В то время, когда французы зачитывались очередным бестселлером Жоржа Сименона , советские читатели проглатывали романы Юлиана Семёнова, а в Баку вдобавок сметались с магазинных полок детективы капитана милиции Захара Абрамова. Не знаю, чтобы кто-то другой из бакинских писателей пользовался таким успехом как автор «Приговора», и «Черного жемчуга».
Захар Абрамов работал в уголовном розыске, и кому как не ему с правдивой легкостью было создавать образы «полицейских и воров». Его детективами зачитывались даже те, кто ранее не прочел ни одной книги.
Ещё в детском саду мне пришлось подглядывать сквозь опущенные ресницы, как воспитательница, едва услышав посапывание детей во время дневного сна, тянулась к книге с драматической иллюстрацией на обложке.
Капитан милиции сидит за своим рабочим столом, закрыв лицо руками, а рядом виновато смотрит на него молодая женщина. Внизу зловещими буквами выделялось название книги « Приговор».
А через несколько лет, уже, будучи школьником, мне посчастливилось прочесть его « Черный жемчуг». Но не повезло мне в том, что я не попал на проводимую встречу, организованную в школе с писателем Захаровым. Конечно, любому читателю интересно взглянуть на автора прочитанных книг, и даже довольствоваться ответом кумира на вопрос, пусть наивный и до тошноты формальный.
Спустя полтора десятка лет мне представилась возможность не только побеседовать, но и принять участие в его личной детективной истории.
Не помню, какие планы у меня были в один из июльских рабочих дней 84-го. В такое время только и хотелось выполнять любую бумажную работу под монотонное гудение кондиционера, спасавшего от летней бакинской духоты. Едва по радиоприемнику послышались сигналы точного времени 9.00, как раздался телефонный звонок. Зав. Отделом райкома комсомола просил выполнить какую-то важную задачу в районной прокуратуре.
- Тебя будет ждать старший помощник прокурора Байрам Зейналов, - важным тоном говорил райкомовский работник.
В то время я был секретарем заводского комсомола и любое поручение райкома-горкома, а порой ЦК выполнялось безоговорочно, как германская капитуляция. Правда такое подчинение вышестоящим порой раздражало партийного заводского вождя, который, казалось, и шагу не мог ступить без своего заместителя и верного помощника партии в моем лице. Конечно, о поручении райкома комсомола не могло вызвать кислую мину на лице партийного босса.
- Ты думаешь, мне так хочется тащиться по такой жаре?! – в свою очередь пожаловался я, как бы успокаивая шефа.
Что поделать? Партия и создала комсомол, чтобы держать молодёжь на привязи своих догматических принципов.
Через двадцать минут я уже поднимался на второй этаж прокуратуры самого большого района города. Говорят, что стены больниц слышат искренние молитвы о своих близких больше, чем они произносятся в церквях и мечетях. Наверняка в кабинетах прокуратуры мысли посетителей были также обращены ко всем святым с просьбой о божьем снисхождении.
Я чувствовал себя непогрешимым перед законом, но на всякий случай прошептал молитву о своем благополучии в этом казенном доме. По роду своей деятельности я должен быть атеистом, но что я мог с собой поделать, если гигантские лики Маркса-Энгельса не производили такого благоговейного впечатления как иконки с изображением Христа и Девы Марии.
В кабинете послышалась легкая суматоха после попытки войти в него. Дверь открыл поворотом ключа тот самый старпом прокурора. Я представился.
- Очень хорошо, - пожал мне руку Байрам Зейналов, глядя на меня оценивающим взглядом, - у нас здесь ответственная работа.
Он пригласил присесть к приставному столику, накрытому газетами. За столом сидели двое мужчин и женщина. Зейналов как бы подмигнув мне, коротко бросил:
- Занимайтесь, - и не посвятив меня в таинства данного заседания вышел из кабинета.
Молодой мужчина убрал газеты со стола, и я увидел несколько пачек купюр различного достоинства.
- Я продолжаю записывать номера каждой банкноты, и составим протокол.
Церемония подготовки денег для дачи взятки, как я догадался, заняло много времени. По тоскливому состоянию желудка я понял, что через полчаса на нашем заводе начнется обеденный перерыв. Осторожно посмотрел на свои часы, я убедился в этом.
