Свобода воли Часть 1

   Два слова перед тем, как…

Говорят, человеческие судьбы отличаются друг от друга не столько знаками земного отличия, сколько количеством личного счастья, пережитого за годы жизни. И хотя подобное сравнение относительно (один упоительный момент может перевесить неуд многих прожитых лет), все мы хотим счастья побольше, а невезенья и безрадостных дней поменьше. Это факт!
Впрочем, оптимист, как бы ни сложилась его судьба, скажет: «Нет худа без добра». И будет прав! Когда худа много, а добра кот наплакал – добра все равно больше! Добро плотнее. К примеру, лежит на дороге слиток свинца размером с кулак, попробуйте его поднять – то-то! Так и люди. Окажись они в воде (в реке времени, например), самая многочисленная и легковесная их часть (назовём её Бла-бла-бла), всплывёт на поверхность и будет снесена течением прочь, а другая, та, что тяжелей воды, ляжет на дно и изменит «под себя» фарватер всех будущих речных событий. Это тоже факт!
Шутки шутками, но что делать, если жизнь и вправду не задалась? Как ни бросай в реку собственную биографию, не тонет она, хоть тресни! Оттого оптимизм, как лужа под солнцем, тает с каждой минутой; а вместе с лужей исчезают с поверхности земли и голубые разводы неба – «лужёные» (покрытые полудой оптимизма) наши надежды на житейское счастье.

Глава 1. Экспозиция
               
д  кв.№23 
е            
в 
я                рис. 1
т
ы
й этаж 
Москва, ул. Шаболовка
2014 г, восемнадцатое марта, девять часов вечера

Улица Шаболовка. Последний этаж типовой кирпичной девятиэтажки. Восемь часов вечера. На коврике перед входом в коммунальную квартиру №23 (см. рис. 1), стоит высокий сутуловатый мужчина. Стараясь как можно тише провернуть ключ в личине замка, он отпирает ветхую, обитую чёрным дермантином входную дверь и переступает порог. Мужчина необычайно худ и широкоплеч. На короткое время его силуэт отчётливо вырисовывается на фоне дежурного освещения лестничной площадки. Мужчина ставит портфель на половичок возле старой калошницы и, обернувшись, обеими руками тихо, почти неслышно прищёлкивает дверное полотно. Петли, предательски скрипнув, в испуге замолкают, и прихожая, как батискаф, погружается в густую слоистую тишину.
Покончив с дверью, мужчина принимается за навесную щеколду. Бесшумно вытянуть цилиндр из продольного паза, укреплённого на дверной коробке и затем также бесшумно, не громыхнув соединительной цепью, вставить его в приёмный паз на двери – не просто. «Мину легче обезвредить!» – ухмыляется вошедший, подтрунивая над собственной предосторожностью.
На вид мужчине лет тридцать, а то и все тридцать пять, уж больно сутул. Одет просто, аккуратно. Широкая спина гребца напоминает огромную, зависшую под потолком летучую мышь. Из особых примет: впалые глазницы, «сползающие» на сторону. Движения короткие, неуверенные. Одним словом – хроник, обыкновенная белая ворона, невезучая и не приспособленная к социальным отношениям. Почему так? Да потому что счастье, в отличие от невезения, хроническим не бывает, и, если человек хроник (а этот точно хроник!), он наверняка гений или несчастливец. Хотя не всё ли равно – «ге» и «не», как правило, синонимы.
                * * *
Причина, по которой вошедший мужчина старался ничем не обнаружить своё присутствие, была проста: ему очень не хотелось вступать в разговоры с соседями. Груз воспоминаний об очередном нелепом дне понуждал его к единственной заботе о скором и спокойном одиночестве.
Покончив со щеколдой и сбросив обувь на коврик возле старой калошницы, он спешил оказаться у двери в собственную комнату. Однако вот так запросто исчезнуть в келейной тишине жилища удавалось не всегда. Прочие жильцы квартиры – тихий мечтательный Флавий и милая старушка Нида Терентьевна – спешили выйти ему навстречу. Поговорить с соседом, вернувшимся «оттуда», узнать последние государственные новости они считали делом чести и первейшей своей житейской необходимостью. Конечно, для того чтобы знать новости, достаточно включить телевизор. Но Нида Терентьевна «голубому экрану» не доверяла.
– Знаете, Флавий, – говорила она, – с появлением плоских телевизоров пропала глубина подачи материала.
Не вслушиваясь и не вглядываясь в трескотню новостных блоков, тётушка привечала главным образом зрелища. Однако и тут бдительность Терентьевны была настороже и не позволяла телевизионным пересмешникам безнаказанно дурачить её и увлекать в омут посредственности.
– Какая гадость эти ваши уральские пельмени! – в сердцах говорила она Флавию, занятому приготовлением холостяцкого обеда. – И чего ржут?
– Действительно, – отзывался голодный Флавий, вовсе не имевший телевизора, – чего жрут?
– Почему «жрут»? Что вы такое говорите, Флавий? – возмущалась Нида Терентьевна, воспитанная в прежних понятиях о чистоте и культуре речи.
– Ну, в смысле питаются, – оправдывался Флавий.
– А причём тут это?
– Вы же сказали: «пельмени».
– Какие пельмени? Не морочьте мне голову!
– Ну, как же, – настаивал Флавий, – вы сказали: жрут эти, западносибирские… Нет, не западносибирские… Вспомнил! Уральские! Да-да, так и сказали – жрут уральские пельмени!
– Перестаньте говорить это гадкое слово! – охала тётушка, прикрывая ладонями убранные под вязанный чепец уши. – Я сказала: какие странные настали времена. И только!
– Почему странные? – интересовался Флавий, пряча улыбку.
Вместо ответа тётушка обрывала беседу на полуслове и мелкими шажками отправлялась в свою комнату. Попутно из глубины коридора слышалось её драматическое меццо-сопрано:
– Как видите, дорогой Флавий, я закончила этот неприятный разговор. Не хочу питать наши отношения яблоками раздора. 

                * * *
В то время, как стая говорунов на всех радио и теле каналах упражнялась в утреннем словоблудии, Анатолий Прокопьевич Добрый (тот самый сутулый незнакомец!) покидал квартиру №23 и отправлялся на работу. Служил он младшим туроператором, проще сказать, «порученцем на подхвате» в небольшом частном турбюро с простым и весьма нескромным названием «Терра». Агентство пользовалось успехом у российских путешественников, поэтому в рабочее время офис «Терры» походил скорее на встревоженный улей, чем на сонную московскую разночинную конторку.
К работе Анатолий относился ответственно. Поручения начальства и просьбы сослуживцев исполнял, искренне радея о благе порученного ему дела. Не имея других талантов, кроме отзывчивого послушания, он воспринимал факт своей низовой служебной квалификации как повод к бесстрастию сердца перед обстоятельствами жизни. За восемь часов суматошной и беспорядочной работы плюс ежедневные многочасовые переработки Анатолий изрядно уставал. При этом время, необходимое для исполнения поручений директора, двух его замов, главбуха и проч. не укладывалось ни в какие «производственные нормативы».
– Переработка! – воскликнет иной правдолюб. – А КЗоТ на что?
– КЗоТ?» – ухмыльнётся в ответ правдолюбу Лёшка курьер, сослуживец Анатолия. И добавит:
– Прокопыч у нас кто – козёл отпущения – опущенный, значит. В КЗоТе про таких ничего не сказано!
Лёшка говорил правду. За годы, проведённые в турбюро, Прокопыч (так его звали товарищи по работе) дослужился лишь до штатной должности «козёл отпущения». С одной стороны, этому способствовал его исключительно мягкий нетребовательный характер. Однако некоторая пугливость и нерешительность Анатолия в отношениях с начальством и сослуживцами была следствием не биологического страха перед превосходящей силой противника. Причиной его непомерной стеснительности, которую часто принимали за пугливость, была врождённая внутренняя деликатность, нежелание нанести урон даже собственному врагу. Например, он никогда не убивал комара, пьющего кровь. Анатолий просто начинал двигаться, убеждая бесцеремонного наглеца оставить его в покое. И если комар продолжал своё кровавое дело, Анатолий не превращал его трапезу в тризну, но смотрел, как раздувается красное брюшко и сообщал своему кровожадному «собеседнику»: «Ну, вот, теперь мы с тобой одной крови, ты и я».   
С другой стороны, в каждой организации должен быть свой козёл отпущения. Этот социальный персонаж необходим для поддержания в коллективе здорового модуса вивенди. Козёл отпущения – незаменимый помощник как в общении начальства с подчинёнными (есть точка отсчёта), так и во взаимных отношениях работников (не козлов) друг с другом.


Глава 2. Зачин

Сейчас мало, кто знает, как шипит белый комок негашёной извести, если его бросить в лужу. И вообще, что такое известь, гашёная, негашёная (в народе – карбид) – кому сейчас какое до этого дело! А ведь человек точно такой же комок извести. Брось его в непредвиденное обстоятельство, например в житейскую лужу, он, негашёный, взорвёт к чёртовой матери – прости, Господи! – и себя, и лужу, а заодно и парочку любопытствующих прохожих – ишь, «гляделки растопырили»! С другой стороны, размякший комок гашёного карбида, затянет лужу белым мороком и после первого же дождя поплывёт к ближайшей канализационной решётке. Разные мы.
Так стоит ли тратить время – писать, а читателю – читать не про воителя умов, а про несчастливца, этакого недочеловека? Стоп! Разве человек может быть недо? Он может быть плохим, хорошим, но недо?.. Даже инвалид без рук, без ног точно такой же человек, как любой из нас. Мы неистребимы, пока обстоятельства не отняли у нас разум. Пока в нас горит божественная свеча сознания, мы полноценны! Прикованный к постели писатель Николай Островский, глухой Людвиг Ван Бетховен… Можно привести тысячи примеров, когда творческий дух, как ураган, сносит житейские ограждения и соломенные крыши казалось бы «непреодолимых» обстоятельств!
И ещё. Гусеница сворачивается в кокон и засыпает. Время замирает и просто длится. Между двумя остановившимися стрелками часов, как прима по красной дорожке победителей, в мир является госпожа метафизика! …Вот кокон дрогнул – змейкой пробежала едва заметная трещинка-мета, которая вновь запускает часы эволюции! И на наших глазах из кокона вместо противной гусеницы выпархивает, расправляя клейкие крылья… прекрасная бабочка! Прелестница летит в поисках своего первого цветка, а время вослед набирает привычную скорость жизни! Это ли не чудо? Теперь задумаемся. Если столь удивительные метаморфозы происходят с насекомыми, почему подобное не может произойти с человеком?
               
