Останки Александра прибыли в Хельсинки на третьи сутки после того, как тело было опознано. Хоронили на православном кладбище, в районе Лапинлахти. Собралась вся семья. Паше было больше года. Не помня отца, не понимал, что за мероприятие происходит на его глазах. Лишь только потом, какие-то фрагменты, яркими вспышками перебрались в его осознанную память, оставшись там в виде скорбных лиц взрослых. Сам не улыбался. Но, и не плакал.
Своды приземистого храма таили в себе полумрак начала дня. Множество свечей мерцало своими огоньками. Дедушка с длинной, седой бородой ходил вокруг гроба с какой-то дымящейся чашей на цепях, произнося непонятные ему, но очень важные для всех слова. Вдыхал запах дыма, что успокаивал, клонил ко сну. Хоть поначалу и ёрзал у мамы на руках, затих, внимательно наблюдая за происходящим.
Странные каменные сооружения, торчащие из земли, похожие на деревья так же запечатлелись навсегда в его сознании. Теперь понимал, кресты надгробий. Может поэтому, повзрослев, боялся леса, словно могли в нём оставить одного.
Никаких чувств не испытывал к тому человеку, что находился в закапываемом большом, сделанном из дерева ящике, что повзрослев знал, называется гробом.
Не помнил его рук, выражения лица, манеры говорить.
Испугался. Заплакал. Но, был ещё так мал, не мог представить, этот необъяснимый страх от того, что наблюдал происходящее с человеком раз в жизни. Интуитивно боялся, не догадываясь, и с ним это, когда-то должно произойти.
Сейчас здесь на Хельсингском православном кладбище встретились начало и конец жизни. Та, закончившаяся так внезапно, что её хозяин даже и не догадавшись сразу об этом, хотя и чувствовал её приближение заранее, передавала свою эстафету ему, ещё не понимаditve, что это такое – жизнь. Лишь только делал по ней свои первые шаги, спотыкаясь и падая, учился ходить. Она же была ещё вся впереди.
Мама держала его на руках. И оттуда видел, как каждый из присутствующих бросил на гроб горсть земли. Та с гулким, но тихим звуком падала на крышку. Нагнулась вместе с ним. Сказала;
- Возьми и ты горсточку земли, брось в могилку.
Взял в кулачок. Но, не захотел бросать. Сильно сжал её пальцами. Так, что стала просыпаться между ними.
- Ну, бросай же, - сквозь слёзы улыбалась мама.
Внимательно посмотрел на неё. Будто хотел понять насколько серьёзна сейчас.
Перестала улыбаться, свободной рукой вытерла слёзы.
Сильно заведя свою маленькую ручку назад, с ожесточением выпрямил её, одновременно разгибая маленькие пальчики. Земля распушённым облачком полетела в могилу. Хотелось услышать уже знакомый звук. Но, его не последовало. Только лишь шелест распределённого по крышке гроба песка. Запомнился и этот момент.
Никто не плакал. Да и помогли бы слёзы? Казалось; многое понимал из происходящего вокруг него. Но, был настолько мал, что не запомнил этого понимания, кроме самых ярких моментов.
Высокие деревья смыкались над головой. Плыли назад, пропуская под собой машину, в которой сидел на маминых руках, на заднем сиденье. Иногда вороны перелетали с одного дерева на другое, сильно отталкиваясь перед прыжком от долго после этого раскачивающейся ветки, плавно, вместе с самим деревом уплывавшей куда-то назад, в прошлое.
Сидел запрокинув голову. Видел мамино лицо, глаза, уже высохшие от слёз, но пустые. Они смотрели вдаль, туда, где дорога неслась им навстречу. Нравились кроны деревьев над их стремящейся к дому машиной.
- Надо возвращаться в Выборг, - предложил Фёдор Алексеевич.
Никто ему не ответил. Уже пожилая Илма прислуживала за столом, теперь жили без домработницы, не устраивая обедов, справляясь силами кухарки. Посмотрела на него с надеждой. Родившись под Выборгом, считала этот город родным. И с нетерпением ждала, когда его освободят. Всегда верила, что сможет вернуться в него снова.
- Думаю, не будем спешить. Судьба нашей квартиры не известна. Но, судя по слухам наш дом цел и невредим. Другое дело в Какисалми. Там, думаю, всё обстоит куда хуже, - попробовал зайти с другой стороны Фёдор Алексеевич.
- Какисалми. … Помнится, мне бывало так хорошо в стенах нашего деревянного дома. Неужели они могли его сжечь? – встрепенулась Торбьорг Константиновна. Прошлое постепенно возвращалось. Память доставала со своих полок хорошие воспоминания, в которых так нуждалась сейчас не одна она.
- Не думаю, Хотя от этих вандалов можно ожидать чего угодно.
- Ах Фёдор, как вы циничны!
- Я всего лишь научен жизнью натурально смотреть на вещи, - обрадовался тому, что всё же вернул к жизни тёщу.