- Мы уже скоро закончим процедуру, - сказал молодой человек, обращаясь ко мне.
По его проницательности я сразу предположил, что это достаточно опытный работник прокуратуры. Чуть позднее он представился следователем районной прокуратуры, другой мужчина был экспертом из республиканской прокуратуры. Женщина, как я понял, была заявительницей, и у неё по её словам вымогал крупную сумму денег следователь, который вёл дело по хищениям на железнодорожном почтамте.
Когда номера банкнот были переписаны, на купюры нанесли флуоресцентное вещество, которое можно увидеть только при ультрафиолетовом излучении. Кроме этого на белой вертикальной полоске наносилась белым карандашом фамилия следователя, который вымогал у своей жертвы взятку.
Итак, мне поручили роль понятого. Вместе со мной эту функцию должен был выполнять комсорг какой-то автоколонны. Мне стало понятно, откуда брались понятые при выполнении операций правоохранителей. Мы с коллегой по комсомолу расписались в протоколе и были готовы к дальнейшим действиям. Комсомол был не только верным и надежным помощником партии, но и прокуратуры, милиции, и даже иногда вездесущего КГБ. Но эта другая история.
Старший помощник прокурора Зейналов рассказал о целях данной операции.
- Должна состояться передача денег заявительницы Бочариной, - он кинул взгляд на женщину. В этот миг, мне показалось, она чувствовала свою значимость, но волнение присутствовало на лице. Она была небольшого роста, пышноватой, на вид ей было чуть больше сорока. Внешность её определяло служащую, безропотно выполняющую требования начальства. Вот такое впечатление производила «активистка почтамта», так я её мысленно назвал.
- После того, как выйдете на улицу, вы должны вытереть лицо платком, и это будет знаком, что передача денег состоялась. После этого мы вместе с понятыми заходим в кабинет и производим обыск. Сейчас мы едем в Насиминское управление милиции. Вас там никто не знает? – обратился Зейналов к присутствующим.
- Это Восьмое отделение? – черт попутал меня задать этот нелепый вопрос.
Старпом насторожился.
- Вы откуда знаете, что это Восьмое отделение?
- Если это возле кинотеатра «Шафаг», то это отделение весь город так называет.
- Но вас никто там не знает?
- Нет, я там не бываю, - не стану же я рассказывать историю пятилетней давности, как я поцапался с неким блатным парнем, живущим рядом, только из-за того, что столкнулись на узкой дороге из-за выкопанной траншеи, характерной для работы ремонтных служб. Мы тогда оба попали в отделение, а потом нас просто прогнали из-за более важных милицейских дел.
За два квартала до управления милиции «наш» легковой автомобиль остановился. Старпом напутствовал инструкцией, как вести себя. Бочарина шла впереди, при входе в управление она оглянулась и тяжело вздохнула, судя по приподнявшимся грудям. Остальные участники операции прогуливались по улице, стараясь не привлекать внимания работников милиции.
Прошло около пятнадцати минут. Старпом подошел ко мне, и назвал номер кабинета на первом этаже, где должна состояться дача взятки.
- Пройдись по коридору, вроде бы кого-то ищешь, - предложил Зейналов.
Я вошёл в управление и быстро отыскал кабинет. К моему удивлению дверь была открыта. Стены кабинета до кабинета были облюбованы полками на которых теснились толстые папки уголовных дел. За столом сидел кучерявый следователь лет пятидесяти пяти и убедительным тоном что-то говорил Бочариной.
Заявительница сидела спиной к двери. Рядом с ней стоящие стулья также были завалены папками. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осмотреть кабинет. Следователь показался мне знакомым. Такой тип людей встречался мне каждый день. Я проживал в Джууд мяhля – Еврейском районе, где проживали в основном горские евреи. С детства я помню, меня окружали горские евреи – добрые и темпераментные люди, готовые с себя снять последнюю рубашку, дабы выручить соседа.
