*
Мужчина вышел из подземки на станции «Сасунци Давид». Пересёк площадь с памятником герою армянского эпоса и направился к автобусной остановке. Несмотря на преклонный возраст, шаг его был твёрдым и чётким, однако выражение лица его производило впечатление человека расстроенного.
Ждать пришлось минут пятнадцать-двадцать, наконец появилась маршрутка под номером 75. Он сел на освободившееся место у окна за водителем, пристроил пакет с содержимым на коленях и стал рассматривать мелькающие по ходу движения одно-двухэтажные строения частных домиков. Все эти дороги, шумные перекрёстки и развилки, дома и бойкая торговля цветами на подступах к городскому кладбищу «ТОХМАХ» входили в периферийный район Эребуни.
Город он знал, как свои пять пальцев, родился в нём; и все улочки-закоулочки, тупики и появившиеся за последние годы новые здания и пристройки не были для него новостью и не представляли никакого интереса. Всё примелькалось, было неэмоционально узнаваемым и памятью отшлифованным. Так он думал до тех пор, пока из водителя не шагнул на тротуар, став пешеходом, а время от времени пассажиром.
Напрочь забытое состояние до приобретения первой машины вернулось; и сейчас, кроме того, что принесло большие внутренние переживания, напомнило о прежнем восприятии самого города. Одно дело - мчаться на своём авто от светофора к светофору, быть участником дороги, нести ответственность за движение, пассажиров и пешеходов, и совершенно другое – смотреть, подмечать и фиксировать не попадавшие ранее в поле зрения детали, доступные человеку, передвигающемуся на своих двоих.
Это существование без руля мучило его несколько последних недель…
Поддавшись уговорам жены и детей, он продал автомобиль. В последний раз. В течение сорока лет он не раз расставался с очередным из них из-за износа, заменяя одну марку другой. Роскошных машин у него никогда не было, да он и не стремился к этому; его вполне устраивал комфорт, создаваемый четырьмя колёсами. Они неизбежно старились, он продавал, покупая подержанную, но с меньшим пробегом и с минимальными неполадками. До очередной замены. Но и этому круговороту наступил кирдык. Любимое словцо друга молодости…
В себе он ничего заменить не мог. В этом году ему стукнуло ровно 75. Подсознанием поймал совпадение лет с номером маршрута, усмехнулся…Всё, старый, плестись тебе отныне на вонючих железяках…
За своими машинами он ухаживал ревностно, не доверяя мойку и чистку салонов мойщикам. Да и деньги выбрасывать на ветер не с руки. Внучке на радость…
Молодые водители - иные с завистью, другие со скрытой усмешкой - смотрели, с какой любовью он приступал к купанию своего железного коня во дворе дома. У них не хватало терпения, времени на это, да и желания не наблюдалось. Проще отогнать на мойку и получить сверкающий чистотой автомобиль. И в этом, наверно, свой кайф… А он испытывал истинное наслаждение от того, что придавал верному другу лоск собственными руками. Ни пылинки, ни соринки…
Начинал с салонов. Тщательно пропылесосив сиденья и освежив их
очищающей пахучей жидкостью, переходил к внешним частям, предварительно захлопнув дверцы с задраенными стёклами, чтобы внутрь не попадала вода и моющее средство. Доведя поверхность до блеска, отполировав машину вдоль и поперёк, настежь распахивал дверцы, впуская в неё свежий воздух.
Сам садился на бордюр дворового палисадника, жадно затягивался сигаретой, любуясь сверкающими от прозрачности стёклами и играющими под бликами солнца металлическими поверхностями.
Время года не являлось помехой для привычного занятия. Даже в сильный мороз, несмотря на недовольство жены, он не отказывался выходить во двор и делать своё дело, очищая любимицу от снега и вымораживая наледи, образовавшиеся за ночь. Тёплая вода, вынесенная им в вёдрах, на морозе превращалась в пар, окутывая и его и машину белым огромным облаком, вызывая у дворовой малышни неистовый восторг. Как раз в один из таких зимних дней двадцать лет назад он получил первый инфаркт.
