Она думала, что больше не выдержит. И до встречи с ним не доживёт. Последнее время он просто убивал равнодушием, торопясь поскорее покинуть помещение, открыто признаваясь, как ему здесь надоело. Говоря, что не хочется работать, что нет никаких желаний и смысла. Что на пенсии жизнь идет на закат, и это страшно. Что не для чего, не для кого... Вроде бы делился очень понятными переживаниями, но так, словно она для него - совсем никто. Ничего не значит. Не приносит радости. Какое-то непонятное невразумительное приложение к надоевшему кабинету, чье тело можно использовать в качестве, даже не игрушки... игрушка хоть забавляет, радует. В качестве тренажера какого-то - словно повинность отбыть. И отвезти домой поскорее, тут же забыв о ней.
Чтобы не думать о нем, вернее, чтобы перебить моральную боль физической усталостью, она брала все смены, что предлагали. Сама себе удивлялась. Каждый раз, возвращаясь с магазина, она думала: "Все, больше никогда! Лишь бы дойти до дому." А вечером, или утром менеджер звонила ей, спрашивая, не возьмёт ли она очередную смену - и Лиля, не понимая саму себя, завороженно отвечала: "Хорошо". И снова спала четыре часа, и снова шла. Зная, что вернувшись, не сможет упасть и отдохнуть, а будет до трёх ночи готовить, убирать в квартире, помогать мужу двигать мебель, заделывать щели в полу, сортировать и расставлять книги, статуэтки, посуду. Стирать и менять белье. Работать в интернете и отвечать на деловые письма. Разбирать квитанции, звонить в ЖКХ, записывать всех к разным специалистам, выписывать рецепты. Делать уроки с дочкой. Она отвыкла смотреть на себя в зеркало; фотографироваться. Спортивные штаны, майки и толстовки стали привычным нарядом. Глаза видели плохо, а под ними были чёрные круги. Какой там маникюр-педикюр? Чешуёй не покрылась еще, и ладно. Впрочем, может и покрылась. С одной стороны, она знала - когда тебя любят (или даже просто хотят) - не смотрят ни на маникюр, ни на бритые ноги. С другой стороны - запустить себя легко, так можно и в бомжиху превратиться. Все-таки "чистка перышек" перед мужчиной не сравнима с той, какую женщина проводит "просто для себя". Парадоксально понимая, что нужно это как раз ей самой, а не мужчине.
Некуда торопиться, пусть он соскучится, - думала она. А пока можно подзаработать. Конечно, заработком ее смены не назовёшь. Но все же, хватало, чтобы прожить один конкретный день, в который работала, на эти деньги. Ему надоел кабинет... и она, наверное. "А уж как мне надоел этот кабинет!" - высказалась она с чувством. Имея в виду, что ей хотелось бы встретиться с ним в другом месте. Быть рядом где-то еще. Отмечать вместе праздники. Съездить в лес. Делать какие-то дела. Он не понял. Изумленно вскинул бровь. Не ожидал такого взбрыка от нее. Она хотела прибавить злобно: "Одна и та же рожа, одна и та же поза", - но не стала. К тому же, это было не правдой. Но весь антураж, и его фразы, его песенки - надоели до белого каления. Почти так же, как фразы мужа... С одной лишь разницей - в нем надоело до отчаяния то, что относится, как к знакомой. Биться головой о стену равнодушия надоело. Фразы, которые когда-то покоряли своей оригинальностью, необычностью, недосказанностью - теперь казались пустым однообразным актерством. Хоть бы интонацию менял, что ли! Но, отбери его у нее совсем... что она будет делать? Все то же, что и раньше... только слова "радость и счастье" останутся для нее в прошедшем времени. Да, у нее много интересных занятий, и сама себе она интересна. Но разве можно это сравнить с любовью к нему! Да, может быть, она встретит другого. Но, может, и не встретит. Такого, чтобы полюбить. С большей даже вероятностью - что не встретит. И жить этой призрачной надеждой?
