Из-за частых налётов, поселились под Хельсинки, сняв небольшой особнячок. Пусть и с давно не ремонтированным фасадом, но вместивший всех, вместе с роялем и мебелью, что решили взять с собой. Никто не мог дать чёткого ответа на такой важный для них вопрос, насколько реальна возможность прорыва линии Маннергейма. Поэтому решив всё же заказать багажный вагон, перевезли всё, что смогли на новое место.
Илма с удовольствием поехала со своими хозяевами, взяв с собой кровать, трюмо, пару стульев и столик. Уж больно боялась оставаться в городе, хоть и никогда не видела, что это такое - опасалась советской власти.
Благодаря проведённому с конца ноября по декабрь 39 года перемещению населения Карельского перешейка, Северного Приладожья, крупных городов Выборг, Сортавала и Кякисалми, остальных потенциально способных быть захваченными территорий, было эвакуировано 422 тысячи человек, что составляло 12 процентов населения Финляндии.
11 февраля началось решающее наступление РККА. Уже 14-го главная линия укреплений была пробита и фронт сдвинулся на 12 километров в глубь страны, имея ширину прорыва до 12 километров. Финское командование отвело войска на второй оборонительный рубеж в страхе потерять в окружение основные силы своей армии. 27 февраля РККА продолжила наступление, за три дня боёв прорвав вторую оборонительную полосу. В ночь на 1 марта 50-ый стрелковый корпус, наступая в обход Выборга с севера занял станцию Сяйние и уже 2-го вышел к тыловой оборонительной полосе на подступах к Выборгу. С юга, части 34-го стрелкового корпуса вышли к южным окраинам города. К 5-му числу 7-ая армия полностью подошла к тыловому рубежу укреплений, защищающих город.
Начав форсировать Выборгский залив ещё в ночь на 2-е, уже 5-го закрепилась на его западном побережье. На следующее утро продвинувшись ещё на 40 километров в сторону Хельсинки и на полтора вглубь. К 11 марта, завладев прибрежными населёнными пунктами, перерезала шоссе на Хельсинки.
8 марта 91-я дивизия подошла к северо-восточным окраинам города. 11 марта 7-ая стрелковая дивизия вышла к предместью Карьяла. Штурм города начался на следующий день в 23 часа.
Бои шли за каждый дом и носили упорный характер. Но 13 марта части 7-ой стрелковой дивизии вышли к зданию тюрьмы, овладев восточным и юго-восточным районами города. Судьба Выборга была решена.
12 марта в Москве был подписан мирный договор между СССР и Финляндией.
В кровавых схватках получив заявленные территории обратно, СССР не пожелал двигаться дальше, в глубь страны. Видимо имея это в виду на будущее. Пока жил отведённой ему свыше мирной жизнью, но в ожидании войны.
Опустевший Выборг заселялся новыми людьми, не знающими финского языка, приехавшими из других мест. Многие никогда прежде не жившие в городе, дивились его пусть и повреждённым пулями и попаданиями снарядов домам, получая комнаты, а то и целые квартиры в них. Храмы теперь стояли пустыми, в них никто не захаживал. Лютеране среди нового населения города отсутствовали, а православные были гонимы властью, если и имелись среди горожан, то скрывали свою веру.
Вскоре по улицам вновь забегал трамвай.
Брошенную своими жителями большую квартиру на третьем этаже в старой части города, заселили несколько семей. Теперь стала коммуналкой.
Её состав был разнообразен. Кабинет Якова Карловича заняли молодожёны, приехавшие в Выборг по комсомольской путёвке из колхоза под Новгородом. Спальню, имеющую вторую, общую с кабинетом дверь отдали бухгалтеру с мыловаренного завода, который тут же набил поверх неё доски. Гостиную и столовую занимал работник НКВД, малого роста, мужчина средних лет с всегда обиженным выражением лица.
Камин, доставшийся ему, не использовал. Да и не понимал, как можно жечь дрова прямо в квартире, не закрывая топку дверцей, как это положено в печках. Поэтому хранил в нём свои начищенные до блеска сапоги, что имел аж целых две пары, и несколько банок ваксы.
Остальные три комнаты занимали; крановщик из порта, строитель и водитель грузовика.
Все, кроме НКВДешника, были недовольны тем фактом, что прежние жильцы вывезли с собой всю мебель. Он легко достал требующуюся ему. Пусть и не такую добротную, что видели эти стены прежде, но, вполне удовлетворяющую его.
- Ну, сколько можно! – стучал сапогом в дверь туалета капитан НКВД.
- Сейчас выхожу Савелий Игнатьевич, - дрожащими руками застёгивал ширинку бухгалтер. Его комната граничила с столовой одной из своих стен, поэтому слышал по утрам, как ворочался в кровати сосед, что выбрал себе под спальню столовую. Там было два окна, выходящих на разные фасады, что успокаивало его перед сном, давая надежду на второй путь отступления, в случае, если возникнут проблемы. Савелий Игнатьевич понимал - проблем в его работе не может быть, так, как человек с таковыми не достоин носить синий, будто у лётчика околыш фуражки. Но, тем не менее подстраховывался.