Глава 4. Один прожитый день

Что за день! Неудачи терзали бедного Анатолия с утра до позднего вечера. «Анатолий Прокопьевич, у Дмитрия Дмитриевича закончилась писчая бумага, сбегайте в Комус, купите пару пачек! Да-да, купите на свои, Клавдия вам всё из кассы компенсирует. Что? С вами не рассчитались за прошлую покупку? Слушайте, не морочьте голову, вам оплатят обе сразу». И что вы думаете, рассчитались? – Не-а. Более того, Комус оказался закрыт. Пришлось ехать в центр на Пушкинскую. Когда Анатолий вернулся в офис и передал бумагу секретарше директора, та (этакая, блин, бальзаковская ля-ля!) отчитала его за задержку и сказала, что доложит Дмитрию Дмитриевичу о факте опоздания. Поэтому вечером, по возвращении домой, когда ключ застрял в дверном замке, наш герой не удивился и принял случившееся с холодным равнодушием.
Провозившись с замком, Анатолий потерял несколько драгоценных минут и понял, что встреча с соседями неизбежна. «Что ж, решил он, – пусть это будет последней промашкой уходящего дня». Действительно, не успел он сбросить обувь, как в прихожей материализовались запыхавшиеся Флавий и тётушка Нида. Подобно спартанцам, перекрывшим ущелье Фермопилы, они встали в начале коридора, отрезав подход к комнате Анатолия. Казалось, беседа о мировых проблемах неизбежна. Однако Прокопыч, тихоня и размазня, выказал завидную прыть! Прикрываясь портфелем и выговаривая на бегу, как отстреливаясь: «Здрасьте-здрасьте», он устремился в узкую щель между массивным торсом тётушки и стеной коридора. Манёвр Анатолия походил на отчаянное геройство Одиссея, сумевшего пройти между Сциллой и Харибдой! «Виктория!» – воскликнул бы другой на его месте, оказавшись по ту сторону преграды, но Анатолий был не таков. Переступив порог комнаты, он обернулся и произнёс:
– Друзья, с сегодняшнего дня Крым переходит под юрисдикцию России! Не знаю, правильно это или нет, но мне от этого весело!
Объявил и исчез за дверью.  Конечно, Анатолий лукавил. После стольких разочарований какая уж тут весёлость. Но! «Сталкер не имеет права на душевное смятение, – подумал он, прикрывая дверь, – смятение сталкера – это крах надежды на исправление треснувшей системы мира, это отчуждение от человека его свободной воли, единственной силы, способной оказать сопротивления силам зла!». Вот что подумал тихоня Анатолий, а может, не такой уж и тихоня…
Флавий и тётушка переглянулись, пожали плечами и, перед тем как разойтись, перебросились словами:
– Как это: «Крым наш»? – удивилась тётушка. – А прежде чей был?
– Прежде Крым был украинским, – уточнил Флавий.
– Так я и говорю: наш.
– Нет, тётушка, не наш. Это теперь наш, а был украинский.
– Ещё скажите: немецкий, – нахмурилась тётушка.
– Нет, не немецкий, – улыбнулся Флавий.
– Раз не немецкий, значит, наш! Я понятно говорю?
                * * *               
Комната Анатолия представляла из себя крохотную девяти метровку с окном, холодильником «Север» и скромной холостяцкой мебелью (по смерти родителей Анатолий многое вынес на помойку). Единственным украшением интерьера и одновременно воспоминанием о почившей бабушке Арине было старинное напольное зеркало с тумбочкой-подзеркальником. Этот милый антикватиат Анатолий выбросить не смог. И теперь, глядя на подзеркальник, он с улыбкой вспоминал годы детства, когда резная приступка, предназначенная для расстановки флакончиков с ароматами и прочей женской парфюмерии, служила дополнительным местом для сидения, наподобие табурета. И всякий раз, когда он или сестра (взрослые не помещались между резными бортиками) садились на приступку и, болтая ногами, барабанили пятками по опорным панелям подзеркальника, бабушка Арина горестно вздыхала и отводила глаза – что тут скажешь, детям надо хоть как-то двигаться – такова жизнь!
Однажды маленький Толя сочинил своё первое в жизни стихотворение:
Три метра в обе стороны –
Я назову «Чулан судьбы»
И бабушка, и папа с мамой,
И я, и Аня тоже тама!
«Чулан судьбы! Чулан судьбы!» – подхватила младшая сестрёнка Аня, радуясь тому, что её девятиметровый домик получил наконец название. Так и осталось на слуху – «Чулан судьбы», родовой «пятачок», в котором лет десять назад проживало одновременно пять (ей богу – пять!) человек: Анатолий, родители, сестра Аня и бабушка Арина Егоровна Князева, урождённая Домбровская. Сначала умерла бабушка, и теснота поуменьшилась. Затем Аня вышла замуж и укатила в Америку. Два года назад с разницей в тридцать четыре дня умерли родители, и на девяти квадратных метрах Анатолий остался один. Космодром! Хоть, в прятки сам с собою играй. Отчего ж на душе так тесно? Раньше-то жили с шутками, прибаутками, хорошо жили, хоть и в тесноте. Понятное дело, нынче одному за пятерых не управиться…
                * * *
Обсудив сообщение Анатолия о присоединении Украины, соседи разошлись по комнатам. Анатолий подождал, пока утихнут последние шорохи, взял со стола любимый чайник со свистком, приоткрыл дверь, ещё раз убедился (на всякий пожарный!), что коридор пуст, и поспешил на кухню.
Коммунальные кухни! По советским фильмам читатель помнит невероятных размеров кухонные пространства. В результате совдеп-кампании по уплотнению буржуйского жилья в огромных квартирах бежавшей из страны российской интеллигенции проживало порой до двадцати и больше семей. Количество арендаторов ограничивалось только количеством окон, ведь в комнате, которую власть выделяла для проживания советской семьи, должно быть окно – вот до какой трогательной заботы о гражданах страны Советов доходило дело!
Примечательно отсутствие в кухонном пространстве холодильников – их держали в комнатах. Но главное – столики, простые кухонные столики! И каждый из них не поспешный натюрморт на модную нынче тему «Съел – и порядок», но добротный психологический портрет хозяйки и её образа жизни. Приведу в качестве исторического свидетельства воспоминание автора об одной такой коммунальной квартире. Представьте: конец пятидесятых годов прошлого века. Москва, Старосадский переулок, дом 4/5 стр.1 (напротив бывшей усадьбы Лопухиных – Киппена), второй этаж. Коммунальная квартира № 4. Количество жильцов порядка ста человек. Двадцать семей (контингент в основном многодетный), два коридора, два санузла, огромная прихожая (около сорока квадратных метров) и такая же кухня, где «плечом к плечу» стояли двадцать непохожих друг на друга кухонных столов. Автор помнит, как он катался на велосипеде из коридора в коридор наперегонки с соседским мальчишкой. Было время! Вот это квартира! Чем не самостоятельное ЖП-государство по опыту древних греческих городов? На фоне этого исторического опыта современные однушки и двушки выглядят сущими карцерами, созданными для социальной деградации населения по принципу «разделяй и властвуй. 
Но вернёмся в квартиру №23. Пространство двенадцатиметровой кухни меблировали три кухонных стола. Два из них были весьма схожи и однообразны, поэтому разглядывать мебельные принадлежности Анатолия и тем паче вечно голодного Флавия нет никакого смысла. А вот столик тётушки Ниды читателя наверняка заинтересует.
Представьте нагромождение старых вышедших из употребления хозяйственных принадлежностей. Над столом на подвесной полочке расставлены в ряд красные в белый горошек прибалтийские контейнеры для круп. На отдельных гвоздиках висят всевозможные крышечки, крохотные кастрюлечки и даже ручная взбивалка для крема (по праздникам тётушка баловала себя вафельными розетками, начинёнными кремовыми пирамидками розового, бледно-жёлтого и дымчатого тонов). Внутренние отделения стола забиты сковородками и кастрюлями внушительных размеров. Среди них приметим и специальное оборудование, как-то двойная сковородка-вафельница из чугуна и далее – безусловный кухонный антиквариат – печь «Чудо» для приготовления чего угодно. Стоп! В металлическую ручку на печной крышке вставлена пробка от бутылки. Видите? Это остроумное усовершенствование позволяет приподнимать раскалённую крышку, не пользуясь тряпкой!
То, что тётушке не удалось запихнуть в стол, она расставила поверх столешницы. Надводная часть кухонного айсберга состояла из механической соковыжималки для яблок. «Нечем есть, вот и приходится давить их» – вздыхала тётушка по поводу необходимости в век космонавтики иметь то или иное «древнерусское» кухонное приспособление. И конечно, мясорубка «Урал». Это вещь! Однако хитрец-мясник порой подсовывал жилистое мясо, и тётушка, как ни билась, не могла провернуть ручку. Тогда она звала на помощь мужчину. Роль мужчины в дневное время исполнял Флавий. Он первым делом разбирал мясорубку на части, снимал намотавшиеся на нож мясные жилы и только после этого приступал к прокрутке. «Мадам Нида, вы опять купили не самое лучшее мясо!» – говорил Флавий и показывал, как на выходе из мясорубки вместе с фаршем выливается отделившийся мясной сок с рубленным жирком.
Но с особым почётом на столе тётушки лежала советская и в то же время очень несоветская штуковина – формочка для выпечки пасхального барашка. В своё время подобные штучки штамповали между делом на каком-нибудь оборонном предприятии и также «между делом» продавали в магазинах потребкооперации. Ни заводских клейм, ни прочих опознавательных знаков на эту милую пасхальную принадлежность по понятным причинам не ставили.

Глава 3. Чай в молчании
Свисток ожил, Анатолий выключил газ и, перехватив полотенцем горячую ручку чайника, поспешил обратно. «Только б не встретить тётушку!» – загадывал он, скользя в тапочках по крашенным половицам коридора. «А вот и моя голубушка!» – мысленно пропел Анатолий, забегая в Чулан судьбы. И тотчас прыснул, припомнив, как в один из вечеров он перепутал двери и вломился в комнату тётушки Ниды, причём, в самый неподходящий момент. Перед тем, как отойти ко сну, тётушка что-то выщипывала на теле, стоя перед зеркалом в весьма нескромной позе женщины, привыкшей к одиночеству. Опуская подробности, скажем: увидев тётушку, Анатолий испытал эмоциональный шок и как порядочный человек тотчас удалился. Тётушка даже не поняла, что случилось. Ну, мелькнуло что-то в зеркале, может, кот соседский забежал, да мало ли… На всякий случай она фыркнула: «Ходют тут всякие!». Вдруг по телу тётушки пробежал озноб: «Как это ходют?!». Нида «залилась краской» и, набросив на плечи халат, поспешила к двери – комната была закрыта. Она припала ухом к дверному полотну – тихо. «Фу ты, господи!» – неуверенно произнесла тётушка и погасила в комнате свет, не продолжая процедуру.
                * * *
Но вернёмся к Анатолию, ведь он поставил на стол чайник с кипятком (или, как говорят в Белоруссии: «с капиточком»), а всякий «капиточек» имеет свойство остывать, стоит заболтаться и промедлить с началом чаепития!
Итак, Анатолий присел на стул перед дымящейся чашечкой чая. При этом облик его разительно изменился. Даосское безразличие, связанное с упадком сил, сменилось на высокопарное отношение к себе, как к участнику изысканного конфуцианского ритуала.
Анатолий сел против зеркала и перед тем, как приступить к чаепитию, стал разглядывать собственное отражение, в надежде отыскать хоть малый следок Господнего благословения на жизнь. Ведь если следок есть, значит, всё, что случается с ним в жизни – благо! Кто сказал, что благо должно быть белым и пушистым? Пусть оно будет каким угодно, но пусть будет!..
Тема блага вернула Анатолия в прожитый день, и он ещё раз пережил его, глядя на случившееся глазами «матёрого» конфуцианца. Многое увиделось иначе. Обида на сослуживцев показалась пустой и никчемной. «Да разве они в чём-то виноваты? – думал он, прихлёбывая чабрец с бергамотом. – Лукавый настроил их против меня. Факт! А раз так, значит, моя жизнь верна, ведь ни одного хорошего дела без искушений не бывает!»
– Хотя… – Прокопыч распрямился, но тут же, припомнив что-то, сник и пригорюнился. — В моих действиях не было ничего предосудительного. Ведь я сказал правду, сказал то, о чём просто молчали другие!..
Ему припомнился утренний разговор в курилке. Анатолий не курил, но любил постоять с сослуживцами и подышать ароматами дорогих сигарет.
— Толян, не лез бы ты на рожон. Пойми, с начальством не поспоришь! — смеялись туроператоры, дружески похлопывали Анатолия по плечу. — Невезучий ты какой-то. А так, вообще, — молодец!
— Так я же не за себя, за вас хотел… — оправдывался наш герой.
— А вот это ты зря, — хмурились сослуживцы, — тебя никто не просил браниться с начальством от нашего имени. Экий ты чудак. Вроде молодец, но чудак, опасный чудак!
                * * *
Действительно, тот, кого судьба развернула против течения житейских вод, всегда кажется чудаком. Анатолий этого не понимал, хотя трудные годы детства и юности должны были приспособить его к элементарной жизненной дисциплине. Неизбалованный материнской лаской и товарищеской опекой отца, маленький Толик с ранних лет искал утешение в одиночестве. Лишь только родители начинали ссориться, он забирался под кровать и оттуда наблюдал, как мечутся по комнате их возбуждённые ноги, и сверху, прямо с неба доносятся их громкие голоса. Он знал, что мама скоро упадёт на кушетку, обнимет руками голову и заплачет. А отец, хлопнув дверью, надолго уйдёт из дома…
Несмотря на семейные размолвки и частое невнимание родителей, Анатолий не стал затворником. Он вырос любвеобильным человеком. Его интерес к причинно-следственному устройству мира в годы юности окреп и требовал развития. Всеми силами пытаясь избавиться от пугливого наследства детских лет, Толя часто сознательно шёл на риск, уверенный, что друг прикроет ему спину. Но из раза в раз случалось непредвиденное: Анатолий падал, получив внезапный тычок судьбы. А товарищ, кому Анатолий доверил себя, беспечно шагал дальше. Тогда он взывал к совести друга, настаивал, убеждал самого себя, что всё случившееся – недоразумение и друг сейчас скажет: «Прости, Толян, я не успел (не добежал, не дотянулся…)». Но предательства множились. В конце концов Анатолий понял простую вещь: если друг предал тебя, что ему ни говори — он не услышит.
К счастью и безусловному благу Анатолий с ранних лет был религиозен. В молитве он отстранялся от житейской неразберихи, но как только он умолкал, ощущение беды возвращалось. Порой силы оставляли Анатолия, он отступал от правды и пытался договориться тет-а-тет с постылой бабой-невезухой, даже медитировал. Но с каждым новым сеансом медитации его биография вместо того, чтобы «сиять лучами обещанного счастья» обрастала новыми неудачными подробностями.
В конце концов Анатолий понял вторую простую истину: причиной всех его нестроений является он сам. Да-да, именно в нём пророс бедовый корешок. Откуда? Может, поднял с земли по любопытству – мало ль таких корешков по России разбросано? Разглядел – выбросил находку. Но следок на руке остался, прижился и пустил росток. «Ничего, — думал Толян, глядя на прорастающую хворь, — ненАдолго всё это. Подгниёт ранка, невезуха сама и отвалится». Не вышло.

