Интуитивно думал увидеть руины, так, как знал, город полностью деревянный. Поезд въезжал в Кякисалми. Табличка с названием города уже была сменена на прежнюю. Кроме этого о наличие города говорило только некое масштабное, полное его отсутствие. Точнее, правильнее будет сказать последствия его, ещё такого недавнего присутствия. Всё, что не смогло сгореть, оставалось. Скрытая прежде лёгкая кривизна печей с длинными, устремлёнными в небо трубами, бросалась в глаза своей наготой после обрушения сгоревших, до сей поры прикрывающих их стен. Кое-где фонарные столбы, опалённые пламенем пожаров, уже расчищенная дорога, кривые линии покосившихся заборов, гранитные фундаменты, когда-то деревянных домов, что вместе с дымом ушли в небо, оставив после себя кроме печей ещё и горы золы. Лишь каменные остовы лютеранской кирхи и двух православных храмов возвышались над городом.
Но, вовсю шла работа. Кякисалми отстраивался заново. Повсеместно слышался стук молотков, звуки пил. Людям требовалось где-то жить. Это радовало, придавало гордости за страну, что способна восстановить всё умышленно разрушенное врагом, так и не сумевшим построить светлое будущее для тех своих граждан, что поверив в грандиозность планов, решились заменить местных жителей в оставленных ими домах.
Их дом в Кякисалми был в полуразрушенном состоянии. И, это только благодаря тому, что был не тронут отступающей РККА так как находился вдали от выгоревшего центра. Как ему стало известно после посещения администрации города, в нём жил какой-то ответственный чиновник, или высокопоставленный руководитель. Крыша хоть и присутствовала в нём, но окна разбиты, двери сорваны с петель. Мебели никакой не оставалось, кроме, как поломанных стульев у печки и стоящего на трёх ногах кухонного стола, занесённого зачем-то в спальню. Рояль, с поцарапанной крышкой, не имея пары клавиш стоял на своём месте. Что могло послужить причиной такой ненависти к нему, не мог понять. Да и разве в этом нуждался? На дворе была осень. Со дня на день мог пойти снег. Требовалось срочно найти стекольщика, да ещё и со стёклами, что было, как понимал, судя по разбитым окнам дома в Выборге, где у них была квартира, очень непросто.
Не унывал. Последнее время действовал неспешно, будто понял в жизни самую суть. И для него она заключалась в следующем – не приближать то, что неизбежно.
Когда, к вечеру стекольщик был найден обнаружил, забыл позаботиться о месте ночлега. Но, с большим трудом разыскал вариант в частном секторе на окраине. В городе было много разрушений, поэтому жилья даже для малой части вернувшихся в свои дома не хватало.
Лёжа в чужой кровати, слава богу стоящей около печки, думал об окончании жизни. Что он сделал в ней? Оказавшись не нужен родной стране, теперь доживал свой век в Финляндии. Но, слава Богу имел деньги. Был ли счастлив, зачем-то сам себя спрашивал. Конечно. Пусть и на чужбине, не сумев продолжить свой род, воспитав дочь, теперь видел своего внука. Пусть он и никогда не узнает, что такое великая Россия, но сможет передать своим детям то, что его предки имели отношение к становлению государственности этой страны, в далёком девятом веке.
Но, нужно ли это будущим поколениям? Да и будет ли тогда Россия?
Засыпал в тепле потрескивающей поленьями печки. Завтра поедет обратно, отчитается в проделанной работе. И, уже весной купит новую мебель для дома.
Хоть и расстроил тот факт, что его тёща готовится к отходу в мир иной, всё же старался не думать о ней. В любом случае должен быть дома уже завтра к вечеру. Но, почему-то был рад возможности не находиться там, в самый ответственный момент. Слишком уж устал от всех этих событий последних лет, оставивших сильный отпечаток в его сердце. Старался думать сейчас о хорошем. Вспоминал свою свадьбу. Тогда был молод и сильно заботился о себе. Стремился выглядеть всегда модно. Кто знает, может именно это и повлияло на окончательное решение Елизаветы Яковлевны. Теперь же и представить свою жизнь не мог без неё. Интересно, как сложилась она, если бы выбор пал на другую.