Та ереванская зима надолго, если не навсегда, врезалась в память горожан. Лютая в домах без света и отопления, на улицах она неизбежно приводила в движение все члены человеческого организма, заставляя двигаться: ходить, бегать, делать физическую работу, чтобы не околеть от холода. На улицах люди согревались, разжигая костры из срубленных деревьев, деревянных лавочек и приговорённых к сожжению книг…Особенно болезненный акт для страстных книгочеев. Ему тоже пришлось отправить в домашнюю печку ряд справочников, учебников, пособий. На страже классики, распластав руки по книжному шкафу, стояла жена: - Бери всё кроме художественных произведений…Этого я не выдержу! Книгами он дорожил не меньше чем машиной. Чтение детективов было одним из любимых занятий.
Трудясь над автомобилем, он разминал мышцы и суставы. Нагибался, выпрямлялся, вытряхивал чехлы…Тревожность жены гасил улыбкой, говоря ей, что делает это для зарядки… Она пожимала плечами и, видя его сопротивление, сдавалась.
Одна из таких зарядок обернулась инфарктом с тяжёлыми последствиями. В больнице он дважды перенёс клиническую смерть и дважды его спасали…Спасли! Доктора приложили все усилия.
После выписки он три месяца приходил в себя. Была весна, затем лето – подходящее время для возвращения его тела в прежнюю форму. Он заново учился ходить, с каждым днём прибавляя шаги и удлиняя маршруты. Под зорким взглядом жены и её поддержкой под локоть… К осени мужчина окончательно окреп. Пешие прогулки закончились, и он вернулся за руль.
Теперь-то он никогда за него не сядет… Эта мысль сводила его с ума. Надо быть заядлым автомобилистом, чтобы понять горечь отлучения от машины. Всё равно что оторвать от груди матери младенца, жаждущего насытиться. Если доводилось видеть эту картину, слышали, какой ор поднимает недокормленный малыш.
С болью и недоумением осознавая, что его время, как бы там ни было, благодатное, неожиданно закончилось, привело его в душевное расстройство. И смириться с тем, что он подошёл к определённой черте, за которой, кроме тоскливых будней старпёра, не может быть ничего дельного и приятного, он не мог и не хотел.
За годы вождения пальцы рук и ног его срослись с рулем и педалями. Он их чувствовал на клеточном уровне, едва прикоснувшись, ощущал податливость и готовность умной шкоды выполнить любое его желание. Она могла сорваться с места и стремительно мчаться по автобану навстречу ветру, или медленно катить вдоль линии моря в дальних поездках с семьёй под любимые звуки музыки…Ни с чем не сравнимое удовольствие для уверенного в себе мужчины зрелого возраста.
Первый инфаркт оставил отметину на сердце, не сулящую ничего хорошего, и несмотря на внешнюю активность человека, продолжал своё разрушающее действие при его легкомысленном попустительстве. Он не прислушался к лечащему врачу и, выдержав какое-то время, продолжал курить, незаметно для себя прибавляя к пяти допустимым сигаретам энное количество, самим неконтролируемое.
К слову сказать, он не отказался от курения и после ударившего второго инфаркта, спустя пятнадцать лет от первого. Стентирование больных сосудов сердца спасло и в этот раз. Однако здоровье было основательно подорвано – снижалось зрение, появился тремор рук, болели ноги, терялась координация…Все его старания: регулярная ходьба, посильные упражнения и уход за машиной не приносили облегчения. За руль он садился, скрывая от близких плохое самочувствие. Но однажды, когда во время езды он внезапно ослаб и, бледнея, успел свернуть на обочину, избежав аварийного столкновения, жена настояла на продаже машины.
- Ты не думаешь о себе, понятно…Но подумай о том, кто окажется под твоими колёсами… Одно неконтролируемое движение и это случится. Ты же себе этого не простишь!
Разумным доводам жены противопоставить было нечего.
Неделя мучительных раздумий, сопровождающихся натиском домашних, - и он расстался с одним из удовольствий, которое составляло значительную часть его активной жизни. Удручало, что навсегда. Удручало, что вместе с машиной уходила былая уверенность и таяло призрачное ощущение подобия молодости, обманчиво теплящееся где-то в уголках сознания…
Из задумчивости мужчину вывел внезапно бодрый голос водителя:
- Всё, друг, приехали…Кладбище.
Он вздрогнул. Оглянулся. В маршрутке, кроме него, никого не осталось. Пассажиры сошли раньше.