Глава 4. Дерзни чуток…

Воскресным утром Анатолий Прокопьевич собрался в церковь на раннюю исповедь к восьми часам. Обернувшись к иконе, он стал читать молитву Оптинских старцев на начало всякого дня:
– Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой. Во всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твердым убеждением, что на все Твоя Святая воля…
Вдруг за  спиной раздался грохот вперемешку с отвратительным скотским шипением. Анатолий обернулся и увидел, что его любимец, огромный рыжий кот Везувий, забрался каким-то образом на шкаф и, спрыгивая вниз, столкнул стоящую на шкафу икону. Упала небольшая богородичная иконка весьма непримечательного письма в простом деревянном киоте. При ударе о половицы стекло киота разбилось, ящик треснул. Икона, скрытая в киоте, не пострадала, но само падение святого образа, да ещё в праздник воскресного дня, стало событием крайне неприятным.
— Началось… — буркнул молитвенник и принялся подбирать осколки стекла и отломившиеся кусочки киота.
Вдруг в сознании Анатолия вспыхнул факел злобы и опалил всё, что он скрупулёзно собирал к причастию воскресного дня: память о субботней исповеди, лёгкость в теле после трёх дней строгого поста, ворох прочитанных молитв, десятки земных поклонов… Анатолий ощутил себя привязанным к столбу, а сотни безжалостных обстоятельств поражают его, как святого Себастьяна, своими смертоносными стрелами. Морщясь от боли, Анатолий прохрипел:
— Чтоб тебя нелёгкая одолела, мерзавец!
Кот юркнул под платяной шкаф. Анатолий схватил веник, чтоб тотчас наказать своего любимца. В этот момент «раскрылись небеса» и солнце метнуло в окошко ослепительный пучок света. Яркая вспышка ослепила Анатолия и остудила гнев сердца. Стало стыдно и горько за проявленную слабость.
— Хорош гусь! На причастие собрался, а брата неразумного готов от злости порвать. Да кто ж тебя такого исповедать станет? В шею погонят, и весь сказ.
Анатолий выпил стакан кефира (какое уж тут причастие!) и вновь встал на молитву.
– …Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай забыть, что все ниспослано Тобою. Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и всех событий его. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить…
– Прощать и любить, – повторил он ещё раз, едва сдерживая подступившие слёзы.
Помолчав с минуту, Анатолий тихо сказал: «Аминь» и загасил свечу.
                * * *
Молитва рассеяла печальные мысли. Наполнив до краёв миску Везувия примирительной порцией молока, Анатолий отправился в храм помолиться Богу и помечтать о лучших временах – глядишь, неудачное начало дня и забудется. И всё бы так, но лукавый крепко взялся за него в тот день. Не дошёл Анатолий до храма. Подвела торопливость. Наш герой по известной причине вышел из дома с опозданием и, зная строгий распорядок утренней исповеди, установленный отцом Никитием, не сомневался: минутное опоздание к таинству покаяния будет стоить ему несостоявшегося причастия.
И надо же такому случиться! Спускаясь в подземный переход, он ступил – как не заметил? – в белую лужу растекшегося по ступеням молока. Опорная нога скользнула вперёд, Анатолий потерял равновесие и упал всем телом на ступени. Упал неудачно, подвернув другую ногу. И это ещё пол беды. Стараясь удержать тело от падения, он упёрся руками в ступени и… закричал от невыносимой боли. В обе ладони вонзились «розочки» (осколки) разбившейся бутылки. Анатолий отдёрнул ладони с торчащими в них стеклянными остриями и всем телом рухнул на стеклянный мусор, разбросанный по ступеням, поранив левое плечо, руку и даже часть грудной клетки.
Его состояние было ужасно. С плеча, из-под свитера, с обеих ладоней потоками текла кровь. А вокруг никого, кто мог бы помочь и вызвать скорую. Слава богу, подземный переход был совсем рядом с домом. Оставляя кровавый след, Анатолий потащился домой. Не имея сил держать ключ, он позвонил в звонок. Дверь открыла тётушка Нида. Всплеснув руками, она принялась хлопотать над израненным Анатолием. На шум вышел Флавий и, увидев товарища в столь плачевном виде (они дружили, несмотря на взаимную отчуждённость), бросился помогать тётушке.
Через полчаса отмытый, обеззараженный и перебинтованный Анатолий лежал на диване в своей комнате и рассказывал соседям про лукавые нескладушки воскресного утра. А Везувий ластился к дивану, слушал хозяина и потряхивал хвостом в знак своего кошачьего неудовольствия.
                * * *
Понемногу боль в ранах успокоилась, лицо Анатолия расправилось, и он попросил соседей оставить его.
– Учтите, Анатолий, вечером на перевязку! – ответствовала тётушка, выходя из комнаты.
– Стукни в стенку, если что, – добавил Флавий, выходя вслед за тётушкой.
Проводив соседей глазами, Анатолий уткнулся лбом в подушку. Его прорвало.
— Так жить нельзя! – завыл он, как раненый зверь. – Думай, Толян, думай! Или скажи всем «чао!» и…
Он лежал молча, сдерживая подступившее рыдание. Затем перевернулся на спину и уставился в потолок.
— Что «и…»? Всё можно одолеть, перетерпеть, наконец. Но как изменить себя в себе самом, ведь я же сделан из невезучего материала!..
– А ты дерзни чуток, — послышался голос.
— Как это? – очнулся Анатолий – Стоп! Кто здесь?
Он приподнялся на локтях и обвёл комнату тревожным взглядом.
– Я говорю: дерзни чуток! Измени себя, перелепи… — откликнулся из ниоткуда тот же голос.
Не понимая, что происходит (скорее всего, он спит), Анатолий успокоился и продолжил странный разговор.
— Что значит «перелепи»? Меня слепил Бог, а ты предлагаешь…
– Тот же Бог вручил тебе свободу воли — пользуйся! Ты, я вижу, не очень-то в жизни преуспел, и терять тебе нечего! Значит, рискуй — ниже плинтуса не упадёшь.
— Как это рискуй? — Анатолий сдвинул брови. — Ты предлагаешь пойти против Бога?
– Не надо никуда и против никого ходить! Все мы у Всевышнего на ладони, не спрячешься. Бог дал тебе жизнь, а затем выгнал из рая, чтобы ты не путался у Него под ногами и, как щенок, не выпрашивал подачку. Он сказал: «Живи своим умом и будь счастлив в поте лица твоего».
Голос набирал обороты.
– Тебе дана свобода воли. О, это щедрый подарок Всевышнего! Воля — твоё первейшее оружие. Победи! Победи, наконец, свою треклятую невезуху!
Выдержав паузу, голос подытожил:
– Для этого ты должен изменить себя. И Бог тут совершенно ни при чём. Это дело житейское, не первородное.   
Анатолий оглядывал комнату, стараясь определить место, откуда только что доносился голос. Он даже спросил: «Ты где?», но голос не отозвался. «Он прав, чёрт возьми! — решил наш герой, прекратив поиски и не заметив, что впервые за много лет помянул чёрта. — Добр;! Поправлюсь, пойду на фитнес, на зарядку бегать начну. Точно – надо малость перелепиться!»