Так и не найдя себя в жизни, полюбил музыку. Благодаря ей оставался жив, придавала сил. Но, не став музыкантом, не смог написать ничего кроме нескольких фортепьянных пьес. Преподавание было заброшено им. В чём же состоял смысл жизни для него? Не мог уснуть, мучительно перебирая в памяти прожитые годы. Но, воспитал дочь, а теперь подрастает внук. Неужели их ждёт подобная участь?
Для того, чтобы стать нужным обществу требуется прежде всего востребованность того в нём. Он же теперь оставался нужен своему внуку. Рассказывая ему сказки на ночь, иногда выдумывая сам, или читая Пушкина, невольно верил в то; Паша сможет быть полезен России. Но, как же суметь пригодиться в той стране, несущей столько разрушений окружающему миру, не оставляя надежды, что сможет изменить отношение к своим гражданам, которые пока для неё лишь шестерёнки одного большого организма. Неужели ради достижения целей так необходимо жертвоприношение, граничащее с жестокостью. Никогда не понимал этого.
Кровавое воскресенье, вся эта чертовщина с Распутиным, война с Германией, учредительное собрание, отречение, временное правительство, всё что предшествовало революции, в круговерти воспоминаний проносилось сейчас перед его глазами.
Он, княжеского рода, потомок Рюриковичей, теперь был никому не нужен, кроме жены дочери и внука. Неужели современному обществу вовсе важны родословные? Как же тогда оно может управляться? С помощью тоталитарной власти, заменившей царскую?
Но, чем же она лучше, и почему его народ избрал именно таковую? Сон словно сдуло в сторону. Дрова уже больше не трещали, прогорев тлея углями. В соседней комнате, за перегородкой услышал, как хозяйка прикрыла заслонку.
Зачем он восстанавливает этот дом? Вдруг из ниоткуда возник вопрос, на который не смог ответить. Поймал себя на мысли; ждёт поражения России от фашистской Германии, настолько зол был на тех, кто разрушил его прошлое, страну, в которой был нужен, приносил пользу.
Из газет знали, войска вермахта подошли к Ленинграду с юго-запада. С северо-запада по берегу Ладоги в семидесяти пяти километрах от Шлиссельбурга, дойдя до деревни Метсяпиртти, стояли войска под командованием маршала Маннергейма. Неужели эти две необходимые друг другу в таком важном деле, как окружение Ленинграда армии, так и не смогут завершить стремительно начатое дело?
Пожалуй, что нет.
Слишком уж благороден бывший русский военачальник, а теперь главнокомандующий Финской армией для того, чтоб продвинуть свои войска всего лишь на тридцать километров вперёд, чтобы соединиться с войсками вермахта. Будто не знает, в случае победы СССР над фашистами, эта оставленная Богом страна снова вцепится своими гнилыми зубами в уже израненный прежде кусок Финской территории, будто бы так необходим ей.
Нет, не хотел сегодня думать о худшем из всех возможных вариантов, которые мог себе представить. Думал о русских людях, единственно в кого ещё верил. Неужели они все изменились так же, как и его Родина, Россия! Не мог в это поверить. Читал в газетах, видел в документальных фильмах перед началом киносеанса, но не мог довериться собственным глазам, всегда усматривая пусть и малую, но работу пропаганды.
Финляндия приютила его, став второй Родиной, но не верил ей. Что было виной этому? Та застарелая боль в его сердце, так и не смирившимся с утерей прошлого, хранящегося в памяти гревшего его сердце.
Да и дочь воспитывал в любви к Родине. Всегда старался найти нечто схожее в местной природе, что могло быть продолжением прочитываемой на ночь русской сказки. Поля, ели, сосны, редкие для местной природы, но, всё же встречающиеся и от этого более значимые дубы. Даже гранитные скалы, и те в его воображении продолжали среднерусский ландшафт, позволяя доходить ему в его представлении о границах древней Руси далеко в глубь Финляндии.
Никогда не спрашивал дочь, как она представляет себе условную Родину, где находилась большей частью лишь в чреве матери, и первые дни своей жизни. Да и сама Анастасия не говорила ему об этом. Была не то, чтоб скрытной, просто не любила обсуждать некие, как называла эфемерные для неё темы. Но, скорее чувствовал, чем понимал, очень схожа с ним в понимании русского духа, которым не успела пропитаться в отличие от него.
Неужели это ещё проявится в ней? Но, как? Да и надо ли?