Я присел в одно из спаренных кресел, явно отслуживших свое предназначение в каком-то клубе. Попытался прислушаться к разговору Бочариной со следователем. Но из их специфического разговора мало, что понимал. В то момент, когда я остановил своё внимание на поле, требующего ремонта, почувствовал, что кто-то надо мной стоит. Я поднял голову. Кучерявый следователь вопросительно смотрел на меня. Выпрямившись на стуле, я ответил ему таким же вопросительным взглядом. Немое кино прервал следователь и задал вопрос:
- Молодой человек, что вы здесь делаете?
- Жду отца, - соврал я.
- А в каком кабинете ваш отец?
- На втором этаже.
- Так идите на второй этаж! Здесь нельзя находиться.
Я повиновался. Не буду же говорить, что выполняю поручение прокуратуры.
Выйдя на улицу, я прошел мимо старпома, и почти не открывая рот, сказал, что интересуемый объект попросил меня выйти.
Зейналов прищурился и слегка покачал головой, как бы говоря, что объект готовится получить взятку.
Ждать выхода гражданки Бочариной долго не пришлось. Она вышла в сопровождении следователя, который не переставал ей о чем-то говорить. Она кивала ему, и открыв свою сумочку, достала оттуда платок и протерла несколько раз свои щеки, делая вид, что ей жарко. Бочарина попрощалась со следователем и направилась вниз по улице. Следователь посмотрел ей вслед и зашел в управление. За ним сразу последовала прокурорская команда и остановив следователя у дверей его кабинета, потребовала зайти в кабинет и предъявить деньги, полученные им в виде взятки.
Следователь откровенно недоумевал.
- Ваша фамилия Абрамов? – задал старпом прокурора вопрос.
- Да. Захар Узилевич.
- Вы Захар Абрамов? – переспросил следователь прокуратуры, - а я Фарманов.
Он назвал свою должность. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
Старпом предложил пройти в кабинет подозреваемого следователя.
- Послушайте, это какое-то недоразумение, я известный писатель, стану я мараться из-за каких-то денег, - сказал Захар Абрамов на азербайджанском языке, присаживаясь на свое рабочее место.
Я пришел в замешательство от его слов, ведь это тот самый писатель, о котором ходили легенды. Захара Абрамова считали не только талантливым детективистом, но и незаурядным специалистом в уголовном розыске. Имя, которое было написано невидимым методом на каждой купюре, гремело в книжном мире. И теперь я являюсь свидетелем такого предвзятого отношения к нему, унижения, и может быть профессионального презрения.
«Неужели и писатели не брезгуют заработать столь возмутительным способом???»
В кабинет вернулась Бочарина.
- Александра Григорьевна, - обратился к ней писатель, как только она появилась, - объясните, что происходит?
Старпом обратился к Бочариной, жестом показывая присутствующим, что говорить будет он.
- Скажите Бочарина, вы передали следователю Абрамову три тысячи рублей?
- Да, я передала ему лично в руки. Он взял деньги правой рукой, - уверенно говорила заявительница.
Из скромной служащей почтамта она превращалась в строго обвинителя нарушителя социалистической законности. Чем отличаются закон и законность, поверьте, я до сих пор не знаю. В то время так говорили.
- Как вам не стыдно, Александра Григорьевна? Ай-яй-яй!
Возмущению Захара Абрамова не было предела.
Следователь прокуратуры Фарманов обратился к понятым.
- Сейчас, в вашем присутствии мы проверим подозреваемого для определения факта дачи взятки.
Фарманов направил фиолетовый луч своего фонарика на ладонь подозреваемого. Писатель послушно приготовил всего себя для исследования, всем своим видом показывая негодование, но готовым сдаться в плен правосудию.
- Ну, как вам не стыдно, Александра Григорьевна? – продолжал причитать подозреваемый писатель.
Следователь продолжал водить лучиком по одежде Абрамова.
- Он, говорите, взял деньги правой рукой? – уточнил Фарманов.
-Да, правой рукой – подтвердила Бочарина, но на сей раз в голосе я уловил какие-то микроны сомнения.
Лучик переместился на ладонь правой руки подозреваемого, но порошка, который обычно переходит на кожу преследуемого взяточника, выявлен не был.
Тем временем по управлению районной милиции прошлась волна беспокойства. К кабинету подошла женщина в сорочке с погонами капитана милиции.
- Байрам-муаллим, что случилось? – она знала старпома прокуратуры.