Глава 5. Умнее Бога
Долгие десять дней Нида Терентьевна и Флавий выхаживали своего «бедового» соседа. Анатолий с помощью Флавия позвонил на работу, объяснился и слёзно попросил не увольнять его за временное отсутствие.
– Как они тебя уволят? Ты же дока! – удивился Флавий.
– Это я так, – смутился Анатолий, – по-свойски.
Флавий выдохнул.
– Может, вызвать врача? Больничный возьмёшь, деньги не потеряешь, а?
Анатолий не ответил, подумав: «Вот ещё! Если я принесу больничный, они меня тут же уволят!».
– Тебе что, деньги не нужны? – Флавий по-своему понял молчание товарища.
– Знаешь, Фла, – нехотя отозвался Анатолий, – у меня с работой не так всё просто.
– Да ладно, Толь, ты же…
– Если я им принесу больничный, – Анатолию вдруг стало стыдно за своё напускное благополучие, – они меня в тот же день уволят по статье.
– По какой ещё статье? – Флавий замер в недоумении.
– Они найдут, – Анатолий улыбнулся, – и хватит об этом.
– Погоди-погоди, а как же закон?
– Я же не пойду жаловаться, и они знают об этом.
– А почему ты не пойдёшь жаловаться?
– Не знаю.
– А они, выходит, знают?
– Выходит...
Что тут скажешь? Страх мистифицирует всё вокруг. Даже обыкновенный фонарный столб кажется нам затаившимся негодяем. Как мы бываем неправы в оценках действительности, а значит, и в своих решениях, покуда это подлое чувство владеет нашим сознанием.
Однако вернёмся в «больничную палату» №23. Человеческая забота сродни волшебству. Глубокие рваные раны Анатолия через пять-шесть дней благополучно затянулись. От них остались лишь памятные рубцы и непривычная тяжесть в повреждённых сухожилиях, да и та вскоре отступила. Анатолию недавно исполнилось тридцать лет. В таком возрасте организм имеет подавляющее преимущество перед интервенцией обстоятельств. Согласитесь, сказано витиевато, но верно.
                * * *
На одиннадцатый день вынужденного безделья Анатолий проснулся раньше обычного, отыскал в шкафу старенький тренировочный костюм, оделся и пружинистым шагом вышел из квартиры.
Надо сказать, столь активному началу утра предшествовал весьма странный сон. Ему приснился цветущий луг. Щурясь от яркого полдневного солнца, идёт он по узкой луговой тропинке и хочет нарвать букет полевых цветов. Но вот незадача. На какой цветок ни посмотрит, тот тотчас засыхает. «Что бы это значило? – думает Анатолий, припоминая притчу о смоковнице. –
Разве прикосновение к красоте может быть так бесплодно?..». Он ускоряет шаг и хочет покинуть коварный луг, но засохшие цветы продолжают расти, ластятся к его ногам. Их сухие стебли оплетают ступни, ползут по ногам вверх. Вскоре всё тело Анатолия превращается в клубок жилистых сухоцветов. Он начинает задыхаться, падает. Падая, видит: небольшая группа людей, человек двенадцать идут по лугу. Чуть впереди, отслоняя руками цветущие стебли, шагает Учитель. Его касания не причиняют растениям никакого вреда. Он что-то говорит ученикам. Вдруг одна из ветвей, засохших от прикосновения Анатолия, обращается в змею, подползает к Учителю со спины и намеревается его ужалить. Анатолий тянет к Учителю связанные руки, желая предупредить его об опасности. Услышав сердцем моление Анатолия, Учитель оборачивается, видит змею, изготовившуюся для прыжка, и говорит: «Да не будет же впредь от тебя плода вовек!». Змея тотчас иссыхает и превращается снова в сухую ветвь. В тот же миг стебли, увившие тело Анатолия, теряют внутреннюю силу и безвольно падают к его ногам. Наш герой набирает в лёгкие воздух, он хочет крикнуть: «Учитель, я здесь!..», но некий уже знакомый голос твердит ему: «Не беспокой Учителя! Взгляни на толпу учеников, они, как дети, наивны, покорны и полностью находятся во власти Учителя. Ты же, в отличие от них, можешь добиться всего сам, у тебя есть свободная воля!». Анатолий размышляет над тем, что сказал голос и провожает глазами уходящего вдаль Учителя с учениками. Скоро они совсем исчезают из вида, а он продолжает путь и вновь делает попытку набрать букет полевых цветов. И снова его затея терпит фиаско, но совсем по другой причине: стебли васильков и колокольчиков прочны, как металлическая проволока. Анатолий в недоумении. Над его головой проносится стая ворон. «Сам, сам, сам!» –– кричат птицы. При этом Анатолию кажется, что птицы ухмыляются над ним. «Са-ам, са-ам, са-ам!..» –– повторяет эхо. Голос эха смешивается с перезвоном будильника. «Жуть какая-то!» –– сокрушается наш герой и… открывает глаза. Уф-ф!
…Не вызывая лифт, Анатолий помчался по лестнице вниз. Задорно, по-мальчишески перемахнул восемнадцать лестничных пролётов, выбежал на улицу и засеменил трусцой в направлении ближайшего парка. Вдруг всё разом потемнело, небо заволокли тучи, и вскоре первые крупные капли дождя забарабанили по жестяным отливам окон. «Ну вот, всё, как всегда. Не вышло». Анатолий вернулся домой, разделся, переставил стрелку будильника на привычное время, закутался в одеяло и уснул, отложив на сорок минут начало новой жизни со всеми её грядущими неудачами.
Действительно, первый день новой жизни отметился в биографии Анатолия печальным событием. Ему предложили уволиться по собственному желанию, вернее, по желанию начальства. Не понадобился даже больничный лист. Дмитрий Дмитриевич отечески обнял Анатолия и пообещал дать положительную характеристику, да ещё выплатить премию, если в кассе окажутся свободные деньги. Увы, свободных денег в кассе не оказалось, а характеристику, которую должна была настрочить бальзаковская секретарша Светлана Паллна, он так и не получил по каким-то несросшимся внутриконторским обстоятельствам. Короче говоря, за истекшие с прошлой зарплаты две третьих месяца кассирша Клавдия, женщина обстоятельная и холодная, начислила ему двадцать четыре тысячи рублей. Из этой суммы она вычла двенадцать тысяч, в виду того, что Анатолий треть месяца прогулял без уважительной причины.
– Принёс бы больничный, и все дела, – буркнула Клавдия, в смущении выдавая Анатолию на руки двенадцать тысяч рублей.
Но и это не всё. Лёшка, напарник, снял с него полторы тысячи на прощальный посошок, а Валентин Сергеевич, начальник месткома, припомнил давний долг в тыщу двести на общие нужды. Какие нужды? После всех вычетов «выходное пособие» Анатолия составило девять тысяч триста рублей. Сумма безусловно обидная. «Единственное достоинство моей зарплаты, – вздохнул он, выходя из офиса и пересчитывая деньги, – она отлична от нуля». Конечно, Анатолий понимал, что рано или поздно уйдёт, вернее, его уйдут. Но чтобы так мелочно, по-свински многолетние сослуживцы проявили к нему напоследок своё безразличие... Этого он не ожидал. «Век живи, век удивляйся». На лестнице ему встретился оборотистый Лёшка.
— Толян, ты чего? — выпалил тот.
–– Да пошли вы все! — сквозь зубы огрызнулся Анатолий.
Его разобрала глухая злость. Он чуть не задохнулся от прилива негодования.
— Ждут меня, понимаешь, ждут! Нужен я!
— Где ждут?.. — Лёшка отпрянул, громыхнув бутылками.
Но Анатолий не ответил. Он уже бежал по ступеням нижнего лестничного пролёта и не слышал, как бывший сослуживец хмыкнул вслед:
— Да, невезуха — баба с вывертом!
                * * *
В тот же день вечером Анатолий отправился на фитнес. Купил недорогой (всего за три тысячи шестьсот рублей) трёхмесячный абонемент в общий тренажёрный зал с правом заниматься в спортивной секции айкидо. Как раз в этот день по расписанию значилось очередное занятие.
Разогревшись в зале, Анатолий спустился в назначенное время в цокольный этаж и оказался в небольшом уютном помещении. На татами рядком сидели с десяток учеников в белых торжественных кимоно. У стены стоял учитель (правильнее сказать – сэнсэй) в ещё более ослепительном кимоно, расшитом крупными цветами, и что-то тихо рассказывал.
— Можно? — спросил Анатолий, стыдясь своего порядком заношенного спортивного костюма.
— Проходите, — ответил сэнсэй. — Слушайте и запоминайте.
На втором часу занятия учитель велел всем подойти к стене. Разбив учеников на пары, он показал болевой захват руки соперника.
— Вы стоите у стены плача. Работаем в полную силу.
Первым атаковать досталось по жребию напарнику Анатолия. Минут пять он пыхтел и безуспешно пытался провести приём. Автор забыл упомянуть, что Анатолий как человек, посвятивший гребле не один год, был не только плечист, но ещё и необычайно жилист. В момент концентрации его тело становилось похоже на камень, неподатливый ни на какое физическое воздействие. Отчаявшись провести приём, напарник позвал сэнсэя.
— Как это не можете? – ответил тот. – Ну-ка дайте!
Айкидошник мягко обхватил жилистую руку Анатолия и резко довернул запястье. В следующее мгновение взгляд Анатолия Прокопьевича затмили чёрные звёзды, и он потерял сознание.
В том, что сделал сэнсэй не было ничего тайного, «ничего такого», о чём бы он только что не говорил ученикам. Но помимо формальных знаний в его действиях присутствовал некий (как бы точнее выразиться?) профессиональный шарм, что ли. Этакая невидимая пыльца, которая оплодотворяет завязь семидесятиметрового эвкалипта. Помните, в сказке про репку именно мышка решила исход дела? Конечно, – предвижу улыбки читателей – не мышка вытащила репку! И всё же –– персонаж мышки символизирует то волшебное чуть-чуть, чего не хватает нам, когда мы берёмся за невыполнимую, казалось бы, задачу. То самое «чуть-чуть», что отличает музыку Сальери от музыки Моцарта, экстравагантную мазню живописного графомана от гениальной художественной свободы Пикассо или Модильяни.  Вот в чём оказывается настоящий смысл мышки, а быть может, и всей сказки про репку! Эта «зафрактованная» в мышку парадигма всякого преодоления скрыта от поверхностного наблюдения и доступна немногим. Тем, кто хоть однажды брался за невыполнимую работу, кто стоял на краю пропасти в толпе «Сальерей» и провожал глазами очередного Моцарта-Икара, взлетающего над чёрной бездной!
— Ну что, новичок, оклемался? — сэнсэй участливо наклонился над Анатолием. — Ты какой-то невезучий. Я первый раз промахиваюсь в силе. Уж прости, на тебя пришлось.
Тренировка продолжилась. Анатолий, раздавленный внезапным приступом боли, молча отправился в раздевалку. Переодеваясь, он заметил, что правый локоть не держит усилие. Это была именно та рука, к которой приложился сэнсэй. «Ладно, дома разберусь», — решил Толян, кое-как накинул на плечи пальто и направился к выходу.
Дома перед зеркалом он внимательно оглядел повреждённую руку и обнаружил, что из локтевого сустава вместо плавного закругления торчит кость, острая, как гвоздь.
— Ё-моё! — присвистнул Анатолий. –  Он же мне суставную сумку порвал…
Рука в самом деле отказывалась слушаться. Попробовал отжаться от пола — не получилось, локоть не держал вес тела.
— Ну и денёк! — густые слёзы навернулись на глаза. — Что скажешь, брат Толян? Не заладилась технология «я умнее Бога», а? Не рвутся цветочки? А я-то, дурак, уши развесил…
Его взгляд уткнулся в потолок. В центре серого замызганного прямоугольника торчал крюк, на котором покачивалась потолочная люстра, привязанная вместо крепёжного тросика собственно электрическим проводом. «Крюк прочный, выдержит… — мозг Анатолия размышлял отрывистыми фразами, будто стрелял короткими очередями из автомата: — Табуретка есть. Так, что ещё? Ах да, верёвка. Бельевая не пойдёт, тонковата. — С минуту он думал. —  Есть! Есть у меня одна верёвочка!.. Что? Что такое?». Послышался стук в дверь. Вкрадчивое постукивание сопровождалось негромким покашливанием. Анатолий не сразу переключил сознание на призывные звуки из коридора.
— Это ты, Флавий? — наконец отозвался он.
Странные существа эти люди!  Только что Анатолий размышлял, как бы половчее повеситься, и тут же снисходительно улыбнулся вынужденному продолжению жизни. Стук в дверь действительно обрадовал Анатолия. И не потому, что с приходом друга коварная затея получила отсрочку. Он почувствовал, что умирать в тридцать лет, даже если нет сил жить, – неправильно. И вообще, мыслью о смерти он противоречит божественной правде, какой бы горькой она ни была. Анатолию вдруг почудилось, что за дверью застыл в ожидании не Флавий, а огромный космический корабль. Сверкающий хромированным металликом, он пришвартовался к порогу его комнаты и подаёт сигналы приветствия. И надо ответить! Надо обязательно ответить, ведь космолёт может не дождаться обратного сигнала и исчезнуть в огромном пространстве вселенной…
–– Входи, молчун!

Глава 6. Собеседники
В щель между косяком и приоткрытой дверью втиснулся застенчивый молчун Флавий.
— Толь, можно к тебе? Прости, не могу один. Как клещами, сдавило.
На пороге стоял печальный и такой же, как Анатолий, никому не нужный человек. Год назад Флавий оформил третью группу инвалидности по зрению и с тех пор нигде не работал (правильнее сказать – нигде не брали). Жил он на мизерное пособие в 4491 рубль. Отказывал себе во всём ради того, чтобы раз в месяц, получив пособие, купить новую книгу.
Год назад его подселили в дальнюю от кухни комнату умершей бабы Дуси. С той поры в квартире №23 стало проживать сразу два безрадостных молчуна. Третьим жильцом, вернее жиличкой, как вы уже знаете, была добрая и немножко полоумная тётушка Нида. На появление в квартире Флавия она отреагировала парадоксально:
— Анатолий! — воскликнула тётушка, указывая на Флавия. — Нас стало слишком много. Предлагаю умирать по очереди!
Поначалу Флавий ей не понравился.
–– У этого Филавия что-то не в порядке, –– нашёптывала она Анатолию тет-а-тет в течение нескольких дней после заселения нового постояльца.
– Нида Терентьевна, что не в порядке?
– Как что? Разве вы сами не видите?
– Нет…
– Простите, Анатолий, но это странно!
При этом тётушка Нида делала круглые глаза и, не желая продолжать «этот бессмысленный» разговор, возвращалась в свою комнату.
Помог случай. У Ниды оборвался провод, соединяющий антенный распределитель и телевизор. Анатолия не было дома. В программе был заявлен сериал «Улица разбитых фонарей» (тётушке нравились фильмы про бандитов). Расстроенная Нида Терентьевна подошла к комнате Флавия и тихо постучала.
– Товарищ Филавий, не могли бы вы помочь мне сейчас хоть чем-нибудь?..
К чести Флавия, несмотря на проблемы со зрением, ему удалось скрутить обрывки провода и восстановить изображение про бандитов.
– Благодарю, Филавий, – улыбнулась тётушка, – вы мне симпатичны, живите с нами, если считаете нужным.
                * * *

