Читая письмо от Ангелины, не хотел думать о том, на чём в нём настаивала сестра. Знал наверняка его тему. Было далеко не первым. Иван Павлович уже не приписывал свои мысли. Разочаровавшись в надежде получить положительный ответ, умывал руки.
Не в силах сам, отдал прочесть письмо Фёдору Алексеевичу. С чужих слов не так страшно было услышать о неизбежном, надвигавшемся со стороны востока. Тот, неспешно вскрыв его, зачитал при всех после ужина в столовой, куда нашёл в себе силы перебраться не на долго Яков Карлович.
«… Милый мой Яков, не устаю просить тебя только об одном. Услышь же нас наконец! Неужели никто в твоём окружении не считает возможным поверить в истинность моих с Иваном Павловичем мольб? Прошу тебя брат, перебирайся с семьёй к нам в Англию, пока ещё не поздно. Мы в состоянии помочь вам…»
Так и есть. Был абсолютно прав, будто рентгеном просветив его силою своей мысли, теперь знал текст дословно.
Попросился к себе в кабинет. Помог отвести Фёдор Алексеевич.
Лежал на своём любимом диване, теперь ставшим для него неким переходным элементом реальности, на коем погружался в прошлое. Иногда приглушённые двумя двухстворчатыми дверями доходили до него звуки из гостиной. Но, хоть и понимал тему разговора, не отвлекала его от мыслей, превращающихся в видения. То, где не мог бывать сам, теперь казалось его родными местами, теми, что видел глазами своих предков.
На столе раскрытая папка. Одна из трёх, листы в которых были исписаны мелким, узловатым подчерком. Таким, будто не просто прорисовывал буквы, а вязал их между собой, создавая узор состоявший из мельчайших узелков.
С самого утра сегодня хотел сесть за стол и продолжить незаконченную вчера мысль. Но, не находил в себе сил на это. Все они уходили на переосмысление, проживание чужой жизни, дабы запечатлеть её для будущих читателей. Перебирал в голове слова, как бы записывая, даже водил ослабевшей кистью правой руки, будто в ней был карандаш. Но, не мог уже это сделать. Просто жил там, в прошлом, пока ещё отображавшемся через него в настоящем.
Теперь понимал; написание любого текста, будь то художественная литература или публицистика прежде всего рост самого автора в познании мира, аналитика и как итог взросление найденных, рождённых в ходе создания книги мыслей.
Болезнь не отступала. Но, слабость прошла, оставив вместо себя поднимающуюся к вечеру температуру и кашель. Теперь симптомы соответствовали. Доктор, приходил всё чаще. И, вот уже появлялся каждый день, во второй половине.
- Мы готовы на госпитализацию, - слышал доносившийся до него возбуждённый шёпот Торбьорг Константиновны, из-за неплотно притворённой двери.
- Думаю – это уже бесполезно.
- Что же делать!? – дрожал голос супруги.
- Верить в лучшее. Уверяю вас, всё, что в наших с вами силах, было предпринято. И, по большому счёту, госпитализация всего лишь формальность, способная создать все необходимые для исцеления условия. Что, впрочем, как теперь понимаю, были обеспечены вами и медсестрой здесь.
Словно сквозь туман слышал этот разговор. Понимал, касается не столько самого, сколько будущего жены, семьи и уж потом его. Почему-то не принял услышанное близко к сердцу. Голова была занята рукописью. Единственным, что было важным для него сейчас, в эти дни.
Участвовал в штурме Гельсингфорса в составе эскадры Корнелиуса Крюйа. У форта Кроншлот на острове Котлин, — галерный флот адмирала Апраксина соединился с кораблями адмирала Крюйса, в числе которых и был фрегат Якова.
Не пошёл в это плавание Пётр, так, как попросил его об этом адмирал Крюйс. Чувствовал себя не в своей тарелке, когда во время сражения рядом присутствовал сам царь. Сказал, чтоб тот: "в путь не изволил итти".
