Удивительно, насколько многое позволяют себе переводчики!)) И прямо вот возмутительно!) Хоть и сам Эзра Паунд позволял себе еще и не такое, работая над Cathay (может это воздаяние такое?), но все же...! Он работал над стихами древними и хотел придать им более современный и понятный облик. А тут у нас 20 век и перевод 21го. В языке и понимании смыслов каких-то существенных скачков не случилось, как мне кажется. А речь вот о каком стихотворении.
Известнейшие две строки Паунда:
"The apparition of these faces in the crowd;
Petals on a wet, black bough."
А вот перевод не кого-нибудь, а Яна Пробштейна:
В толпе безликой появились эти лица
На черной влажной ветке листья.
(Перевод Я.Пробштейна)
Со всем уважением к именитому переводчику - откуда взялось слово "безликой" и откуда появился глагол "появились"??
Переведем эти две строчки правильно:
Проступание этих лиц в толпе;
Лепестки на влажной, черной ветке.
(Перевод: В. Цененко)
Можно, конечно, "apparition" перевести как "появление". Появление этих лиц. Но нет никаких там faceless и т. д...
Не обязательно быть гением, чтобы перевести конкретно эти строки Паунда, верно? Если вы возьмете словарик с полки или просто воспользуетесь гуглом, у вас тоже получится.
И мне глубоко непонятно, почему не школьник, а Ян Пробштейн берет и переписывает стихотворение на свой вкус, вводя в него образы и действия, которых нет в оригинале. Ради красоты? Не вижу, чтобы она тут "появлялась" благодаря его нововведениям.))
Паунд складывает два явления, две картинки. Он же и сам говорил, что увидел это прямо там, среди толпы. Вот, что он пишет на тему:
"“Монообразное стихотворение” есть форма надставки, то есть положение, когда одна идея накладывается на другую . С его помощью я и выбрался из того тупика, в который меня завело мое парижское впечатление. Я набросал тридцатистрочное стихотворение и уничтожил его, потому что оно оказалось тем, что мы называем произведением “второй интенсивности”. <…>" (Э. Паунд). Перевод этих строк, кстати, тоже принадлежит Пробштейну.
Паунд увлекался иероглифами, а они строятся как раз как один образ, стоящий на другом. Эти две строчки - иероглиф (ну, я бы так сказал и готов дискутировать). Вполне законченный и понятный с оригинальным набором слов. Зачем множить сущности?
Я знаю примеры, когда, собственно, классическое произведение, благодаря переводу, приобретает не только лишние детали, но и совершенную непонятность, как это случилось с "Плаванием в Византию" Йейтса в переводе Кружкова (об этом здесь: http://www.proza.ru/2017/09/03/1171).