Позвонила с работы, пользуясь коротким перерывом, совмещенным с выносом мешков мусора и выливанием грязной воды на снег. В этом магазине не работала канализация, и воду из вёдер нужно было сливать на улицу. Почему другие уборщицы настолько сильнее ее? Оставленные ей с вечера ведра были заполнены на две трети. Она заполняла на одну треть, и то ей было тяжело поднимать их. Приходилось чаще менять воду... Она ожидала, что уже соскучился хоть сколько то. Больше недели не виделись.
- Привет. А я тебя вчера ждал.
- Но я же сказала, что вряд ли смогу в четверг; просто спросила, во сколько ты будешь, на всякий случай. Я не говорила, что приду.
- Так сегодня?
("Интересно... до того ты заявил, что в пятницу не можешь точно, поэтому я и взяла смену на сегодня.")
- Сегодня я работаю весь день. Я хотела в пятницу, так ты говорил, что занят! На выходных, может?
- Не знаю пока, как на выходных...
- Давай ты позвонишь, когда узнаешь?
- Хорошо.
Дура она, дура... Весь оставшийся рабочий день она вслушивалась в телефон, дергаясь на музыкальные заставки непрерывно звучащего рекламного "Голоса "Пятерочки". И телефон нельзя убрать в сумку, "случайно забыв". Может позвонить мама; часто звонит менеджер. Приходится таскать в кармане и невольно прислушиваться. Издевательство. Менеджеру Насте потребовалась фотография санитарной комнаты.
- Ой, а я смартфон не взяла с собой. Может, кто-то другой снимет, и скинет вам? Там все в порядке.
- Ох, нет... сейчас я сама приеду. Снимем, наложу пару фильтров, чтобы все сверкало, - хохотнула Настя. Эти проверяющие достали; то одно, то другое им сними. Какая блажь в голову придет.
Через полчаса они вдвоем с Настей до блеска драили раковину для рук и большой поддон-раковину для вёдер (в которую нельзя сливать грязную воду, - какая прелесть!) Зато раковина блестит. Краны сверкают.
- Сюда поставим красивое новое средство, а сюда - губку.
- А вот тряпка новая, с биркой. Повесим? - Предложила Лиля.
- Повесим. Пусть так и висит до конца дня; вдруг припрутся. - И даже розочка в горшке. Поставим для натюрморта? - рассмеялась Лиля. - Чтоб у меня дома так чисто было!
- И у меня. Не говорите...
Возня с санитарной комнатой заняла время; оставалось еще половина зала, и страшно грязная (см. "Агиевы конюшни", "Мифы Древней Греции"), огромная подсобка (отделение приёмки товара, директорская, раздевалка, лестницы, туалеты, кухня). С залом она задержалась, поскольку, похоже, магазин не мылся дня три минимум. Мусорки были забиты, словно за неделю; залиты какой-то липокой субстанцией - сиропами, кетчупом, вином, моющим средством. Разбитые бутылки, стекла. Да что они тут праздновали вчера?! И это с утра, когда, - по их словам, - вчера до вечера работала уборщица. Не могли же они за час так загадить все. Кто-то явно где-то привирает...
А ей все это убирать. Ну, правильно, опять до семи вечера...
А он не звонит... С отчаяния она взяла смену в воскресенье. Иначе с ума сойдёт, дома будет ходить от стенки к стенке. И все же, лучше бы она этого не делала. Директриса небольшого и чистого магазина впала в другую крайность - у нее все должно сверкать каждую секунду. То есть Лиля просто должна мыть "отсюда и до восьми вечера", как в армейском анекдоте о прапоре. Менеджер Настя звонила самодуре, но та упёрлась рогом.
В восемь Лиля спросила пьющую чай директрису:
- Я могу идти?
- Да, конечно. Все помыли?
("На десять раз", - хотелось сказать).
