Встреча с мамой после длительной разлуки была тёплой, долгожданной, почти счастливой. Обнимаясь, мы обе сдержанно всхлипывали – не привыкли давать волю сантиментам, стыдились нечаянных слёз, хоть и не могли наглядеться друг на друга. Материнская тоска растворилась в воздухе и с каждым вздохом всё глубже проникала внутрь меня, обостряя подспудную вину и чувство долга. Благой порыв нас притягивал, обнадёживал, казалось, крепнет семья наша!
Мама дрожащими ладонями утирала сырое лицо, пила корвалол, не считая капель, и твердила о том, как сильно соскучилась. За короткий срок она заметно постарела, осунулась, ослабла. Неподстриженные волосы изрядно побелели, поредели, спутались на затылке, глаза помутнели, веки надулись отёками, щёки обвисли. Морщинки густо избороздили измученное лицо, на шее неприглядными ожерельями прогнулись дряблые складки. Суставы исхудавших рук выпирали неровными болезненными буграми, пальцы на ногах скривились, припухли. И хромала она уже не слегка – тазобедренный сустав совсем износился.
Я чуть не задохнулась от жалости. Всерьёз рассчитывая на запоздалое взаимопонимание, гладила маму по сникшим плечам и уверяла, что горести позади. Она послушно, будто испуганный ребёнок, кивала головой. Такой сердечности у нас никогда не было. Призвав на помощь возрастной опыт и совесть, я намеревалась её создать. На чужие страдания откликалась не раз, а тут – мама! Кто лучше дочери её поймёт, приголубит, успокоит? Несмотря на фанатичное стремление к независимости, мне всегда не хватало кровных уз. В наплыве светлых чувств я разоткровенничалась, выпустила наружу сомнения и тревоги, заговорила о новых стремлениях. Даже порывалась отдать маме длинное-предлинное покаянное письмо, написанное на всякий случай перед операцией. Это был запоздалый, но важный разговор о прошлом и будущем. Общие воспоминания, ожидания, проблемы и радости связывали нас неразрывно. Осталось распахнуть души.
Мы сутки напролёт были рядом, лицом к лицу и вроде правильно оценивали ситуацию, только родственная близость опять не складывалась. Зря я её придумывала. Всего-то три дня мама была кроткой, спокойной, заботливо меня укрывала, ставила стакан с питьём возле кровати, помогала умываться, выходить на балкон, топталась у плиты. Потом вдруг стала раздражаться, требовать полнейшего подчинения. Видимо, устала. Или властный характер взял своё. Я недоумённо примолкла. Мы вели обыденные речи о накопленных болезнях, иногда звонили приятелям, а в основном смотрели телепередачи. Ежедневный досуг наполнился глупыми сериалами и репортажами о чрезвычайных происшествиях, откровениями артистов и бестолковыми ток-шоу.
Примитивные пересуды меня совершенно не интересовали, но мама с утра до вечера вникала в чужие распри. Я не имела возможности уединиться, вести дневник, слушать музыку, читать в тишине книги. Лежать устала, стоять долго не могла. Хорошо, хоть по комнате ходила без трости. Сносная боль позволила приспособиться к быту. Мне удавалось бодро передвигать ноги и держать спину прямо, однако я слишком часто ловила мамин тоскливый взгляд и слышала заунывные причитания. Она всегда зацикливала мысли на худшем и много раз фатально пророчила, что штанга до добра не доведёт. Вот и результат – дочь угробилась окончательно. И неизвестно, будет ли улучшение… Спорт давал кучу поводов для укоризны. Мама ворошила мою боль, ждала стонов, охов-вздохов и считала, что без родительской опеки я уже не обойдусь. Не иначе, как окажусь однажды в доме инвалидов.
Мне хватало мужества не верить жутким прогнозам. Точно как в детстве, хотелось уехать на край света, прихватив в охапку свои беды. К сожалению, очень ограниченные физические возможности исключали сиюминутный побег, а мамино давление не ослабевало, чудилось, задавит меня насмерть. Конечно, многие обвинения и претензии имели основания. Тяжелая атлетика действительно принесла массу тревог. Но я ведь выдержала! И в тот момент нуждалась совсем в других беседах – простых, ласковых, о том, что неприятности скоро сменятся белой полосой, по которой, рука в руке, пойдём мы обе – я и мама.
Увы, многолетнее отчуждение было нерушимым. Я давным-давно не нуждалась ни в помощи, ни в советах, умела принимать решения, действовать, исправлять оплошности, извиняться. А мамины упрёки и указания сыпались и сыпались, счёт моим ошибкам не заканчивался.
Мы прижились под одной крышей, только всё опять шло не так… Материнская любовь оказалась столь тяжёлой, что впору было от неё прятаться. Я не могла мириться даже с временной зависимостью, постоянную вообще бы не пережила. Сама, сама, только сама! Пришлось затягивать тело в тугой высокий корсет и наспех готовить еду, мыть пол и посуду, стирать, гладить, выводить собаку на прогулку. Я не принимала от мамы ни кружки воды, ни тарелки супа - родительское внимание слишком густо перемешивалось с унизительной жалостью, сбивающей меня с ног. Дом, по которому я долго скучала, не дал необходимого утешения. В больнице было легче, там пациенты стремились вылечиться, победить свои слабости. А мама настраивала меня смиренно доживать в мучениях.
К счастью, за пределами квартиры её гнетущее влияние не ощущалось. Едва здоровье позволило, я стала выходить на улицу. Правда, опасалась открытых пространств, дорожных неровностей, порывистого ветра, многолюдных тротуаров, мчащихся мимо машин. Передвигалась как-то по инерции, сторонилась любопытных взглядов и с трудом изгоняла прижившийся в душе страх. Внутренне опустошённая, бессильная, я избегала всякого общения, в том числе и благожелательного.
В тот год злая зима бросила мне непредвиденный вызов. Первый снег выпал в начале ноября, и, как заведено, на следующий день превратился в тонкий лёд, блескучим панцирем сковавший лужи и тротуары. Спасительных проплешин асфальта не осталось. Вскоре запуржило и город махом побелел. Затянувшаяся метель ретиво укрыла землю непролазными сугробами, я опечалилась и на три месяца засела в четырёх стенах. Под новый год по привычке подытожила достигнутое и пережитое. Ни о чём не сожалела! Ведь выбор делала по-своему. Однако мысли запутались, а чувства потускнели. До весны я сопротивлялась обстоятельствам и стоически держалась на крохах былого терпения.
Апрельское тепло припозднилось, меня основательно ободрил лишь ласково-ароматный май. Вдохнув прелестные флюиды новорождённой зелени и цветущей черёмухи, я решила крепить здоровье ходьбой на свежем воздухе. Непослушные ноги то заплетались, то стопорились, но за пару месяцев удалось освоить путь до поликлиники и окончательно вырваться из домашнего заточения. Окружающий мир блеснул разнообразием. Понемногу вернулись подзабытые "хочу" и "могу", проклюнулись невеликие цели.
Медицина сохранила прежнюю значимость и привлекательность, я без проблем вернулась к любимой специальности, снова была нужной коллегам и больным. Быстроты передвижения кабинетная работа не подразумевала и совершенно меня не затрудняла. Переживания о профессиональной непригодности рассеялись бесследно, словно грозовые тучи. В мои окна всё чаще заглядывало солнышко, а после первого освежающего дождика на горизонте взметнулась шикарная радуга в полнеба. Завидев добрый знак, я окончательно поверила, что впереди не просто белая полоса, а цветная, как эта шальная дуга.
Фото из сети Интернет.
Продолжение - http://proza.ru/2017/02/04/352