- Не беспокойтесь, моя хорошая, - обратился Абрамов к ней, - это недоразумение. Не сомневайтесь в моей порядочности.
Старпом Зейналов развел руками.
- Разберёмся, - ответил он женщине капитану, давая понять, что он не жаждет беседы с ней.
Как оказалось следователь Абрамов, известный как автор детективных бестселлеров уже два года на пенсии, но по просьбе следователей он вел некоторые дела, в которых много времени уходило на составление протоколов допросов и прочую бумажную волокиту. Но, тем не менее, ответственность за ведение дел в данном случае с него не снималась.
Все были озадачены вопросом, где эти пресловутые помеченные три тысячи рублей. Старпом попросил нас проверить находящие в кабинете папки. Искать долго не пришлось. Я разбирал пыльные папки в том месте, где сидела заявительница. Мой коллега по комсомолу попросил передать ему стопку папок для проверки. Я схватил первые две папки и увидел под ними стопку сто и пятидесятирублевых купюр.
- Ого! – вырвалось у меня.
Деньги находились между папками, и как они попали туда, следователям предстояло выяснить. Старпом предложил отправиться в прокуратуру для составления протокола.
Перспектива провести обеденный перерыв в прокуратуре не радовала меня. Я прекрасно понимал, что, несмотря на выполнение гос. обязанностей, кормить в прокуратуре меня никто не будет, разве, что если я окажусь в камере.
В прокуратуре мы расположились в просторном кабинете. Писатель Захаров беспрерывно курил и приговаривал: « Как ей не стыдно?!».
Но Бочарина не обращала на его причитания и старательно выводила на бумаге свои показания о даче взятки.
Старший помощник прокурора Зейналов уже не принимал участия в составлении протокола. Следователь Фарманов вновь выводил на бумаге номера купюр.
Это в кинофильмах детективная история вмещается в полуторачасовой показ. В жизни же следователь за те же полтора часа в лучшем случае испещрит два-три листа бумаги. Наверняка следователь за свою деятельность по написанию юридических бумаг перещеголяет Толстого или Достоевского. Разница в том, что страж закона в своём письме избегает эпитетов, сравнений, лирических отступлений.
Курить в кабинетах прокуратуры не воспрещалось, и я с удовольствием закурил сигарету, сидя за небольшим столом с известным писателем.
Он отодвинул от себя пепельницу в мою сторону.
- В такой обстановке разве бросишь курить?!
Я покачал головой в знак согласия и сделал на лице сочувствие.
Но через пять минут он вновь достал из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет «Родопи» и вновь закурил.
Бочарина написав свои показания, сидела смирно как часовой у Мавзолея Ленина. Молчание становилось угнетающим.
- Вы знаете, мне очень нравятся ваши книги, - почти шепотом сказал я писателю, в надежде, что этим я не нарушаю процессуальные правила.
Захар Абрамов посмотрел на меня равнодушным взглядом, выпуская вверх струю голубого дыма.
- Самое интересное, что описываемые вами события происходят в нашем городе, - продолжал я.
Следователь Фарманов поднял голову и уважительно улыбнувшись , сказал:
- Есть чему нам поучиться в ваших книгах.
Теперь писатель тем же равнодушным взглядом посмотрел на следователя.
Рабочий день у меня на заводе уже закончился. Я позвонил в партком и домой, предупредив, что нахожусь на особом задании райкома, чтобы не вызвать беспокойства. Слово «прокуратура» вызвало бы крайнее замешательство у моих родичей.
По просьбе подозреваемого Абрамова следователь разрешил ему воспользоваться телефоном.
- Позвоню домой. Лучше с моих слов они узнают, что произошло со мной.
Как только на том конце провода взяли трубку, писатель вмиг изменился. Его смуглое лицо стало бледным, а глаза от ужаса расширились. Он внимательно слушал собеседника, крепко прижав трубку к уху.
Тем временем заявительница Бочарина, почувствовав неладное, попросила следователя удалиться, мотивируя семейными обстоятельствами.
- Когда вы нам будете нужны, мы вас пригласим,- согласился следователь Фарманов.
Бочарина вмиг исчезла.
