Когда я вспоминаю своё детство, я сначала вспоминаю бабушку. И уже потом вижу родителей, деда, тётей и дядей.
Бабушка Тося… Произнеси это в разговоре с любым из её многочисленных внуков и внучек – все как один расплывутся в тёплой улыбке. Даже те, кого она сама не нянчила. Наверное, мне повезло больше всего – я долго был первым.
А сколько их, внуков? Сразу, навскидку и не сосчитать, считаю по пальцам – десять, а сколько правнуков – и пальцев уже не хватит. Своих детей – шестеро, всех уберегла в годы войны, в оккупации, вырастила и воспитала замечательными людьми.
Когда вызываешь изнутри её образ, то ещё до того, как его увидишь, ощущаешь душой теплоту и тоже душой – её улыбку. Спокойную, ласковую, такую любящую улыбку! Я помню её улыбку и не забуду никогда, она всегда со мной, – внутри!
Улыбка была в уголках губ и в глазах. Эта улыбка сохранилась до её глубокой старости. Сама бабушка стала такой трогательно маленькой, щупленькой, сморщенной и согнувшейся, но милее и роднее её не было!
Я никогда и ни от кого не слышал, чтобы она кого-то обидела, оскорбила. Она и не могла обидеть, все её стремления были только порадовать, угодить. В жизни, конечно, бывает всякое, и кто-то обижался на неё, но это обижался он, а она не хотела и не могла никого обидеть – я это по себе знаю! Это было такое доброе сердце… Это согревающее тебя изнутри ощущение абсолютного добра…
Самыми «страшными» словами, которыми она могла поругать через меру расшалившегося внука, было «ах ты ж пострел!».
Помню только один случай, когда я на неё обиделся. Школьником я каждый год всё лето проводил у дедушки-бабушки в Старом Осколе, в их приветливом доме с таким большим, как мне тогда казалось, садом-огородом. Летом, кроме меня, к ним приезжали в отпуск все дети, мои тёти-дяди. А те, кто жил в Осколе, приходили почти каждый день.
Она всю эту ораву кормила. Кормила с радостью! Дед в летнее время обычно был на своей пасеке, а она сама бегала «в Ламскую» в продуктовый магазин, на рынок, и полдня не отходила от плиты. И ещё успевала заниматься на грядках в огороде. Она всё время что-то для кого-то делала, и я не помню её ни сидящей, ни усталой.
У многих были свои предпочтения в еде, «это я не хочу», а у кого-то даже стойкие предубеждения – «я этого не ем». Один ел одно, другой – другое и не мог есть того, что ел первый. Но она умудрялась каждому угодить! Особенно ублажала зятьёв, они в отношении кормления были у неё на первом месте, и, если было много народу, то столовались в первую очередь.
И вот приехал кто-то из зятьёв, сейчас даже не помню, кто. Когда бабушка позвала меня кушать уже после взрослых и дала что-то оставшееся от обеда, то мне это очень не понравилось, и я заявил, что объедки есть не буду. Убежал и спрятался. А прятался я или на чердаке сарая, или залазил на большую старую раскидистую яблоню, которая стояла в дальнем углу сада. Я оттуда видел всё во дворе, а меня никто не замечал. Увидеть меня можно было, только подойдя к этой яблоне, снизу.
И я сидел на ветке, жалел себя и копил обиду. Ещё больше она стала копиться, когда действительно захотелось есть и уже надоело сидеть.
А потом оказалось, что бабушка не махнула на это рукой, как на детскую блажь. Она что-то приготовила мне отдельно, из моего любимого (а что я тогда любил, уже как-то и не помню). Потом вышла и стала звать. Из упрямства я не сразу побежал, а ещё посидел на ветке, пока она второй раз меня не позвала.
Почему я это помню? Многое забылось, а это помню, как будто недавно это было. Таких моментов в жизни немало, но какие-то надо выуживать из памяти, а какие-то всплывают сами, как будто тебе показывают видео. И щемит душу от того, как тогда было хорошо, потому что чувствовал настоящую, такую тёплую любовь к себе.