— Толь, не гони, а…
— Да уж заходи, коль пришёл, — Анатолий подал гостю стул.
— Я тут принёс чуток. — Флавий поставил на стол литровую бутыль мутноватой самогонки и плетёное лукошко с деревенской съестной всячиной. — Брат заезжал, привёз. Мне одному не одолеть — помру! Дай, думаю, к соседу на огонёк зайду. Побалакаем с ним, полюбезничаем, глядишь, слово за слово — хвороба-то и оттянется.
— Честно сказать, — усмехнулся Анатолий, — я нынче собеседник неважный. Уж больно день не задался. Про таких, как я, говорят: «Не повезло, на ветру штаны порвал». Оно тебе надо, Флавий? Ты лучше к Ниде на телевизор сходи, клоунов глянь, может, полегчает. Со мной-то зачем?
— Выслушай меня, Толя, — просительно произнёс Флавий. — Я не к Ниде, я к тебе пришёл. В гробу видал я этих клоунов. Выпьем, соседушка, по единой!
«Ладно, — подумал Анатолий, — встать на табуретку я всегда успею».
— Фла, может, сперва я тебе про себя расскажу. Под такой сказ и выпить не грех. — Анатолий печально улыбнулся. — Наливай!
И покатилась речь Анатолия, как клубок, издалека. От самых школьных лет, когда он, здоровый парень, оказался в классе в роли отверженного. Причиной была его гипертрофированная стеснительность. Вроде не детдомовский, а всё один. Отец в делах, до сына ли? Мать приголубит, словечко доброе шепнёт и спешит на кухню, дел-то полно. Вот и выходит, парень один, некому рассказать про толкуши со сверстниками да про перегляды с девчонками. Короче, замкнулся Толян, закомплексовал. У доски на уроке литературы не смог двух слов связать на тему «Объяснение в любви Петра Гринёва и Маши». В течение пяти минут не проронил ни слова. Когда же Марья Ивановна подошла к нему и тихо спросила, почему он молчит, юноша, сбиваясь и краснея, ответил: «Марья Ивановна, простите, но об этом нехорошо говорить вслух». Учительница внимательно посмотрела на Анатолия, достала из пачки сочинений его работу, с минуту искала глазами нужное место и наконец, улыбнувшись, зачитала отрывок, посвящённый любви в повести «Капитанская дочка». Окончив чтение, она увидела то, что наполнило её женское сердце радостью – тридцать пар глаз вглядывались в долговязого паренька, стоящего у доски, будто хотели сказать: «Вот ты какой!..». «Да, — подумала Марья Ивановна, — люди, какбабочки, сверкают по-разному. Красоту одних видно сразу, а в достоинства других надо уметь вглядываться».
Анатолий в третий раз налил «по единой». В церковной среде (собеседника были люди воцерковлённые) повелось стопки не пересчитывать, но говорить про каждую: «По единой!», имея в виду не пересчёт, а единство – вместе, всем числом! 
— И ты знаешь, Фла, тогда у доски я впервые почувствовал крылья за спиной!  Мне приспичило писать, говорить с девчонками о любви, драться. Моё ощущение себя было сродни счастью! Я перестал бояться, помнить о собственной неполноценности. Вместо этого, мне захотелось делиться счастьем с другими. И тогда я набросился на одноклассников, требуя их внимания к моим исповедальным восторгам. Каждой девчонке бессовестно врал про любовь, и сам же искренне верил в свои слова! Когда же очередная «возлюбленная» укоряла меня: «Толечка, ты вчера то же самое говорил Наташке Фроловой!», я отвечал: «Не может быть!..»
Состояние птицы с неделю томило и распирало меня изнутри, оно готово было превратиться в что-то искреннее и значительное. Но счастливый полёт, как ты понимаешь, не вписывался в норматив невезучей биографии. Одним я казался идеалистом, над которым можно безнаказанно шутить. Другие видели в моих действиях опасные причуды человека, для которого не существует общепринятых норм и ценностей. Пнуть меня считалось правым делом, даже доблестью. Ведь их всегда было много, а я ведь так и не обзавёлся верными друзьями.
Анатолий погрузился в задумчивость.
— Выпьем, друже! — Флавий нарушил молчание.
— Да-да, конечно.
Анатолий посмотрел в потолок.
— А сегодня вообще особый день. Меня выгнали с работы, я повредил руку и… и растратил последнюю надежду на лучшую жизнь. Представь: с неба в житейское море упала звезда, остыла и превратилась в обыкновенную каракатицу, не нужную ни рыбакам, ни Богу…
Флавий вскочил со стула, подбежал к Анатолию и обнял его за плечи.
— Ты сокровище, Толя, понимаешь, сокровище! Твою историю должны услышать люди. Вот, например, я. Да после твоих слов я о себе и говорить не хочу! Тепло мне стало, понимаешь, тепло! Знать, не один я такой горемычный. Светло в глазах, поверь, светло вдруг стало, как днём!
Флавий разлил самогонку по рюмкам. Анатолий сделал глоток и продолжил:
— Представь, вчера со мной говорил призрак…
— Кто?! –– поперхнулся Флавий.
— Я же говорю: призрак. Натуральное фэнтези! Он предложил мне стать счастливым, но как-то странно. Напомнил про свободу воли. Дескать, исправь себя сам, без Бога. А в кого, скажи, я могу превратиться без Бога? В силача-одиночку?
— Толян – силач-одиночка. Класс! — подхватил Флавий, разглядывая Анатолия через зелёное стекло бутылки.
— Вот я и рассудил: мы не знаем, что уготовила нам судьба. Может, то, что тревожит нас сейчас– лишь малая часть всего предназначенного нам невезения.
— Вполне! — воскликнул Флавий. – А что п-призрак?
— Он предложил мне улучшиться. Представь, Фла, вот я улучшил самого себя. А как ты думаешь, улучшив малое, не спровоцирую ли я гораздо бОльшие неприятности?
— Не понимаю… Тебе ж дана свобода воли, значит, ты хозяин ситуации!..
— Тут вот какое дело, я понимаю свободу воли не как вызов Богу, но как возможность творить именно в Его божественном пространстве.
— Отличная мысль!
— Так вот, голос, который разговаривал со мной, всё время выталкивал меня из этого пространства, настаивал на уединении от Бога. Но там, где нет Бога, нет добра, справедливости, нет света!
Анатолий в волнении заходил по комнате.
— Я понимаю, холёный дарвиновский супербой внешне гораздо более привлекателен, чем ссохшийся в молитвенном подвиге какой-нибудь сирийский подвижник. Но в таком случае следует сказать, что лучший из людей — молодой лев, а самое дееспособное интеллектуальное образование — стая!
— Так-так, дальше! — Флавий принялся растирать ладони.
— А явление в мир гения-одиночки, монаха-отшельника, мудреца-философа — это досадные исключения из правил стаи, — так сказать, социальный брак, общечеловеческий сбой. Так, что ли? Выходит, китайские хунвейбины или украинские радикалы — идеальные первопроходцы в мир грядущего человеческого счастья!..
— Ты прав, Толя! — Флавий сосредоточенно, стараясь не пролить ни капли, разлил остаток самогона. — Сядь и послушай меня. То, что ты сейчас сказал, должны услышать люди. Запиши всё это. Я знаю на Арбате одного парня. Он просто стоит и читает вслух свои книги. И многим нравится, даже деньги кидают. Им бы тебя послушать!..
Слова Флавия неожиданно заинтересовали Анатолия. Под весёлый шум в голове несложно вообразить себя героем. Ему захотелось побыть одному и сосредоточиться.
— Ну что, на посошок и по кельям?
— Только по кельям, — ухмыльнулся Флавий и, опрокинув над столом выпитую бутыль горлышком вниз, пошатываясь, направился к двери.
— Пиши, Толян, пиши! — шепнул Фла, вытекая в щель между приоткрытой дверью и дверным косяком. — Ты гений!..
Щель была так мала, что Анатолию почудилось невероятное: два совершенно одинаковых Флавия одновременно покинули комнату сквозь закрытые створы, как в фэнтези.



Глава 7. Гибель Везувия

«Гений? Он сказал "гений"…» — подумал Анатолий и невольно усмехнулся. Последнюю похвалу в свой адрес он помнил за давностью двадцати с лишним лет. Перед смертью бабушка Арина подала знак, маленький Толя наклонился, и она тихо-тихо шепнула, как выдохнула: «Ты у меня замечательный!».
Похвала Флавия раздразнила Анатолия. Он почувствовал, как горячий валик внутреннего довольства собой медленно растекается по кровотокам.
— Чертовски приятно! — зевнул он, взял из пачки лист писчей бумаги и приготовился записать что-то весьма гениальное.
— Так…
В этот момент кот Везувий спрыгнул с распахнутой дверцы платяного шкафа на плечо Анатолию. Пытаясь закрепиться, десятикилограммовая скотина вцепилась когтями в шею хозяина. Анатолий взвыл от боли, вскочил со стула и сбросил кота на пол. Тот приземлился по-кошачьи на лапы, тряхнул рыжей башкой и взлетел на подоконник. Затем, испуганный не меньше хозяина, перепрыгнул в проём открытой форточки и замер в ужасе между огромной массой чёрного воздуха и рассерженным человеком. Пьяный Анатолий, шатаясь, вдобавок что-то всё время опрокидывая, схватил веник и стал с остервенением выпихивать кота наружу. Несчастное животное уклонялось от тычков, цеплялось за раму и в конце концов сорвалось. Пытаясь задержать падение, Везувий чиркнул когтями по оцинкованной жести оконного отлива, бросил прощальный взгляд на хозяина и исчез внизу.
Анатолий остолбенел. Голова отчаянно кружилась, а к горлу подступила неприятная тошнота. Он слышал стук собственного сердца и далёкий щебет птиц. Вдруг ритм ударов сбился каким-то дополнительным непрошеным тычком. Осознав произошедшее, Анатолий с рёвом «а-а!..» распахнул окно. Боже!.. Внизу на асфальте в фиолетовой кашице сгустившихся сумерек лежал неподвижно его возлюбленный Везувий. Даже с высоты девятого этажа было видно, как в лучах дворового фонаря поблёскивает тёмная лужица крови вокруг рыже-фиолетовой башки. Рядом с телом Везувия виднелся низкий дворовый палисад. Он-то, поди, и оказался виновником смерти, помешав коту приземлиться на четыре лапы.
Анатолий долго и неотрывно смотрел вниз, и с каждой минутой хмель всё более оставлял его. Затем он отыскал походную сумку, сапёрную лопатку (подарок отца) и, сутулясь больше обычного, вышел из комнаты, не погасив свет и не закрыв окно.  «Воистину чертовщина какая-то, — мелькнула горестная мысль, – вот тебе и фэнтези…».
–– Фэнтези, фэ-энтези! –– пискнуло с подоконника крохотное существо вслед Анатолию.
                * * *
Начинало темнеть. Анатолий вышел во двор через чёрный ход и в нескольких метрах от подъезда увидел растерзанное тело Везувия. Сложив в сумку печальный остаток своего любимца, он с минуту безуспешно пытался застегнуть молнию – пальцы не слушались. Пытаясь усмирить подступившее к горлу ощущение тошноты, Анатолий выпрямился и несколько раз вдохнул полной грудью вечерний воздух. Стало чуть легче, но морок сознания, спровоцированный изрядным количеством выпитой самогонки, отступать не собирался –– как только ум Анатолия принял случившееся и размяк, голова снова пошла кругом.
Наш герой направился к остановке трамвая, изрядно пошатываясь и поминутно стирая со лба испарину. Несмотря на то, что он старался идти как можно прямее, его путь напоминал правильную синусоиду и, как в таких случаях говорят, в комментариях не нуждался. Сумка с останками Везувия болталась на руке, как весёлый профмешочек со спортивным снаряжением. Сам же владелец сумки напоминал со стороны не человека, у которого случилось горе, но скорее спортсмена, перепившего по случаю победы или поражения.
Анатолий ехал в безлюдном трамвае и поминутно поглядывал вниз в слепой надежде – не оживёт ли его любимец? – но страшные кадры трезвили его сознание. Тогда он поднимал глаза и вглядывался в трамвайное окошко, он искал место, где бы можно было прикопать Везувия, не бросать же его вместе с сумкой в мусорный бак! Но Москва –– не самая удобная территория для кошачьих похорон, и Анатолий ехал всё дальше, пока не заснул, привалившись к стенке трамвая.
–– Гражданин, вы выходите? –– Анатолия разбудила женщина в рабочем комбинезоне, по-видимому, вагоновожатая. –– Конечная.
–– П-простите, я задремал. М-м…
–– Вам плохо? –– участливо спросила женщина.
—Нет-нет, простите, я выхожу.
Анатолий поднялся и направился к двери.
–– Вы сумку забыли!
–– Ради бога, простите, как же я так?..
Анатолий вернулся за сумкой, ещё раз шепнул «Простите» и вышел. Трамвай постоял пару минут и укатил в обратный путь. Анатолий оглянулся. Вокруг на многие сотни метров не было никого и ничего –– пустырь. В одну сторону виднелась начатая стройка, а за ней новый микрорайон. В другую –– промбаза, а в третью, если мысленно продлить направление трамвайных путей, опушка низкорослого лесочка. Туда-то и отправился наш герой, посчитав, что лучшего места для могилки Везувия не сыскать.
Солнце село. В сгустившемся небе играли прощальные сполохи вечерней зарницы. Приглядев полянку, он выкопал ямку, прибил лопаткой края и опустил на дно сумку. Долго не решался расстегнуть молнию, потом распахнул и взглянул на мёртвого Везувия. Глаза вновь закипели. Жмурясь от солёной влаги, Анатолий долго возился, пытаясь на ощупь застегнуть молнию.
— Господи! — выл он, запахивая сумку. — Да что же это?! Зачем мне такая жизнь? Не хочу, не могу больше…
Забросав ямку землёй, Анатолий насыпал пригорок и, не имея сил стоять, присел на землю. Грузное состояние опьянения уступило место тупому похмельному безволию. Он вжался, как зверь, в бугорок земли, затих и так лежал с открытыми глазами, наблюдая сквозь корочку присохших слезинок звёзды. Через какое-то время он посмотрел вниз и увидел лежащего на земле человека. Вся одежда и обувь его были забрызганы грязью. Человек лежал неподвижно и смотрел вверх то ли на звёзды, то ли прямо в глаза Анатолию. Было слышно, как бьётся его сердце. Над головой человека, в прозрачном свечении, похожем на ауру, вспыхивали одна за другой какие-то картинки. «Это мысли» – догадался Анатолий и стал всматриваться в зеленоватое свечение, мерцающее, как пламя свечи на сквозняке. То были мысли о наступающей ночи, об окончании работы общественного транспорта, о безопасности и собственном здоровье. «Странно, – подумал Анатолий, – эти же мысли беспокоят и меня. И вообще, не моё ли на нём пальтишко?..»
Не договорив сам с собой, Анатолий уснул. Некоторое время он ещё различал краешком сознания отдельные звуки где-то вдали над облаками сна. Облака сгущались и слипались в плотную силиконовую массу. Наконец он почувствовал телом, как последний фонарик, пробивающийся сквозь резиновую толщу облаков, потух, и наступила полная темнота, мягкая, как вата и лёгкая, как дым…
                * * *
— Да он холодный, помер чувак — факт.
— Не-е, щёки, гляди, не белые, жив, поди. Пошевели-ка!
— Ты чё! Я боюсь мертвяков трогать… смерть — штука заразная!
— Пусти тогда. Ну, пусти, говорю!
Анатолий почувствовал, как что-то тупое упёрлось ему в плечо. Он открыл глаза и приподнялся от земли.
— Ух ты, чувак ожил!..
— А я тебе говорил: живой он, видишь теперь сам — живой.
Светало. Над Анатолием склонились два мужика в потрёпанной одежде и целлофановыми пакетами в руках. Один из них был лет на двадцать постарше  другого — может, отец. Молодой походил на некрупного взъерошенного медведя. Он стоял косолапо и глядел, как показалось Анатолию, с затаённой злостью. В аромат осеннего утра вкрался неприятный запах нечистоты, исходящий от наблюдателей.
— Вы чё, мужики? — с испугом заговорил Анатолий. Его голос, не промытый утренним чаем, сипел и отказывался слушаться.
— Чё мы! Мы тут по грибы ходим, глядь — мертвяк лежит. И вроде не легавый. Вот решили удостовериться. А ты живой — ну, потеха! — Мужики залыбились, приоткрыв жёлтые щербатые зубы.
Анатолий поспешно поднялся с земли.
— Вы идите, со мной всё в порядке, не стоит беспокоиться, — проговорил он, оглядываясь вокруг.
— Как же нам не беспокоиться, братишка? Третий день обоим жрать неча. Уж ты подай-ка нам всё, что при себе имеешь. Голодный человек — он хужее зверя, порвать может, — усмехнулся старшой.
Молодой, косолапя и прихрамывая на одну ногу, обошёл Анатолия и встал за его спиной.
— Ребята, спокойно! — заскулил Толян. — Всё отдам, только не бейте!
Да, друзья, случилась обыкновенная и заведомо несчастливая история. Анатолий как человек мнительный и боязливый «забыл», что сам по себе не ниже и не слабее молодого медведя-разбойника. И уж как минимум на «фифти-фифти» мог бы с ними, голодными, поговорить по-мужски или хотя бы попробовать. Всё лучше, чем самому лезть в петлю и обещать палачу премиальные за хорошую работу. Так нет –– послушно достал из нагрудного кармана портмоне и в довершение позора выворотил карманы брюк.
— А воще-та, чё ты тута делал? — спросил молодой.
— Я…
— Глянь, Федь, — перебил старшой, показывая подельнику на вскопанный участок земли, — свежая прикопка! Может, он сбросил чего?
— Да нет же, я…
— Глохни! — огрызнулся старшой. — Федь, да у него и лопатка имеется! Ну-ка, ты, шнырь, дай сюды лопатку! Точно закопал, вона, гляди, Федь, земелька-то налипла — свежак. А ну, сынок, копни малость.
Тот взял лопату и сделал пару копков. На третьем вскопе лезвие чиркнуло по зарытому в земле предмету.
— Батя, схрон! — заорал молодой.
Старшой выхватил заточку и полоснул воздух в миллиметре от потерявшего последнее самообладание Анатолия. Толян упал на землю и, как ящерица, отполз в сторону.
— Лежи тута, — скомандовал старшой. — Дёрнешься — прирежу.
«Вот те грибники…» — Анатолий безучастно наблюдал, как оба разбойника сгрудились над могилкой Везувия…
— Ах, ты падла, кошку схоронил тута! — захохотал младший, поднимаясь с колен. — Бать, может, его к ентой кошке прикопать?
У Анатолия вырвалось нечленораздельное оханье. Оба разбойника злобно зыркнули в его сторону.
— Валим, Федь! — скомандовал старшой. — Живи, баклан и радуйся. Подфартило те нынче, крепко подфартило.
Мужики вытряхнули из сумки тело несчастного Везувия и на освободившееся место запихнули свои грибные мешочки и сапёрную лопатку. Даже не взглянув в сторону Анатолия, они выругались на дорожку и зашагали прямиком в лес, переговариваясь друг с другом. Через пару минут их смачный говор стих в гулком молоке наступающего дня.
                * * *
Мятый, перепачканный рыжим подмосковным суглинком Анатолий с трудом поднялся и мелкими шажками подошёл к раскопу.
— Подфартило, — Анатолий припомнил насмешливый голос разбойника, — ох, подфартило…
Везувий лежал на краю собственной могилки, неестественно запрокинув назад милую ушастую башку. Анатолий поднял с земли холодное тельце друга и бережно положил в землю. Забросав могилку и опасаясь возвращения лихоимцев, он побрёл к трамвайной остановке. В пути его встречали потревоженные птицы и множество котов, которые прямо из-под ног разбегались прочь в туманное млеко.
— Господь всевидящий, что Ты со мной делаешь?! — вздрагивал голос Анатолия в проседи утра. — Страх губит мои последние силы. Я же Твоё возлюбленное творение, Твой замысел! Прости, но я ничего не понимаю. Я гибну. Гибну, так и не узнав — зачем…
Страшась обернуться, Анатолий не видел, что творится у него за спиной. И лишь пробегающий мимо кот или пролетающая птица примечали, как след в след за беднягой Прокопычем кралось крохотное вислоухое существо с длинным хвостом и редкой козлиной «стряпнёй» под подбородком. Существо потирало ворсистые лапки и нетерпеливо сучило копытцами, стоило нашему герою чуть задержаться в пути. При этом тварь тотчас приходила в возбуждение и нашёптывала с хрипотцой, будто огрызалась или грызла орехи: «Ходь, Толян, ходь! Не полез в верёвочку – полезешь под ярмо!».
Анатолий добрёл до остановки и, не имея сил стоять, опустился на грязную и изрядно размалёванную скамейку. Вскоре, весело позвякивая колокольчиками, подкатил трамвай. Наш герой поднялся по ступенькам передней двери и остановился перед турникетом, вспомнив, что всё до копейки отдал грибникам.
— У меня нет денег. Меня ограбили, — обратился он к женщине-вагоновожатой.
Та посмотрела на замызганного пассажира и ответила:
— Э-э, да мы встречались. Проходи, мил человек, вижу, досталось тебе крепко от вчерашнего дня.
— Это точно… — Анатолий перелез через турникет и пошёл в глубину вагона.
–– А сумка твоя где? Опять забыл, чай? –– спросила вагоновожатая по селектору.
–– Сумка? Ах, сумка, да я её…
Анатолий недоговорил, подавшись вперёд в момент резкого торможения трамвая.
–– Фу, ты, господи! –– услышал он чуть спустя. –– Заболталась я с вами, гражданин, чуть кошку не раздавила. Такая напасть!
«Да, такая напасть» –– механически повторил Анатолий, вглядываясь в молоко наступающего дня. Боли утихли. Сообщение про кошку натолкнуло его на странную мысль: гибель Везувия не закончилась и заигрывает с ним, обещая скорые перемены в жизни. Она как бы говорит: «Соберись с силами и помни –– ничто не исчезает бесследно!».
Странный поток мыслей прервали первые лучи солнца. Они, как негаснущие охотничьи спички ворвались в сонную тишину трамвая и воспламенили всё вокруг. Анатолий зажмурился от неожиданного фейерверка. «Надо же, –– подумал он и даже нашёл в себе силы улыбнуться, –– она сказала, что я мил человек». Он поднял воротник плаща и уткнулся лбом в оконное стекло.
–– "Мил человек", надо же так сказать…»