- Да, приехали, - повторил он и, поблагодарив водителя, пошёл к высокому арочному входу…
**
Войдя в распахнутые ворота центрального городского кладбища, он кивнул сторожу, бессменно стоящему у входа последние три десятилетия.
Это был большой тучный человек, по мясистому лицу которого не проходила ни одна эмоция. Глядя на него трудно было представить его радостным или печальным. Выражения своего лица он не менял ни зимой, ни летом. Как и одежду. Как и возраст, застывший на нём. Очевидно, что его внутренние ходики остановились как вкопанные. И нет никакой возможности запустить их вновь.
С ног до головы облачённый в чёрное, являл собой окаменелую массу, словно олицетворение неподвижности обитателей в их последнем пристанище – основная цель его существования. Хотя надо признать, что он явно переусердствовал, вживаясь в роль, потому что некоторые памятники, благодаря мастерству исполнения, выглядели живее сторожа.
Ступивший на территорию скорби, человек достал из пакета стеклянную банку, наполнил её водой из пулпулака, сам сделал несколько глотков, так как помнил, как она – вкусная и холодная – утоляет жажду в знойный день, и неровным шагом, меняющим настроение, пошёл вдоль надгробий, скульптур и памятников. Он наизусть знал, чья могила последует за той, мимо которой он проходил, тем не менее, с интересом рассматривал каждую, вспоминая истории, связанные с погребёнными в ней людьми. Нет, он не был тафофилом, любителем, праздно шатающимся по кладбищам; просто по дороге к своему участку проверял память, по ходу сочувствуя безвременно покинувшим этот мир.
С обеих сторон на него смотрели лица людей, с которыми ему не довелось встретиться в жизни. Вот, например, этот юноша справа, совсем мальчик. Худой, стройный…Рубен. В выглаженном с иголочки костюме. Внезапная лукавая улыбка при строгом одеянии, как бы даёт знать, что ему ведомо то, о чём не догадываются живые люди, идущие мимо памятника. Или вот девушка через две могилы от улыбающегося мальчика, Ануш зовут. Утопает в розах. Лицо печальное, а глаза выразительные, как два лучика… Погибла в аварии. Двадцать лет.
Смерть восемнадцатилетней Нарине много шума наделала в городе. Умерла от лейкемии. И даже отец, известный в медицинских кругах мира учёный-хирург, академик Авдалбекян был бессилен спасти её. На памятнике – оловянное очертание фигурки хрупкой, сломленной болезнью девушки с алыми гвоздиками в серебристой ладони, прислонённой к щеке.
Цветам не дают завянуть, меняют каждый день на свежие. Ни разу он не видел их засохшими… Этот грустный, но выразительный сюжет долгое время служил ориентиром для его матери, которая близко знала семью врача и учёного. Отсюда она сворачивала на узкую торёную тропинку и до места назначения рассказывала о последних днях жизни девушки. Спустя годы рядом появился внушительный белый памятник профессору, уже после ухода матери.
Сам он тоже следует этому ориентиру.
От железной стрелки-указателя сворачивает с главной дороги влево на боковую дорожку и выходит к Мемориальному комплексу с воинскими захоронениями, где покоятся более 500 солдат, героев Великой Отечественной войны. Читает фамилии на надгробных плитах - в который уже раз, - качает головой…Думает о том, что дружба народов теперь только на кладбищах - армяне, русские, украинцы, узбеки, грузины, азербайджанцы, таджики…Все рядом. Воинов приютила армянская земля и доблесть их закрепила памятником из армянского туфа цвета охры.
В мире живых теперь всё иначе – народы друг другу враги, войны жестоки и беспощадны.
По иронии ли или случайно невдалеке покоится его мать, которая лечила и возвращала к жизни раненых бойцов, попавших к ней в госпиталь…Осталось несколько шагов до неё, спасшей не один десяток молодых ребят, но у следующей могилы невозможно не остановиться. Бесконечно трогательная история шестнадцатилетней Анны – жертвы неразделённой любви. Об этом – скупая надпись на каменном вазоне с живыми цветами - «Из-за любви...». Из-за любви, повторяет он, не соглашаясь. Из-за любви жить надо…
Кладбище - словно один большой цветник. Живые цветы, искусственные, цветы из камня, железа…Эти последние сделаны с филигранной точностью. И самые тонкие чувства, и высокое мастерство рук люди выразили в металле и камне, отдавая умершим любовь свою каждым выгравированным лепестком, каждым изваянным изгибом стебельков. Эх, так бы при жизни…
Ему вспомнился разговор между женой и им на эту тему, когда они несколько лет назад, гуляя по Монмартру, случайно оказались на французском кладбище.