Захар Абрамов продолжал слушать по телефону своего собеседника, отвечая ему лаконично на горско еврейском языке. Смысл некоторых слов мне был понятен. Он прижимал ладонь к груди и повторял «Аджуп мама».
Видимо его родные спрашивали о том, брал ли он взятку, он в свою очередь клялся матерью, что этого не делал.
Для бакинцев поклясться матерью и солгать – большой грех, после которого солгавший теряет доверие и наверняка пожизненно несёт клеймо поддонка и трепача, но в юриспруденции чистосердечная клятва на родных со стороны подозреваемого, не является поводом для алиби.
После телефонного разговора, подозреваемый Абрамов опустился на стул. Вид у него был подавленный, руки судорожно пытались нащупать в нагрудном кармане пачку сигарет.
- Вам нехорошо? – обратился следователь подозреваемому.
- А обыск для чего проводился у меня в квартире? Ведь деньги мне подкинули в рабочем кабинете.
- Захар Узилевич, вы сами прекрасно знаете законы.
- А попорченное здоровье моих родных из-за гнусной клеветы будет учитываться? Дайте, пожалуйста, закурить, - теперь он обратился ко мне.
Я с удовольствием протянул ему свою пачку сигарет.
Мы продолжали сидеть в кабинете. Звуки городского транспорта постепенно стихали. Я не понимал, почему я продолжаю находиться в прокуратуре. Оказывается, другой следователь хотел взять у меня показания, чтобы лучше обрисовать картину задержания подозреваемого.
Трудно называть этого милого человека Захара Узилевича подозреваемым. Человек, книги которого до крайней ветхости зачитывали бакинцы по несколько раз, рассказывали друг другу интересные моменты и бахвалились тем, что где-то могли видеть писателя Захара Абрамова.
- Ты знаешь, - мы ,наверное, здесь долго будем находиться, - Захар Узилевич опустил руку в карман, - мне не хватит сигарет.
Через минут пятнадцать, у нас было достаточно курева, чтобы вести беседу. Следователь Фарманов извинившись, удалился из кабинета, предварительно спросил, буду ли я выходить из кабинета. Вопрос его был скорее риторическим. Я остался наедине с писателем.
- Я тебе скажу, это была совершена провокация против меня, - сказал писатель Абрамов, тяжело вздыхая, - на этом железнодорожном почтамте постоянно совершались кражи. Представь, наш советский гражданин посылает кому-то дорогую шубу стоимостью в семьсот рублей. Чтобы меньше заплатить за пересылку он указывает заниженную стоимость содержимого посылки. Эту шубу на почтамте воруют, а отправителю выплачивают компенсацию в 50-60 рублей за потерянный груз.
Такие преступления совершались неоднократно. Я уже выходил на зам. начальника почтамта, который покрывал, а может быть, и руководил махинациями, но они решили мне нанести контрудар таким подлым образом через эту Бочарину.
- Честно говоря, она мне сразу показалось неприятной личностью.
- Она выполняло то, что ей приказали. Я предлагал им рассчитаться с потерпевшими и закрыть дело. Они решили закрутить это дело таким образом. Куда мы идём, куда мы катимся?! И ты думаешь такие негодяи только на почтамте?! Страна наша непонятно куда движется. Я думал, что это только у нас в Закавказье такой бардак, а там, в центре и того хуже. Даже Юлиан удивился моей наивности, а ведь я и в самом деле думал, что в столице несколько иначе.
- Юлиан? – спросил я.
- Да, тот самый Юлиан Семёнов. Недавно он приезжал поохотиться в Ленкораньских лесах.
- Вы с ним дружите?
- С ним трудно дружить, - усмехнулся Захар Узилевич, - если я пью рюмку водки и мне этого достаточно, то Юлик может выпить две ил три бутылки водки, а после застолья печатать свои очередные романы.
Я внимательно слушал писателя, стараясь запомнить всё им сказанное. Глядя на моё лицо, на котором ничего не читалось, кроме восхищения, Захар Абрамов продолжал удивлять меня подробностями о жизни и быте именитого писателя. От него я узнал, что настоящая фамилия Юлиана Семёнова – Ляндрес. Фамилию выбрал как производную от отцовского имени Семён. То, что он не ограничивается политическими детективами, мне стало известно от Захара Узилевича. Юлиан Семёнов делился со своим другом предстоящим работами в историческом жанре. Он собирал материалы, чтобы писать о Петре Первом, Столыпине, царской семье.