Глава 8. Плоды молитвы

Анатолий вернулся домой часам к одиннадцати дня. Не отвечая на встревоженные вопросы соседей, он прошёл мимо своей комнаты и, не раздеваясь, направился в ванную. Сбросив на кафельный пол плащ и прочую одежду, Прокопыч встал под душ. В глазах ещё кружились мутные тени. Дважды промылив себя от головы до ног и смыв с тела мыльную шубку, он минут десять мёрз под ледяной струёй, остужая мысли и воспоминания. Покончив с душем, он растёрся махровым полотенцем, накинул халат, запихнул грязные вещи в общественную стиралку, вышел и, не проронив ни слова, заперся в своей комнате.
Первым делом Анатолий выпил святой воды и встал на молитву. Молитвенные строки, будто рёбра стиральной доски, выдавливали из его повреждённого сознания гадкое чувство брезгливости к продолжению жизни. Так крупные капли дождя смывают с перепачканных рук комья грязи, возвращая ощущение лёгкости и чистоты. Анатолий трижды перечитал утреннее правило, но завершать молитву не хотелось. И тогда он стал вычитывать подряд, всё что имелось в молитвослове на разные житейские случаи. Казалось, цепь зловещих событий тотчас вернётся, если он прервёт свой собственный голос.
Через двадцать минут непрерывного чтения Анатолий почувствовал встречное движение молитвенной среды: «Оглянись, чадо!». Анатолий повернул голову и увидел возле дверного порожка сумку, которую забрали у него мужички-разбойнички. А рядом на подлокотнике дивана сидел и замывал гостей… возлюбленный кот Везувий, целый и невредимый! «Сон, чудо, или я сошёл с ума?» — опешил Анатолий, глядя то на кота, то на сумку, то снова на кота. Он подхватил Везувия и вжался щекой в его мохнатую рыжую шерсть. Кот заурчал и положил лапу на нос Анатолия. «Живой, живой собака! – захохотал Прокопыч, лаская носом подушечки Везувия.
Не дерзая тотчас подступить к осмыслению случившегося, он бережно вернул кота на место и бросился к письменному столу. Извлёк из нижнего ящика пожелтевшую от времени общую тетрадь и, распахнул её на случайной странице.
Мысль, как волна, взметнулась над утёсом,
просыпалась членением строки.
И в прерванное грохотом торосов
                молчание
ворвался зов реки!

