Замызганные трикошки Быль

               
   Вторые сутки нескончаемого кошмара. Сон, перемежаемый забытьем. Прояснение и… Снова …беспамятство. Сознание сквозь помутнение отчётливо декларирует: «Я в ковидном госпитале». Открывая глаза слышу чей-то голос. Над лицом склонилась пластиковая защитная маска и угадывающийся силуэт инопланетянина в белом, с синими полосами костюме.
–Ну что, влип? –приглушённый женский голос слегка наигранно тревожен. «Скидки на услуги автосервиса делать –то будешь, если живым вернёшься отсюда?
Лихорадочно в воспаленном третьи сутки температурой, под сорок мозгу, мелькает: Кто это? Кому? При чём здесь моя работа?
    И снова проваливаюсь в забытые.
 День-ночь, снова день. Начинаю понимать где я и с кем я. Становится страшно. Страшно за себя–это уже хорошо! Значит –хочу жить, значит–буду жить. Соседи по палате интенсивной терапии меняются как…О чём это я? Перчатки носятся годами, а здесь…Как …презервативы.
   Приходят, уходят люди. Кто куда. Дюжина, полтора десятка трупов…ежесуточно.
   А мне рано! Рано, ох как мне ещё рано! И привились с женой дважды– не помогло! Дёрнул же чёрт в санаторий этот попасть! Первый раз в жизни захотелось отдохнуть, спрятаться от проблем. Спрятались! На больничной койке. Хорошо хоть не в кладбищенской тиши!
   Рядом, на соседней–новичок. Лет совсем не много, может слегка за пятьдесят. В забытье, вторые сутки. Потихоньку начинает приходить в себя. Осознавая где он и с кем он неторопко возвращается к жизни. Порог «невозврата» в пятьдесят процентов поражения лёгких потихоньку начинает отступать. Мне-то уже легче, гораздо легче. Я–ходячий!
  Дни, день за днём, ночь-за ночью. Шестые сутки пошли. Пора бы уже определяться: на тот свет, либо на этом оставаться. Но, над нами есть бог и высшие светила, из числа медицины. Сосед уже и не бредит, и я, наверное, уже умер с десяток раз если бы не эти люди в белых халатах! Без сна и усталости, лишь порой поддавшись минутной слабости прикорнут, скрючившись на подоконнике, в ночь-полночь шли к нам больным и немощным и делали своё дело!
   Как не жить для них, для себя и своих близких? Дабы не подвести таких людей!
   Так, наверное, считает и мой сосед по палате, выздоравливая на глазах. Принесли его пакет с вещами, что собрали родственники в дорогу. Переоделся. Смотрит на вытянутые замызганные трикошки и горестно недоумевает: Чьи штаны-то? Ковидный синдром напрочь отбил память? Не совсем. Что-то припомнил, но помалкивает.
   Встретились с ним в больничном коридоре через пару недель. Расстались поневоле: Я угодил в реанимацию, а он оставался в нашей палате. Кинулись навстречу друг другу, как родные. Вижу-не в себе, лица на нём нет. Что-то сказать хочет, но не решается. Не стерпел–как прорвало! Вспомнил и трико чьи были замызганные–тёщиного дружка, те, которые ему в дорогу в последний путь сложили, как томограф показал, что половина лёгких поражена. Телефон его, айфон последней модели дружки нашли– сдала его тёщенька с позволения благоверной в ломбард. Чтобы не названивал стоя одной ногой в лодке Харона. Говорил, а по небритой щеке его текла скупая мужская слеза.
  –Пасеки у меня, на курорте медком торгую. Жене и тёще прикупил по новой иномарочке нынче, с салона. Иииии! За что мне кара-то такая выпала? Души в родне не чаял! В путь последний проводили с чужими трикошками, пожрать ни разу не принесли в госпиталь!
    Мне сложно понять было этого человека- у меняя всё иначе, и заботушка, и любовь близких ощущалась. Было конечно, и со мной. Пару друзей, которых я считал друзьями звонки мои сбросили, нажав на «отбой», не перезвонив. Наверное, подумали, что просить о чём-то их буду. Нет у меня больше таких друзей.
– Позвонил я тёщеньке, голосом ласковым, благо сосед по палате сотик свой дал, – продолжал мой собеседник. «Помните. Мама? Прошлым летом, на кладбище родовом городском колышки вбивали, про «запас»? Поезжайте с жёнушкой моей и ещё три колышка добейте. Дружку своему-за трикошки и по колышку себе-за ломбард, и жёнушке, так, на всякий случай, за компанию. И ждите, вернусь. Скоро!
  Сказать ему, что не по-христиански это, не праведно! -язык не повернулся. Так и расстались. Встретились с моим новым приятелем вскоре, там же в коридоре, через сутки. Два дюжих медбрата катили к лифту, ногами вперёд каталку. Поравнялись. Каталка дёрнулась на щербине кафельного скола. Край застиранной простыни откинулся приоткрыв знакомый заострённый подбородок и пустые глазницы.
   Прости нас брат, всех прости и вечная тебе память!