- Да, - Лиля пожала плечами. - Но, знаете, они там ходят. Даже сейчас, пока мы говорим. Покупатели. И будут еще ходить до десяти. - С вызовом. Когда Лилю выбешивали до белых глаз - она могла и директору с вызовом ответить, и заорать на кого-то. Но редко. До этого требовалось довести. (Вот и Максим сказал ей про себя, когда про патриархат рассуждал, что вывести его из себя трудно, но если уж доведут - это будет страшно. При этом не обязательно кричать. Дать понять директрисе, что ее требования неадекватны - тоже немало. Опять фраза с интернета всплыла в голове (не абсолютная истина, конечно, но как подходит под ее ситуацию....) "Найди в человеке то, что похоже на тебя самого - и ты уже не сможешь разлюбить его." Да. Даже похожие недостатки. Даже его скупердяйство и присказки про "опять подорожавший бензин" и продукты со скидками - она прощает скорее, чем расточительство мужа. Хотя муж готов тратить на нее. Больше, чем имеет - какая жалость... Максим не ведёт себя как галантный щедрый мужчина. Зато он - как она. Она понимает его. В семье он ответственный за покупки, за питание. Знает, что и сколько стоит. Не так легко достаются деньги, чтобы раскидываться ими, не думая. "Подумаешь, обманули на тысячу... не пойду унижаться из-за такой мелочи", - гордо сказал бы муж в какой-то гипотетической ситуации. А Лиля за эту тысячу работает целый день, и возвращается неживая! Нет, жлобству нет оправдания. Никто не хороший, никто не плохой. И вообще лучше всего золотая середина. Бывает, когда и Лиле кажется, что люди слишком уж много говорят о ценах, дороговизне и прочем. И она может иногда сделать что-то на широкую ногу. Подарки купить, съездить куда-то, на лошадей тратить. Даже на благотворительность. Но вот не нужные, или невыгодные покупки, обман в магазине, глупые траты - расстраивают ее. И Максима тоже. Она чувствует его, как себя...
Так, она собиралась о нем не думать! И не звонить, раз он так и не перезвонил... Результат: она беспрерывно думает о Максиме, ведёт с ним внутренний диалог, периодически плачет, только теперь у нее еще болит все тело от усталости и недосыпа; она, кажется, выкурила за день целую пачку, и к тому же теперь она ведёт второй и третий внутренние диалоги - с директрисой и менеджером; и не может успокоиться. И вся эта хрень крутится в голове, не вытесняя одну другой, а лишь наслаиваясь...
Понедельник она мужественно переждала. Хотя никакого мужества с ее стороны, если честно, не было - спасибо безумной усталости. Она знала, что ждать уже бессмысленно - он воспринял ее просьбу перезвонить, если будет свободен именно на выходных. Значит, не был (или не хотел). Но суть в том, что теперь он уже ждёт, когда позвонит она, и назначит время в будни. Она ведь тоже занята, тоже работает. Другое дело - что он в принципе не перезвонил. Не побеспокоился, не позвал, не соскучился. Зачем ей все это? Зачем эти, никому не нужные, не приносящие ничего, кроме боли разочарования, свидания? Агония собственных чувств била по нервам. Все оказалось пшиком, все - ни к чему. Да, она любила, как никогда в жизни. Но она любила... того, кем он казался. Если же ничего не было, кроме временной похоти и абсолютного равнодушия - то и она не любит. Нечего там любить; она просто ошиблась. Не на него она злится и обижается, - ей жаль собственных чувств, потраченных ни на что. Меркантильно как-то звучит. Словно любят за что-то; ты мне - я тебе... Нет, не так. Но если он изначально совсем не тот, если не было всего того прекрасного, что ей казалось... Ну, словно человек молился на чудотворную икону, преклонялся перед ней, верил в нее годами. А потом вдруг подошёл ближе, и обнаружил, что святой лик казался таким издали - такая вот игра светотени получалась. А на самом деле там просто холст и гнусно ухмыляющейся физиономией, а вовсе не икона. Можно, конечно, снова отойти подальше, и убеждать себя, что это показалось. Но не получается... Остается лишь дикая боль за все годы, что молился на этот образ.