Подпись: Ан-2002. Толе шестнадцать лет, он только что «приобрёл» крылья, отвечая у доски тему любви в повести Пушкина «Капитанская дочка». Мир, тот самый мир, который, как строгий отчим, был до сего дня въедливым и несправедливым, вдруг изменился! Анатолий пишет стихи, он счастлив, его дух разнообразен и бодр. «Осанна тебе, Толян!» – кричат птицы, ревут звери, булькают рыбы…
Анатолий улыбнулся. Неужели он вновь вернулся в то удивительное состояние божественного первенца, вновь ощутил себя ответственным перед Богом за всё, что происходит на Земле? За недругов и товарищей, за каждую девчонку в классе, которой он признался в любви. И даже за классную красавицу Ритку Семакову, с которой так и не объяснился, потому что оробел перед её красотой и объяснение отложил на потом. А потом –– суп с котом! Рита перешла в другую школу, и любовь, которая была так возможна, не состоялась.
Воспоминания юности привели Анатолия в беспредметное состояние восторга. Не понимая, как следует проявить это нахлынувшее чувство, он сгрёб в охапку Везувия и бросился к холодильнику. При этом десятикилограммовая скотина повисла на локте хозяина, свесив в каждую сторону по пять килограммов чистого веса. Анатолий распахнул холодильник, достал стаканчик сметаны и стал потчевать своего любимца, приговаривая:
–– Смертью смерть поправ,
     наш Господь был прав.
     Только там, на плахе
     Не страшны нам страхи!..
Он повторял эту только что придуманную им попевку под каждую новую порцию сметаны (Везувий умел слизывать с ложки) и думал: «Если жив Везувий, значит разбойников не было! А если они всё-таки они были, почему жив Везувий?..» Размышления Анатолия прервал стук в дверь.
–– Анатолий, ваша стирка достиралась! –– Послышался голос тётушки Ниды.
–– Как трогательно! –– отозвался он, жмурясь от счастья, подобно Везувию.
Вдруг лицо Анатолия исказилось гримасой.
–– Какая стирка?!
Мистический страх объял сердце. Он бросился в ванную. Отомкнул дверцу стиралки и увидел барабан, забитый простиранной одеждой, его одеждой. И ещё. Среди трусов, брюк и проч., он различил… фрагмент демисезонного плаща.
                * * *
Анатолий закрыл страницу с четверостишьем четырнадцатилетней   давности, убрал тетрадь в стол и сосредоточился. Плащ… Почему он бросил его в стиралку? Как провёл прошлую ночь и, если Везувий жив, откуда вернулся утром на трамвае, да ещё весь перепачканный? Вопросы сыпались, как мусор из перевёрнутой корзины. В отчаянии Анатолий ухватился за спасительную соломинку: что, если смерть кота, разбойники и прочий срам –– обыкновенный пьяный бред человека, выпившего пол литра деревенской сорокапятиградусной самогонки? Но плащ… Да мало ли, где он спьяну перепачкал плащ! Не может Везувий быть одновременно живым и мёртвым. Какая опушка? Нет! Этого быть не-мо-жет! Пить надо меньше, брат Анатолий, вот что!
В небе грохотнуло и за спиной Анатолия послышался плотный шум дождя. Ах, да, кровь на асфальте! Должна остаться кровь на асфальте! Он подошёл к окну (ставни почему-то были распахнуты) и стал вглядываться в пятачок двора, куда по воспоминаниям упал Везувий. Но за струями ливня различить что-либо с высоты девятого этажа было невозможно.
Анатолий вернулся к столу, заставил себя успокоиться, сел и положил перед собой лист чистой бумаги. Надо писать. Надо прекратить эту бессмысленную слежку, сосредоточиться и писать. Он почувствовал, как кто-то взялся руководить им: «Возьми красные чернила, пиши. Помни: твоя литература сродни кровопусканию. Ты должен забыть свои страхи и писать несмотря ни на что!»
–– А этих куда мне девать? –– едва не закричал Анатолий, вытолкнув из памяти двух вчерашних разбойников.
–– Этих? –– усмехнулся собеседник. –– Куда же ты их денешь? Эти двое как раз и живут в твоём страхе. Перестань говорить себе: «Не могу», и они исчезнут из твоей жизни. Тот же Пашка-курьер. Чуть что не так, он уже за спиной у тебя. Припомнил? –– То-то ж!
Анатолий склонился над листом.
–– Страшновато ещё раз переживать такое … 
Он рассуждал верно. Для того, чтобы задуманный рассказ был правдив, предстояло оживить в памяти и достоверно описать всё, что так хотелось забыть. Легко сказать –– забыть! Даже за последнюю пятилетку ударного невезения горестных замет наберётся не одна сотня, а может, и тысяча. «И потом, что значит забыть? Нет уж, увольте меня от такого беспамятства! –– Анатолий принялся ладонью разглаживать края бумажного листа. –– Всё вспомню, всё пересчитаю и выпишу!». Он встал и в волнении вновь подошёл к окну.
–– Вот что, госпожа Невезуха. Тебя и дружков твоих, всех, кто оттоптался на мне, предал, не подал руки или обманул –– вспомню! Вешай потом меня, души или грызи, как кость, –– всё равно. Знаю: не сделаю я, сделаешь ты –– кто первым сделает своё дело, тот и будет. По рукам?
Внезапный порыв ветра ворвался в комнату через распахнутые оконные створы.
–– Йя-а!..
Анатолий отпрянул от подоконника. Привиделось, будто старший из грибников рассёк воздух заточкой в миллиметре от его горла. Значит, договорились.
                * * *
Над первой страницей своего будущего сочинения (каким оно будет и будет ли) Анатолий трудился два дня. Записав текст минут за сорок, он крякнул: «Хорошо пошла!» и, перечитывая написанное, потянулся, было, за вторым листом, но остановился.
–– О, да так пи-сать-нель-зя… –– проговорил нараспев Анатолий и погрузился в размышления.
Он явно был растерян и смущён первой встречей с собственным текстом.
–– Странно. Пока пишешь –– гений. Перечитываешь –– мрак…
Он скомкал лист и бросил комок в ведро при входе. Тот ударился о металлический обод, подпрыгнул невысоко и, «зыркнув» в сторону Анатолия (ну, прям, как Везувий по ту сторону окна), исчез в ведре. Анатолий проводил комок взглядом, пересел на диван и обнял Везувия.
–– Что скажешь, дружище? –– кот повёл ушами.
Он только что слопал целую миску еды и прикосновение хозяина воспринимал как неуместное и совершенно лишнее проявление любви – зачем? – всё и так хорошо!
–– У нас с тобой три варианта. –– настаивал Анатолий на внимании своего ушастого друга, –– первый –– отказаться вовсе. Ну, какой я писатель!
Везувий выгнул спину, по-кошачьи это значило «безусловно нет».
–– Ладно, проехали. Тогда надо идти учиться. Выучусь и напишу. А?
Везувий выпустил когти.
–– Понятно, и это не годится. Что ж, по-твоему, надо писать? Писать, пока не напишу, так?
Кот молчал.
–– Хотя, что я спрашиваю, ты же вариантов не оставил!
                * * *
И Анатолий начал писать. Не имея по бедности компьютер, он правил текст прямо в листе и очень скоро вымарывал его до такой степени, что приходилось брать новый лист и всё переписывать заново. И ладно, не велик труд страницу переписать, но вся его «печалька» заключалась в том, что он марал и переписывал один и тот же лист по десять, а то и двадцать раз. Мусорное ведро каждые два-три часа полнилось комьями черновиков, и Анатолий, проговаривая вслух окончание какой-либо строки, шёл выбрасывать содержимое ведра в мусоропровод. При этом тётушка Нида, как правило, (и совершенно случайно) оказывалась в прихожей. Глядя на зачумлённого соседа, она выражала своё удивление словами: «Толечка, откуда в вас столько бумаги? Вы же не оригами!».
«Причём тут оригами?» –– спросит читатель. Объясню. Как-то Флавий, желая отвлечь тётушку от мрачных мыслей по поводу очередных телевизионных пересмешников, показал ей пару несложных поделок из бумаги. «Фантастически интересно! –– заявила Нида, раскладывая в обратном порядке и снова складывая под руководством Флавия бумажные чудеса.
–– Филавий! –– воскликнула тётушка. –– Мне кажется, я складываю не листик, а собственную жизнь. Это так мечтательно!..
Пришлось Флавию купить на инвалидные деньги и подарить Ниде Терентьевне книгу по искусству оригами. Подарок Флавия несказанно обрадовал тётушку и заметно потеснил её интерес к телевизору, хотя на вид был таким же плоским, как и его жидкокристаллический конкурент. После знакомства с японским искусством с Нидой вообще произошло что-то странное. Шум листвы за окном, утренняя кадриль дворницких мётел, любой звук, напоминающий шелест бумаги, приводил её сознание в необычайный восторг. Где бы ни была тётушка в это время, на кухне ли, в прихожей, она откладывала дела, принимала таинственный вид и удалялась в свою комнату. И через пару минут возвращалась с цветастой обувной коробкой в руках. Зная причуды милой соседки, Анатолий и Флавий, если находились рядом, встречали её появление улыбками.
«Что за коробка?» –– спросит нетерпеливый читатель. Вот, послушайте. Году в пятьдесят восьмом, кажется, родители купили семитилетней Нидусе «французские» ботиночки, сшитые на Московской обувной фабрике «Парижская коммуна». Ныне от тех ботиночек, понятное дело, нет и следа, а коробка (девочке она уж очень понравилась) сохранилась и прожила рядком с Нидой Терентьевной всю её долгую жизнь. Маленькая Нида хранила в коробке куколки, затем кукол сменили любовные письма. Время шло. Поверх писем легли разного рода справки, жировки и медицинские свидетельства. После знакомства с оригами, тётушка, очарованная рукоделием страны восходящего солнца, вытряхнула из коробки и перепрятала весь свой эпистолярный архив, а на его место стала складывать поделки из бумаги как тайные свидетельства сказки, несостоявшейся в её собственной жизни.
–– Посмотрите, посмотрите, мужчины, на моих новых дружочков! А вот этого журавлика я сделала вообще без ножниц! Я даже слышу, как как он курлычет за окном?
–– Тётушка, сегодня второе февраля, –– уклончиво отвечал Анатолий.
Он помнил этот разговор. Не далее, как прошлой зимой Флавий заразил тётушку своими японскими штучками.
–– Ну, причём тут ваш календарь? Они же из бумаги! –– отвечала Нида Терентьевна, перебирая своих бумажных любимцев.
                * * *
Анатолий, припомнив былое, улыбнулся и прошёл в свою комнату.
–– Выбросить ведро бумаги! –– сокрушалась тётушка вслед. –– Целую стаю журавлей выбросить!..
Флавий исподволь наблюдал творческие муки Анатолия и старался ничем не побеспокоить и не отвлечь друга от сочинительства. Он предложил готовить еду и кормить своего вдохновенного соседа, но тот вежливо отказался.
Анатолий писал книгу и как бы оглядывал себя самого со стороны. Ощущение личной ущербности как главного виновника всех его горестных событий уступило место новому восприятию мира –– он должник перед Богом! Должник за то, ещё жив, а не засох, как бесплодная смоковница. За то, что при всех странных обстоятельствах, которым Анатолий вынужден был подчиняться, Господь не допустил в его душу демонов злобы, тайной зависти и безразличия. Состояние Анатолия правильнее было бы определить словом «Воскресение», ведь всё, что он писал, походило не на художественный текст, а на исповедальную стенограмму несносной человеческой жизни. Как показало время, именно эта нехитрая житейская правда и зажгла человеческий интерес к автобиографическим записям рокового несчастливца Анатолия.



Глава 9. Арест

Восемь недель в окне Анатолия горел свет до поздней ночи. Восемь недель соседи наблюдали его крайне запущенный вид и отстранённое состояние ума. На все вопросы Анатолий отмалчивался или переспрашивал, уходя и не ожидая ответа. «Не обижайтесь, тётушка, – говорил Флавий, – Толя сейчас пишет книгу, и дай бог ему сил. «Да-да, – отвечала Нида, – я только хотела узнать, когда этот ужас закончится. И больше ничего». Раз в два-три дня Анатолий выходил из дома за продуктами и бумагой. Однажды он вернулся в сопровождении полицейского. «Ваш?» –– спросил сержант тётушку, когда та открыла дверь. «Да-да, это всё наше, –– ответила тётушка, выпутывая Анатолия из рук сержанта, –– даже такое». Полицейский отдал честь и поспешил к лифту. «С наступающим!» –– крикнула вослед Нида.
Приближался Новый две тысячи пятнадцатый год. Ровно два месяца назад, двадцать пятого октября Анатолий приступил к книге, и теперь, двадцать пятого декабря рукопись «вдруг» закончилась. Именно так. Восемь недель научили Анатолия экономить собственный звук и вымарывать из текста необязательное, а значит, лишнее. Всё, чем он украшал словесную вязь в начале книги –– классные обороты, красивые эпитеты, мелочные живинки и придыхания –– всё это он безжалостно удалил, трижды вычитав законченный текст книги. Его сочинение заметно потеряло в весе, но приобрело прозрачность. Анатолий это понял, когда в четвёртый раз выборочно подпрягся в соху заместо тягача и принялся бороздить отдельные сгустки текста, но увидел –– не цепляет лемех, скользит! Тогда понял он: работа закончена.
                * * *
Сняв в сбербанке остаток родительской заначки, Анатолий отправился в машинописное бюро оцифровывать рукопись. Бюро бездельничало, рукопись разбежалась по главкам, десять девушек отправились в путешествие по житейским ухабам сочинителя –– кто куда! –– и через два с половиной часа всё было готово.
— Ну что, отцифирили? — Флавий выхватил из рук Анатолия небольшую аккуратно обёрнутую типографскую пачку.
— Ага. Даже попросили разрешение скопировать для себя, — ответил тот, неловко улыбаясь.
— Я же говорил: есть интерес! — Флавий вернул пачку, сжал ладонями виски и стал возбуждённо ходить взад-вперёд по коридору. — Так, сегодня у нас суббота. Прекрасно. Значит, завтра воскресенье. Толя, завтра ты идешь на Арбат и делаешь всё, что я тебе сказал. Встанешь на углу Спасопесковского переулка, там ещё белая церковь неподалёку, и будешь читать! Пусть люди идут мимо, хмыкают, показывают на тебя пальцами, ты читаешь, только читаешь. Возьми с собой термос и пару бутербродов подкрепиться.
Слова товарища не испугали Анатолия. Восемь недель воспоминаний и горьких исповедальных диалогов с самим собой существенно изменили его. Ежедневно в течение двух месяцев он с болью наблюдал, как чувство личной неуверенности в себе, эта химера, ни на чём, как правило, не основанная, заживо выедает человеческий организм, лишая его энергии и способности думать. Страх перед возможным поражением, как ударивший в спину засадный полк неприятеля, обрекает «трусливца» на неудачу даже при заведомо выигрышной позиции. Перед глазами Анатолия вновь вспыхнула картинка с разбойниками. Он увидел в ней себя и отшатнулся. «Пойду! Обязательно пойду и буду читать! — Жизнь продолжается!»
                * * *
Анатолий стоял на пересечении Спасопесковского переулка с улицей Арбат, нервно теребил в ладонях листы рукописи и читал текст тихим, как бы придавленным голосом.
— Слушай, друг, читай громче, интересно же! — попросил рыжий парень в велюровом новомодном костюме. — Правдиво выходит, тля меня побери!
Анатолий покрепче упёрся ногами в брусчатку улицы и, вытянув вперёд руку с листами текста, заметно усилил голос:
— «Его желание жить с каждым днём оседало всё глубже в трясину неуверенности и душевного подленького страха. Он казался себе беспомощной и беззащитной биологической тварью перед обступившими со всех сторон каверзами судьбы…»
Анатолий сделал паузу, набрал в лёгкие воздух и приготовился продолжить, как вдруг сквозь плотное кольцо слушателей протиснулась молодая женщина и, виновато поглядев в глаза «литератору», воскликнула:
— Как хорошо вы говорите! Тысячу раз соглашаюсь с вами. Позвольте мне добавить от себя…
Не успела она договорить фразу, несколько полицейских, обогнув толпу слушателей, взяли нашего героя под локотки и повели к машине с голубым номером, стоящей за углом в торце Спасопесковского переулка. Никто ничего не успел понять. Какой-то парнишка с огромным фотоаппаратом растолкал полицейских и вложил в стиснутые ладони пленника маленькую записку.
Предложив Анатолию заднее сидение, сопровождающие разделились: один сел рядом с задержанным, другой – подсел к водителю. Воронок включил сигнальные огни и осторожно, объезжая идущих навстречу пешеходов, тронулся с места.
— Что произошло? Кто он? — спрашивали люди друг друга.
Молва о случившемся побежала по Арбату. То, что пленённый литератор не в ладах с властью, всем казалось несомненным. Но кто он? Неужели хрущёвские «бульдозерные» методы общения с интеллигенцией востребованы новой российской властью? Иначе как объяснить пленение, арест без предъявления ордера, без понятых, наконец? Но вот в толпе взволнованных горожан появилось несколько одинаково одетых мужчин спортивного телосложения. Слово за слово, они перехватили нить разговора, убедили собравшихся разойтись и продолжить воскресную прогулку: 
— Там разберутся, – говорили они, – обыкновенная проверка. Видимо, он приезжий, не зарегистрирован, сейчас в отделении выполнят все въездные формальности и отпустят. В следующее воскресенье этот человек наверняка будет читать, и никто его пальцем не тронет. Потерпите с недельку, сами во всём убедитесь…
Хм! В науке «Психология» есть понятие «эффект толпы» –– влияние группового сознания на мотивацию личностных поступков. Толпа формирует в человеке комфортное чувство защищённости. Это легко понять. Опасность распределяется поровну на всех членов группы и всегда опосредована, ведь первая ответная стрела, выпущенная в толпу объектом насилия, скорее всего, достанется кому-то другому, но не тебе. Подобная «защищённость» рождает чувство безнаказанности и трусливой отваги. Вот на этот страх, припудренный писаным оптимизмом, и ловят управленцы типичных человечков из толпы! Поэтому не стоит удивляться, что всего несколько сотрудников, специально обученных целевому общению с аудиторией, за считанные минуты склонили народное мнение к невинному характеру случившегося. Толпа арбатских гуляк, на глазах которой полиция арестовала независимого литератора, разошлась весьма довольная собой, полагая, что наверняка в следующий воскресный день чтение продолжится.
                * * *
Анатолия доставили в районное отделение полиции и через пять минут, записав личные данные, действительно отпустили.
— Не бузи на людях, нехорошо, — старшина похлопал его по плечу и проводил до двери.
Следуя к выходу, Анатолий поравнялся с так называемым «обезьянником». В довольно чистом помещении, отгороженном от коридора металлической решёткой, полулежал на лавке человек с огромными голубыми глазами. Он походил на обыкновенного российского бомжа, кое-как одетого, но по-своему трогательного.
— Эй, счастливчик! — окликнул бомж Анатолия. — Сон-то не забывай — здоровее будешь!
Анатолий вздрогнул. Перед глазами вновь вспыхнула картинка злосчастной опушки. «За кадром» он ощутил человеческое движение и увидел мелькнувшие рядом две чёрные тени…
— Заткнись, Захарий! — старшина миролюбиво окрикнул бомжа. — Не слушайте его, Анатолий Прокопьевич. — Полицейский улыбнулся. — Захар ночует у нас через день и всем всё предсказывает. Достал уже.
— И что, сбывается? — переспросил Анатолий, улыбаясь в ответ.
— Не поверите, в десятку бьёт, бандит! Даже украинскую заварушку по дням выложил года за полтора до того. Достал уже, ей Богу!