Слишком уверен был в своих словах. Считал; каждый имеет право выражаться уверенно, если за этим стоит вера в правду сказанного. Всегда это помогало ему. Даже, когда попал в плен к Французам, имея не только веру в свои аргументы, говорящие о полной невиновности, но и умение подкрепить их финансовым обоснованием, был не только услышан, но и прощён в том, что так и не признал. Но, волею судеб, благодаря своей славе смелого и решительного человека, впрочем, не позволявшей долгое время пристроиться в порту Амстердама ни на какую мало-мальски значимую должность, с великой радостью и энтузиазмом уплыл из Голландии с Русским царём.
Поверил тот в его отчаянность, а ещё больше слухам со стороны, имевшими особый вес для молодого царя, возможно состоящего в некоем тайном обществе, где приоритетами являлись совершенно иные требования. Не умел, не способен был видеть в нужных ему людях Пётр наряду с важными для него качествами и такие, что всегда жили рядом с яркими сторонами характера. Ничуть его не украшая собой, скорее, наоборот, превращаясь в пороки, опасные в первую очередь для государства, в котором теперь занимали не малые должности. Страна была перенасыщена самовлюблёнными эффективными с точки зрения царя, приближёнными к нему, на деле безграмотными людьми. Это наводило на подозрение, что за всеми ими стояла некая организация, не видимая взглядом обывателя.
Таковым был и отважный Адмирал-пират, не способный понимать такие вещи, как честность, и самопожертвование ради отчизны. Да и была ли у него она?
Не понимал Руси. Всё равно на кого служить, лишь бы была от этого польза карману. Но, не только за деньгами гнался, а ещё за риском и авантюрой. Теперь же, когда купался в своей славе, слишком уж расслабился, обленился, привык к сытой жизни.
Ответил Пётр, на просьбу не ходить с ним в это плавание: - «Дабы никакого препятствия дать сему доброму случаю, того ради, где не желают, оставляю свою команду".
Не почувствовал недоброго царь, поверил своему адмиралу.
Но, подвёл его, в первый день после выхода из Кроншлота, посадив на мель один из своих кораблей. Встретив же утром 11 июня три шведских разведывательных корабля, и погнавшись за ними, не соблюдая строй, словно катился на телегах по полю, посадил один за другим ещё три боевых фрегата на камни при входе в шхерный фарватер Гельсингфорса. Один из них переломился от силы столкновения пополам. Потеряв четыре корабля, Крюйс видя слабость своей эскадры, не выполнив поставленной задачи ушёл в Ревель, где и стал на якорь.
Не считал это ошибкой. Слишком самоуверен был в поступках, всегда находя нужные аргументы в свою пользу. До поры, до времени верили ему. Да и Пётр ни разу ещё не наказывал его, на самом деле давно затаив зло на самоуверенного Адмирала. Не доставало лишь одной, последней капли для окончательного решения. Что, как всегда было резким, не оставляющим надежды на помилование.
Но, так же, как Крюйс, не видел своих ошибок Пётр, не желал прислушиваться к соплеменникам, продолжая окружать себя эффективными, как он считал лидерами.
Будучи практически окружённой в Гельсингфоргской гавани, шведская эскадра могла быть легко разбита. Но, видя уход Крюйса, легко вышла в море.
Лишь пару военных кораблей оставил под Гельсингфорсом, на случай быстрой связи с Петром Крюйс.
Показалось Якову; именно сейчас, когда вызвав его и капитана второго фрегата на палубу флагманского корабля Крюйс, признал в нём того юного рыбака, встреченного в проливе Кадетринне, под Рюгеном. Стало не по себе Якову, когда вспомнил тот позолоченный крест, на который клялись, что никогда не проболтаются об увиденном.
Ведь им же и был впоследствии благословлён отцом на отъезд из отчего дома в Амстердам. В итоге стоял сейчас перед тем же Крюйсом, что был теперь для всех Корнелием Ивановичем, полностью завися от его воли.
Воистину магическая сила была заложена в этот крест, висевший теперь на стене его отчего дома, напоминая всем о благополучном исходе той встречи.
Но, на самом деле видел Крюйс, как симпатизирует Якову царь. Думал, сможет тот смягчить гнев Петра, в случае если проявится по отношению к нему.
