстетических позиций писателя – и неординарность его прозы, и его ненарочитые сущностные углубления в природную и историческую плоть Крыма, которыми представлена в его книгах особость этой земли!
Как видим, это было верное решение автора – открыть своим читателям определяющее творческое событие своего пути: действительно, время пришло… А сейчас это поэтическое произведение, понимаемое как матрица яркой мятежной жизни нашего героя, намеченная им самим на рубеже юности и зрелости, вдруг высвечивается и как программное во всей его творческой судьбе, потому что проливает свет на энергетические источники глубоко осознанного культурного служения избранной земле. Проникшись смыслами этого давнего произведения, в любом из последующих созданий Дмитрия Тарасенко нельзя не почувствовать его определяющее присутствие: писатель не любуется Крымом, а по-настоящему, заботливо и деятельно, любит его. И все его книги – видимые воплощения этой неистощимо романтической любви.
В свете такого понимания основ мировидения Дмитрия Тарасенко, ещё более выразительно прорисовываются оригинальные черты его книг. Заявляя их как информирующие, автор то и дело сбивается на лирические отступления и экософские ремарки, выдающие в нём не бесстрастного констататора крымских очарований, а заботливого охранителя живого организма крымской земли:
«По мере постижения природы человечеству всё меньше хочется думать о вреде и пользе изучаемого животного, всё больше – о праве на жизнь, о биологической и эстетической ценности каждого вида в составе всего живого, что пришло в этот мир так же, как пришли мы. “Это по-настоящему полезно, потому что красиво”, – сказал устами Маленького Принца Антуан де Сент-Экзюпери в своей знаменитой сказке для взрослых»;
«Без чаек никак нельзя обойтись авторам морских рассказов и повестей, поэтам, сочиняющим песни о “свободной стихии”, художникам, фотографам; полюбоваться чайками нам предлагают постановщики морских фильмов, правомерно надеясь, что с помощью этих птиц мы вернее проникнемся романтическим сюжетом».
На пути многосложного осмысления геопоэтического феномена Крыма наш герой нашёл свою личную формулу бытийных ценностей: разными словами он не однажды заявлял, что главное среди всего – природа и искусство. На фоне этого заявления можно понять ещё одно его признание – о том, что особенное счастье своей писательской судьбы он видит в создании книги «Очарованные Крымом» (2016). В этих лаконичных очерках автору действительно удалось передать те особенные отблески, которые рождались от соприкосновения творческих личностей с крымскими излучениями, пробуждающими в человеке не только обострённую способность воспринимать бесценные радости жизни, но и силы – принять неизбывную драму бытия. Ему было дано чутко различать пронзительные ноты в итогах творческого соития поэтов и писателей с онтологической глубиной Крыма, как в этом очерке о Чехове под названием «Когда нас не станет…»: «Лирические герои «Дамы с собачкой» слушали прибой, сидя на скамейке в Ореанде; Чехов поместил их туда, потому что любил этот парк и эту скамью возле церкви. Но совсем по-иному слушал “однообразный, глухой шум моря” сам Антон Павлович. Как врач, он знал точно: скоро конец. И, наверное, становилось ему чуть легче от сознания, что “так шумело внизу, когда ещё тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет…”».
Книга «Очарованные Крымом» лишь на первый взгляд не связана с личным, длящимся целую жизнь, крымским путешествием автора, ведь в ней отражены и судьбы тех, не очень известных, творцов крымского происхождения, кого он пристальным взглядом путешественника нашёл на своих крымских маршрутах. Поэтому в итоговых размышлениях о её авторе эта книга имеет особенное значение, ибо она, как никакая другая, показывает масштаб его мировоззрения и глубину интереса к человеку-творцу.
Уже имея такой впечатляющий багаж творческих достижений, в разговоре о себе Дмитрий Николаевич по-прежнему оставался скромным ретранслятором очевидного: «Страсть к путешествиям, любовь и почтение к слову, многолетняя работа экскурсоводом – вот источники моих книг». Да и самое содержательное его откровение о своём творческом методе отличается предельной краткостью: «Мне всегда хотелось написать так, чтобы было интересно читать». Конечно, это слишком общие суждения: на самом деле, у писателя было много творческих секретов. Но главное, что он всюду выдержал эту трудную писательскую установку на выработку энергии притяжения читательского интереса, более всего – через содержательную и жанровую многослойность своих описаний. И его книги, действительно, входят в душу читателя без напряжения и без препятствий.
Немаловажно и то, что все они – душевно переработанный материал, потому что Дмитрий Николаевич, благодаря своей пространственной чуткости, не просто изучал Крым, а общался с ним, питаясь энергией того самого романтического ожога юности, переживание которого было запечатлено в его венке сонетов «Найти свой мирный берег…». Вот почему произведения Д.Н. Тарасенко для туристов воспринимаются как личная история. И в этом ракурсе видения многие его книги, именуемые автором путеводителями, на самом деле являются произведениями более высокого жанрового статуса. И, кажется, пришло время уточнить номинацию, в которой выступал Дмитрий Тарасенко на литературной арене Крыма. В нашей отечественной традиции, описание путешествий по определённым маршрутам, сопровождаемые личностными эмоциональными комментариями автора, относятся не к справочной литературе – они соответствуют жанровому богатству литературы путешествий нетуристического уровня. Такие произведения ныне всё чаще именуются ёмким понятием – травелог, главная особенность которого в том, что он несёт в себе образ единства человека и окружающего мира. В свете этих упоминаний, наш автор, без сомнения, не только краевед, но и один из самых знаковых тревел-писателей Крыма, творческий метод которого, основанный на диалоге путешественника с пространством, заслуживает освоения и дальнейшего развития.
В искусстве создания книг о путешествиях Д.Н. Тарасенко достиг истинного мастерства и был полон новых творческих замыслов…Но, видимо, слишком велико оказалось напряжение всех тех ролей, которые выпали ему по судьбе: вместе с ординарной для каждого мужчины заботой о благосостоянии семьи, о воспитании детей, вместе с трогательной опекой над престарелым отцом (Николай Фёдорович Тарасенко дожил до 98 лет) – вдохновенно взятый на себя трудный долг деятельной любви к родной земле.
Людмила Корнеева,
член Союза писателей России,
г.Судак.
---------------
* Опубликовано в издании: Людмила Корнеева. ВЕНОК СОНЕТОВ В КРЫМСКОМ ПРЕДСТОЯНИИ. – СПб: ЦГИ, 2019. С.280.