Значит, надо перевернуть страницу. И, может быть, будут другие встречи. Хоть и трудно теперь будет впустить в сердце кого-то еще. И его больше не хочет, и другие кажутся пустыми и блеклыми. Зачем все вообще? Зачем отношения, зачем все эти чувства? Если даже такое, как у нее, не выдержало испытания. Но как жить без чувств?
Во вторник она набрала номер. Спокойно и нехотя. Совсем не так, как раньше. Ей в самом деле было почти все равно. Почти - потому что причинить боль он мог. Она не равнодушна к нему еще, нет, конечно. Спокойно - потому что больше ничего не ждёт. Просто надо договориться, потому что за две недели зуб уже сильно разболелся. Она бы еще тянула, но такие игры могут плохо кончиться.
- Да, говори!
- У меня зуб болит.
- Печально. - (Вечно это его равнодушно-вежливое словечко! Как раздражает-то! Надо же, как, оказывается, он может раздражать, когда относишься непредвзято. Интересно, печально что именно - что им придётся встретиться?) - А какой?
- Да какая разница! - взвилась Лиля. Будто бы один стоит лечить, а другой - нет.
- В самом деле...
- Шестёрка, естественно, которую лечим. Дней пять уже на кетороле.
- Так когда? Завтра, послезавтра?
- Не знаю, когда! Теперь, с этой идиотской погодой, как и добраться... Хотела на выходных, пока не такой мороз был и ветрище... Так ты не мог! Потом я работала... Завтра надо как-то. Болит сильно, нельзя тянуть.
- Хорошо, давай...
Ну вот. Стало еще немного больней. Раньше, после такого разговора, ей стало бы радостно, вопреки всему, - ведь завтра она его увидит. Сейчас ей наплевать. Отметила только, насколько он равнодушен. Еще раз убедилась... Никакого воодушевления. Одна головная боль - лишнее дело надо успеть. И помыться сегодня, и волосы покрасить в яркий темно-пепельный. А то надоел невыразительный средне-русый, слишком высветлила цвет, прямо вот только для работы уборщицей и подходит... Пятки пемзой потереть. Ноги побрить. Нет, она не собирается раздеваться. От слова совсем. Она действительно ничего не хочет. (С оговоркой, конечно, - при таком раскладе. Его сегодняшний тон подтвердил его отношение еще раз. А при таком отношении - это просто унизительно. Ну, пусть до нее долго доходило; главное - дошло. И при таких ее мыслях у нее - "ничего не стоит.") Но есть два "но". Первое - если, несмотря на ее нежелание, все-таки придётся? Ведь скандалить и изображать комсомолку "умри, но не дай поцелуя без любви", - она все же не будет. Просто постарается направить его активность на лечение, не будет улыбаться, не станет ничего рассказывать, заторопится домой... И второе - как говорила фрекен Бок: "Не важно, что на телевидении не увидят мои новые стельки. Главное, я сама знаю, что они новые, и это придаёт уверенности в себе, и совсем другие ощущения!" Домомучительница Малыша была абсолютно права...
То есть, невыспавшаяся, измотанная Лиля все равно, со стоном (так хотелось упасть и уснуть), проводила все те же манипуляции, что и раньше, с одним маленьким отличием - без всякого энтузиазма и радости. Просто надо. Засыпая в ванной, оттирая мочалкой спину в четвёртом часу ночи, уговаривала себя: "Зато, видишь, как хорошо. Спасибо Максиму. Наконец-то я тщательно помылась, побрилась, очистила кожу лосьоном, смазала кремом... А так когда бы еще такой стимул хороший возник! Вот какая от него польза..."