- Ухожу на Ревель. А твой, - бросил на Якова беглый взгляд Адмирал, затем так же вскользь посмотрел на второго капитана. Продолжил: - и твой, фрегаты оставляю для связи с царём, что вскоре прибудет сюда, - теперь вновь рассматривал Якова. Но, тот не отводил на этот раз своего взора, стараясь показать, чувствует скорый конец головокружительной карьеры пирата. В глазах Крюйса видел попытку найти в нём уверенность, что не выдаст его перед царём. Да и не боялся этого. Просто играл сейчас с Яковом, как и со всеми, кто каким-либо образом зависел от него. Еле заметная улыбка, отражающаяся в цвета Рома глазах, неизменно не покидала их и сейчас, когда всё же догадывался - карьера опять терпит фиаско.
Но, не унывал. Наоборот, понимал – всё это не только временно, но и следующее назначение будет ещё выше и значимей. Так устроен мир. Хорошо знал это не понаслышке.
Почувствовал Яков, третий раз благословляет его пират. И, хоть делал это без креста, но ещё пронзительнее казалось то благословление. Теперь уже было последним. Словно терял сегодня навеки свою зависимость от пирата, изменившего его жизнь. Отпускал тот его в вольное плавание, возвращая в руки Петра, сам уплывая в неизвестность.
Имея под своим началом, доставшийся ему, как царю, в основной своей массе устаревший галерный флот, увеличив его строительство благодаря Апраксину, Пётр одерживал победы именно с его помощью. Но, строя и закупая в Европе боевые фрегаты, всё же стремился к укреплению и выводу на новые мировые стандарты более приспособленные к штормам не плоскодонные, морские корабли.
Не имея опыта, порою взятые из пехоты, офицеры плохо управлялись с морскими судами, в отличие от плоскодонных, боящихся штормов, пусть и доживающих свой век галер.
Вскоре императорским приказом Крюйс был разжалован, лишен наград и всего состояния, а в 1714 году приговорен к смертной казни. Которая была заменена ссылкой в Казань. Где и умер в 1727 году. Таким образом двоевластие адмиралов на флоте заканчивало своё существование
В скором времени, после артобстрела с моря флотом адмирала Апраксина, Гельсингфорс был взят.
Наступление на шведа продолжалось. Пал город Або. Но, гарнизон, оставленный там после его сдачи, оставался в нём из-за наступления зимы без дальнейшего снабжения продовольствием. Требовалось пробиться к городу морем.
С данной целью и для усиления гарнизона в городе Або, Русский гребной флот под командованием генерал-адмирала, графа Фёдора Матвеевича Апраксина сосредоточился у мыса Гангут, в бухте Твермине. Путь русскому флоту преградил шведский, под командованием Густава Виттранга.
Встретив Шведскую эскадру, Апраксин не решился атаковать её ввиду превосходства противника, послав в строящуюся резиденцию, к Петру, доклад.
Вскоре, прибыл к полуострову царь.
Абордаж!
Вот, где способна развернуться душа Русского человека. Только Русского? Нет, не думаю. Любой смелый, целеустремлённый, умеющий рисковать, желающий жить полной жизнью иноземец так же легко способен раскрыть вышеперечисленные качества в бою. Только присутствует ли в них любовь к России? Вот тот вопрос, на который не мог ответить последние годы, находясь в этой стране с 1698 года.
Хоть и имел под своим командованием военный фрегат, всё же просился у царя в самую гущу событий, понимая; не во все шхеры сможет пройти своим глубоко посаженным в воду кораблём. Но, тянуло в бой. Нет не пули искал он, а славы. Только вот знала ли та о нём? Вряд ли. Пока он бледен и невыразителен в своих намерениях, обходит стороной. То ли дело Апраксин, или, скажем Брюс, пусть и с неприглядной стороны показавший себя во время шторма на Ладоге.