Они вошли в него с главного входа и сразу почувствовали необычайную атмосферу тишины и покоя. Словно сам воздух призван был охранять вечный сон усопших. В обилии цветов и зелени, лабиринтов склепов и часовенок, скульптур, передающих внутреннюю суть и внешнюю ауру образа, растворялась людская печаль, уступая место интересу к произведениям искусства, увенчавшим почти все захоронения.
Издалека они увидели светящийся в золотых лучах памятник Далиде. Во весь рост, в светлом платье с распущенными волосами она производила мощное впечатление. Жена сразу направилась к нему и долго не могла отойти. Певица была её кумиром.
Чуть поодаль – оригинальный барельеф с замысловатым оптически-игровым исполнением изображает портрет врача и психоаналитика Далиды, а дальше…
Дальше на тенистых аллеях и улочках этого города в городе переплетаются проза и поэзия, танец и музыка, живопись, кино и архитектура фигурами Золя, Гейне, Теофиля Готье, Дюма-сына, Вацлава Нижинского и знаменитой танцовщицы Чериной, композитора Жака Оффенбаха, Эдгара Дега и деятеля кино Франсуа Трюффо…
Много известных и ещё более безвестных имён, сохраняющих дух старины, историческое дыхание Парижа, позволяют узнать что-то новое и прикоснуться к кусочкам жизни людей простых и великих, полюбоваться изваяниями из камня и металла и унести в своём сердце массу впечатлений.
И ТОХМАХ отличается захоронениями людей, известных не только армянам. Композиторы и музыканты, поэты и писатели, учёные и спортсмены, государственные деятели и художники, артисты, певцы и певицы, военачальники и герои покоятся под надгробиями и памятниками среди простых, ничем не примечательных сограждан.
Имена известных людей один за другим мелькают в его памяти, пока он шёл к своему участку. Художник Минас Аветисян, физик Артём Алиханян, историк, директор Матенадарана Сен Аревшатян, писатель, поэт и драматург Дереник Демирчян, актриса театра и кино Метаксия Симонян, архитектор Микаэл Мазманян, живописец, график и скульптор Рудольф Хачатрян, боксёр Владимир Енгибарян, композиторы Арно Бабаджанян и Алексей Экимян – генерал-майор милиции, певица Татевик Сазандарян, Фрунзе Довлатян – артист театра и кино, сценарист… Незримыми нитями связаны эти люди, создающие культуру страны, с нашим, пока ещё живым миром.
Вскоре показалась могила его родителей. Она находится на краю оврага, по дну которого течёт речушка. Летом мелководье наливается, наполняется, весело журчит, питая влагой не только ущелье, но и склоны, круто обрывающиеся вниз. Буйная растительность, поднявшись с самого дна, мешает обзору противоположного берега, на котором и обозревать нечего. Сквозь просветы зарослей виднеется заброшенное здание, бывшее некогда заводом, теперь зияет пустыми окнами. Оттуда иногда доносится монотонный стук. Кто-то работает. Видимо запустили какой-то цех…
Мужчина осмотрел заросшую сорняком могилу.
Первым ушёл отец, от инфаркта, в 65лет. Спустя годы мать. Она была выносливее его, здоровее…
Он смочил тряпку водой из банки, вымыл гранитный памятник, на котором высечены имена родителей. Буквы и цифры засияли первозданной свежестью. Человек зажёг свечку и уселся на бордюр. Закурил, следя за игрой огня. Почему люди с армянскими именами, назвали его романтическим именем Ромео, имевшим латинское происхождение?! Нет, он ничего не имеет против своего имени, оно ему нравится. Вкладывая особый смысл, кокетливо улыбаясь, так его величали девушки в молодости и жена, - в минуты особой нежности. И мать, конечно. Такое обращение – скорее женская привилегия. Для друзей всегда был Ромой, для сослуживцев – Роман Арамович.