- Настенька, доченька моя, а ведь отец прав. Нам всем следует сменить обстановку. Эта проклятая война в самом разгаре. Немцы наступают. Кольцо сжимается. Неужели они не дойдут до Москвы и Питера? Если это случится, мы наконец перестанем переживать за наше будущее.
- Пожалуй так, - наблюдая за тем, как играет на полу с деревянным грузовичком Паша, сказала первое за сегодняшний день слово Настя.
Не хотела возвращаться в Хельсинки. Там ей было нестерпимо тяжело. Родители Александра очень переживали за неё. После известия о смерти сына, пока готовились похороны, взяли к себе в дом. Но, ещё вчера перебралась к своим родителям в пригород.
Заказчики, с которыми постепенно, из-за рождения Паши работа была закончена, не беспокоили её, ожидая демобилизации Александра. Теперь же, даже не хотела думать о работе. Ненавидела её. Всё, что так радовало, придавая интерес к жизни, теперь раздражало. Не представляла, как сможет вернуться к архитектуре, если вынуждена будет начинать всё одна. Нет, не трудности волновали, а то, что рядом не будет больше советчика, того, кто был с ней заодно в каждом её решении, своими же не ухудшая образ объекта, только лишь делая лучше и ярче.
Кто знает, может через какое-то время сможет вернуться к своей профессии, но, пока не только не готова к этому, но и боится её, как огня. Каждый предмет на её столе напоминает о нём. Готовальня с инструментом, кульман, даже простые, остро отточенные ещё Александром карандаши.
Нет, не сможет перенести одного их вида.
Как была она свободна вместе с ним. Теперь же не в состоянии даже провести линию нужного размера по линейке. Силы оставили её, вместе со смелостью творческих решений.
- Думаю на следующей неделе съездить в Выборг на разведку. Посмотреть в каком состоянии квартира. И, после этого, если всё будет хорошо, договариваться о переезде с грузчиками, - закончил тему Фёдор Алексеевич.
Был единственным мужчиной в семье, если не считать крохотного Павла. Теперь, ощущая ответственность за финансовое благополучие, боялся из-за военных действий в Европе, потерять даже малую часть контролируемых им счетов. В делах, связанных с тратами, старался мыслить стратегически верно.
Восстановленные к этому времени железнодорожные мосты, позволили возобновить сообщение с городом.
Но, работы по расчистке руин бывшего вокзала, хоть и проводились в усиленном темпе, завалы на его месте разгребались медленно. Слишком уж большое здание было уничтожено радиоминой. Великое не для города, а для его жителей, что теперь вынуждены были выходя из вагонов, пробираться вдоль краешка перрона, а затем, тоненькой тропинкой, петляющей среди завалов, выходить на вокзальную площадь.
Как же теперь тут жить, если нет самого главного, с чего собственно и начинается город, подумал Фёдор Алексеевич, когда пробирался на вокзальную площадь.
Не хватало двери в кабинет Якова Карловича. Куда она могла деться уму не постижимо. Ходил в её поисках по квартире. Под ногами хрустели осколки посуды, куски высохшего хлеба, пробки от бутылок, поломанные прищепки, чёрт знает, что ещё. Всё это создавало вид полнейшего хаоса, в котором радовало лишь только одно – квартира была пуста, не подожжена, и в удовлетворительном состоянии если не считать завезённых из СССР тараканов, копошащихся в куче просыпанного риса, слегка перемешанного с гречкой, что растянулась с помощью многих ног от самой кухни до прихожей, частично проникнув и в бывшую гостиную.
Интересно, что нас ждёт в Какисалми, подумал Фёдор Алексеевич.
Но, тот факт, что сама квартира была пригодна для их переезда, уже обрадовал его.
Как же я объясню своим, что в городе больше нет вокзала, не говоря уже о кафедральном соборе, о котором не могут не знать, похоронив Александра.
Хоть и подошёл к самой отправке поезда на Хельсинки, дождь подкараулил его ещё на подходе к вокзальной площади. Укрыться здесь больше было негде. Но, слава Богу, состав уже стоял на путях. Быстро юркнул в открытую дверь с расчищенного краешка перрона.
И всё же город ждёт их. Теперь это последний приют. Вряд ли покинут его ещё раз, когда-нибудь. Впрочем, эта война не особо радовала его. Хоть и внушала надежду, Фашистской Германии удастся победить оставшегося безнаказанным агрессора, для многих Европейских стран, видел – это ведёт к зависимости от победителя. Впрочем, надеялся, тот не станет уничтожать те страны, в которых нет и никогда не было попытки построить социализм.
Ни во что другое верить не приходилось. Выбора не было. И, тот факт, что армией командовал бывший царский генерал-лейтенант русской армии, а теперь маршал Маннергейм, придавал ему некую уверенность в том, что независимость Финляндии всё же останется не тронутой.