Перед ней были две пациентки. Разозлиться она не успела - девушки оказались вежливыми и неразговорчивыми. Максим тоже явно спешил закончить поскорее. Лиля разделась, заварила чай (глаза мёрзли с мороза), вернулась в холл и уселась рядом с худенькой женщиной, которая даже пальто свое не сдвинула, чтобы место освободить. Но у Лили не было сил встать и уйти в рентгеновский. Она расчесалась перед зеркалом, ругаясь про себя на противную шапку, на невозможность уложить волосы так, как хочется.
- Вы не знаете, здесь туалет есть? - послышался робкий голос.
Боже ты мой, так девушка не от наглости пальто не сдвигает, а от противоположных чувств. Приехать в первый раз, сидеть в ожидании, и даже не знать, есть ли туалет вообще...
Лиля показала ей нужную дверь. Тем временем Максим уже выпроваживал первую, сказав, что "сегодня уже возиться не будем", и пригласил в кабинет вернувшуюся пациентку. Все-таки неприятно. Здесь их ложе. Только их. А всякие пациентки кидают свои вещи и одежду...
- Если вам свет нужен, вон выключатель, сбоку. - Лиля пила свой чай в полумраке. Свет она погасила сразу, как женщина прошла в кабинет.
- А, хорошо. - Включила свет. - А как здесь такси вызывать, не подскажете? Если попросить сзади дома во двор заехать, какой подъезд назвать?
- Отсчёт справа всегда. Назовите первый. Улица, дом пятьдесят, первый подъезд. Да вы подождите здесь. Там замёрзнуть можно за минуту. - Лиля всегда относилась к людям с повышенной заботой и вниманием, если обращались к ней, если с ней считались и вели себя вежливо.
Зато Максим, услышав данный разговор, выразительно яростно взглянул на Лилю.
- Я тогда тоже подожду пока здесь. Устал что-то. - Он уселся в кресло, ожидая ухода пациентки. Та с непониманием глядела то на одного, то на другого. Девять вечера, и, по ее понятиям, Лиля должна была бегом бежать в кабинет - и так задержалась из-за нее. Вместо этого они начали шутить и смеяться с доктором, подкалывая друг друга. Наконец такси подъехало, дверь закрылась.
- Греть тебя?
Он сел вплотную к ней, взял за руку.
- Дай чай допить. Греть... не греть. Не знаю. Я ужасно хочу спать, села сюда, и встать не могу. Какое-то ленивое место...
От мороза этого невыносимо. Не знаю, как другие говорят "ну, оденься тепло!" У меня лично глаза мёрзнут!
- Плакала?..
- Нет... просто холодно.
- Тебе огурцы нужны? Солёные.
- Откуда? - с подозрением.
- Пациенты угостили.
- Пробовал?
- Да. Живой пока. Там есть трехлитровая банка, и литровая.
- Трехлитровую не надо...
Хотела быть гордой, называется.
Он встал к орущему телефону, затем пошел мыться. Ее телефон тоже звонил; для разнообразия это была аптекарша - сообщала о поступлении препарата.
Он сел рядом, намереваясь продолжить. Но нужное настроение уже слетело. И без того было не очень. Усталость и желание спать нарастали, как снежный ком, обиды не проходили.
- Ну, прости, я думал, что это важный звонок...
- Да при чем тут звонок? Он был уже после. Хотя тоже... Я что, прокаженная, заразная, что ты сразу мыться бежишь? Меня расслабляет после этого, хочется полежать, задремать. Массаж тот же - после! А не "вскочили-побежали"! Зачем тогда вообще? Пишут, что женщины жалуются, мол, мужчина сразу засыпает. А у тебя все наоборот. Это я засыпаю...
- Ну, я привык к гигиене... Да и у тебя там было что-то, сама говорила, - это было сказано не обидно, скорее, его любимым солдатским юмором.
- Когда у меня "что-то" - я всегда говорю, даже излишне предупреждаю! Что-то бывает у всех, только не каждая скажет!
- Понимаешь, я отвык... Столько лет ведь. Полежать - это когда заснуть, в браке. А что у меня брака того было дурацкого? Несколько лет... Я даже забыл, что так можно.
