Это надо было умудриться летом подхватить пневмонию, да ещё и двухстороннюю. Фёдор Алексеевич переживал за внука. На него были все надежды. Мечтал, тот когда-нибудь вернётся в Россию. Но, пока учил его Русскому языку, рассказывал многое о становлении государственности на Руси. Маленький Паша с интересом слушал дедушкины рассказы, ведь для него были как сказки, верил каждому слову.
Много времени и сил отдавал внуку.
Хоть и весна в этом году была ранней, но зима слишком снежной. И поэтому, кое-где долго ещё оставались лужи в оврагах, лесных балках и низинах. Но на удивление рано пошли в этом году грибы. На холмах и возвышенностях не было им счёта. К середине июня выбрались за ними.
Никогда прежде не собирал их. Во всяком случае, живя в России, даже и не знал, что их собирают, и более того – представить не мог какой это захватывающий процесс. Теперь же пристрастился к походам в лес, увлёкши и внука. Елизавета Яковлевна грибы не любила, да и не понимала увлечение своего сильно изменившегося в последнее время супруга.
Собирали самые лучшие, молодые белые, подосиновики, но, больше всего попадались лисички. Паша легко разыскивал их «поселения» среди мягкого, белого ягеля.
Но, как-то упустил Фёдор Алексеевич, когда замочил внук свои ножки, зачерпнув холодной воды через край невысоких резиновых сапожек. Да и не так уж далеко отошли от дома, боялись Красноармейцев, что, как говорили в народе, заходили далеко за линию фронта, в попытке ограбить попавшийся им, тот, или иной хутор. Не более пятисот метров. Слишком уж маленький ещё был Паша. Всего четыре года должно было вскоре ему исполнится.
Не пожаловался тогда дедушке. Так и проходил с мокрыми ногами пока не наполнилась его корзинка грибами. Но уже к вечеру поднялась температура. А утром насморк, кашель. Пришлось вызвать врача.
- Похоже на сильную простуду, - поставил диагноз пожилой финский врач из Кякисалми.
- Уж больно большая температура, - переживала Елизавета Яковлевна, грозно глядя на своего супруга, виновато прикрывшего лицо рукой, сидя в углу дивана. Волновался не меньше всех остальных после того, как невольно оказался виновником болезни внука.
- Горчичники, горячее молоко с мёдом и маслом. И, конечное же, порошки, - выписывал рецепт на краю стола, подсев к нему на стуле.
Лишь только Анастасия держалась спокойно. Знала; простую простуду легко вылечить, если соблюдать рекомендации врача и постельный режим.
Но, ни на второй, ни на третий день сыну легче не становилось. И, как же это могло произойти, теперь волновалась и она. Только выехали на природу, открыли сезон и тут тебе такое.
Ещё больше усугубляла ситуацию лёгкая паника, наполнившая её сердце в связи с объявленной эвакуацией. Красная армия начала наступление.
В этот раз даже не удивился Фёдор Алексеевич. О каком-то испуге и говорить не приходилось. Всё, что предстояло пройти им, было уже хорошо отрепетировано. И, теперь следовало только лишь выполнять все действия последовательно. Семья стала меньше и от того некая манёвренность появилась в ней.
СССР брала реванш. И, как никогда понимал; отбитые на всех фронтах силы вермахта бессильны. Но, Россия теперь выглядела для него иначе. Закалённая, пусть и в бесчестных, завоевательных войнах искупила своё вероломство потерпев в 41-ом практически полное поражение. Всего один «волосок» удерживал её от развала, исчезновения с мировых карт. Теперь же, не только оставалась на них, но и возрождалась.
Будет ли это возрождение так же опасно для окружающего мира, или станет защитой ему, хотелось бы знать сейчас. Но, понимал; много ещё воды утечёт пока не станет известно.
- Как не вовремя заболел Пашенька, - жаловалась Анастасия маме.