Нет. Уж пусть лучше всё будет так, как есть. Они навсегда останутся в Финляндии. Она может уехать из страны после войны, в любую другую, какую выберет, или останется здесь. Но, никогда видимо не произойдёт этого возвращения, о котором столько думал ночами, представляя себе, как поезд, в котором едет подкатывает к финляндскому вокзалу, а ещё лучше к московскому, а может даже и ещё южнее, к тому, что помнил с самого юного детства – Киеву – Пассажирскому.
Изменился ли он? Наверно. Но, в его памяти останется навсегда таким, каким видел его последний раз, осенью 17-го.
Игумен Ново-Валаамского монастыря, Харитон, осваиваясь на своём новом месте, примерно так же мыслил последние дни, когда вокруг Ленинграда сжималось кольцо окружения. Молясь о победе России над Германией, не хотел признаваться себе в том, что она уже не та прежняя страна, основавшая на острове Старый Валаам, в который опустевшие стены монастыря вскоре должны были превратиться.
Хоть и молился со своей братией за победу Русского народа, в то же время и боялся её внутренне, понимая - никогда не позволит уже больше вернуться монастырским реликвиям в намоленные стены. Но не было для иноков на земле больше границ, хоть и скрывались в Финляндии от врага, от которого ждали освобождения России, вся земля была для них одним миром, в коем видели главное – любовь к Богу.
И уж только по его милости решалось всё земное, что порою не могли разрешить даже войны.
Но, несмотря на то, что войска РККА были отброшены на восток аж на сто пятьдесят километров, никто в Новом Валааме не хотел попусту тратить свои силы, возвращаясь в земли обетованные.
Сев утром в поезд, к вечеру был уже в Выборге. Поезд шёл по верху, через Хилтолу. Виляя между живописных озёр и гранитных скал, паровоз тянул состав неспешно, то поднимаясь на скалистую возвышенность, то притормаживая на поворотах спускаясь вниз.
Всю дорогу думал о том, правильно ли поступили вернувшись в Выборг. Но, ответа на свои мысли не находил. В итоге задремал в сидячем купе второго класса, проснувшись уже в Тали, перед самым Выборгом.
От развалин вокзала шёл к дому пешком. Проспав в поезде большую часть пути, теперь возвращался к реальности происходящего. Хотелось поскорее уйти от вокзальной площади, оставив её позади, а в памяти держать ту, что была до взрыва радиомины.
На душе было тревожно. Ещё уезжая понимал, Торбьорг Константиновна совсем сдала за последние месяцы, и может покинуть этот мир в любой день.
Но, переступив порог квартиры, понял – всё в порядке.
Внук шумно играл с мамой в детской. На кухне бубнило радио.
- Как здоровье мамы? – вместо приветствия поинтересовался у жены.
- Не встаёт. Ни с кем не разговаривает. Не ест. На обед выпила чаю. Как съездил? Дом цел?
- Цел. Разбиты стёкла. Нашёл стекольщика. Со стеклом оказалось сложнее. Большой дефицит.
- Значит мы сможем переехать туда к лету?
- Да Лиза. Безусловно. Но, вот только следует ли всё это затевать?
- Что-то мне не нравится твоё упадническое настроение.
- Последнее время мне кажется, нам следует уезжать из Финляндии.
- Куда?
- Куда угодно. Хоть в Китай, - отшутился Фёдор Алексеевич.
- Но, сейчас, когда мама слегла нам не до переездов.
- Последнее время я живу словно во сне, - присел за рояль, открыл крышку инструмента, задумался. Перебирал в памяти мелодии, не мог ни на чём остановиться. Но, увидев перед собой забытые ноты с фортепьянными пьесами Сибелиуса 1919 года, перелистнул несколько страничек, открыв нужную.
- Я не знаю, что делать. Родина будто взбунтовалась и не даёт покоя тем, кто покинул её, пытаясь дотянуться своими руками до наших душ. И дело тут даже не в том, где можно спрятаться от войны. Всё куда страшнее. Родившись в России, мы не способны выжить без неё нигде.
- Пережив 18-ый, переживём и эту войну.
- Я стал подумывать о том, чтоб вернуться на Родину.
- Не ожидала от тебя такое услышать. Неужели не понимаешь – это верная смерть!
- Времена репрессий уже прошли. Да и Сталину сейчас не до этого. Мы могли бы купить домик в деревне и мирно жить.
- Мирно? В стране, жаждущей войн?
- Если СССР победит Германию, всё изменится. Конечно же возвращаться в страну, где идёт война – безумие. Но, как бы она сама не пришла к нам снова.