Грустные крокодиловы слезы-признания, произнесенные так, словно в самом деле за всю жизнь он впервые задумался о возможности просто полежать после; что отвык, бедняжка, - вновь тронули Лилю. Умеет сказать так, что кажется искренне сожалеющим.
- Так что, будем наверстывать упущенное?
- Чем? - усмехнулась она.
- Пока нечем... Но час пройдет, а там видно будет... К тому же...
- К тому же, пока у мужчины есть хоть один из десяти пальцев и еще что-то - он не импотент.
- Еще что?
- Хм... язык, - пожала плечами. Знал бы он, как трудно и страшно далась ей эта лёгкость разговора. Но она получилась.
- Это намёк?
- Это известная поговорка. Ты порой любишь обозвать себя импотентом, вот я и решила тебя порадовать такой поговоркой.
Она печально застегивает сапожки, которые снимал с нее он. Господи, хоть это. Хоть этот момент! Пусть момент, пусть иллюзия, но как же приятно, когда он стягивает сапожки с твоих ног! О том, что никакого удовольствия и интереса раздеваться самой, она ему тоже успела сообщить. Хоть эти темы его волнуют. Спрашивает. Если спрашивает о том, что и как ей нравится - значит, собирается продолжать? Простая логика. Значит, хочет продолжения? Тогда почему... почему не зовет сам, не скажет, что скучал...
Он все равно развеселивает ее, как ей не хотелось молчать и обижаться. Она начинает сыпать анекдотами, рассказывает про задания по русскому языку "Какая (кто?) завела нас в этот (какой?) лес?" Смеется про огурцы, когда вновь заходит разговор о том, что пока еще "нечем", но ему снова хочется - "Я-то думаю, что ты мне вечно эти огурцы пихаешь!" Хорошо, что он ни на что не обижается. С ним можно смеяться легко и свободно, не боясь ляпнуть "не то". Плохо, что он ни на что не обижается. Его невозможно задеть за живое. Почти невозможно. Есть еще одна тема, на которую она не решается говорить гадости. Точнее, просто еще не успела. Решаться тут нечего. Настолько для него... ничего святого. Иногда ей хочется злобно пошутить над тем, что он прикрывается чувствами к давнему прошлому. Сказать что-нибудь о его жене. Так бесцеремонно, как он говорит обо всем. Почему она должна щадить его эмоции? Она почти уверена, что не произойдёт ничего страшного и в этом случае. Это, действительно, маска. Безутешного вдовца. Ему можно спрашивать о ее жизни все, что угодно, значит, ей тоже можно. Вновь начинаются воспоминания...
- Кстати, а когда ты начал? Я забыла, вроде говорили...
- Дай-ка вспомнить. В школе было или нет?
- Как в анекдоте про первоклассницу: "Не помню, вчера пьяная была?"
Хохочет.
- Помню, Нинка хотела, но... вот в училище точно было. А тогда, в последнем классе, Нинка..
- Я спросила - когда, а не кто! Можно без имен. А то я сейчас тоже вспомню... Так, были ли у меня Максимы?..
- Не было!
Странно, но отреагировал. Казалось, должен быть в своём репертуаре - "Ах, да какая мне разница!"
- Были! Один точно был... - ее несет, она не успевает вовремя примолкнуть. Впрочем, пусть его...
Перед выходом раздаётся очередной звонок, который крайне не нравится Лиле.
- Да не видел я смс! Нет ее, не знаю в чем дело. И звонков не было. Ну, как же, я послал тебе фотографии. Ты с Сашей говорила? Адрес в смс? Хорошо, хорошо, отвезу.
У Лили стремительно ухудшалось настроение после каждого услышанного слова. Слишком домашним и взволнованным был голос, - чтоб он с ней так говорил по телефону! Она не старалась слушать - не услышать было невозможно.
- Как же так? Почему номер попал в чёрный список, и смс не пришла? - Максим так раз волновался, что начал задавать вопросы Лиле, не думая о ее ревности.