- Несносный характер Фёдора Алексеевича. Он, словно маленький ребёнок, впал в детство. Эта его затея с грибами! Притом то упрямство, с которым старается привить любовь к России своему внуку. К этой проклятой стране, из-за которой не можем найти себе покоя уже которое десятилетие. Постоянные конфликты на границе, затяжная война. Партизаны, что так и рыщут среди финских лесов в поисках пропитания. Неужели там так и продолжается голод после революции?
Ситуацию усугубляло ещё и то, что Фёдор Алексеевич, как мужчина, будучи главой семьи, принял решение вывести часть мебели из их дома, пока оставив рояль, ведь без него и не мыслили своей жизни. Но, не знали, куда поедут, ведь не было у них нигде в Финляндии иного жилья, кроме квартиры в Выборге и дома в Кякисалми. Поэтому, отвезли всё на железнодорожные склады. Там и в пакгаузах на пристани скапливалось имущество большей части горожан и сельских жителей, приготовленное к вывозу из города. Так, как в первую очередь вывозили станки и механизмы с Вальдгофского завода и мастерской братьев Лильеквист.
И, теперь, в этой суматохе и неразберихе приходилось экстренно собираться в Выборг. Там были лучшие условия для заболевшего Паши.
- Надо срочно собираться в дорогу. Заехать в Выборг, и оттуда уже двигаться дальше в Хельсинки. И уже никогда, никогда на свете не покидать этот город! Только, если они не придут и туда. Тогда бежать хоть на край земли, только бы не попасть к ним в руки! - нервничала Елизавета Яковлевна.
Анастасия, в глубине души, была за одно с отцом. Не видела смысла бежать от русских, так и не поверив в те зверства, что публиковались в Финской печати все эти годы. Считала; даже если всё и так, то теперь, когда страна поднялась из разрухи, построив свою промышленность, науку, создав армию, уже не требуются такие репрессии, что, возможно были лишь перегибами на местах, вовсе не являясь заранее продуманной политикой по уничтожению лучших представителей нации.
Уже на следующий день были на станции.
Поезда ходили ещё исправно. Благополучно добравшись до Выборга, не думали, задержатся там на пару недель.
Паше стало хуже. Сильно поднявшись, держалась температура, кашель не проходил.
Вызвали врача. Сложно было найти в пустеющем на глазах Выборге опытного. Но, этого всё же хвалили, именно, как детского специалиста.
Уже немолодой, уверенный в себе Финн с немецкими корнями, долго слушал Пашу, наконец промолвив:
- Похоже на бронхит, но, не исключаю воспаления лёгких.
- Ах, как это не вовремя! - нервничала Анастасия. Теперь и она переживала от того, что в воздухе царила некая нервозность.
Весь её внутренний настрой был сориентирован на то, чтобы уехать туда, где было спокойнее. Не бежать от «красных», а именно найти уже для себя то место, где могла наконец отдохнуть от того, что произошло со всеми ими за последние четыре года.
10 Июня, через четыре дня после высадки союзников в Нормандии, Советские войска начали Выборгско-Петрозаводскую военную операцию. Целью её было отбросить Финские войска от Ленинграда, прежде чем начать наступление на Берлин. Благодаря полномасштабной артиллерийской и авиационной подготовке всё же смогли прорвать первую линию обороны. Финская армия проявила ожесточённое сопротивление, борясь за каждый метр своей земли. Но, уже 14 июня, после аналогичных действий, советские войска смогли прорвать и вторую линию обороны.
Финская армия отступила на третью. Командование запросило экстренной помощи у немцев, в виде шести дивизий, но была прислана всего лишь одна пехотная бригада штурмовых орудий и эскадрилья самолётов.
Столица южной Карелии напоминала сегодня себя в 1710 году, когда Пётр готовился к штурму. В отличие от неудачной попытки 1706 года взять город нахрапом, когда никто не верил в его потерю, в 1944 горожане практически знали наверняка; какое бы сопротивление ни оказала финская армия, Выборг будет сдан врагу. Только лишь любовь к городу и нежелание покидать его раньше официального объявления о капитуляции удерживали горожан. Но дольше оставаться в городе не имело никакого смысла.