Нет, всё же хорошо, что после взятия Кексгольма посчастливилось именно ему доставить Петра в строящуюся на Неве резиденцию. Увидел тогда в нём некую решительность царь. Ведь спас не только его жизнь, но и сам корабль, удачно спрятав от шторма в Валаамских шхерах. Не чета Крюйсу, с особой беспечностью потерявшем целых четыре корабля.
Построив себе маленький, бревенчатый дом рядом с заячьим островом, где поселился Пётр, понимал, не будет в нём жить, зря потратил время. Не на своё благополучие следует его расходовать. Но, когда же будет сама жизнь? Вольная, в своё удовольствие, так, как бы хотелось ему самому. Неужели никогда и не сможет пожить ею.
Не вступил в тайное общество, в которое неоднократно был приглашаем многими своими приятелями, что, как казалось ему, да и не верил в совпадения, все, как один становились более удачливыми чем он. Впрочем, не хотел гневить Бога, жалуясь на свою судьбу. Любил Тот его. Звания большого не позволял, но, то чего удалось достичь, уже сулило спокойную старость.
Старая Лютеранская кирха в их рыбацкой деревне, построенная из развалин языческого храма четырёхликого Свентовита. Помнил, как разглядывал его изображение, стоя напротив вмурованного в нижнюю часть стены камня.
Язычество и христианство. Не сильнее ли то, что было раньше, ведь следы его остались повсеместно по всем северным землям. Частенько натыкался на них. И его предки знали больше, чем он. Возможно и жили лучше. Так, как вместе с Богом появился и тот, с кем не хотел иметь дела.
Бог важен ему. Не предаст его, не уйдёт в язычество. Да и язычество ли тайное общество, символику и скрытые знания, которого доводили до него приятели, поклоняющиеся тому, кто является врагом Бога?
Нет. То язычество, следы, которого остались в его памяти с детства было иным. Не несло оно в себе такую заинтересованность душами людскими. Не охотилось за ними, лишь убивая непокорных, оставляя тем самым на свободе бессмертные души.
А надо ли это ему, как человеку? Для того появился на свет, бросил родные места? Нет. Готов поступиться высоким положением, что не достиг, не приняв новомодных веяний, ведь и так счастлив каждый день, хотя бы от того, что нужен царю, пусть и состоит тот в тайном обществе, берёт его на свои пиры. Не это ли есть самая настоящая жизнь, во всех её ярчайших красках?
Нет, всё же она у него в руках. Он живёт ей в полную силу. Именно сейчас, когда не принадлежит ни себе, ни своей Родине, что уж и перестала сниться, короткими, пьяными ночами.
Но, существуют ли для него такие понятия, как честь и совесть? Пожалуй, нет.
Честь. Постоит за неё, и убьёт каждого, попытавшегося унизить его. Но, в то же время, если цель важнее, готов терпеть.
Совесть. Есть ли у него? Да и нужна ли, если живёт, будто последний день.
Любил ветер, шторм, и открытое море, ловя под собой палубу ногами. Только лишь изредка ступая по твёрдой суше.
Перед самым походом пришла весточка из дома:
«Твой брат не вернулся из моря. Агнезе теперь вдова. Пока позволяют силы, выхожу в море. Так и не взяло оно меня к себе, выбрав Конрада. Теперь, когда произошло самое страшное, ничего уже не боюсь. Приезжай на Родину. Хочу увидеть сына». Писал отец.
Конрада, которому позавидовал тогда, теперь больше не было. Неужели так дорого стоит его удача, что расплатой за неё является смерть брата. Это ли не говорит о том, что должен вернуться домой, только лишь для того, чтоб взглянуть на Агнезэ. Может тем самым исправит страшную ошибку, допущенной из-за своей тяги к удаче, всё же повернувшейся к нему лицом.
Был зол на судьбу. Ведь та сделала его виновным во многом, забрав брата для того, чтоб мог теперь попытаться исправить прошлое.
И, сейчас, когда пахло кровью и смертью, был, как никогда рад тому, что сможет пройти по самому краю. И, отдавшись в руки Богу, позволит Тому решить его участь. Если оставит живым, женится на Агнезэ.
