В зиму 1971—72 автор этих строк усиленно перетирал гранит науки в апьма-матер всех сибирских лесопромышленников, что в городе Красноярске.
В конце января все студенческое братство лесоинженерного факультета пребывало в волнении: началось распределение на производственную практику.
Выбор был довольно широк: от Урала до пролива Лаперуза. А кое-кто посматривал и в Подмосковье: (Крестецкий ЛПХ).
Что же касается меня, то сомнений, куда отправиться в лето-72, для меня не существовало. Ангара и только Ангара!
Трудно сказать. почему.
Дело здесь, по видимому, не только в особой девственной и дикой красоте Великой реки, коей не увидишь по европейскую сторону Урала. Видимо, еще не ослабла связь с отчим домом, да и может ли она ослабнуть вообще? Нет, конечно. Может быть, еще и оттого, что там многое было впервые... А может быть, что-то еще.
Так это или иначе, но Ангара встретила нас, студентов-практикантов, неповторимым, терпким запахом тайги,ширью водной глади, глядя на которую студенческий глаз после спотыканий о городские многоэтажные коробки попросту отдыхал.
Ну, а рабочий ритм сплавных рейдов и разделочных эстакад, о технологических и экономических возможностях которых нам весьма назойливо твердили в альма—матер, быстро вернул нас на грешную землю, от которой мы было оторвались, вырвавшись на свободу. Но это ни в коей мере не уменьшило нашего восторга.
Много ли нужно в 19 -20 лет: сессия сдана, учебники и конспекты отложены в сторону. Впереди было целое лето самостоятельной работы, пусть не сложной, но самостоятельной. Нужно ли говорить, что в поселке М., где в ту пору жили мои родители и где несколько лет назад я закончил школу, чувствовал я себя довольно уверенно.
Но вся моя устойчивость и уверенность полетели в тартарары, едва я познакомился со Светланой. Это зеленоглазое совершенство с длинными ногами свалилось на мою русую голову из далекого Белгорода.
Такого короткого лета не было до той поры в моей не менее короткой жизни. Не было такого лета, как показало время, и в дальнейшем...
Днем я работал, а вечером пропадал в сельском клубе, где работала моя Светлана. А затем...
А затем до утра у наших ног, не умолкая, плескалась Величавая Река в неудержимом стремлении на закат, где ее ожидал исполин Сибири - Енисей. По утрам мы провожали первые еще сонные лесовозы.
Везут они за собой, словно пушки, прицепы, чтобы потом, к вечеру, вернуться груженными хлыстами, натруженными, усталыми и пыльными.
Так незаметно пролетело это лето.
Затем пошли письма...
Глубокой осенью Светлана по делам прилетела в Красноярск. На правах "старожила" я показывал ей город с горы Караульной и рассказывал, что знал. Съездили в
Дивногорск, где Енисей предстал во всем своем величии и могуществе. Не обошли вниманием и знаменитые Столбы. Вообще красноярским столбам повезло: у коричневых скал на Енисее прямо портретное сходство со всякими стариками, бабками, внучками, зверями, крепостными воротами и птичьими перьями...
И Светлана вернулась на Ангару.
А письма все шли... Боже мой, какие это были письма! Не менее пылкие послания в голубых конвертах уходили в заснеженное Приангарье. Все бы хорошо. Но из
родных мест приходили не только полные надежд и признаний письма. Приходили и слухи, приносимые языкастыми земляками. Черные вести в горячке показались
мне настолько достоверными, что так плохо от этих вестей мне не было
до сих пор ни разу.
Сгоряча я черкнул несколько строк и... прекратил писать вообще.
Ангара же не молчала: письма, полные недоумения и девичьих слез, продолжали идти. Но я молчал.
В зимние каникулы я все же прилетел на Ангару, но, покуролесив несколько дней, так и не заглянул в милый дом, у которого летом простаивал часами. Ничего не
объяснив родителям, я вернулся в Красноярск. А вскоре я узнал, что Светлана покинула Ангару.
Летом я вновь прибыл в Приангарье. В один из вечеров ноги сами принесли меня к заветному дому, а на мой немой вопрос дочь хозяйки вынесла стопку голубых
конвертов с припискою: «Как ты мог поверить?..."