Боясь за здоровье Паши, слишком уж много времени потеряли, находясь в готовящемся к сдаче городе. Теперь же, когда об эвакуации было объявлено официально, бежали, наплевав на то, что всё оставляют в квартире на этот раз. Жалко было лишь за рояль, на котором играл Сибелиус, что помнил руки баронессы. И, сегодня, когда малейшее улучшение наблюдалось в здоровье маленького Паши, решились отправиться в путь.
После прорыва двух оборонительных рубежей Красной армией, к тому же помня бомбардировки Хельсинки, интуитивно хотели бежать в Остроботнию, серединную Финляндию. К тому же в 39-м Выборг был взят русскими, будучи отрезан при окружении со стороны Хельсинки, повторения чего боялись теперь. В случае же продолжения продвижения в глубь страны Красной Армией, бежали бы в Норвегию. Благо могли снять для этого деньги в одном из банков, если бы добрались до крупного города.
Не думая уже о мебели, только взяв самое нужное, несмотря на лето укутав во всё тёплое Пашеньку, двинулись в путь. С вокзала отходили ещё эшелоны в двух направлениях. В Хельсинки и в сторону Элисенваара, где должен был формироваться из многих маленьких, один большой железнодорожный состав, движущийся в глубь Финляндии.
Уже в поезде узнали, третья линия обороны на гране прорыва. Но, успокаивало, уже в поезде и хоть едут вдоль наступающей Красной армии, но уже скоро Ряйсяля, откуда так близко было до Кякисалми, покинутого так недавно. Там собирали беженцев для отправки их поездами в Элисенваара. Поэтому задержались около получаса, ожидая, пока пройдут военные эшелоны, и один поезд с беженцами. Теперь оставалось добраться до Элисенваара, где, пересев в другой состав, уйдут наверх, в глубь страны, подальше от линии фронта, стремительно приближающейся к ним справа.
К середине июня финское командование собрало три четверти всей армии к южно-карельскому фронту. Но этого было мало. Сейчас казалось – вся ненависть Советского человека направлена в сторону маленькой, но упорно защищающейся Финляндии. Её войска стояли насмерть, но не в силах были сдержать эту раздухарённую победами толпу. Уже не столько верящую в то, что финский народ угнетается капиталистами, как всего лишь пять лет назад было написано в листовках, сброшенных во время первого налёта на Хельсинки с Советских бомбардировщиков, сколько, словно роботы стремящуюся биться до последней капли крови со всеми, кто встретится на их пути.
Выйдя к финскому оборонительному рубежу, который проходил вдоль озёр Вуоксинской водной системы, Красная армия выполнила основные задачи наступательной операции. Теперь развивалось наступление с целью выхода на рубеж Вирийоки – Лаппенранта – Иматра – Кексгольм.
19 июня Манергейм обратился к войскам, с призывом во что бы то ни стало удержать третью полосу обороны: - «Прорыв этой позиции, может решительным образом ослабить возможности к обороне». Его речь транслировали по радио, когда днём этого дня их поезд пришёл на станцию Элисенваара. Туда же, утром 20-го должен был подойти состав, следовавший затем в глубь Финляндии. Но он катастрофически задерживался. А, пока, дожидаясь его сидели в своём вагоне, боясь даже высунуть нос из него, словно он, в случае захвата станции Красными, оставался бы финской территорией.
- Слава Богу, сейчас лето, - шёпотом сказала Настя, смотря на то, как спит Паша. Он уже шёл на поправку, но был слишком слаб. Не злилась на отца за то, что так опрометчиво повёл себя, взяв внука с собой в лес, и не следя за его ногами. Теперь, когда жили в спартанских условиях, тяжело привыкали к реальности окружающего мира, стараясь многое делать самостоятельно. Не в отсутствии денег таилась невозможность нанять прислугу, а в том, что всё теперь так быстро менялось в их жизни. Слава Богу ещё Илма была верна им все эти годы, и согласилась на лето переехать с ними в Кякисалми.
Перед тем как Паша уснул Фёдор Алексеевич рассказывал ему о том, что такое Русь, и как появилось название Россия. И почему правильнее говорить Тартария, словно бы извинялся перед внуком, что не много времени уделял истории его маме в детстве. Теперь, словно бы старался быть для него отцом.