- А что произошло с царской семьёй? – поинтересовался я.
- Как ты думаешь, что произошло с Николаем?
- Наверняка расстреляли. Но что произошло с его семьёй?
Захар Абрамов устало посмотрел на меня.
- Комсомольскому работнику лучше этого не знать.
Такой ответ для меня показался неожиданным и дерзким. Спустя несколько лет в канун 70-летия расстрела царской семьи я узнал подробности о преступлении Ленина и Свердлова. Прозрение пришло ко мне позже, но это было уже другое время. Время прозрения и разочарований.
- Я всегда восхищаюсь Юлианом. Он из минимума информации создает истинные картины истории. Его «17 мгновений» посмотрели бывшие фашистские генералы и они в восторге от увиденных подробностей в фильме.
- Да, это лучший фильм из наших многосерийных .
- Авторов фильма наградили всякими званиями и премиями. Юлиана обошли, не дали ему Государственную премию.
- Он вам что-то говорил о своих обидах?
- Когда я его спросил об этом. Он просто махнул рукой, и сказал, что обида перегорела в нем. А мне сдается, что он тушил её непомерным количеством водки. Во как, комсомол. А ты сам свидетель того, как со мной поступают. И мне придётся доказывать свою непричастность к взятке. Так может любой допрашиваемый преступник жаловаться в прокуратуру на несуществующее вымогательство. Впрочем, это старый прием ворюг.
Я оглядел комнату, как бы убеждаясь, что она не прослушивается.
- Захар Узилевич, так уже понятно, что Бочарина подосланный провокатор. Ведь она и подкинула вам деньги. Помните, вы вышли в коридор и сказали, мне, что здесь находиться нельзя?
- Помню, - глаза писателя прищурились, что казалось, он заснул.
- Именно в этот момент она могла засунуть деньги между папками.
- Точно, могла.
Захар Абрамов поспешно наполнил из графина стакан воды и залпом его осушил.
- Так ты дашь такие показания? – он посмотрел на меня ожидающе.
- Ну, конечно. Ведь провокация со стороны Бочариной очевидна.
Писатель вздохнул спокойно.
В этот момент послышался шум в коридоре.
Дверь в кабинет открылась. Следователь Фарманов стоял у двери и говорил тихо, как бы кого-то успокаивая.
- Вы не волнуйтесь за Захара Узилевича, он в порядке, но пока будет находиться у нас.
Захар Абрамов неуверенно встал и сделал несколько шагов в направлении двери.
- Идите домой не переживайте. Неужели вы подумали, что я мог сделать что-то плохое? – говорил он на горско - еврейском.
Это были его родные: жена, мать и судя по возрасту младший сын писателя.
Мать его, казалось, не слышала своего сына и руками выражала постигшее её горе, и как бы вопрошала небесные силы о такой несправедливости с её сыном.
- Мама, я тебя прошу, иди спокойно домой, - Захар Узилевич старался говорить обычным тоном, но в глазах присутствовал страх и отчаяние.
Он сел за стол, поглаживая себя по груди в области сердца.
- Они пока не ушли. Скажи им что-нибудь, чтобы не волновались, - попросил он требовательно.
Я вышел в коридор. На меня с надеждой смотрел парень по возрасту младше меня лет на пять-восемь. Это был сын Захара Абрамова.
- Захар Узилевич ваш отец? – спросил я тихо.
Парень покачал головой и приблизился ко мне.
- Успокой своих. С твоим отцом будет всё хорошо. Я жду здесь, чтобы дать показания. Думаю, они помогут ему. Всем понятно, что это наклёп на твоего отца. Самое главное, пусть не нервничают ваши родные.
Лицо парня преобразилось. В плохо освещённом коридоре я заметил, как на его бледном лице вспыхнул румянец. Он меня искренне благодарил, весь вид его говорил о признательности ко мне.
Любому человеку приятно, когда он чувствует свою значимость и дает почувствовать её другим.