Мать его была женщиной экзальтированной, несмотря на суровость профессии хирурга. По-видимому, особенно в годы войны, она ощущала нехватку чего-то яркого, светлого…Родив сына в разгар войны, нарекла его Ромео. Что может быть более светлого, чем любовь! Хоть и окончившаяся у веронских возлюбленных трагически…Но как говорил поэт, «печаль моя светла».
Роман встал, окинул взглядом заросший сорняком участок и приступил к прополке. Сильными руками он обхватывал несколько пучков травы и одним рывком выдергивал её из земли с комьями засохшей грязи. Освобождая территорию от бурьяна и чертополоха, он складывал кучки травы в одно место, чтобы потом всё сбросить в ущелье. Оставлял по сторонам бордюра недавно пустившие ростки весной высаженного папоротника…Спустя года три-четыре они поднимутся, разрастутся, создадут зелёный шатёр над могилами любимых людей, подаривших ему жизнь.
Вскоре территория очистилась от сорняков. Свеча догорала. Вдруг вспомнил, что не хватает запаха ладана. Он ведь принёс с собой… Подпалил смолу и,удовлетворённо осмотревшись, снова сел на бордюр, зажёг, как в награду себе,очередную сигарету. Отдохнул, подошёл к наваленной кучке, захватил двумя руками охапку и, подойдя к краю, развернувшись торсом к обрыву, сбросил траву в ущелье.
Вторая кучка оказалась необхватной. Чертополох колол лицо, застилал глаза и лез в нос. От щекотки мужчина чихнул и осторожными шагами, не видя перед собой ничего, роняя пучки веточек и зелени, не умещавшиеся в руках, приблизился к краю обрыва. Размахнувшись, чтобы сбросить траву, он вдруг почувствовал, что дальнейшая жизнь уже не зависит от него. Он летел в неизвестность. Последним его видением стало изумлённое лицо жены и широко распахнутые от ужаса глаза…
***
Вначале он уловил запах ладана. Ладан…Мама любила этот аромат, говорила, что мёртвого способен оживить. Затем до него донеслось гудение…Пришёл бы в себя Роман так быстро, если не монотонное жужжание с заброшенного завода, он не знает. Да и сколько длилось это «быстро» он и это определить не мог. При нём не было ни часов, ни телефона. Он вышел утром из дома, не надев на руку часы по забывчивости, а телефон специально оставил на зарядке.
Дымный аромат ладана, доносимый ветерком, и этот звук вернули его к жизни. Тихий, но неотвязный он сверлил ему мозг. Подобное жужжащее гудение ему доводилось слышать. Давно. Но где и при каких обстоятельствах - не помнил.
Ещё не придя полностью в сознание, он отчётливо увидел, как они с отцом входят в просторное, озарённое солнцем, помещение. Ему тогда было около двадцати. Отец привёл его в мастерскую друга, к известному скульптору, чтобы показать сыну процесс создания памятников. То, что увидел Рома, поразило его воображение – перед ним возвышался монумент, изображающий нереально большую женщину. Он был почти готов, оставались детали. Точно! Вот, он вспомнил…Для обточки этих деталей запустили некое устройство, издающее монотонный сверлящий звук, временами переходящий в скрипение и скрежет. Тогда от этой зубодробилки у него разболелась голова, и он, попрощавшись со скульптором, вышел, обошёл здание завода, спустился по отлогому склону к речке…Ах, как же это было давно! И родители были живы, и у него всё впереди...
Как ни странно, но похожую головную боль он почувствовал и сейчас, медленно приходя в сознание. Туман перед глазами всё ещё не давал восстановить картину того, что с ним случилось, но удивительным образом активизировалась память к давно прошедшим событиям. Словно открылась некая хорошо скрытая извилина, которую надо обнаружить и пройти, чтобы вернуться к настоящему.
