That you were once unkind befriends me now,
And for that sorrow which I then did feel
Needs must I under my transgression bow,
Unless my nerves were brass or hammerd steel.
For if you were by my unkindness shaken
As I by yours, y'have passed a hell of time,
And I, a tyrant, have no leisure taken
To weigh how once I suffered in your crime.
O that our night of woe might have rememb'red
My deepest sense, how hard true sorrow hits,
And soon to you, as you to me then, tend'red
The humble salve, which wounded bosoms fits!
But that your trespass now becomes a fee;
Mine ransoms yours, and yours must ransom me.
То, что ты когда-то дурно обошелся со мной, на пользу мне теперь,
и из-за горя, которое я тогда испытал,
я теперь обязательно должен согнуться под тяжестью своего греха*,
если только мои нервы не из меди или кованого железа,
так как если ты был моим дурным обращением потрясен,
как я прежде твоим, ты пережил адское время,
а я, тиран, не удосужился
взвесить, насколько когда-то я пострадал из-за твоего греха.
О, если бы наша ночь горя могла хранить память о
моих глубочайших чувствах, о том, какой тяжелый удар наносит настоящая печаль,
и быстро тебе -- как ты тогда мне -- предложить
скромный бальзам, подходящий для раненой груди!
Но то твое прегрешение теперь становится платой:
мое искупает твое, а твое должно искупить мое.
* Поэт должен "согнуться" от своего греха потому, что влюбленные, будучи "слиты любовью в одно", должны равно страдать от измен каждого, -- на этой мысли построено все содержание сонета.
Ты поступил со мной когда-то мерзко,
Но мне на пользу то, что сделал ты...
Теперь мой грех меня пытает зверски,
Ведь нервы не железные жгуты.
Ты так убит дурным моим деяньем,
И я тогда сражен был наповал...
А я, тиран, не взвесил с пониманьем
Ту боль, что сам с трудом переживал.
О, если б ночь терзанья и расплаты
Хранила память о любви моей,
Ты б смог принять, как принял я когда-то
Раскаянья спасительный елей.
Пусть ничего не сможем мы забыть,
Грехи должны друг другу отпустить.