Город был оставлен горящим.
На улицах брошены вещи, стекло от разбитых взрывной волной окон. Везде поджоги. Здание библиотеки так же горело.
Савелий Игнатьевич входил в Выборг с передовыми частями Красной армии. Не думал, доведётся опять попасть в этот город, который ненавидел прежде. Теперь, получив звание майора не то, чтоб имел какие-то чувства, как к городу, так и к окружающим его людям, скорее был безразличен ко всему происходящему вокруг.
Перед ним стояли первоочередные задачи. Одна из которых – проконтролировать работу сапёров. Город был заминирован, как считал не только он, но и многие, кто занимал ответственные посты высоко над ним. Был рад тому, что мыслит схоже с ними. И, сейчас, когда проезжал на трофейном «опеле» мимо развалин кафедрального собора, что был одним из последних взорванных в Выборге зданий, удивлялся тому, как примитивны финны в своих действиях. Догадываясь, Советские люди пришли сюда окончательно, не разрушили город, как в 39-ом, так и теперь, вновь отступая не взорвали то, что осталось не взорванным после отступления Красной армии в 41-ом.
У входа в плохо разгорающуюся библиотеку лежал труп, возможно застреленного на месте поджигателя. Пожар никто не тушил. И, зачем они поджигают дома, ведь куда проще их просто подорвать. Действительно не понимал, что такое любовь к своему городу, что такое надежда. Ведь надеялись и в этот раз финны, ещё вернутся. Но, даже в мыслях своих не мог допустить такого. Да и должен ли был прорабатывать таковую возможность, если своими собственными глазами видел, как надоела им эта война. Но, если бы, кто-нибудь поинтересовался у него, не устал ли сам воевать, тут же, не задумываясь ответил – никогда не устанет карать. Любая, даже мирная жизнь для него давно уже была войной, что превратилась в каждодневную рутину. Да и по большому счёту не важно было Савелию Игнатьевичу права ли или нет та страна развязавшая её. Подобно шестерёнки большого механизма участвовал в его работе, не понимая; главное заключается в том насколько хорошо проплачена и действует пропаганда. Уже не задумывался о святости идей, жертвой лжи которых все вокруг являлись.
Никак не разгорающаяся библиотека вызвала неприязнь с его стороны. Какая нелепая архитектура, даже разгореться не в состоянии. А всё дело в том, что слишком большие окна – нечему гореть. Да и стены так тонки, что способные только рухнуть от взрывной волны, не в состоянии окутаться пламенем. Словно худая баба с большими водянистыми глазами, не умеющая согреть мужика в постели ласками. К ней и прижаться-то не к чему, везде торчат кости.
Почему-то именно сейчас вспомнил завод, станок, у которого проработал совсем недолго. Размеренный день рабочего. От гудка до гудка работа, затем ужин с пивом, или стаканчиком самогона, и сон. По выходным баня, и домино во дворе. И, опять же водка. Из месяца в месяц, из года в год одно и то же. То ли дело НКВД – каждый день индивидуален, полон адреналина, а главное – незаменимость, ответственность, что лежит на его плечах. Вовсе не та, что может коснуться рабочего за испорченную деталь, или сломанное сверло. За это могли дать срок. Его же ответственность совершенно другого рода. Отвечает за жизни людей. И, пусть ценою таких же жизней, но куда важней таковая, чем какое-либо производство. Без таких, как он его бы вообще не было.
Ведь все те, кого удалось обезвредить за эти непосильные годы, только благодаря его тяжёлой работе, смогли помочь стране с куда большей отдачей, чем если бы оставались не арестованными.
Ещё в 40-ом задумался о том, как же Финляндия справляется без подобной, которой отдавал себя полностью организации. Как способна иметь свою армию, развивать промышленность, быть независимой от соседей. Нет, всё же именно поэтому и оставили теперь Финские войска Выборг, и хоть и медленно, но отступали по всей Южной Карелии.
Не способна страна жить без выявляющих даже самый помысел о преступлении органов. Одними исправительными, без карательных, не отделаться ни одному государству.
Ехал сейчас по городу, в сторону бывшего здания НКВД, думая о том, что именно поэтому Выборг теперь принадлежит СССР. Великой стране. Была бы его воля, навёл порядок во всей Финляндии, от юга и до самого заполярья, а затем, взяв Киркенес, прихватил бы ещё и Норвегию. Всё же, как ни страшно было думать об этом, считал; слишком мягок Иосиф Виссарионович. Имея такие кадры, как он, легко бы навёл порядок во всём мире. Но, хоть и думал так, не то, чтобы боялся своих мыслей, скорее подсознательно верил; там, наверху, куда лучше знают, как именно вести дело, управляя страной.
Теперь, когда был майором, ответственность его прибавилась. К тому же назначили на перспективную должность, подразумевающую рост до звания подполковника. Требовалось быстренько разобраться со многими, важнейшими вопросами, предстоявшими ему, и успеть выбрать себе квартирку получше, чем в прошлый раз.
