8 декабря 1939 года первый советский самолёт сбросил бомбы на Валаам. Метился в колокольню Спасо-Преображенского собора, откуда велась корректировка стрельбы финских зениток. Несмотря на ожесточённые бомбардировки, благодаря слаженной работе зенитчиков собор оставался невредим.
Монахи, вместе со старцем Схиигуменом монастыря Иоанном прятались в этом соборе, веря, что останутся живы. Усердно молились. Не столько ради того, чтоб остаться целыми, сколько о сохранении монастыря. Хоть и понимали – эвакуация неизбежна, всё же не могли и представить себе, из-за лени духовной допустят уничтожение обители.
Отец Нафанаил, на мгновение отвлёкся от молитвы решив всё же определить откуда исходит некое, подобное дневному свету сияние, что не могло быть в плохо освещённом узкими оконцами подвале. Обернулся на старца Иоанна. Над тем было заметно слабое свечение.
Ощутил сильнейшую защиту. С большим усердием продолжил молитву. Понимал; хоть и малая, но и его лепта была в общем деле.
- Что за чертовщина! Каждый раз из кожи вон лезу, идеально направляя самолёт перед сбросом, и всё время мимо. Ну, хоть бы одна только бомба попала в колокольню - пожаловался пилот, командир экипажа.
- Не попадём мы в неё никогда, - махнул рукой стрелок.
- Это почему же!? – сверкнул глазами командир.
- Господь не попустит.
- Никак уверовал Сашка!? – сменилось зло во взгляде на дикую оскалившуюся улыбкой радость.
- По неволе поверишь.
- Поверишь, когда под трибунал отдадут! 500 килограмм бомбовой нагрузки тащим с собой, и, каждый раз впустую. Думаешь поверят, что Бог не попустил!? – отвернувшись от стрелка, заложил самолёт в вираж. Возвращаться было легче. Да, и на душе, как ни ругал себя и экипаж за промах, так же отлегло, впрочем, как и каждый раз, когда отдавая команду; - «Сброс!», получал тот же результат.
Вскоре было принято решение эвакуировать монастырь в Финляндию. Дело не простое, особенно если речь идёт о более чем двухстах монахах, церковной утвари, колоколах, облачении, иконах и прочего имущества обители. Но, долго думая, всё же к декабрю начали эвакуацию, сначала больных иноков. Продолжалась до марта 40 года. После заключения мирного соглашения между Финляндией и Советским союзом остров отходил к СССР.
Финская армия предоставила сорок грузовиков для вывоза имущества и монахов. Но РККА, вошла на остров по Ладожскому льду несколько раньше договорённости.
Паники не было. Уповали на Бога. Продолжали погрузку колоколов. Самая напряжённая работа, требующая неспешности и внутреннего спокойствия. Хотелось вывести всё, что было возможно. Жаль, сами стены обители, с её центральным, так и не разрушенным бомбами храмом, и колокольней оставались врагу. Ведь теперь сама хранимая Богом и молитвами монастырских насельников страна отворачивалась от обители, для того и созданной, чтоб молились в ней монахи о её спасении. Но, сами её люди не нуждались теперь больше в таковом, так, как были с Богом на «ты», считая себя святыми.
Понимали это монахи, как и то, что если не спасут намоленные иконы обители, пропадут те в кострах, как простые дрова. Но, всё же оставалась надежда, может через какой-то срок люди опомнятся в многострадальной России, вернуться к своей поруганной вере, восстановят обитель. Ведь недаром же сам Господь защитил колокольню и храм. Значит есть в этом некий тайный смысл.
Неизвестно по какой причине не причиняли препятствий занимающимся погрузкой монахам. Может ещё оставался в головах бойцов РККА, пусть и наполненных ложным патриотизмом, некий страх перед неведанным, что вряд ли. Ведь, кто, как не их родители разрушали храмы, жгли иконы, сбрасывали кресты с куполов. Но, тогда оставалось только одно. Их, православных монахов принимали за иностранцев, отпуская с острова, в глубь Финляндии в соответствии с мирным договором, не считая теми, кто мог бы вымолить у России прощение за то, что было содеяно её народом в такие кратчайшие сроки.
- Смотри-ка, скарб свой грузят чернецы, - харкнув на снег, пхнул в бог своего боевого товарища сержант.
Многого насмотрелся в дремучих лесах Карельского перешейка. Горы обледеневших трупов, замёрзший хлеб, разбросанный вокруг вывернутой котлом наружу от прямого попадания мины полевой кухни. Отмороженные ноги и руки у провозимых мимо на телегах, чудом оставшихся в живых красноармейцев. Всё это сделало его грубее, и немногословнее. Но, только сейчас, когда видел, как бегут подальше от освободительной армии монахи, начинал догадываться, не свободу, а смерть и разруху несёт она миру.
- Пускай грузят. Аль не ими нажито? – протягивал ему кисет с табачком товарищ.
Оторвав по клочку бумаги от валявшейся на снегу финской газеты, скрутили самокрутки. Подкурили.