Услышав от меня о разговоре с его сыном, Захар Абрамов посмотрел на меня доверительным взглядом.
- Я боюсь, что она умрёт, - с трудом сказал он.
- Вы о ком?
- Моя мама… Ей восемьдесят три года. Она не выдержит этого позора. Ах, эта Александра Григорьевна, как ей не стыдно.
Он вновь закурил и предложил мне сигарету.
- Захар Узилевич, вы много курите. Поберегите своё здоровье.
- Мне уже шестьдесят один. Без табака я быстрее умру. Организм привык к никотину, - он повертел в руках пачку «Родопи», - тебе спасибо. Но я боюсь предвзятого к себе отношения. Знаешь, бывает и такое. Бочарина ещё придумает что-нибудь против меня.
- А если об этом случае узнает Юлиан Семёнов, он не заступится за вас?
Захар Абрамов едва улыбнулся, прислушиваясь к голосам в коридоре.
Дверь открылась. Следователь Фарманов вошёл с двумя бумажными пакетами.
- Это вам, Захар Узилевич, родные передали.
Задержанный писатель вмиг превратился в хлебосольного человека, разложив на столе свежие лепёшки хлеба, курицу, приготовленную в духовке, люля-кебаб. По хозяйски нарезав помидоры, огурцы, разложил ароматную зелень , которая благоухала и дразнила обоняние. Открыл две бутылки минеральной воды.
- Угощайтесь, вы из-за меня целый день голодаете, - и закурил очередную сигарету.
Он не мог кушать, показывая на себе, что ком обиды мешает ему полакомиться.
- Говоришь, Юлиан Семёнов поможет? Мне будет стыдно, если он узнает, как меня, опытного следователя смогли одурачить эти почтовые проходимцы. Ты знаешь, я сам порой за Юлика переживаю. Ты кушай- кушай.
Сказанное писателем привело меня в замешательство.
- Он имеет доступ к секретным архивам с позволения самого покойного Андропова. Он лично с ним знаком. «17 мгновений весны» Андропову так понравилось, что он Юлиану дал карт-бланш в архивы КГБ. Вот и сейчас по телевидению идёт экранизация романа «ТАСС уполномочен заявить» . Замечательная книга, основана на реальных событиях Конечно, есть сверхсекретные документы, и это кому-то может не нравиться. Вчера он был с Андроповым, сегодня Черненко поставит все эти дела с публикациями на тормоза. А завтра…
Писатель задумался, глубоко затягиваясь сигаретой.
- Кто знает, как пойдут дела в стране. Боюсь, что кто-то скажет, что Юлик многое знает или сует нос, куда не надо.
- И такое бывает? Пока его работы самые лучшие в идеологическом плане.
- Бывает-бывает. Даже у меня при работе над книгой были проблемы над цензурой, хотя я писал об уголовщине.
- Но, тем не менее, «Приговор» легко можно назвать советским бестселлером. Там всё правдиво описано.
- Особенно отношения следователя Акперова с Маритой из Риги? – спросил меня писатель, улыбаясь.
- И любовная тема делает роман более жизненным.
- Если бы ты знал, как Алекперов убивался по Марите, но я должен был соблюдать безупречный облик советского следователя, поэтому пришлось в книге умереть пафос влюбленного майора.
Писатель Абрамов с интересом рассказывал о своих книгах. Видимо, это отвлекало его от свалившихся на него неприятностей.
Я спросил его о других следователях Агавелове и Огнёве.
- Агавелов – опытный следователь, - задумчиво сказал писатель, молодёжи бы поучиться у таких пинкертонов. Да и Оганов профессионал своего дела.
- Огнёв, - поправил я писателя.
Он усмехнулся.
- Его фамилия Оганов. Не мог же я сделать героями детектива двух сыщиков армянского происхождения.
« Но главным матёрым преступником в «Приговоре» оказался армянин, также как и в «Жемчуге». Правда, в этой повести антигерой отказался от предложенных валютных махинаций, как ни странно, из-за любви к отечеству».
Своё мнение я оставил при себе. Такова была практика, называть самыми достойными людей коренной национальности, затем представителей из числа старших братьев, а потом шли лица других национальностей.