За те десять лет, отданых службе, попав на неё добровольно, по зову партии, многому научился. В том числе и тому, что никогда не следует показывать свою слабость. Да и не было у него её. Не доверял людям, всем, не делая исключений. Только те, кто был для него старше по званию, являлись авторитетами, какие бы глупые распоряжения не давали, выполнял всё, что приказывали. Не умел задумываться, но научившись терпеть, был нетерпим, где видел возможность. Моментально меняя принципы, не понимал, сам же себе прежнему противоречит в нынешнем. Но, не замечал, да и не думал об этом. Только сиюминутными желаниями и жил. И, если по какой-либо причине не мог их удовлетворить, откладывал на потом, по опыту зная, завтра ситуация может в корне перемениться.
- Виктор Адамович, если я опоздаю на работу, то последствия коснуться прежде всего вас. Имейте в виду.
- Хорошо. Хорошо, - поправляя штаны на ходу, буквально выскользнул из узкой щели слегка приоткрытой двери бухгалтер.
Был уже не молод, но резв и нервнен, как студент последнего класса гимназии. В 37-ом, чудом, благодаря только тому, что вовремя уехал на север, под Архангельск, даже сменил фамилию, остался на свободе. Правда в 39-ом опять перешёл дорогу новому директору леспромхоза. Но, и на этот раз подсуетившись с великой охотой откликнулся на зов партии, пополнив собой ряды добровольных переселенцев на новые, присоединённые территории.
Теперь следовало быстро умыться в ванной, которая на удивление, несмотря на ранний утренний час среды, была свободна.
Уж больно быстр был Савелий Игнатьевич в своих туалетных делах. Но, сегодня, судя по душераздирающим звукам, доносящимся из уборной, было ясно; утренний туалет его будет более серьёзен, чем обычно.
Почистив зубы, и умывшись, Виктор Адамович уже разжигал свой примус на кухне. Манная кашка на воде, но со сливочным маслом, с особой любовью готовилась им каждое утро. Понимая; окружающий мир слишком агрессивен для него, старался сам о себе заботиться по мере сил и возможностей. Обедал в столовой мыловаренного завода. Там кормили неплохо, и если бы не запах костей и казеина, который научился не замечать, то напоминала ему ту, прежнюю пищу, приготовленную не с помощью кухонь-столовых, а индивидуально, что называется с душой. Бывало, захаживал даже в ресторанчики, в той жизни, когда считался специалистом на работе, и от этого не было страшно ему, что, кто-то посмеет обвинить в неграмотности, или пособничестве шпионам. А ведь когда-то был женат, и даже воспитывал дочь. Где они теперь? Разделила его с ними судьба. Остались в гражданскую по ту сторону, оказавшись в Польше. И, теперь, после её раздела, хоть и хотел заняться их поисками, но боялся за свою жизнь. Чувствовал; они были живы.
К туалету, сонной утренней походкой шёл первым скромно позёвывая Геннадий, а за ним, зевая во всю глотку, с распущенными волосами, Паша, его жена, переселённые колхозники, соседствующие с Савелием Игнатьевичем слева.
- Занято! – рявкнул из-за закрытой двери НКВДешник, когда только ещё хотел взяться за ручку Геннадий. Особое чутьё у него было на опасность. Заранее видел её на расстоянии.
- Пойдём тогда в ванную сходим пока, - предложила Павлина.
- Идём.
Он работал механизатором в крупном колхозе под Новгородом. Был на хорошем счету, перевыполнял план. За Павлину посватался полгода назад. Через месяц, после сборки урожая, сыграли свадьбу. Но, к тому времени уже отслужил в армии. С радостью возвратился в колхоз «Ленинец». А тут война. Чуть было не попал под мобилизацию. И теперь, как только удалась такая возможность, переселился в Выборг, тут же воспользовавшись ею, улучив лазейку в принятом ещё в 1937 году законе, лишающем колхозников права передвижения.
Быстро сориентировавшись, нашёл возможность пристроится вместе с женой на хлебозавод. Теперь оба были и сыты, и рады своему бегству из рабства, которое, впрочем, таковым не считали. Просто давно мечтали податься в город, где, как думали - будут им рады. Но, как ни странно, попав в бывший, Европейский город именно в тот момент, когда наполнялся новыми, пришлыми жителями, были рады ощущать себя не одинокими среди таких же, как и они переселенцев. Другое дело; в основной массе, все новые Выборгцы были из городов, или посёлков, что, всё же проводило некую черту в разделении между ними и бывшими колхозниками на классы.
Водитель грузовика тем временем, перенимал эстафету у НКВДешника, выходящего из туалета с зажжённым в виде факела клочком недочитанной газеты, зажатой у себя в левом кулаке таким образом, что на ней видна была половина фотографии с рыночной площадью Выборга, и круглой башней. Другая половина была поглощаема огнём.
Встретившись взглядом с унылым, требующим опохмеления лицом шофёра, на ходу засовывающим руку в свои широкие домашние шаровары, злобно, будто тот лишил его возможности изображать из себя проторяющего путь в светлое будущее факелоносца, резко затушил огонь, несколько раз махнув рассыпающимся клочком тлеющей газеты в воздухе.