Теперь считал – достоин жизни в собственном доме. Хорошо знал город, помнил о том, что в 39-ом, многим руководителям удалось захватить неплохие особняки местной знати. И не каждый после этого был уплотнён жильцами. Тогда не мог ввиду звания содействовать их быстрому освобождению, под свои нужды, слишком уж невелик был его чин, не всё было в его силах. Но, в этот раз мог больше. Да и к тому же был женат. А это требовало тщательного подхода к выбору недвижимости. И, как же он раньше смеялся над этим словом. А, ведь именно то, что невозможно сдвинуть с места и называли прежде так.
Всегда стараясь быть первым, частенько оставался последним. Но, теперь, имея звание повыше, мог, знал – выберет себе одноэтажный домик в старом городе. И, сейчас, въехав в Выборг с юго-восточной стороны, двигался в горку, разглядывая те варианты, что встречались на его пути. Мысленно маршрут был простроен им ещё задолго до взятия города. Перед сном частенько проезжал его, рассматривая те дома, остававшиеся в памяти ещё с 41 года. Намечено было три варианта, на случай, если какой-то из них окажется разрушен, или сожжён. В любом случае, мог занять и квартиру в одном из бывших, построенных перед революцией доходных домов.
- Притормози-ка здесь, - попросил шофёра, когда въехали на горку.
Вышел. Сделал жест молодому лейтенанту, идти вместе с ним. Один трусил. В городе могли оставаться Финны. Хоть и считал их дураками, всё же боялся недооценить их коварство. Не рискуя во время боевых действий, что позволяла ему должность, теперь готов был идти на риск, ради будущего семейного гнёздышка, что так желал теперь свить.
- Посмотри в том доме, нет ли кого внутри, - приказал молодому лейтенанту.
Тот, вытащив из кобуры наган, направился прямо к входной двери.
Не постучав для приличия, сразу толкнул её ногой. Оказавшись незапертой, легко отворилась вовнутрь.
- Есть, кто живой!? - прокричал в пустоту дома, одновременно исчезая в его полумраке.
- Никого, - через какое-то время показался в открытом окне.
Савелий Игнатьевич прошёл по скрипучему полу. Рассматривал комнаты. Нравились ему. Вся мебель оставалась на своих местах. Две печки, и один камин в гостиной. Пианино. Пустые рамки на стенах. Одной нет. На её месте выгоревшие обои. Совсем не как в прошлый раз, когда вывезено было буквально всё. Неужели надеялись вернуться в город? Даже усмехнулся от этой мысли.
Дом явно нравился ему. Недаром, стоял первым в его маршруте. Много раз, проезжая мимо, прежде подумывал о том, хорошо бы, как-нибудь побывать внутри. Но, не позволяла плотная загрузка на работе. Приходил домой совершенно вымотанный после тяжёлых трудовых дней.
Спальня! Вспомнил о главном. Но, не для себя старался. Для жены. Не то, чтоб любил её. Просто знал – проще угодить с первого раза, чем потом постоянно ощущать собственную вину. Хорошо умела придавать это чувство ему. Но, видимо, такая и должна быть его жена. Немногословная, сильная, холодная. Одним словом, НКВДешница в быту. Не мог жить без работы, да и познакомился с ней благодаря тому, что носила одного и того же цвета, что и у него погоны.
Широченная, металлическая, с набалдашниками кровать, занимала большую часть спальни. Зачем-то аккуратно, будто боялся повредить, присел, покачавшись на металлическом матраце.
- Товарищ майор, пора ехать. А то начнут искать нас, - послышалось со двора.
Встал, пошёл к выходу. Ощущал незнакомое прежде чувство выбора. Никогда не выбирал себе дом. Теперь понимал, как это не просто. И, когда он ему понравился, не исключал возможности, найдёт и получше. А ведь и работу выбрал себе так же – самую перспективную из всех, что были возможны. Всегда хотел сиюминутных результатов. Но, как же молод и глуп был раньше, пытаясь отхватить от жизни многое, не подкрепляя своих желаний положением. Да и теперь, слишком уж жирный ломоть отрезал от жизни, не по его положению. Но, всегда верил в перспективы. Вот и сейчас хотел рискнуть. Хоть и не знал, останется ли он в городе, или будет переведён далее на другой фронт, но, чувствовал – война подходит к концу. И, теперь, если даже погибнет, квартира останется его жене. Глядишь и родится у них ребёнок. Кровать-то какая знатная. На ней не грех и зачать.
Вышел из дома, плотно закрыл за собой дверь. Достал из кармана приготовленный заранее мелок. Написал размашисто наискосок, словно старая бабка в записке за здравие на ящике в храме, полупрописными, полупечатными буквами;
- «Дом зарезервирован для нужд НКВД!»
Знал, этого более чем достаточно. Боялись люди этих четырёх букв, но, всё равно оставались в глубине себя вольнодумцами и предателями.