Много работы навалилось на новом месте на Савелия Игнатьевича. Переезд в Выборг был для него своего рода повышением. Получив две комнаты в коммуналке, что на одну больше, чем имел, служа в Вытегре, не то чтоб был рад, скорее понимал; большие перспективы ждут его в этом, пусть и северном, но Европейском городе. Много шпионов, как хорошо знал по опыту своей работы, затаилось здесь. И, даже несмотря на то, что Финское правительство серьёзно подошло к вопросу эвакуации со всего Карельского перешейка местного населения, знал; не всех вывезло оно. Наверняка были оставлены те, кто должен был вредить советской власти, поджигая, ломая, взрывая фабрики и заводы, что не были уничтожены.
Неспроста оставлены были нетронутыми важные для капиталистической Финляндии стратегически необходимые объекты. Пусть и с вывезенным оборудованием, но умышленно, как считал были нетронутыми. Лишь для того, чтоб изощрённейшими методами подрывать на них впоследствии плановые показатели, портя технику, и саботируя всяческими способами.
Списки оставшихся на захваченных территориях граждан были хоть катастрофически малы, но настолько разношёрстны, что не мог поверить - среди всех этих финских крестьян, заводских рабочих, мелких служащих, есть хоть один, кто от всей души любит советскую власть настолько, что готов был остаться на освобождённой ей территории добровольно.
В его задачи входил пересмотр многих оставшихся в городе. Вызывал, беседовал с ними. Искал возможность зацепиться за малейшие нестыковки биографии, или причастность к «белому» движению 18-го года. Более того, в некоторых видел хорошо замаскированных щюцкоровцев. Но не имел зацепок. Все, самые явные были уже давно арестованы и спрятаны в лагерях. Но, хотел увеличить число арестов, понимая; от него ждут не столько контроля за ситуацией, и раскрытия заговоров и диверсий, а именно этого.
На той недели удалось задержать целую подпольную группу, состоящую из молодёжи. Правда, все её члены не были коренными жителями Выборга, да и Карельского перешейка. Приехавшие в город по комсомольской путёвке крайне были удивлены, что долгие вечерние беседы, после работы у открытого окна общежития, будут расценены в НКВД не как нарушение порядка, а подпадут под формулировку подпольная террористическая организация.
Был рад своей смекалке опытного работника. От допросов получал даже некоторое удовольствие, действительно веря; способен докопаться до истины, имея свой, особый подход к следствию.
Ненавидел врагов своей горячо любимой, давшей ему многое страны. С самого детства презирал инакомыслие, видя его везде. Те, кто не соглашался с ним, или спорил - становились врагами. Когда попал на завод, в ученики к токарю, решил для себя - не сможет там работать. Слишком уж много врагов, тех, кто постоянно хочет его чему-то научить. Верил - мог учить других сам.
Когда впервые надел военную форму, почувствовал в себе силу. Ускоренные лейтенантские курсы и у него были синие галифе и китель. Гордился формой, особенно фуражкой, к которой не без удовольствия прикладывался рукой отдавая честь.
Знал; правительство Финляндии, эвакуировав всё население Карельского перешейка, верило; тем самым сможет ухудшить ситуацию при новом заселении опустошённых территорий гражданами СССР.
Но, как оно ошибалось!
Для Советской власти не было никаких проблем, в отличие от нерешительной Финской, справится с подобным вопросом. Имея уже большой опыт репрессий, человеческий фактор считался второстепенным вопросом. В первую очередь решая территориальные задачи, о людях в стране никогда не заботились. Знал это Савелий Игнатьевич, поэтому и не переживал, что могут возникнуть какие-то проблемы с кадрами в заполняемых городских предприятиях. Каждого сотрудника можно было легко перебросить из любого района страны, не задумываясь о том, нравится ли ему перемена места жительства, или нет. Дело партии, дело Ленина было превыше всего.
Для него человеческий вопрос был очень прост. От всей души верил, состав любого военного завода, проектного, или научно-исследовательского института можно заменить легко и, что самое важное – быстро. И, при этом данная работа с кадрами ничуть не отразится на производительности, или плане.
- Сегодня опять допоздна Игнатьич? – заглянул в дверь сослуживец, давно старающийся заполучить его дружбу.