Он приоткрыл глаза. Медленно повёл ими слева направо. У ног его вилась речка; над головой, с одной стороны - бетонированная стена участка, где покоились его родители, а напротив, на отлогом склоне, ограждённом от оврага высокой металлической сеткой, стоял тот самый заброшенный завод, на котором некогда он был с отцом. Это открытие застало мужчину врасплох. Мало-помалу стало проясняться, что он лежит в том самом ущелье, куда однажды, очень давно, спускался, но с противоположной стороны теперешней могилы его родителей. Столько лет он ходит сюда и не подозревал, что знаменитая статуя «Мать Армении», прозванная народом Монумент, отливалась именно здесь, на заброшенном нынче заводе, и он имел возможность видеть её до водружения в Парке Победы и познакомиться с ваятелем. Взволнованный эпизодом из прошлого, он хотел привстать, но резкая боль в пояснице вызвала стон и откинула назад. И снова, как во время полёта в ущелье, перед ним встало лицо жены…
Его Ната, Натали, как звал он её с молодости на французский манер. Скоро она хватится его, начнёт волноваться, броситься искать, если до захода солнца не появится дома. Ох, нет. Надо выбираться! Не ночевать же в ущелье…
Он попытался встать; ноги, скользя по мокрой земле, разъехались в стороны. Кое-как превозмогая боль в спине, подполз к речке, зачерпнул горсть воды, сполоснул лицо. Холодная вода оказала своё бодрящее действие. Окинул местность. Нет, наверх, откуда он летел, ему никак не подняться - высоко. Он недоумевал, как не разбился…Похоже не летел, а сполз, скользя по камням и цепляясь за траву, иначе, как любит говорить его друг, кирдык.
Рома представил изумление закадыки со школьной скамьи, переходящее в мелкое издевательство, мол, без лишних хлопот-забот решил поселиться на кладбище, пора пришла… И под свой же хохот вынести вердикт, снисходительно похлопывая его по плечу: - Ан нет, кирдык отменяется…Жив курилка!
Любит приколоться, да он и не в обиде, один-единственный друг остался, остальные померли.
Мысль, что не разбился, падая с такой высоты, его и радовала, и донимала… Везунчик, что и говорить! Для кого-то такое падение окончилось бы трагически, его, слава Богу, эта участь миновала. Есть царапины, ногу саднит, спина разрывается от боли, кажется, кровит, но всё это ерунда по сравнению с тем, что могло быть. Это счастье, что голова избежала встречи с булыжником, валявшимся поодаль! Кирдык был бы неминуемым.
Мистика, не иначе… Дух предков спас его, что ли…Или друзья, ушедшие в мир иной, оградили…Не исключено. Ведь говорят знатоки, что оба мира – земной и потусторонний - тесно связаны. Об этом он подумает позже…
Чуть ли не ползком мужчина поднялся выше того места, где лежал; земля наверху была сухая, не скользкая; покачиваясь от слабости, встал на ноги. Его колотило. Несколько секунд покоя для обретения точки опоры и, поддерживая одной рукой спину, мелкими шажками, спотыкаясь и хватаясь другой рукой за кустарники, пошёл вдоль оврага. Кружилась голова, подташнивало, но он шёл вперёд, преодолевая заросли и своё незавидное состояние.
Мысли о проданной машине ушли, растворились... Он словно проснулся; с трудом передвигая по недавнему ветровалу ослабевшие от падения ноги, думал о том, что чудом остался жить и что важнее и слаще жизни с теми, кого любишь, ничего нет. Бог с этой машиной, ему есть чем заняться. Только оказаться дома! Обнять свою Натали! Посмотреть в её карие всё понимающие глаза, такие же молодые и смешливые как при их первой встрече…И в уютной обстановке пить кофе на террасе и болтать с ней о пустяках. Вместе они прошли немалый путь, так неужели эти несколько важных шагов до неё он не в состоянии сделать в одиночку…
Да и друг расстроился бы, в случае…Внучка, дети…Нет, не имеет права подводить близких. Ни живых, ни мёртвых.
Мужчина то ли улыбнулся, то ли усмехнулся – без него Тохмах точно скучать не будет, не пришло ещё его время, - поднял с земли подвернувшуюся палку и, опираясь на неё, продолжил непростой, требующих усилий, путь.
С остановками для передыха он вышел из оврага там, где склон сравнивался с землёй кладбища. Долго шёл к воротам с бессменно стоящим там сторожем и, сопровождаемый его безучастным взглядом, отряхнул прилипшие к одежде колючки и траву.
Затем умылся водой из того же пулпулака, откуда набирал воду в банку, вышел из ворот на дорогу, остановил такси и попросил водителя:
- Отвези меня, друг, домой. Там меня ждут.