- Я не знаю. У меня нет чёрного списка. В этом, маленьком телефоне, таком же, как у тебя. Я пыталась скинуть туда мошенников, в какие-то "запрещенные номера", но они все равно могут звонить. Ничего не могу сказать.
- Мне должна была прийти смс с адресом давно, а я не слышал и не видел. Ее нет!
"И замечательно", - подумала Лиля.
Она стояла перед зеркалом, накидывая шарфик.
- Надо мчаться? Срочно? Лети. Она тебя ждёт, ругает. Меня можешь не везти, оставить здесь, на морозе...
Имелось в виду "на улице".
- Тебя оставить здесь? Потом вернуться и продолжить? Хм, идея... Нет, мне не к "ней". Мне надо краску отвезти к Саше. Саша это мужчина. Она просто передала его адрес. Достало меня с этой краской возиться, я ее четыре раза уже таскаю туда-сюда. Как же мне ее взять то всю...
- Хочешь сказать, что огурцы нести мне?
- Так они же твои.
- Но нести мог бы и ты...
Ругаясь и смеясь он выволок на крыльцо несколько здоровых банок с краской, Лиля держала пакет с огурцами. Хорошо хоть, не пришлось краску нести. Сам справился. Закрыл дверь, спустились к углу здания.
- Твою мать, телефон забыл! - Максим уже рыдал от смеха. Его смех над собой всегда был столь заразителен, что сразу все прощалось, всему верилось, и становилось весело вопреки любым обстоятельствам. - Опять возвращаться? Нет, мы вот как сделаем. Пошли в машину, поставлю на прогрев, а сам схожу за телефоном. Помоги, пожалуйста, дверь открыть?
Лиля открыла заднюю дверцу субару. Туда погрузилась краска и огурцы. Теперь она сидела в субару одна, слушая музыку, дымя сигаретой...
- Через весь город ехать. Это, считай, час, и обратно...Уже двенадцать. - Рассмеялся сам с собой. - Чуть ни сказал: "Так, сейчас мы с тобой заедем, отвезем краску, потом..."
"А хорошо бы сказал. Мне нравятся такие оговорки по-Фрейду. Впервые ты словно забыл, хоть на секунду, хоть оговорился - что мы можем заехать куда-то вместе, а потом... " Потеплело на душе.
Возле дома он вытащил огурцы, сказав, вместо равнодушного "Пока", совсем другую фразу, от которой стало и вовсе чудесно.
- Ну, беги, поздоровайся, оставь огурцы, и возвращайся!
- О кей, и прихвачу с собой немного еды! - смеясь.
...
Застудила, наверное, она зуб. К декабрю зима решила окончательно взять реванш за несколько последних тёплых лет. Теперь даже те, кто недавно еще ругал слякоть и дождь под новый год - и те приуныли. Даже бодрые детишки с ватрушками и снегокатами, постоянно орущие у подъездов и раздражавшие Лилю, попрятались по домам. А она продолжала изредка работать, добираясь до магазинов как Суворов через Альпы, сдуваемая ветром, в особо сильные порывы останавливаясь, поворачиваясь к ветру спиной, чтобы дышать, сопротивляясь его стараниям отбросить ее тело назад. Закупала продукты, тащила сумки, да мало ли дел, когда все на тебе одной?
Волшебный дёготь больше не действовал, боль не прекращалась, как в самом начале.
- Все, хана зубу, - серьёзно сказала она в телефон. Все еще надеясь, что он возразит, придумает что-нибудь. Но очень слабо уже надеясь.
Она хотела прийти утром. В свой день рождения. Другого дня не было. Да и какой там день рождения (даже если бы она хотела праздновать), когда боль не отпускает даже на кетороле. Почему утром? А чтобы он был серьёзным, в рабочем настроении, не говорил, что засыпает. Чтобы не казалось, что она жаждет провести с ним вечер этого дня. Чтобы скорее уже, в конце концов...