Мечтал о том дне, когда Паша подрастёт, и он сможет читать ему рукопись Якова Карловича, бережно упакованную им и взятую с собой.
Но поймал себя на невольной мысли; всё идёт к концу. Тут же, испугавшись отогнал её от себя. Нет, не страшно ему было оказаться в уже иной России, называвшейся странно, будто некое учреждение – СССР. Сидя в скрипучем на стыках рельс вагоне не ощущал себя движущимся к новой жизни, ждавшей его впереди. Да и саму её не видел больше. Это, невольно испугав, теперь сделало его спокойным, будто был уверен в каждом своём слове, поступке, шаге. Не принимая решения, будто не только имел в себе, но и воплощал в жизнь невольно. Хранилось в нём, просто спало все эти годы, не имея выхода, да, и нужен ли был прежде. Сегодня, вдруг ощутил его. Вот он. Перед ним. Там, впереди, в той точке, куда ведут железнодорожные пути, виляющей между скал колеи. Следует лишь быть готовым, принять, смириться.
Состав из Элисенваара в Остроботнию, задержавшись на несколько часов, пришёл вечером 20 июня.
Место хватало для всех. Постепенно, не спеша занимали лавки в вагонах. Им досталось две, расположенные друг напротив друга. Впятером устроились в импровизированном купе.
Элисенваара была перевалочной станцией, на которой скапливалось много воинских эшелонов с техникой, боеприпасами и солдатами финской армии. Их наличие успокаивало Анастасию. Уже не очень сильно волнуясь за сына, всё же в пути тревожилась о том, что могут попасть к красным. Теперь же все были спокойны, наблюдая в окно, как воинские эшелоны медленно проплывали мимо их состава.
Первое звено бомбардировщиков прошло низко над самой станцией, накрыв её своими тенями, словно от низколетящих облаков. Не сразу поняв, чья именно это авиация, так, как находились в вагоне, вскоре услышав разрывы бомб, не поверили своим ушам, так близко коснулась всех война в этот момент. Сыпались разбитые взрывной волной стёкла. Люди в панике падали на пол. Кто-то старался выбраться наружу.
Паша проснулся, и от страха кричал.
- Какой же я дурак, - схватился за голову Фёдор Алексеевич.
- Папа, ну, идём же скорее на улицу, они метят по вагонам, - кричала Настя, схватив Пашу на руки, тянула за собой и отца.
Елизавета Яковлевна закрыла голову руками. Ей казалось, голова взорвётся от этого, будто бы рождающегося внутри неё грохота. Но, её уже выталкивала перед собой Илма. У всех, кроме Насти, руки были заняты вещами.
Так получилось, что на станции, к этому моменту собралось десять составов только с беженцами. Общее число которых было около тысячи человек.
В толпе спасающихся старались выбраться из вагона наружу. Но это было не так просто. Все пассажиры словно бы потеряв возможность передвигаться, онемевшими ногами пытались делать шаги, натыкались на скамейки, мешки, чемоданы. Тут же падали, вставали, падали опять.
Когда вырвались на воздух, страшная картина открылась перед их глазами. Эшелоны горели. Одна бомба попала в стоящий через один от ихнего вагон. Он был разорван в щепки. Вещи, люди, руки, ноги, дети, валялись по краям огромной, дымящейся воронки, оставшейся от взрыва.
За первой вскоре последовала вторая эскадрилья бомбардировщиков.
- Мама, а почему на самолётиках красные звёзды, - спросил Паша.
- Что!? – не понимала его слов в страшном грохоте и крике толпы Настя.
- Бежим от станции, в лес! – пытался спасти всех Фёдор Алексеевич. Бежал в конце, держа за руку Елизавету Яковлевну. Пропускал вперёд Настю с сыном на руках. Илма, вырвавшись далеко вперёд, с мешком в руке, быстро перекатывалась короткими ногами по шпалам, перепрыгивая через рельсы. Пару раз, пролезали под платформами с пушками, уже не боясь того, что состав тронется с места.