Так и лез в душу, будто не понимал; не хочет ни с кем фамильярничать. Не на шутку подумывал о том, чтоб избавиться от назойливого товарища. Но, всё не доходили руки. Да и не видел в нём опасности в отношении своего карьерного роста. Хорошо понимал с годами смысл фразы; - «Свято место пусто не бывает». Ждал, когда переведут, или повысят зама начальника управления, на место которого метил. Но, неужели этот на вид туповатый деревенский парень хитрее его, и так же пытается сделать карьеру, опередив, для этого стараясь проникнуть в самую его суть. Недаром, что имел с ним одно и то же звание.
А была ли она – эта суть у него? Конечно, если человек имеет стремления, то и суть у него есть, искренне верил в это.
Не было у него друзей среди сотрудников. Не любил, когда приглашали в ресторан, даже простых посиделок на дому сторонился, стараясь не участвовать в них.
- Нет. Скоро пойду. А ты ступай. Ступай Капитан, - специально не называл его по имени. Давно знакомый НКВДешный приём, которому научился три года назад, когда массовые репрессии только начинались. Он заключался в том, что если человека не замечаешь, не называя его по имени, или фамилии, только по званию, или в третьем лице, как бы игнорируя, придавая меньшую значимость, то тем самым подсознательно ставишь его в лице окружающих ниже себя. И пусть даже видят этот трюк, но всё равно в глубине сознания принимают твою сторону. Этот приём так же был для него частью борьбы за своё место под солнцем.
- Слушай, Игнатьич, вот ты всё борешься со шпионами, а ведь они мало того, что в каждом сидят, так ещё и упрямее нас.
- Объяснитесь, - мутными глазами посмотрел на придурковато улыбающегося капитана.
- В батальоне, где я прежде служил был случай один при взятии третьей финской оборонительной полосы.
В основном из ДОТов состояла она. Близко, метрах в трёхстах друг от друга располагались. Не пробиться. И, так хорошо, грамотно расположены были, что, надо отметить, ни одна атака не заканчивалась удачей. Косили наших бойцов десятками, а то и при особо отчаянных наступлениях, сотнями. И артподготовкой помогали ожидавшей команды к штурму пехоте и с самолётов бомбили. Ничто не помогало.
Но, был среди тех, что предстояло брать нашему батальону и один, самый ожесточённый. Огонь практически не прекращался из него. Пулемётчик реагировал на каждый шорох с нашей стороны. Как охлаждал ствол пулемёта сложно было понять. Поливая водой, такую долгую стрельбу не обеспечить. Особенно, когда атака превращалась в бегство, строчил ожесточённее и злее.
С самолётов бомбами не попасть, снарядом в лоб не пробить. Решили попробовать сверху миной накрыть. Подогнали взвод миномётчиков. Разумеется, начали с того самого, злого ДОТа. Пехота засела в крайнем окопе, ожидая попадания. Бежать то не долго, если молчит огневая точка. Всего метров сто до неё, не больше.
Пристреливались гранатомётчики. Не с первого раза, но попали. Сперва с краю, вскользь, а затем и в самую крышку, аккурат в её середину.
- В атаку! – проорал взводный. Зорко следил за обстрелом, почувствовал – не выстрелит больше пулемёт. Тряхануло ДОТ сильно, так, что вся земля с его крыши слетела.
Не надо было бойцам разъяснять их преимущество в этой атаке. Даже стометровку для нормы Осоавиахима с такими результатами не сдавали.
Пока бежали так и не выстрелил пулемёт. Неужели убили пулемётчика даже не проломив бетонного ДОТа?
Взорвав гранатой стальную дверь, ворвались в ДОТ. А там, мать твою, присыпанная штукатуркой, по пояс заваленная гильзами, прям на пулемёте лежит девушка. Всё, как положено, в форме, только кровь из ушей и носа. Видать контузило сильно. Но жива.
- Ну, и где ж она? – спросил я взводного.
- Так ведь пристрелили её из автомата тут же. Что с ней возиться.
- Что возиться!? Интересно с врагом поговорить, выпытать у него чего-то новое.
- Сам не знаю, как так вышло. И не то, чтоб ненависть какая за убитых товарищей, а, скорее желание завершить начатое дело, раз само в руки шло, - замолчал на мгновение капитан. Стоял в проходе, так и не переступив порога. Смотрел в пол. Затем, достал папиросу, закурил. Сказал:
- Так вот я и говорю. Всю работу тут никогда не переделать. Каждый камень, деревце, а уж и человек и подавно враг. Иди-ка ты домой Игнатьич. Утро вечера мудрёней.