Так же хорошо помню, как уже в Белгороде с бабушкой шёл пешком в роддом, где мама должна была родить сестрёнку. Бабушка приехала на помощь, она всегда приезжала, когда требовалось. Пошли мы почему-то уже вечером, когда стемнело. Роддом был на Супруновке, от нашего дома километра за три. И долго его не могли найти, он находился рядом с железной дорогой, и был двухэтажный, похожий на несколько других зданий вдоль железнодорожных путей.
И ещё помню, как она меня взяла с собой в церковь. Запомнилась не церковь, а дорога, которая шла вдоль правого, местами обрывистого берега реки Оскол. И высокие деревья, за которыми виднелись купола с позолотой.
Когда я был маленький, бабушкин-дедушкин дом казался мне огромным. По мере взросления он становился всё меньше и меньше. Было в нём три маленьких комнаты и одна большая зала, и ещё прихожая с печкой. На этой печке бабушка готовила в холодное время, а летом – на газовой плите на закрытой веранде. Рядом с печкой была крышка лаза в подпол, где хранились соленья-варенья.
Зимой комната деда-бабушки, где стоял большой стол, была и общей столовой. Там же, прямо у стола, была их кровать, над которой висели их фотопортреты, совсем ещё молодых.
А летом все застолья были в большой круглой беседке. Это было любимое место, все туда присаживались, там разговаривали, вечером играли в карты или в лото.
И позже, когда все получили свои квартиры в городе, собирались только в этом доме на улице Зелёной. В маленьком старом доме, но этот совсем маленький дом действительно был огромным. Огромным своей любовью и приветливостью, – чем же ещё?!
Когда я был в нём последний раз, и видел живой бабушку, это случилось в мои 50 лет. Мне показалось немыслимым, нереальным, как можно было не просто находиться в нём, а жить 8-10 членам семьи.
Однако, когда в честь моего приезда собрались Старо-Оскольские родственники, то только в одной маленькой комнате за столом нас вместилось не меньше 12 человек! И не было никакой тесноты! В воспоминаниях и разговорах за жизнь соединились прошлое и настоящее, и не было вообще никакого ощущения ни возраста, ни времени.
Как она была рада тому, что у неё в доме снова много и детей, и внуков, и правнуков! Она плакала, улыбаясь. И, как всегда, пыталась всем угодить.
Обо всём нынешнем она мне говорила с умиротворением, простым смирением. Она и не жаловалась, а только сетовала на старость, и радовалась даже самому простому и малому, что посылала жизнь, и благодарила Бога.
А через десять лет бабушки не стало, и дом опустел, как будто и из него ушла душа…
«Вдруг так сразу затих,
Потихоньку надеясь на встречу,
Ощутив боль разлуки с тобой …
И цветы, что с любовью растила,
Наслаждаясь их вечной красой
Вдруг обмякли, как будто решили
Что они тоже пойдут за тобой!»
Когда я прочитал воспоминания и стихи тёти Люды, самой младшей из её дочерей, то сердце сжалось от боли. Но сразу же изнутри возник образ бабушки, и на душе стало тихо и тепло, хотя и было очень печально.
Она всю свою жизнь служила своим родным и ближним. Её сутью были любовь и забота.
Я чувствую её тепло в душе, значит в душе живёт частичка её духа, её любви. Ведь дух добра и есть дух любви, который помнит и соединяет.
А это значит, что наверное мы встретимся, – когда-то, где-то там, за земной чертой…
Я держу потёртые листы бумаги, на которых ровным и красивым, «учительским» почерком изложена любовь младшей дочери к своей дорогой и любимой маме. Простые непритязательные слова и с ними – пронзительные строки стихов, не всегда выверенно складных, но таких проникновенных... Особенно для любящих и близких душ.
«Быстро и неудержимо летят мгновения – мне уже седьмой десяток. Все эти годы я ежедневно, ежечасно ощущала мамину готовность понять, простить, прийти на помощь, её заботу. Я видела в её глазах усталость и грусть, а мне так хотелось, чтобы она всегда улыбалась! Её улыбка нужна мне сегодня, завтра, всегда…
Её улыбка – счастья добрый вестник,
Глаза, которые так нежно смотрят на тебя,
И руки, добрые и нежные те руки,
Которыми ласкала ты меня всегда!
