А вещь я твою не выбросила. И не собиралась. И не ложила в мусорку, нет. Она останется у меня. Я ее нюхаю. Вдыхаю.
Чем она пахнет: стиральным порошком, сухим дезиком, свежестью, домом, летом, моим временем, зимним автобусом, отпечатками чужих ногтей на стене, глупостями, ошибками, сердцем под горлом, осознанием, непониманием, бездонной прострацией покоя, нервами, внутренними улыбками, отражениями в ванной – утренними и ночными, тревогой, злобой, местью, пустотой, жаром, невозможностью дышать, оторванными крыльями, словами и догадками, принятием и непримиримостью, надеждой, безнадегой, сумасшествием, счастьем, дождем, лепестками цветов, добротой, бабочками. Как, по-твоему, я должна поступить в этом неординарном случае? Вернее, я даже не думала, рука их сама не смогла выбросить. Спустя время, открыв дверцы под раковиной, я их достала: лежит на ладонях сверток скрученной одежды. Подносишь его зачем-то к носу, а там – вот это все: годы!
Нет, не выброшу. И не отдам назад.
Что можно сделать с такими предметами: бросить под ноги у двери; сжечь с проклятиями или с благодарностью; применить в ритуальной магии, в любовной магии; отдать переселенцам; надеть на себя; повесить в рамку под стекло; рассказывать внукам историю жизни как: поучительную, нравоучительную, как недостойную, как самую лучшую, как обнадеживающую, как ничего не стоящую, как выдуманную; вытирать ими пыль; резать и колоть острым и желать боли; делать все, что душе взбрендит, или просто оставить храниться. Хранить лучше в пакете – так все вышеперечисленные запахи останутся подольше. Для кинестетиков, визуалов и тех, кто любят носом – это идеальное кино.
Бывало время, когда ты был выше и сильней меня. И слыша твой далекий голос с улицы, сквозь шепот детских голосов в сонный час пионерлагеря, меня подбрасывало с советской одноместной провисшей пружинной кровати, чтоб лететь куда-то с бешено колотящимся сердцем: куда глаза глядят, просто на голос твой где-то на улице. И голос твой тогда был неимоверно кровным, стучащим в артериях, включающим меня во что-то космическое, доперинатальное, могущественное. Словно полуслепой котенок, смешно мчащийся через препятствия и нет, я находила тебя по голосу у наших детских корпусов и бросалась тебе на грудь. И тогда я оказывалась в ином живом, пульсирующем пространстве: вселенной твоего запаха. Он был прямо под моим носом, зарывшимся в твою шею, в воротник клетчатой рубашки инженера, решившего работать простым крановщиком, потому что так можно больше заработать на заводе. И там же был запах летних трав за нашей пятиэтажкой, через которые ты ходил на обед, оставив свой кран с длиннющей стрелой у дороги. В тех травах однажды я потеряла ключ, висевший на синем шнурке на моей шее. И в тех травах-цветах, по растрескавшимся земляным пыльным дорожкам под палящим светилом я искала этот ключ долго. И нашла. И когда я вдыхала тебя там, маленькая, вжимаясь в твое огромное мускулистое, сильное, теплое и влажное от жары тело, присевшее ближе ко мне, на корточки, я была на грани счастья и потери себя в этом мире, и голос твой уже не был настолько важен. Во мне в эти мгновения покоя уже другой стрелой-лучом мчалась эволюция женщины и женского начала, вбирающего в себя мужское, чтоб распускаться неким новым, еще неизвестным цветком в своем микро- и макрокосме.
А бывало время, когда ты рядом со мною был одного роста, или высокий как отец, или вовсе щуплый и неинтересный. Когда просил дать время, или подождать. Когда хотел быть со мной, а когда делал вид. Бывало, ты ждал недели, чтобы пробраться ко мне под одежду, а бывало - пытался споить и сделать все сразу в один день. Иногда у тебя получалось удивить меня. Иногда – растопить сердце. Или же растоптать, пошкрябать ножичком на его стенках. Иногда – вызвать глубокое доверие, уважение от благородных поступков. А иногда – смех, отвращение или пустое безразличие, в зависимости от моих ожиданий, настроения, времени года, ощущения голода разного характера. И я, суть женское начало, бывала разной рядом с тобой, неподалеку или очень вдали. И грудь была разной, и бедра разной ширины , и тембр голоса. И длина волос, и цвет. И претензии к жизни, ожидания, и возможности. Как многовариантное пространство, я была очень разной, то стремящейся к тебе, то убегающей в свою пещеру. То женой надежного мужа, то пьющего, то неверного, то вдовой. Вдовой, неспособной тебя забыть за долгие годы, уже и желающей, но и нежелающей забывать. Всякое было. Мы с тобою живем по Блаватской минимум 18 миллионов лет, и мне это нравится больше, чем кто-то другой говорит. Так вот жили, живем и еще будем жить миллионы – в этих телах, в других, в мире видимом и невидимом, в различных проекциях и измерениях, вверх по спирали. Мы говорили и будем еще говорить – словами, взглядами, письмами, мыслями, телепатически. Мы молчали – и будем еще молчать – наедине с собой и друг с другом, когда радостно и расслаблено, а когда напряженно. Нам – мужчинам и женщинам, нужно и то, и другое. Нам нужно быть вместе и врозь, молчать и говорить, но никогда до конца женскому и мужскому не понять друг друга, пока они разделены. И стоит им соединиться в единое, как и есть в каждом нынеживущем человеке – с обоими присущими ему началами в каждом, то вопросы пропадают. И начинается покой.
Вот и есть оно, то самое, что остается важным по сегодняшний день для меня: тишина покоя в ремиссии воссоединения двух начал. Мы болеем поодиночке, мы умираем одинокими. Но пока мы соединены в одно, мы ощущаем покой целостности, как бы ни штормило. Покой внутриутробный, и что бы ни было снаружи, и сколько бы ни было отведено на него времени, прописанного и нам неизвестного, но к нему возвращается каждый смертный, хотя бы в далеких желаниях. И когда люди соединены осознанно, по вселенскому принципу свободы воли, то все совместное – весь общий пережитый мир является их личной капсулой времени, в которую входят люди, вещи, животные, территории, секунды и годы, сезоны, погоды, эмоции и переживания, и чего мы и сами еще не знаем. И пока наши людские капсулы времени будут заполняться, нам будут важны все нити, из которых сплетается драгоценный ковер нашей жизни. И мне важна каждая нить, деталь, вещь или камушек, подобранный где-то в очередной свой лучший день покоя. Камушек я вплету тоже. Нет проблем.