- Видать тут теперь нас расквартируют, пока то да сё, глядишь и весна наступит не на шутку. Лёд растает. Так и останемся с тобой на острове, как Робинзоны.
- Кто?
- Кто, кто! Книжки читать надо, - прислонился к финскому грузовику сержант.
- Ребятки, вы бы тут не курили. Мы всё ж иконы грузим, - стоя в кузове попросил защитников отечества пожилой инок.
- Не потрескаются твои доски от нашего дыма, - огрызнулся сержант, всё же послушно отходя в сторонку, где курили небольшой кучкой бойцы, матерясь и смеясь, словно пираты с чудом уцелевшего во время шторма корабля, уткнувшегося сломанным бушпритом в тихую гавань необитаемого острова, теперь ищущие себе иную забаву.
Вся эта армия с телегами, лошадьми, укутанными в тулупы красноармейцами, полевыми кухнями, говорила лишь об одном – полной неразберихе, творящейся, как правило при быстром отступлении, или наступлении, как было в данном случае.
Сломанная, перекроенная до неузнаваемости страна, теперь воссозданная заново, изменила и души тех, кто попал во всю эту мясорубку. Они были, если не искалечены, то сжались до предела, боясь заявить о себе.
- Всё разрушается до основания именно, когда народ отвернувшись от Бога этого не понимает и ему ничего не нужно. Но, тем, в ком осталась лишь капелька сознания для понимания происходящего достаточно и той малости, что лежит в руинах. Потянув за самый кончик, можно вытянуть многое из того, что было дано знать прежде. Но, до этого момента требуется прожить годы мрака, - сказал старец Иоанн. отцу Нафанаилу, сидя в кузове финского грузовика, двигающегося в сторону Кексгольма.
- Им дали команду, и они поверили в свою правоту. Не один из красноармейцев не задумался, вокруг мирные жители. Лётчики слепо выполняли команды, пехотинцы гибли сотнями в болотах, мёрзли в неподготовленном к зимним условиям обмундировании, голодали в лесах забытые и голодные, потерянные снабженцами из-за неумело организованного наступления. Но, никто из них не задумался, ступают по чужой земле, а укрепрайон Маннергейма построен вовсе не с целью нападения, а для защиты от них. Они сжились с вдолбленными в их головы в течении последних двадцати двух лет мыслями, что считают собственными. Нет, прозрение придёт не сразу. Сначала страх и ужас, предательство и бегство, смерть и лагеря. Даже, если СССР и удастся одержать победу, навсегда останется та в глазах Бога несправедливой. Неужели поймут глупость содеянного лишь через десятилетия, когда сам же Господь решит раскрыть им глаза? Если этого не сделает, имеет на то свои планы. Пропаганда не даст опомнится израненным, искалеченным морально и физически миллионам жалких человечески подобий, в которых были превращены русские, - ответил старцу отец Нафанаил.
- Даже, когда от неё удастся избавится России, всё равно накрепко засядет в их сердцах и душах. Только единицы будут понимать произошедшее. В них и сохранится зерно культуры, уничтожаемое повсеместно кровавой властью, - ответил старец. С великой грустью смотрел в сторону постепенно сливающегося с горизонтом острова. Благодаря морозной дымке скоро пропала в ней одиноко смотрящая в небо колокольня. Закрыв глаза, молился.
Слеза пробежала по щеке отца Нафанаила. Отвернулся не в силах больше смотреть на то место, где столько лет было отдано служению Богу.
Основанный Новгородским святым Арсением Коневским, оставался теперь тут с пустыми стенами, как символ былой мощи Новгорода, испокон веков имел на этих землях свои поселения. Одно из которых, Карела, завоёванное шведами, и переименованное в Кексгольм, было отвоёвано Петром обратно.
Трудна и горька была дорога. Мысли о том, что больше не нужны своей стране не покидали головы многих иноков начиная с 1918 года. Но, сейчас, когда вынуждены были покинуть остров, землю, что считали священной, намоленной не одним поколением монахов и старцев, с великой скорбью удалялись всё дальше и дальше от острова по ещё крепкому Ладожскому льду, сидя в кузовах грузовиков.
Местечко Каннонкоски, что стало их первым приютом не принималось ими, как не молились о том, чтоб Господь направил их и вразумил. За несколько месяцев потеряли из-за болезней двадцать своих братьев. Но, верили; хоть и находились на территории Финляндии, покинув Валаам, не почувствуют сильную разницу между островным архипелагом и затерявшимися между лесных озёр лесами.
В июле 1940-го около двухсот монахов перебрались в Хейнявеси, где удалось купить целую усадьбу в 300 гектар леса и 50 пашни. Этой покупке содействовал президент Финляндии Кюести Каллио, предложив игумену приобрести имение у одного из Финских министров.
Ни на минуту, ни один из многочисленных иноков нового Валаама не мог поверить в то, что никогда уже больше не вернётся в свою обитель, многим снившуюся теперь по ночам, словно отчий дом, оставленный в детстве. Возмужав, духовно повзрослев, теперь жили прошлым, молясь за ту Россию, что оставалась в их памяти навечно. Новой же, харкающей себе под ноги, матерящейся, безбожной не принимали.