- Когда ж тебя с работы-то погонят наконец! – смачно плюнул на пол Савелий Игнатьевич, накрыв своей пенистой слюной не успевшего забраться под плинтус «пруссака».
Ничего не ответив, шофёр закрыл за собой дверь туалета, издав подобный звериному, звук облегчения, будто закончивший своё брачное дело самец оленя.
- Такая хорошенькая квартирка была, хочу я вам сказать, когда только въехал сюда, - рассматривая выбирающегося из пенистого плевка таракана, отметил строитель. Он заселился первым, и ещё застал ту чистоту, что хоть и после поспешной эвакуации, но, всё же оставалась в квартире.
- Разотри.
- Зачем это Савелий Игнатьевич?
- Не видно будет.
- Пусть живёт.
- Янычара пожалел?
- Может это будущая мать. Тараканы легко меняют пол.
- Кто тебе сказал такую чушь? Впрочем, и мужики от страха превращаются в женщин.
Строитель старался лишний раз не светиться на людях. Но по утрам, как и все выходил. Любовь к порядку вынудила зацепиться языком с соседом, которого больше остальных старался избегать. И зачем только показавшись сегодня из своей комнаты, вступил с ним в разговор?
Деловито оббил её струганной доской с двух сторон, граничащих с соседними. Не выносил громкого храпа, да и боялся услышать что-либо ненужное, за что потом пришлось бы отвечать на допросах, если б вовремя не доложил. А докладывать не желал. Жил, что называется своей жизнью, в удовольствие, никому не мешая, никого не тревожа. Думал так продержаться до пенсии. Но, всё же один недостаток имелся у него. Любил женщин. Может ещё и поэтому, как человек понимающий, защитил свой «альков» дополнительной звукоизоляцией. Но, не догадывался, не от посторонних звуков следует оберегать ему свою квартиру, не давая и из неё просачиваться таковым. Зависть! Вот, чего должен был опасаться прежде всего. Сам не урод, и женщин приводил к себе достойного уровня. Отличаясь внешними данными, внутренне были пусты. До скандала и мордобоя не доводил, избавляясь от них, как только считал – начинают показывать свой строптивый характер.
Кто его знает, может именно поэтому-то и не был женат. Слишком уж много знал о женщинах, считая их существами низшими, не достойными его внимания, кроме, как в постели.
Савелий Игнатьевич, раскочегарив свой двухкомфорочный керогаз, поставил на него чайник. Не готовил себе на кухне. Питался консервами, и в столовой местного отделения НКВД. Достаточно большого для того, чтоб иметь свой общепит.
- Вот скажи мне на милость, какая сволочь в квартиру клопов занесла? – закрыв тему со строителем, обратился к Геннадию.
- Эка беда! Клопы! Натрите ножки кровати скипидаром, - посоветовал тот.
- Можно ещё керосином все углы пролить, - помогла мужу Павлина.
- Думаешь не делал всё это? Больно живучие! Уж не в диване вашем из деревни приехали? – словно на допросе, прямо в самую душу забрался своим взглядом к Павлине.
- Да у нас, в колхозе-то и не знали, что такое клопы. В чистоте и порядке дома содержали. Не то, что тут в городе, - указала на всё же выбравшегося из плевка таракана, идущего прямиков в сторону не плотно прикрытой двери НКВДешника.
- Знаю! Знаю я все эти отговорки. Попади только ко мне на допрос, и не в таком сознаешься. Эх, зря всё же признали репрессии перегибом. Большую пользу стране принесли. Но, не моё это дело, приказы обсуждать. Только вот с каким бы удовольствием пересажал вас всех, и один тут поселился, - на всякий случай приоткрыл крышку чайника, будто мог разглядеть там что-то инородное, что никому и в голову не пришло туда положить.
Водитель освободил туалет строителю, и исчез в ванной. Тут же в коридоре появился крановщик. Несмотря на то, что в квартире были более чем четырёхметровые потолки, этот человек делал её намного ниже своим высоким ростом. Двери, имевшие немалую высоту, казались обычными в тот момент, когда проходил в них.
Но, несмотря на это имел привычку не сутулиться, вытягивая свою и без того довольно длинную шею, словно разглядывал, что-то необычное вдали. И, сейчас, казалось; из глубины коридора старается рассмотреть в большом кухонном окне, что происходит за ним.
Низкие, серые облака плыли над замком, задевая брюхами макушку башни Олафа. Но, вспарывая их, так и не могла добиться, чтоб из небесного чрева пошёл снег. Всё в городской атмосфере как бы говорило о том, что рано ещё покрывать свежим, кристально белым покровом ту серость и грязь, остававшуюся на улицах города после того, как был покинут своими истинными хозяевами.
Словно сама природа была на их стороне, делая всё, что в её силах для того, чтоб никоим образом не дать отдохнуть человеческому взгляду на этих серых, потрескавшихся стенах зданий, стоящих по краям узких улочек старого города. С момента сдачи которого прошло уже семь месяцев.