Вскоре появился следователь, и извинившись, попросил появиться в прокуратуре на следующий день к десяти утра.
Я попрощался с Захаром Абрамовым, спросив, не проведёт ли он ночь, сидя на стуле.
- Мне не впервой, - последовал сухой ответ писателя.
Было около часа ночи, когда я пришёл домой, и почти с порога вкратце рассказал о моей неожиданной встрече с писателем Абрамовым.
- Тебе ничего не угрожает? – спросила не без волнения мать.
- Будь подальше от этой прокуратуры, милиции. Все они одним миром мазаны, - предостерег отец.
Конечно, в эту ночь я заснул с книгой « Алиби не будет», которая несколько лет на полках моей библиотеки ожидала прочтения . Автора этого романа представлять, я думаю, нет нужды.
Утром следующего дня в назначенное время я прибыл в прокуратуру ровно в десять. Была суббота. Уборщица без особого энтузиазма заканчивала уборку коридора, ревностно поглядывая на мою обувь. Я постучался в кабинет в которой был приглашен вчера. Открыл дверь, не дожидаясь приглашения. Следователь лежал на раскладушке и стеклянным взглядом смотрел на меня.
- Простите…
- Подождите в коридоре.
Его тон показался мне нагловато командным, но этому были свои объяснения. Работа в прокуратуре действительно изматывала работников, но от этого, судя по ним, они не переставали чувствовать свою значимость и полезность для общества.
Следователь Вугар (не помню его фамилии) пригласил в кабинет. Окна были настежь открыты, и в комнате ощущалась утренняя прохлада, вступающая в спор с жарой. Где-то в соседнем кабинете слышался бодрый голос писателя. Значит, не всё так плохо для него.
Я давал показания, ориентируя следователя на то, что у Бочариной была возможность подбросить деньги, обработанные порошком. После того, как изложил всю картину, которую наблюдал в милиции, он неожиданно для меня, задал вопрос.
- Почему следователь Абрамов вышел из своего кабинета?
Я хотел сказать, что такой вопрос целесообразней задать задержанному, но такой ответ мог задеть профессиональное самолюбия прокурорского работника и я простодушно ответил.
- Вы знаете, я заметил, что Захар Узилевич хотел подтянуть свои брюки, но увидев меня, засмущался и предложил мне подождать в другом месте.
« С моих слов записано…»
Наконец-то покинув здание прокуратуры, я не без иронии ощутил чувство свободы.
Для окончания этого дела, прокуратура проводила следственный эксперимент. Ко мне звонили на работу из прокуратуры для участия в этом мероприятии, но секретарь парткома убедил звонившего, что у меня чрезвычайно важные дела.
Прошло несколько дней. Секретарь парткома пригласил меня к себе. По его тону я понял, что кто-то меня ожидает в кабинете. Захар Узилевич рассказывал о необходимости легализации в истории капиталиста Зейналабдина Тагиева, ссылаясь на опыт русских по чествованию «Великих дел царя Петра», на что секретарь парткома категорически не был согласен.
Захар Абрамов после приветствий попросил зайти в прокуратуру подписать «итоговые документы».
- Я рад за вас, Захар Узилевич!
- Хороший у вас секретарь комсомола, - обратился он к секретарю парткома, как бы выражая мне признательность.
- Это наши кадры! – не без гордости сказал партиец, правда, с некоторым нетерпением.
К вечеру того же дня я зашел в прокуратуру. Следователь Фарманов попросил подписать ещё какие-то бумаги.
- Представляете, мы провели следственный эксперимент. Бочарина всунула ему деньги в правую руку, и конечно порошок на руке Абрамова дал о себе знать. Так что, она получается, лжесвидетельствовала. Вот как.
Фарманов был доволен завершением этого дела.
В городе поговаривали, что писателя пытались оклеветать как взяточника, но какой-то комсорг оказался в нужном месте и разоблачил злоумышленников.
Это мне рассказали сослуживцы. Я немного почувствовал себя благородным Зорро.
В середине девяностых я узнал о кончине писателя Захара Абрамова. В странах бывшего СССР появились замечательные авторы детективов, но такого ажиотажа, которые производили произведения Юлиана Семёнова и моего земляка Захара Абрамова больше видеть мне не приходилось.