- Фёдор ты пугаешь меня своим непониманием окружающей действительности. Кто борется со злом тот сам и есть зло, - не на шутку испугалась за мужа Лиза. Никогда бы не подумала, в этом человеке может зародиться такое чувство, как ностальгия.
- Но, кто же тогда, тот что хотел опередить зло?
- Ты про Гитлера?
- Не знаю. … Про всех.
- Если предотвращает зло, то он не есть зло. Если же противопоставляет свою силу ему, то он и есть зло.
- Покинув Россию в 17-ом, мы были счастливы, оказавшись на свободе. Хоть и в последний момент, но решились выехать за её пределы. Конечно, нас грела надежда, что происходящее там лишь временно. Но революция повлекла за собой начало гражданской войны. И это дало большую надежду на возможность возвращения прежней страны, в которой появились на свет. Но несмотря на высадку армий стран Антанты в портах Архангельска, Мурманска, Владивостока и Севастополя, не смогли бывшие царские союзники изменить ход истории. Угнетаемый столетиями, взбесившийся, вышедший из-под контроля народ было уже не вернуть в прошлое. Страна летела в пропасть. Ни у тебя, ни у меня и в мыслях не было тогда вернуться.
Но, теперь, когда там всё поменялось, изменились и мы.
- Никогда эта страна не будет прежней. Но в которую превратилась сейчас опасна не только тем, кто граничит с ней своими территориями, но и самим её жителям, что способны ещё самостоятельно мыслить. Неужели считаешь, сможешь спокойно наблюдать это лицемерие и ложь, царящие в её пределах, не сопротивляясь им?
- Пожалуй да. Ты права. Но, мне показалось тогда в нашем доме, когда под ногами хрустело битое стекло; не избежать уже нам заготовленное свыше страдание.
- Ты говоришь о страдании. Но, знай – я не готова к нему. И не собираюсь добровольно класть голову под топор палача.
- Хорошо Лиза. Давай оставим эту тему, - начал играть третью пьесу из сборника Сибелиуса.
Музыка распространялась по всей квартире, наполняя её звуком давно забытых дней. Торбьорг Константиновна, находясь в некотором забытьи, слыша её, возвращалась к реальности происходящего. Ещё минуту назад общалась с Яковом. Он опять приходил. Разговаривал с ней.
Теперь, всё чаще она словно переступая невидимый порог оказывалась среди тех, кто покинул этот мир. Разговаривала с ними, будто с живыми, не на секунду не задумываясь, всех их уже нет в живых. Радуясь их мыслям, голосам, словам.
Вот её мама встала у окна, будто бывала в этой квартире ранее, и смотря в него, произнесла:
- Какая замечательная погода сегодня.
Не ответила ей, просто слышала её голос. Вот отец, подошёл к матери, и посмотрев, куда-то в даль, сказал:
- Вид из окна замечательный. Будто мы находимся в самом центре средневекового города.
- Это Выборг, - объяснила родителям.
Музыка наполняла собой её спальню. Знала - Сибелиус, догадывалась, кто играет. Но, находилась сразу в двух мирах одновременно. Тот, где раздавалась музыка был ей ближе. Но, тот, где находились её гости, грел воспоминаниями.
Все они выглядели моложе тех лет, когда покинули мир.
Захотелось играть самой. Желание вернуло её в действительность. Позвонила в колокольчик. Пришла Илма.
- Я хочу встать и одеться.
Через десять минут, с помощью Илмы и Елизаветы, переместилась в гостиную.
Поняв намерение, Фёдор Алексеевич освободив место, встал в сторонке. Осторожно усадили Торбьорг Константиновну за рояль.
С удивлением, и непониманием смотрела на ноты, не в силах понять, что они обозначают. Попыталась напрячь память, но это ни к чему не привело.
- Я ничего не помню, - словно извиняясь перед ним, посмотрела на зятя.
Молча взял стул, и подсев к ней рядом, начал играть.
Руки Торбьорг Константиновны изображали в воздухе игру, повторяя движения Фёдора Алексеевича. Но, не касались клавиш. Не хотела портить его игру. Вспоминала играемую им пьесу.
Оторвал руки от клавиатуры. Сказал:
- Попробуйте.
Прикоснулась пальцами к клавишам. Начала играть без нот. Пальцы плохо слушались, но память возвращалась к ней.