Все силы были брошены на спасение. Бежали не чувствуя под собой ног. Бомбы взрывались волной, что быстро надвигалась на них, как цунами.
Ложись! – крикнул Фёдор Алексеевич, понимая, не успевают скрыться в лесу. Настя споткнулась о последний, отделяющий её от леса рельс, и выпустив из рук сына упала у крайних стволов. Сильно ударившись, нашла в себе силы, тут же приподняться для того, чтоб накрыть собой Пашу, что, так же, как и она пытался встать. Видела – упал на песок и не сильно ударился.
Гулкие удары, будто, кто-то большой бил молотом не по наковальне, а прямо по земле, слившись в один нестерпимый рёв, стремительно подкрадывались к ним всё ближе и ближе.
Опередив дочь Фёдор Алексеевич накрыл своим телом внука. Ну, вот и всё, промелькнула мысль. Елизавета Яковлевна, в припадке ужаса, выскользнув из отпустившей её слабой, приспособленной лишь к игре на фортепьяно, руки супруга, не понимая, осталась одна, бежала дальше.
Крикнул ей, но, не услышал своего голоса, захлебнувшегося в гулких ударах взрывов, заставляющих подпрыгивать всех прижавшихся к земле своими телами.
Последний, ибо те, что прогремели за ним уже не были ни слышны, ни ощутимы, скорее не прогремел, а словно облепил густотой энергии высвобождающегося из тесной оболочки бомбы взрывающегося тротила, оправдывая возложенные на него задачи.
Не хотелось шевелиться. Ощущала себя одним целым вместе с землёй, будто родилась и выросла вместе с ней, и из неё брали свои корни все те травинки, росшие на поверхности, тянувшиеся к солнцу. Вибрация, или некий гул постепенно затихали в ней. Не понимала ещё пока, что является причиной этого непонятного ей состояния, пытаясь вспомнить, кто она, откуда взялась в таком новом для неё мире, где совершенно не было дневного света, который помнила, как должен выглядеть. Интуитивно стремилась к нему, обнаруживая постепенно; у неё есть руки, ноги. Но, что это, ещё не понимала, будто никогда ранее не пользовалась ими.
Собравшись с силами, приподнялась, как гора, вырастающая из-под земли, увидев свет. Так вот ты какое – солнце, промелькнула догадка. И, с этого момента, поняла – она человек. Такая же, как и все те, кого теперь вспоминала. Сознание медленно возвращалось. Казалось, прошло очень много времени с того момента, как с ней приключилось это. Но, что? Что могло произойти, и зачем всё так получилось?
Пыталась вспомнить, что она такое. Для чего рождена на свет? В чём её цель? Чего-то не хватало. Перебирала в памяти, что именно могло тревожить её. Вспомнила грустное, но, такое родное лицо Саши. Мужа! Его больше нет у неё. Ах нет! Не то! Что-то всё же держало её в этом мире, придавая значимости. Александра больше нет. Он погиб. Впрочем, так же, как и она могла сейчас, во время взрыва, находясь на краю смерти. Страшная смерть.
Сын!
У неё был сын!
Ради него жила. Но, где же он, если точно помнит – был с ней, грел её душу. Ощущала себя нужной ему.
Выжила?
Значит он рядом с ней. Был рядом.
С трудом поднялась на ноги. Качало.
Здесь!
Метрах в десяти от неё, дымилась большая, чёрная воронка, на дне которой почему-то лежала колёсная пара от только, что стоявшей на этом месте платформы с пушкой. Само же орудие было разорвано на несколько превращённых в бесформенные болванки, лежащих поодаль частей. Но, это совершенно не пугало её, нисколько не привлекая внимания. Воспринимая, как некую декорацию к спектаклю, главным действующим лицом которого была, старалась найти того, без которого сама пьеса была не важна.