… Когда из дальних странствий возвратясь,
Прошедших лет постигнув смысл и связь,
Увидишь мать на стареньком крыльце
С улыбкой просветлённой на лице.
Из-под платочка прядь седых волос –
Ей столько в жизни испытать пришлось,
Ей столько трудных выпало дорог,
Ночей бессонных, горестей, тревог,
Что подступает к горлу горький ком
О чём-то безвозвратном, дорогом.
… Каким добрым человеком была мама! До последних дней своей жизни она делилась всем, что имела. Никогда никого не обидела словом. К ней шли знакомые за советом, и она всегда внимательно выслушивала мнения других.
А как она любила своих внуков и внучек! Всегда берегла в шкафу что-нибудь вкусненькое, чтобы их угостить.
Ласковые, нежные руки мамы. Они умели всё! Бережно прижимали к груди своих крошечных детей, крепко держали их за руки, горячо обнимали и благословляли, провожая в дорогу, нежно гладили по голове, хваля за что-то хорошее и украдкой вытирали слёзы, боясь за родных.
Может быть, вы замечали порою,
Как втихомолку, скрывая от нас,
Мама поспешно смахнула рукою
Слёзы, что взор застилали не раз.
Мамины слёзы… А мы убегали
С беспечностью редкой, забывши про них,
Мамины губы молитву шептали
Чтобы Бог нас, непослушных, хранил!
… Время в её молодые годы было такое, что веру в Бога приходилось скрывать. Она была женой коммуниста и не могла ходить в церковь, тем более водить туда детей. Не могла открыто держать в доме иконы. Но, по внутреннему убеждению, по желанию души и сердца мама всегда была глубоко верующей. Она верила так искренне, с такой надеждой просила у Бога помощи! Выучила многие молитвы и старалась своими поступками и делами соблюдать Божьи заповеди. Всех детей она крестила тайком от мужа. Мне всегда говорила: живи с Богом, люби и почитай Его!
Когда её, уже больную, причащал батюшка, она искренне исповедовалась и покаялась в своих прегрешениях, и более всего радовалась тому, что тот их отпустил и её простил.
… Вот уже много лет, как нет с нами нашей дорогой и любимой мамочки, но память о ней будет жить в наших сердцах вечно, и я хочу, чтобы о ней помнили не только мы, дети, но и внуки, а так же чтобы знали о ней правнуки.
Эта память как бы по эстафете должна переходить от одного поколения нашей семьи к другому, невидимой ниточкой связывая нас с нашими предками, возвращая нас в то далёкое время, когда они были молоды, счастливы, любили друг друга и любили жизнь.
В моей памяти навсегда останется маленькая скамеечка у калитки, на которой согнувшись сидит мамочка, ожидая к себе детей.
Домик с окнами в сад,
Где порой ты весь день проводила,
И калитка вдали,
У которой любила часами сидеть,
Ожидая к себе столь любимого сына,
Чтоб о жизни своей всё ему рассказать.
Второй момент, оставшийся в моей памяти, связан со смертью мамы. Когда я взяла на руки её маленькое мёртвое тело, и, искупав её, стала одевать, я с ужасом поняла, что провожаю её навечно в новую и совсем иную жизнь.
… Кончилась эта жизнь для тебя,
Моя милая мама,
Сколько горя и мук
Тебе в жизни пришлось повидать!
Голод, войны, разлука с детьми,
Одинокая старость…
Спи спокойно, родная,
Ни о чём не грусти,
Только я умоляю:
Ради Бога, прости!»
Читая, я, стиснув зубы, стонал: и меня прости, бабушка! Ты так любила цветы, с такой любовью их выращивала… А я, твой первый внук, принёс тебе цветы уже на могилку… И потом услышал, что ты, уже прикованная к постели, всё хотела выйти в сад, чтобы в последний раз посмотреть на цветы!
Господи, да обратится милостью Твоей вся наша боль неполноты любви нашей в полноту преображающей любви – вылечит и соединит наши больные души!