Пара галер, шли по касательной к шведскому Праму «Элефант», ощетинившемуся стволами своих орудий, словно дикобраз иглами. Но не всеми он мог стрелять одновременно, да и не так часто способны были его бомбардиры перезаряжать орудия, за то кратчайшее время, что, казалось бы давал Господь на то, чтоб подойти вплотную к этому, подобному морскому форту, кораблю.
Пётр воспользовался для пущей маневренности, оставшимися после отхода адмирала Крюйса, двумя, снятыми с мели целыми фрегатами, не особо вводя их в бой, жертвуя галерами, тем не менее, избрав для своего присутствия тот, коим командовал Яков. И, теперь, ещё из далека приняв решение об абордаже, ждал того момента, когда нос фрегата коснётся Прама «Элефант», одновременно с одной из двух идущих на штурм по его приказу галерами
Видя, не горит особым желанием подставлять свои тела вражьим пулям спрятанная в чреве галеры пехота, шарахаясь от свиста ядер, встал Царь во весь рост из-за борта фрегата, после сильного толчка, говорящего о столкновении с прамом. Тут же, толкнуло повторно – это вторая швартовалась рядом.
- На абордаж! – проорал Пётр Михайлов, как, по его приказу велено было называть его на флоте.
Не испытывая особого рвения, теперь, вдохновлённые примером самого императора, поднялись пехотинцы, полезли на деревянные борта Прама. Благо, те были не на много выше галерных.
Никогда не ходил на абордаж. Вспоминал увиденный им в юности в проливе между Данией и Германией пиратский штурм торгового корабля. Но и подумать не мог, что придётся так же брать плавучую шведскую крепость.
Стараясь не отставать от Петра, уворачиваясь от выстрелов, произведённых практически в упор, следил и за тем, чтоб никто не рубанул саблей царя. Но, не один он заботился о своём государе. Все пехотинцы, штурмовавшие плавучую крепость, так же узнавали в Петре Михайлове царя, защищая его своими телами.
Но, сами шведы только лишь догадывались, среди штурмующих их прам присутствует кто-то значимый для них, кого защищали своими телами русские. Заподозрив это, когда остальные матросы уже не проявляли особой ярости, видя, теряет судно, капитан прама бросился от отчаяния с саблей прямо на Петра.
Но, именно Якову посчастливилось оказаться по левую руку от государя, одним взмахом своей сабли срубив голову вражескому офицеру, будто бы и не заметив потери оной, продолжившему свой бег.
Словно глобус покатилась по залитой кровью палубе, ударившись о колесо пушки, откатившись к ядрам, будто была одним из них. Тело же сделав ещё пару шагов, споткнувшись о труп бомбардира, упало на вытянутую вперед саблю, что воткнулась при падении в палубу. Уперевшись в неё, неестественно вывернув правую руку, будто сломавшись пополам, присел, как бы встав перед царём на колени. Сердце, несколькими сильными, но быстро затихающими импульсами качало из шеи кровь, моментально образовывая бурую лужу.
Кто-то из русских пнул труп ногой, повалив на бок не в силах наблюдать за его нелепой позой.
Он убил человека. Да, в бою. Но можно же было это сделать менее жестоко. Зачем он придал столько ненависти своему удару? Устал. Вот тот ответ, что таился в глубине Якова, в котором не мог открыться себе, слишком боялся его, ведь тем самым признавался в собственной беспомощности. Он оказался слишком слаб для того чтоб удержать рядом с собой женщину, которую, увы, как понял только сегодня, любил.
Не особо сильное сопротивление оказывали испуганные такой смелостью защитники «Элефанта». Бросали оружие. Поднимая вверх руки, будучи тут же отталкиваемы в дальний угол палубы, где уже охранялись самыми отчаянными русскими моряками.
Яков был опустошён. Не понимал того, что победа за ними и возможно гарнизон крепости так же сдастся. В один миг сегодня повзрослел и жизнь прибавила ему не менее десятка. Ненавидел войну, перестав видеть в ней победы. Одна только смерть таилась в ней теперь для него, что означало - удача отвернётся. Но не понимая этого, знал наверняка – поедет на Родину.