Между соснами корчилось в песке чьё-то тело. Не всматриваясь понимала – мама. Рядом с собой заметила холм. Уже знала – под ним сын. Вспомнила, как накрыл его своим телом отец. Начала раскапывать руками. Не задохнулся ли Паша под его весом. Отчаянно рыла песок. Отец был недвижен. Да и песок оказался неприятно липким, тёмно-бурого цвета. Отчаянно отбрасывала его в сторону, стараясь добраться до сына. Чувствовала: там внутри. Попыталась перевернуть отца на бок. Не удалось проделать это в полном объёме, но Паша смог выбраться из-под дедушки самостоятельно. Успела заглянуть в глаза отца, прежде чем отпустить его.
Живой.
Шевелится.
Дышит.
- Мама! – застывшими глазами смотрел на неё сын.
- Ты жив, - успокоилась на миг она, только тут поняв, отец ранен. Из ушей у неё текла кровь. Сейчас ощутила это. Стала рассматривать отца, счищая с его спины остатки песка. Тот стонал. Жив, но главное сын, ускорялся в её голове бег времени, стремительно возвращая к реальности, будто навёрстывая те мгновения, что были приостановлены им.
Взяла сына на руки. Целовала в лоб, щёки, нос, губы. Важна была его реакция на её поцелуи. Казалось; любовь к сыну способна исцелить его от любого ранения, если бы оно было. Что и пыталась понять сейчас. Всматривалась в его глаза, что, словно были не здесь. Небо отражалось в их синеве, по нему плыли облака, но никаких эмоций не передавали.
- У тебя ничего не болит?
- Мама.
- Пошевели руками, ногами, - просила его, хоть и видела, с ними всё в порядке. Просто хотела, чтоб он вернулся из того страшного мира, в котором, как чувствовала она, сейчас находился. Посадила его у дерева.
Вдалеке, присев на пеньке приходила в себя Илма. Её взгляд говорил; так же, как и Настя, не в состоянии, что-либо понять, тем более вспомнить.
Вернулась к отцу. Помогла ему сесть. Вся спина была в крови. Множественные осколочные ранения.
- Паша жив, - словно отчитался он. Все эти дни переживая за внука, теперь был спокоен.
Не имея в себе сил подойти к матери самостоятельно, позвала;
- Илма!
Но, та, за долгие годы, привыкшая не только исполнять, но и угадывать желания своих господ, уже прихрамывая шла к ней.
Елизавета Яковлевна больше не шевелилась. Всё же откопав себя из-под земли, действуя одними руками, так, как ногами не могла уже себе помочь, лежала на боку, широко открытыми глазами уставившись на небольшой муравейник, сооружавшийся лесными тружениками у одного из сосновых стволов у железнодорожного тупика.
Последнее, что видела, особо не понимая для чего ей теперь это нужно – стремление маленьких насекомых несмотря ни на что построить свой дом, в котором могли бы жить не обращая внимания ни на какие катаклизмы. Ни политический строй, ни война, никоим образом не влияли на их цели.
Сильно болела и кружилась голова. Аккуратно присела на колени перед мамой, в страхе потерять сознание, как от увиденного, так и от того, что была контужена.
Подоспевшая Илма, коснувшись ладонью лба Елизаветы Яковлевны, опустила руку вниз, тем самым закрыв ей глаза. Судя по состоянию тела не приходилось думать, что есть хоть какая-то надежда на то, что она жива.
Вдалеке послышался гул приближающейся третьей волны бомбардировщиков. Взяв вдвоём за руки Фёдора Алексеевича, оттащили его в лес, метров на двадцать. На большее не хватило ни сил, ни времени. Бомбардировка станции продолжилась с новой силой.
Не имело значения для Советских пилотов, находятся ли на станции одни лишь военные, или вместе с ними есть ещё и мирные жители, должны были выполнять поставленную перед ними задачу. Любое отклонение от неё могло привести к трибуналу, или расстрелу.
Да и некогда было задумываться, идя в одном звене, действуя синхронно. Двадцать семь лет Советской власти отучили людей быть человечными, видели лишь плохое в людях, в каждом угадывая шпиона, боялись за свою собственную жизнь. И, теперь, освобождая угнетённый Финский народ, когда вёл свой к великой цели Сталин, не задумывались о тех побочных эффектах, что, порою затмевали и сам результат. Не считались ни с чем, ради победы мирового интернационала.