Глава 10. Эхо

Анатолий вернулся домой, опустошённый переживаниями дня. Чтобы как-то разбавить навязчивую тишину комнаты, негромко включил радио. Курсор приёмника привычно стыл на радиоволне его любимой передачи «Эхо перестройки». Вслушиваясь по вечерам в голос «Эха», он отмечал много полезного для себя. Ему нравилась спокойная деловая манера подачи материала, импонировал состав приглашённых участников, многие из которых были действительно интересными, оригинально мыслящими людьми. Анализируя их острые, злободневные диалоги, Анатолий отмечал собственные образовательные изъяны. Его общение с приёмником напоминало рентгенограмму интеллектуального развития. Он сравнивал себя с героями передач, примерял на себя их сильные черты и, пока шло действие, в самом деле менялся. Но по окончании трансляции достаточно быстро терял приобретённые навыки и становился прежним — неловким, стеснительным и невезучим.
Тем временем стрелка часов перевалила за цифру «восемь», и на волне «Эха» начались новости.
— …Отметим очередной возмутительный факт неуважения принципов демократии в нашей стране, – вещал диктор высоким колким голосом, –  сегодня на улице Арбат примерно в двенадцать часов дня произошёл инцидент, который…
Анатолий насторожился. Голос оповещал москвичей о задержании сотрудниками правопорядка неизвестного литератора, открыто читавшего на углу Арбата и Спасопесковского переулка новую, только что законченную рукопись о социальном неравенстве в современной российской жизни.
— …До каких пор гражданский голос в нашей стране будет под прицелом опричников власти? — пламенно вопрошал ведущий передачи. — Свободу борцам за демократию и справедливость!
— Ё-моё… — Анатолий вжался в диванную подушку. — Это ж про меня!
Он непроизвольно нащупал в кармане записку, которую тайно от конвоиров передал ему какой-то парень. Это была визитка. «Андрей Паршин. Свободный журналист». Далее следовали имейл и телефон. «А чё, возьму да позвоню», — подумал Анатолий и набрал номер журналиста.
— Здравствуйте, Андрей, вы мне передали визитку сегодня.
— Ола! Как хорошо, что вы позвонили! Давайте встретимся прямо сейчас, скажите, куда мне подъехать?
— Ну, подъезжайте… — неуверенно промямлил Анатолий, сбитый с толку напористостью Андрея.
— Куда?
Анатолий назвал адрес.


Глава 11. Визит гостя

Анатолий Прокопьевич Добрый ходил по комнате из угла в угол с чувством неловкости перед предстоящим визитом корреспондента. «И чего позвонил? Сорвал человека на ночь глядя… Зачем? Ах, как нехорошо вышло!» И тут же возражал сам себе: «Ну и что, что поздно? А как иначе объяснить миллионам радиослушателей действительный ход событий? Ведь никакой политической подоплёки в моих действиях не было и быть не могло!». Действительно, как вообще они могли подумать, что он, законопослушный гражданин, человек верующий, позволил себе противоправные действия? Церковь благословляет всякую власть, кроме сатанинской. И каждый истинный христианин верен церковной дисциплине. Конечно, трудно удержаться от критики, глядя на всё это, но Анатолий не радикал, скорее, конформист, человек не одобряющий социальные перемены без крайней нужды. Хотя что есть крайняя нужда, кто знает? Порой нужда, как нарыв, зреет под кожицей и ладно, а потом вдруг как превратится в фурункул, да как рванёт!..
Раздался входной звонок. Анатолий прервал поток мыслей и поспешил в прихожую. Он полагал уважительно и церемонно встретить гостя, но, как только отомкнул задвижку, дверь будто сама собой распахнулась и в квартиру ввалился парень лет двадцати пяти.
— Вы тот самый? Простите, не знаю вашего имени. Я Андрей, журналист, — произнёс молодой человек скороговоркой.
— Ну да, я Анатолий, Анатолий Прокопьевич — наш герой протянул руку для приветствия.
Не заметив предложенной руки, Андрей стал доставать из сумки видеокамеру и прочую технику для интервью.
— Простите, не расслышал!
— Анатолий…
— Спасибо, я понял. Скажите, где мы можем с вами поговорить?
— Проходите в комнату, а я пойду чайничек поставлю.
Он отправился на кухню по узкому тёмному коридору. В проёме боковой двери ему встретилась встревоженная тетушка Гнида.
— Анатолий, кто это к вам на ночь глядя? — соседка перегородила проход.
— Это журналист. Он будет брать у меня интервью. Вам-то, собственно, что?
— Интервью? — тётушка подалась вперед. — И что же вы такое натворили?
— Ничего не натворил. Просто меня сегодня забрали в милицию.
— В милицию?! — Нида всплеснула руками. — Дожили, в милицию, значит…
Она не знала, что следует прибавить к уже сказанному, чтобы полнее выразить своё возмущение, но Анатолий таки юркнул на кухню и стал наливать в чайник воду из-под крана.
— Погодите, погодите! — Тётушка перекочевала на кухню. — Так это, что же, вас отпустили, получается?
— Получается, отпустили, — улыбнулся Анатолий, зажигая конфорку.
— Нет-нет, погодите, вас не должны были отпустить! — Тётушка явно не понимала чего-то главного и оттого начинала злиться: — Вас же забрали!
— Меня условно отпустили. До суда, — пошутил Анатолий.
Было заметно, что пожилая женщина всё глубже увязает в собственном непонимании.
— До суда… — она повернулась и медленно удалилась в свою комнату.
Чайник закипел. Анатолий подхватил с плиты булькающего слонёнка и поспешил обратно, но вновь упёрся в преграду и чуть не ошпарил тётушку кипятком.
— Анатолий! — торжественно произнесла Нида Терентьевна. — Я никогда не думала, что именно мне придётся провожать вас в последний путь. Я знаю, оттуда не возвращаются. Держитесь, друг мой! Вы человек верующий. Я хочу благословить вас на испытание вот этой старинной иконой.
Тётушка подняла над головой Анатолия небольшой, аналойного размера образ святого Николая и трижды перекрестила пространство. Несмотря на нелепость происходящего, с Анатолия слетела невинная шутливость, и он застыл с дымящимся чайником в руке.
— Милая Нида Терентьевна! — Он глядел в заплаканное лицо соседки, испытывая, с одной стороны, раскаяние за неудачную, так буквально понятую шутку, с другой стороны — тихую светлую радость. Подобную радость ощущает всякий человек, благословляемый от доброго сердца. — Милая Нида Терентьевна, я очень попрошу их всех не судить меня слишком строго. Ради Бога, не огорчайтесь так. Всё утрясётся, обещаю вам. Вот увидите!
Тетушка завернула икону в белый, расшитый орнаментом плат, по-матерински обняла Анатолия и молча скрылась за дверью своей комнаты.


Глава 12. Интервью

— Ну-с, начнём! — Андрей отставил в сторону предложенную чашку с чаем и подсел к треноге с видеокамерой. — Анатолий…
— Прокопьевич.
— Да-да, Анатолий Прокопьевич. Скажите, пожалуйста, читая столь злободневный литературный текст, разве вы не предполагали вероятный конфликт с властью?
— Да как вам сказать… — Анатолий с воодушевлением начал объяснять, что речь в тексте, который он позволил себе читать на Арбате, шла совершенно о другом, что…
Андрей перехватил нить разговора:
— Вот я вас слушаю сейчас и, не сочтите за наигранную похвалу, поражаюсь вашей внутренней решимости идти напролом, идти до конца в священной борьбе за демократические права человека в нашей многострадальной стране.
— А как вы, собственно…
— Вот-вот, вспомним тридцать седьмой год. Сейчас стали доступны многие архивы, и мы начинаем понимать, каким количеством безвинной крови дались нам ростки нынешней российской демократии. Разумеется, о полноценном демократическом социуме судить ещё очень рано, но то, что в запуганном обществе появляются такие трибуны, как вы, говорит о многом. Скажите, о чём повествует текст, за который вас бросили в автозак, бесцеремонно заломив за спину руки?
— Видите ли, у меня есть сосед Флавий…
— Я понял — вы не один! — воскликнул журналист. — Да, друзья, прошло то время, когда гении сгорали на кострах в одиночку. Демократический фимиам множится! Скоро на том же углу Арбата и Спасопесковского переулка рядом с Анатолием встанут десятки, сотни, тысячи борцов за права и свободы человека! — Андрей перевёл объектив видеокамеры на себя. — На этой мажорной ноте разрешите закончить наше фактически подпольное интервью с героем сегодняшнего противостояния. Да-да, противостояния будущей свободной России и отголосков сталинского мракобесия. — Андрей широко улыбнулся в объектив. Его глаза искрились, как два бенгальских огня. — Так и хочется воскликнуть: один в поле воин! Слышите, квартирные трусишки и кухонные Наполеоны? Смелее! Поднимемся вместе! Да здравствует российская «марсельеза»!
Андрей выключил аппаратуру и стал молча собирать провода.
— Хотите, я вам расскажу, почему я взялся за перо? — предложил Анатолий.
— Что? Перо? Какое перо? — Андрей взглянул на Анатолия. — Ах да, текст… Спасибо. Интервью получилось. Что ещё? И, вообще, я устал, как собака. Скажите, где тут у вас выход?
Хозяин проводил журналиста в прихожую. Андрей, не прощаясь, сам отомкнул дверной замок, закинул сумку с аппаратурой за спину и вышел. Анатолий ещё некоторое время стоял, вопросительно глядя на дверь и качающуюся, не пришедшую в положение равновесия дверную цепочку. Он чувствовал сердцем, что в его биографии началась какая-то иная, незнакомая прежде полоса, и при этом не испытывал, как раньше, страха перед грядущими событиями. Напротив, его распирало любопытство, хотелось поскорей окунуться в будущее, которое так заманчиво только что анонсировало предстоящую перемену.
Демократия… Какая демократия?! Что он знает о ней, западной, породистой, парламентской демократии? Он верит в Бога. Бог — вершина, солнце, сияющее над пирамидой всего сущего. Ну какая может быть демократия между Богом и человеком?! Во что превратится мир, если люди начнут так думать?.. Конечно, человек не должен поступать несправедливо по отношению к другому человеку. Но что такое справедливость? У льва своя справедливость, у лани — своя. Помните, в басне «Волк и ягнёнок» Иван Андреевич Крылов вынес жестокий приговор всему естественному дарвинизму: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!..»
Демократия? Выходит, демократия по Дарвину — спасайся, кто может! Зачем он приходил? Ох, хитрец! Упаковал меня в обёртку воинственного либерала и завтра же выставит на продажу: подходи, люд богатый, покупай демократа, так что ли? Ему же не нужна была правда. Он просто сожрал меня. Так богомол пожирает букашку, которая приняла хищника за сочный зелёный листик и подпустила слишком близко…
Анатолий с трудом осмысливал своё первое в жизни интервью. «Этот милый Андрюша вторгся в мой дом, как Одиссей, бесцеремонно нарушил мою личную неприкосновенность и украл моё имя. Его визитка – это сущий Троянский конь! То-то будет завтра» – так думал Анатолий, припоминая поведение журналиста во время интервью. Интервью? Да, какое же это интервью! Акт интеллектуального насилия, разве что.
— Как поговорили? — в прихожую вышел Флавий.
— Не знаю, Фла, не знаю. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Два молчуна разошлись по комнатам.