Но в десять вечера он перезвонил, сообщив, что утром (к одиннадцати) придет тётенька... Так что остается только совсем поздно, после восьми вечера.
- После восьми смогу. Я в шесть-семь не хотела, там будет вебинар, который жалко пропустить, а так я его успею послушать.
Она в самом деле надеялась услышать хотя бы начало вебинара по детской психологии, ведь во второй половине, как правило, начинается "вода" о том, как заплатить за курс, и так далее.
Обрадовалась немного. Если еще могло что-то обрадовать. Ясное дело, с полдесятого до одиннадцати - более, чем достаточно времени для удаления зуба. Можно даже успеть еще кое-что. Но он хочет ее отвезти. И побыть с ней подольше. А тётенька помешает.
...
- Я не знаю, почему у всех лечится, а у тебя нет. Ты решила? Как скажешь, так и сделаю.
- Я решила, что больше не могу терпеть. Но не хочу удалять. Но надо. Раз больше ничего не сделать.
- Может, тебе надо налить чего-нибудь?
- Может.
- Тогда надо в магазин идти, у меня нет.
- Не надо никуда идти.
Лиля встала с кресла, дошла до сумочки, вытащила малюсенькую бутылочку коньяка.
- Ух ты. А что такая маленькая?
- На что хватило денег... С днем рождения, Лилечка, самая лучшая в мире девочка, за тебя! - произнесла она, залпом выпив первую стопку.
- С днем рождения, Лилечка, самая лучшая девочка, - повторил он. - Господи, я и забыл с этим удалением, и дни перепутались.
Лиля даже не смотрела в его сторону. Теперь она знала, что забыть он никак не мог. Специально сделал вид.
- Ну, что? Решилась?
- Да.
Десятый час вечера продолжался. Никто из них не трогался с места. Просто смотрели друг на друга. Точнее, Лиля старалась смотреть в любую другую сторону. Он принялся изучать этикетку на коньяке. Она не могла прочесть мелкие буквы.
- Ты видишь лучше меня!
- Да у меня тоже зрение село.
- Как в анекдоте. "Смотрите на меня, какую букву я показываю? - Доктор, а где вы?"
- Хорошо! Классно. А у меня от этих ламп люминесцентных, наверное, катаракта какая.
- Да нет у тебя ничего... Все у тебя в порядке. Правда, глаза стали светлее.
- Когда?
- После карантина.
Ей не нужно было больше смотреть в его глаза, она и так знала там каждое пятнышко, мельчайший оттенок. Он ловил ее взгляд.
- Делать анестезию?
- Делай.
- Больно? Ты плачешь...Опять ты плачешь.
- Нет.
Она даже не почувствовала два укола. Боль раздирала душу.
- Ты готова?
- Нет! То есть, я готова, как человек, которого поставили к стенке и приговорили. У него нет выхода. Но он никогда не будет готов...
Слезы текли ламинарным течением. Не усиливаясь, не уменьшаясь. Она говорила, смеялась, а слезы просто лились.
- Господи, ну что с тобой делать?
Он гладил ее, обнимал... кажется.
- Любить!!
- Сейчас любить?
- Вообще, а не сейчас!
Рыдания усилились, коньяк, смешанный с анестетиком, делали свое дело.
- Почему ты всех вылечиваешь, всех этих сучек, а меня - нет?!
- Да я в жизни ни с кем столько не возился, как с тобой! Не знаю. Тоже не всех. Бывает, что не лечится.
- Почему именно я?!
...
- Почему вся одежда вывернута наизнанку?
- Моя тоже. Потому что срывали ее...
"Он так ничего и не сказал насчет возможности дальнейших встреч. Значит, все."
Анестезию пришлось повторить - прошло два часа. Она рассматривала симпатичный, целый, несчастный зубик, которому не давала жить спокойно всего лишь противная киста, прицепившаяся посредине, с чувством несостоявшейся матери, увидевшей мертворожденное дитя.
Субару ждала.